***
— Сгоняй тогда по адресу прописки Козырева, позвони что там да как. Хорошо? — Да, — Рикошет коротко кивнул, — если что серьезное, подъедешь или мне самому? — Сам, давай, я, как освобожусь, подъеду. — Давай, тогда. На трубе. Шибанов вышел из кабинета, оставив Юру в гордом одиночестве своих мыслей. А этих самых мыслей накопилось много, слишком много, чтоб игнорировать их дальше. Разумеется, Юра заметил, что с Рядовым что-то не так. В глазах у него темнела какая-то злость, незаметной природы происхождения. Если бы он не видел других оперских глаз тогда, в машине, искрящихся в солнечных лучах, то следователь бы не заметил, что что-то не так. Сейчас же он понял, что, на самом деле, глаза у него светлые, чистые, а, после этой отлучки, он изменился, словно весь мир вокруг рухнул, но это видел только Рядов, не зная, как показать это другим. Юра хотел снова увидеть те, небесно-голубые глаза, а не эти, темные, чуть ли не черные. Хотя, может быть, Брагин слишком утрировал, и цвет не менялся вовсе, но в этих мыслях он не виноват. Посмотри на звезды — и ты пропал. Хоть раз увидев человека спокойным, без тяжелых мыслей, сложно вновь видеть его другим. Полковник достал из тумбы чай, заливая пакетик кипятком. Конечно, стоило бы нормально поесть, но нет времени и особого желания. В сон рубило жестко, прием пищи сделал бы только хуже, нужно переждать, когда усталость немного спадет, а то точно вырубит. Подойдя к окну, Брагин нехотя прогнал эти раздумья, которые Рядов всегда провоцировал одним своим присутствием, и углубился в дело. Что-то подсказывало, что ответ ближе, чем он думал, и совсем не там, где он ищет.***
— У вашего мужа была любовница? Женщина вспыхнула от возмущения. — Да какое вы имеете… — У вашего мужа была любовница? Шибанов только повторил вопрос, сжав ручку, отозвавшуюся характерным тихим треском. Эта мадама выбесила его сразу, когда на вопрос о причинах «пряток» с полицией, она сказала, что не ждала полиции. Но со злостью приходилось мириться, нужно допросить на месте, а там Юра дожмет. Рикошет не мог его подставить, да, он должен убить, но и Семенов должен ему верить. Если Эмиль по сути кинул его, Миша может сделать то же самое. Как минимум, такая мысль уже маячила на границе сознания, дразнила своей заманчивостью и снова пропадала, оставив после себя кисло-сладкий привкус неопределенности. Женщина продолжила возмущения, но ее ответ был отрицательным. Никакой любовницы не было, если она, конечно, не врет. Она еще говорила что-то про постоянные звонки Козыреву, киллер записывал почти на автомате. Сейчас на эти мысли нет времени и возможности, до прихода Юры стоило записать первые показания. По статистике, первые слова в стрессовой ситуации чаще всего верны. Записывая слово за словом, Миша все так же думал о полковнике, о том, что с ним теперь делать. По логике, Рикошет должен его убить, но, по чести, нет, заказчик его кинул. Да, Юра — мент. Да, Миша согласился на это дело, назвав цену. Но Шибанов же не зверь какой-то. Это негласное личное правило. Он не маньяк и не монстр, он убивал быстро, без мучений, и только каких-то маргиналов. На Брагина-то он согласился почти беспричинно, чтоб найти спасение от тяжелых мыслей, и, может, наконец-то сгинуть. С Юрой он вспомнил о том, как жилось без вечных пряток. Правда, в этом состоянии комфорта он был только в промежуток непосредственного общения. Но, стоит увидеть звезды — и ты пропал. Миша пропал, когда увидел полковника в первый раз в каком-то новостном эфире. Пропал, когда поступил тот самый звонок. Пропал, когда увидел его вживую, эти руки, приманивающие взгляд. Руки могут сказать о человеке больше, чем любая справка из ментовки. Юрины руки слишком чистые, то есть, это не руки стрелка, слишком легкие у него движения, он явно много работает с документами, на среднем пальце есть характерный след, значит он — искатель правды. Миша пропал, когда той самой ночью, стоя у моста, увидел падающую звезду и загадал желание. В глубине души, он хотел получить свой последний приговор. Хотел получить его именно от Юры. Потому что Брагин не такой, как все менты. Рикошет уже не сможет убить его, потому что Миша не сволочь. Он верит Юре, а Юра верит ему. Шибанов никогда не предаст того, кто ему поверил. Рикошет так и сидел бы в своих мыслях, если бы на фоне гула голосов притворно увлеченных понятых, шуршанья ручки по бумаге и уже цикличного причитанья Козыревой не, как колокольный звон ранним утром, раздался звук уведомления. «Я выезжаю» Над сообщением значилось «Юра Брагин». Значит осталось немного потерпеть этот гул причитаний потерпевшей. Сам он ей ничего не скажет, потому что «Да кто вы такой, чтоб рот мне затыкать?! Немедленно позовите мне вашего главного!» или, еще хуже, «Я на вас такую жалобу накатаю. Назовитесь!». Мише этого не нужно. Потому что тогда Юра все узнает. «Юра-все-узнает» Громче этого набатом било только мамино «Будь осторожен», если они теперь не на одном уровне, что уже вполне реально. Неделю назад Рикошет и подумать не мог, что мысль об отказе от дела будет не обычной профессиональной шуткой, а реальной перспективной. Если это стало правдой, значит рано или поздно правдой станет даже самая последняя глупость. Поэтому Миша сейчас в этой бедно обставленной комнатушке, которую и квартирой трудно назвать, поддерживает вид заинтересованности и ждет своего палача, как второго