***
Брагин оставил подпись на заявлении и протянул лист молодому оперу. Он просил отстранить его от***
— Вот, — Катала протянул паспорт и корочку, повезло, быстро нашлись данные подставного лица, уже к обеду он закончил. — Спасибо, — Рикошет взял документы, убрав их во внутренний карман, — деньги пересчитывать будешь? Богомолов отказался, Миша никогда не дурил его с бабками, поэтому смысле не было. Какой бы сволочью, с точки зрения общества, не был Шибанов, он никогда не дурил своих. Он не привязан к деньгам, не кредитор, но взаймы даст, на счетчик не ставит, но лучше не рисковать, как-никак киллер. Уже перед выходом в дверном проеме, Рикошет обратился с неоднозначным вопросом. — А помнишь тут на углу цветочный был? Работает еще? — Да вроде да. А что? — Надо. Он не был в городе почти год, да, он давно завязал с прошлым, убив все эмоции и слабость, но иногда остатки атрофировавшейся души требовали немного соли на кровоточащие раны. На углу улицы был старый магазин, развившийся до уровня одного из лучших в городе. Это был ее любимый магазин. Шибанов точно знал, что ему нужно. Киллер купил букет из ярко-красных кистей амаранта, светло-голубого колокольчика, яркой солнечной календулы, полосатой, с почти кровавыми разводами гвоздики и дикого цветка каштана. Он не сказал, куда букет, по какому поводу, но все все поняли и так, запаковали в пергамент, а не целлофан. Такие цветы редко берут, а еще реже вместе, по ним все понятно без слов. Шибанов заглянул домой скинуть уже неактуальный паспорт и заодно забрать из почтового ящика пакет с деньгами. Быстро он адрес узнал, значит его посоветовал кто-то из местных, из питерских. Интересно, это кто-то из недавних или уже завязавший? Интересно, но сейчас не до этого. На этом кладбище он знал каждую могилу, сказывалось профессиональное запоминание каждого шага, чтобы в случае чего, отступить. Мало ли что. — Здравствуй, — Рикошет положил цветы на гранит захоронения, она никогда не любила грязи голой земли, после отсидки он облачил все в чистый гранит, ресурс был, — прости, что не приходил… Видишь же из-за чего… я никогда не умел тебе врать, — он рассмеялся с какой-то удушающей тоской, — Знаю, что обещал прекратить… прости… — в жизнь после смерти Миша не верил, как минимум ему бессмертие души «не грозило», но он верил в то, что мать его слышит, единственная отдушина, — Я не знаю, что мне делать, — кажется, по щеке скатилась одинокая слеза — редкая допустимая слабость, — Наставь… дай знак… Прости, что видишь меня таким… что все вышло так из-за меня… Он ненавидел кладбища, эту людскую слабость, приходят и ломают срастающиеся кости, позвоночник. Но иногда, хотя бы раз в год, ему жизненно необходимо быть здесь, через боль, через беззвучный внутренний крик. На выходе с кладбища Рикошет встретил священника, пересечась с ним взглядами, служитель подозвал его к себе, словно, понимая, что ему нужен этот разговор. — Я вас раньше здесь не видел, — самая нейтральная фраза в этой ситуации. — Редко бываю в городе… у меня мама здесь похоронена, — оглянувшись по сторонам, Миша прикинул окружение, заметив, что никого нет, он свернул диалог в другое русло, — …а вы настоятель? — Да. Тебе нужна помощь, я вижу это… Шибанов шумно выдохнул, сам начал это, так почему же теперь страшно? Потому что где-то там есть еще остатки души? Потому что он мысленно не готов к этому и ушел на попятную? Она учила — боишься — не делай, а делаешь — не бойся. — Где найти силы, чтоб отпустить и пережить боль.? — Бог посылает нам испытания, посильные нашей душе, сын мой. Но нельзя так долго горевать, там им наши печали только хуже делают, им от этого больней, чем нам. — А если уже нет сил, а впереди все только хуже… — Когда Бог посылает испытание, он посылает и утешение, нужно только ждать, дитя мое… Если душа просит — сейчас будет вечерняя служба, сходите, не пожалеете, легче станет… В церковь Рикошет не ходил, считал, что ему это запрещено, и, еще хуже, это оскорбит ее. Потому что где-то там, куда ему двери закрыты, она наблюдает за ним. И где-то там, таких, как он, осуждают и призывают других к осуждению и ненависти. Мать никогда не злилась на него за безверие, «каждый придет к религии, когда будет к этому готов», Миша не готов даже простить себе ее смерть и найти силы выкарабкаться из этого, не говоря уже о Боге. В этом плане он — чистый агностик, эта жизнь слишком многогранна и сложна, чтоб человек смог постигнуть хоть долю процента из истины. — Возьмите, — из кармана кожанки он достал двести тысяч, ту самую предоплату, ему эти деньги по сути не нужны, а так, ей может там будет лучше, — на нужды храма, на помин, в общем на все, прошу… Священник не смотрел на сумму. Какие суммы могут передавать в черных пакетах? Но для него все люди равны, все заплутавшие овцы, а он пастух, направляющий их в нужное русло. Рикошет заметил легкое смущение, на что продолжил. — Это от чистого сердца… пожалуйста… — Как ваше имя? Завтра сорокоуст начнется, я хочу и за вас отслужить… о здравии… Миша усмехнулся, направляясь к калитке. — Поздно душу мою отмаливать, уже нечего просто… Вы лучше об усопших здесь помолитесь… Надеюсь еще свидимся… Этот разговор хоть как-то облегчил ту тяжесть на сердце Шибанова, какой-то слабый огонек надежды на то, что когда-нибудь он справится, сможет поглотить часть ненависти к себе. По приходу домой он не пил, это стало уже редкостью. Мужчина только достал новые документы, вчитываясь в строки удостоверения. Рядов Ярослав Павлович. Подполковник. В доках сказано, что раньше жил в Самаре. Значит, с легендой все ясно. Он работал в области в Самаре, прям глубинка. Она не смогла раскрыть его потенциал, вот поэтому он теперь здесь. Готов работать со всеми, даже при самых жестких требованиях. Миша слышал, что этот Брагин — тот еще монстр, три шкуры спускает. С наибольшей долей вероятности, его пошлют к нему без вопросов. Осталось дождаться утра.