The world I love the tears I drop
To be part of the wave can't stop
Ever wonder if it's all for you
The world I love the trains I hop
To be part of the wave can't stop
Come and tell me when it's time to
(Я готов полюбить этот мир,
Готов терпеть лишения,
Быть частью неуправляемой стихии.
Не знал, что готов на это ради тебя.
Я готов полюбить этот мир,
Готов запрыгивать в поезд на ходу,
Быть частью неуправляемой стихии...
Только скажи, когда можно все это начинать)
Два пальца у меня во рту сдерживают стоны, превращая их в сдавленные мычания. Слюна, скапливаясь на подбородке, крупными каплями капает на простыни. Я двигаюсь невпопад навстречу Дину, чувствуя спиной тепло его тела. Быстрее… еще немного, еще!.. как же хорошо, черт возьми, я почти, почти… Я кусаю пальцы Дина, сильнее прогибаясь в спине, царапая простыни и начиная непроизвольно содрогаться. Под веками взрываются фейерверки, тело охватывает мелкая дрожь. Я обмякаю в руках Дина и сваливаюсь лицом в подушку. На какое-то время все вокруг отключается. Дин подтягивает мои бедра выше и резкими толчками быстро доводит себя до оргазма, приглушенно стонет и делает еще несколько медленных толчков. Я чувствую, как его член пульсирует внутри меня. Он отпускает меня и заваливается рядом, а я всем телом припадаю к кровати и животом ощущаю теплую жидкость на многострадальных простынях. – Ты сказал Джо? – спрашивает Дин после продолжительного молчания. Я утираю тыльной стороной руки подбородок и поворачиваю к нему голову. Вид его был таким же расслабленным, как и его голос. Я двигаюсь поближе к нему и, закинув ногу на его ноги, устраиваю голову у него на груди. Да, я весь потный, в слюнях, смазке и своей сперме, но мне не хочется в душ. Я хочу лежать с ним вот так, слушая его размеренное дыхание. – Ага. – Он не обиделся? Дин вытаскивает из-под меня свою руку и, запустив пальцы в мои волосы, начинает с ними лениво играться. – Скорее обрадовался. У него было такое лицо, будто я сообщил ему, что мы женимся. – Завтра все они будут на нас так смотреть, – усмехается он. Завтра все школьники разъезжаются по домам на рождественские каникулы. Дин еще в начале декабря спрашивал, не хочу ли я приехать к нему в Лондон. “Всего на пару дней, – сказал он. – Можешь отметить Рождество у Джо, потом приехать ко мне, а в школу поедешь оттуда со мной…”. Договорить он не смог, потому что я на радостях чуть не задушил его своими объятиями. Мы не строили планов, ведь много чего могло пойти не так. В конце концов, Дин жил не один, ему надо было обговорить все с остальными членами семьи. Но пару дней назад он сказал, что во время телефонного разговора Миа сама подняла данную тему и пригласила меня в гости к ним на Рождество. Таким образом, завтра из школы я уеду вместе с Дином. Джо я решил сказать об этом лишь накануне, чтобы он не успел размусолить сие известие с Зои, однако нам все равно не удастся оставить это в тайне: если раньше из школы нас Джо забирал мистер Бейкер, то завтра я уеду с Дином на школьном автобусе, что никак не скроешь от ребят. Мы успеваем уехать прежде, чем они оправились от шока. По приезде в Лондон мы с Дином несколько часов бродим по магазинам в поисках подарков. Он разрешил мне купить что-нибудь его братьям и сестре при условии, что ему я ничего не буду брать. Я согласился. Меня охватывало легкое волнение от скорой встречи с его семьей, что для меня было очень важным шагом и чему я сильно радовался. То же самое я чувствовал и у Дина. Однако наша радость улетучивается, как только мы доходим до нашего пункта назначения. Миа встречает нас с улыбкой, которая трещала по швам. Дин ни на секунду ей не поверил. Я тоже. – Что случилось? – спрашивает он ее с порога. Близнецы уже спали. Мы втроем стоим в тесном коридоре. Я уже начинаю чувствовать себя лишним. – Маму забрали в больницу. Вот так. Ей резко стало хуже. Хотя каким было ее состояние последние несколько месяцев, я не знал, потому что Дин не любил говорить на эту тему. Нормально – это все, что он говорил. Видимо, и это “нормально” подразумевало не самое лучшее, но теперь ее состояние было совсем тяжелым. Почему не сказала раньше? Не хотела расстраивать. Будто сейчас не расстроила, да? Все планы летят коту под хвост, Дин делается мрачнее тучи, а я остаток вечера пытаюсь его утешить, но получается у меня откровенно плохо. Почему Миа не сказала, чтобы я не приезжал? Этот вопрос никто не решается задать. Ночью я просыпаюсь от ужасной жары. Дин спал, обнимая меня поперек груди и прижавшись ко мне всем телом. Кое-как вырвавшись из его хватки, я иду на кухню, чтобы попить воды, но застаю там Мию. В два часа ночи. Всю в слезах. – Все так