пришествия. На подкорке появилась новая мысль о том, что можно все рассказать полковнику, и не будет этих криков наглой женщины, гула свидетелей и прочего неприятного мусора. Правда, пришлось сразу засунуть ее куда подальше, нет. Но, если ружье висит на стене, то только для того, чтобы выстрелить в следующем акте комедии жизни. — Да, — бархатистый голос вывел из пелены раздумий, — да, мы со всем разберемся, — значит женщина переметнулась к Брагину, — …еле от нее отделался, что думаешь? Не слишком ли все это странно? — А когда все было просто, Юр? Они оба рассмеялись. Один из Юриных принципов Шибанов не только сразу запомнил, но и разделял. Самое сложное дело — это самое простое дело. Не ясно только одно, простота в сложности или сложность в простоте. Мише проще считать, что эти высказывания синонимичные — Никогда, ты прав. Что она рассказала? Киллер усмехнулся куда-то в сторону, протянув планшетку с бумагами. Три листа, равносильна которым одна фраза — Мне на него наплевать, но как эта сволочь посмела сдохнуть. Тонкие полковничьи пальцы с характерным ритмом застучали по тыльной стороне папки — добрый знак — ему нравится Мишина работа. Брагин сказал, что он нее ничего не добиться. Рикошет кивнул. Как-то отвадившись от причитаний Козыревой, что возмущалась только ради возмущения, потому что гордость не позволяла признать, что она не права, они остановились под навесом подъезда. Потому что оба привыкли работать в одиночестве, ну, а в данной ситуации, двое немногим больше одного. Шибанов хотел продолжить разговор, но следователь приподнял ладонь в жесте, трактующемся, как просьба о паре минут тишины. Киллер понимающе кивнул, отведя взгляд от точеной Юриной фигуры, и зацепился за колышущуюся молодую листву на старой березе. На черно-белой древесине красовалась метка о плановом срубе старых и больных деревьев. Осенью никто и подумать не мог, что она вновь зацветет, ее внесли в список древесных смертников. А она зацвела, еще и раньше молодого дуба рядом. Но она уже в списке, всем откровенно все равно, если где-то записано, что ее нужно срубить, значит ее срубят. Эти пару минут тишины Рикошет вновь потратил на мысли о прошлом, словно каждую свободную секунду он читал чью-то биографию, историю о чужой жизни. Иногда о Рикошете, иногда о Мише Шибанове. Кто он сейчас непонятно. Уже не Рикошет, если позволил себе идею с отказом от дела. Но еще не Миша, он слишком никчемен, чтобы стать тем спокойными и уверенным человеком. В мыслях появился Катала. История с точки зрения ни Рикошета, ни Миши, просто с его точки зрения. Они встретились в том районе, где обычно ошивались всякие картежники, кто-то чист на руку, кто-то нет. Он не назвал своего имени, Катала тоже. Миша хорошо следил за руками, поэтому смог обыграть этого шулера. Катала приятно удивился. «Значит есть еще нормальные игроки» И усмехнулся. Рикошет тоже рассмеялся, заметив, как окружение удивленно потупилось, он первый, кто смог его обыграть. Рикошет предложил переместиться в другое место, чтоб нормально посидеть, поиграть, выпить. Катала согласился. Тогда же он узнал, что Катала еще и хороший малявщик. С того самого дня он стал использовать черно-белые. Катала никогда не спрашивал его о работе, Рикошет отвечал отсутствием вопросов про жизнь Рикошет узнал его имя совершенно случайно, они играли на «имя», то есть обычно они играли на какую-то информацию о себе, но в рамках нормы. Рикошет так узнал, что у Каталы есть жена и дочь, без имен и возрастов, его день рожденья семнадцатого февраля. Сам Катала узнал, что одной из мечт Рикошета была собака, обычная дворняга, они самые верные и добрые — это цитата — и что его любимый цвет — серый, потому что он такой же неоднозначный, как и жизнь. Тоже цитата. Каталу звали Матвей. Но Рикошет никогда его не звал так, потому что в их общении все без личностей, им так комфортно. И, если катала знал мечту детства Рикошета, то он сам знал его нынешнюю мечту. Сейчас он мечтал о зав… — Все, я готов работать, — посреди мысли его прервал Брагин, может и хорошо, что прервал, — что ты там хотел сказать? — А… да, — Миша вздохнул, закрыв книгу с историями из жизни, — Смотри, мне кажется, что она не убита горем, что было бы логично. Она зла. Нет, это тоже имеет место быть, но… может он чего-то учудил перед смертью? За что-то же его выбрали для показухи. Юра слушал не перебивая, внимательно кивал, на некоторых моментах. В голове строилась новая картинка, и в ней не так важно убийство, как дни до. Полковник кивнул крайний раз и сел в машину, проследив взглядом, как Шибанов повторил его маршрут, сев справа. В следственном они, так же, как ночью, заварили чай, купив по пути что-то нормально поесть, и вновь принялись за дело. На доставленных записях они не нашли ничего толкового, в характеристике тоже туго. В кабинете раздался звонок. Это Юрин номер. — Не одно, так другое, блять… Юра никогда не матерился при чужих людях, если они работали вместе. Но можно ли назвать чужим того, с кем вы расчлененку ведете? — Что прости? Какой еще блять труп, Вадим?! …Стоп, че за записка? А… ага… Ясно… Только можно нам завтра на все это посмотреть? Ну мы с ночи на ногах, Вадик, ты че?! …Хреновые у тебя шутки. Ладно, давай. — Что случилось? — Убит какой-то Богомолов Матвей со Среднерогатской, Московский район. Его звали Матвей, и он мечтал завязать со всем этим и вернуться к семье. «Пиздец…»