плохо? Ее молчание и выражение глаз дают мне самый емкий ответ. – Ты сейчас думаешь, что тебе не стоило приезжать? – Читаешь мысли, – честно говорю я. – Сейчас Дину как никогда нужна поддержка близкого человека. – Так ты специально позвала меня сюда? – осеняет меня. Она кивает. – Извини, что так получилось, – снова всхлипывает она. Как на нее можно злиться? Я подхожу ближе и обнимаю ее неловкими движениями. Она, уткнувшись мне в грудь, бормочет извинения и оставляет мокрые следы на моей футболке. Утром следующего дня, когда мы впятером едем в больницу, я твердо решаю разъяснить ситуацию. Может все не так уж и плохо, как говорит Миа, и дело лишь вопрос денег? Или все настолько плохо, что никакие деньг уже не помогут? О последнем варианте я и думать не хотел. Когда Дин уходит в палату к матери, мы остаемся внизу в приемной. Накануне Рождества в больнице творился хаос. Вот девушка разбила себе нос, катаясь на коньках. Вот у мальчика расшатался зуб, потому что катание на санях пошло не по плану. Вот у женщины треснуло бедро, потому что она поскользнулась на льду. Вот у детишек сильный кашель, потому что они ходили без шапки. Естественно, молодая медсестра у столика регистрации не хотела уделять мне много внимания. – Кем вы ей являетесь? – спрашивает она и, не дождавшись от меня вразумительного ответа, говорит: – Следующий. Следующие десять минут я брожу по коридорам в поисках лечащего врача. Метод у меня был не самый лучший: я просто открываю двери во все кабинеты, на которых висела хоть какая-нибудь табличка с фамилией. Пару раз мне даже приходится бежать, потому что меня грозятся выгнать. Очередной кабинет, на двери которого написано «доктор кто-то там», я застаю его пустым. Тихо выругавшись себе под нос, я собираюсь уходить, но слышу знакомый голос. – Как ты можешь просить меня о таком?! Голос, полный отчаяния. В стене, разделяющей кабинет и больничную палату, было стеклянное окно, которое с моей стороны закрывало жалюзи. Я подхожу к нему и аккуратно, стараясь не выдать себя, раскрываю ее створки. От того, что я там вижу, сердце обливается кровью. Нужный кабинет я все-таки нашел… В палате лежала женщина. Возможно, в свои лучшие времена она была красавицей, но сейчас от нее осталось лишь изможденное лицо с впалыми щеками и темными кругами под глазами. Рядом на самом краешке кровати сидел Дин. Его отвернутое от матери лицо исказилось от боли, по щекам ручьем текли слезы. – Посмотри на меня, – рука с исхудалой кистью и тонкими длинными пальцами тянется к его спине. – Дин. – Я не хочу! – шумно всхлипывает Дин, глотая слезы. – Я ведь тоже еще совсем ребенок, мам! – Знаю, милый. Но кто-то ведь должен о них позаботиться, – она делает неудачную попытку подняться, потом снова тянется к Дину. – Посмотри на меня, – с мольбой в голосе. Дин вытирает рукавом рубашки лицо и на этот раз оборачивается. Чтобы мама не тянулась к нему, он усаживается ближе, а затем и вовсе сползает на пол и встает на колени перед кроватью. – Прости меня, – тихо произносит женщина, вытирая пальцем новые дорожки слез на лице сына. Тот бессильно опускает голову ей на живот и бесшумно плачет. Вы когда-нибудь видели отчаяние ребенка, которому мать сообщает о неизбежном? О том, что скоро ее не станет. О том, что теперь он один должен заботиться о своей семье. Дин прав, он ведь совсем ребенок. С такими амбициями, с такими возможностями, умом, талантом, усердием. Он не заслуживал всего этого. Пристыдив себя за подглядывание, я отхожу от занавесок. Все-таки момент был очень личным. Да и вряд ли Эттвуд позволил бы мне видеть его в таком состоянии. Я копаюсь в бумагах, которые лежат на столе и – аллилуйя! – нахожу историю болезни Лилиан Эттвуд. Судорожно соображая, что же мне со всем этим делать, я прихожу к единственно верному решению. В голове будто прозвучал залп, обозначающий старт для спринтера. Я хватаю листы, сворачиваю их пополам и пулей выбегаю в коридор. По пути к выходу я останавливаюсь лишь для того, чтобы сказать Мии: – Мне нужно бежать! Это очень срочно. Но я вернусь. – Эдриан, я не думаю, что сейчас самый подходящий момент… – растерянно говорит она. – Нет, сейчас именно тот момент, Миа, – перебиваю я ее. – Только дождитесь меня. Я постараюсь быстро! Последнее я кричу уже на бегу. Ее растерянность можно понять: она позвала меня, чтобы я был рядом с Дином, утешил его, а сейчас я буквально убегаю. Но объясняться с ней времени у меня нет. Я ловлю машину, называю адрес, еду туда бесконечно долгие тридцать семь минут (да, я считал), и вот я стою перед дверью дома, порог которого пообещал больше не переступать еще два года назад.***
Спустя полчаса унижений, час переговоров, торга и принятия условий соглашения, я еду обратно в больницу. Удивительно, сколько всего может сделать один телефонный звонок. Какую силу он имеет, какую цепочку звонков он порождает. Возможно, какой-то хирург направлялся в аэропорт, чтобы провести отпуск на Мальдивах, но его выдернули на работу. Возможно, какой-нибудь пациент, дождавшийся своей очереди на бесплатное оперирование, сейчас материт все и вся, потому что его вывезли из хирургического отделения до операции. Я не знаю, что именно последовало за самым первым звонком, и не хочу знать. Мне важен лишь его результат. По пути в больницу я захожу в закусочную, чтобы взять что-нибудь на перекус, но при этом не знаю, как вообще отреагирует на мое появление Дин. Меня все же не было несколько часов. Возможно, он выльет на меня это самое кофе. Как только я захожу в больницу, я слышу громкое: – Эдриан! Я оборачиваюсь на звонкий голос, но не успеваю среагировать. Миа чуть не сбивает меня с ног. – Сукин ты сын! Она несколько раз невпопад целует мое лицо, затем обнимает так, что аж кости трещат. Люди вокруг недовольно хмурятся и бросают на нас осуждающие взгляды, но девушка не обращает на них никакого внимания. – Как ты это сделал?! – Что? Я просто ходил за едой. Она выпускает меня из крепких объятий и непонимающим взглядом обводит меня всего, пока не замечает пакет с едой в моей руке. На ее лице появляется широченная улыбка. – Женись на мне, Эдриан. – Я… эм… – Да плевать! – усмехается Миа. Она кое-как сдерживала ураган эмоций, в уголках ее глаз стояли слезы. Надеюсь, это были слезы радости. Она вновь крепко меня обнимает. Позади нее я замечаю Дина. Видимо, он подошел на ее крики. – Спаси… меня, – хриплю я, пытаясь вдохнуть, и тяну к нему руку, но он никак не реагирует. Одного взгляда на него достаточно, чтобы понять, что его переполняли те же чувства: радость, волнение, благодарность, нежность. Не дождавшись помощи от Дина, я сам вырываюсь из рук Мии, бросаю ей пакет и прячусь за спину ее брата. – Не подходи ко мне, женщина! И где Оскар с Честером? Где вы бросили детей?! – Они у мамы, – отвечает Миа. – Ее готовят к операции, – она переводит взгляд с меня на Дина и, сжав пакет в руках, оставляет нас. – Пойду к ним. Пока я провожал ее взглядом, Дин подходит ближе, хватает мой рукав и отводит меня в более безлюдный уголок. – Ты ездил к родителям? Почему, почему он решил спросить меня об этом? Как он вообще так быстро, а главное, безошибочно построил в голове эту цепочку? – Мгм, – мычу я, усаживаясь на пустое кресло. – И что они..? – Отец жив и здоров, мать в клинике реабилитации, – перебиваю я его. Знаю, что не это хотел спросить. Но Дин не настаивает. – Эдриан, – выдыхает он, глядя своими бесконечно голубыми глазами прямо в душу. Столько всего хочет сказать. Не может подобрать слова. – С ней все будет хорошо, – тихо говорю я, положив руки ему на плечи. Дин обнимает меня, и вот из этих объятий мне уже не хочется выбираться. Я хочу остаться в них навсегда. – Спасибо, – тихо произносит он. Я успокаивая глажу его по спине и, улучив момент, позволяю себе оставить несколько поцелуев на его виске. – Пойдем, покушаем. Нам еще долго тут сидеть. Ожидание и впрямь было долгим. Миа хотела отправить близнецов домой, Дин хотел отправить домой Мию. Никто не хотел уходить. Мы все просидели в больнице до позднего вечера. Оскар лежал на коленях сестры, Честер – на коленях брата. Голова Мии покоилась на плече Дина. Я сидел рядом с Дином, держа его за руку. Его толстовка скрывала наши переплетенные пальцы от чужих глаз. Мы ждали до тех пор, пока врач не вышел к нам и не сообщил о том, что все прошло хорошо, но сейчас к ней не пустят и «идите уже по домам». Каникулы прошли быстро. Мы наряжали елку, украшали дом, ходили в больницу. Вместе готовили еду, накрывали на стол, встретили Рождество, подарили друг другу подарки, потом пошли в больницу. Ходили на каток, катались на санках, гуляли по паркам, ходили в кино, а затем снова шли в больницу. «Ты совсем их разбаловал», – с укором говорила Миа, глядя на близнецов, которые каждый день уговаривали меня куда-нибудь с ними пойти. «Когда еще я с ними увижусь?», – отвечал я. По вечерам мы с Дином ждали, пока все разойдутся по своим комнатам, и вместе шли спать. Это были единственные дни, когда мы засыпали и просыпались вместе. Чудесные дни. Мы договорились, что за два дня до конца каникул я поеду к Джо. Мне нужно было поговорить с его родителями. – Позвонишь мне? – спрашивает Дин, провожая меня к такси. – Когда доедешь. – Это вопрос или просьба? – хитро улыбаюсь я. Он закатывает глаза. – Позвони мне, – говорит он. – И завтра тоже позвони.