Правда на дне стакана

— А… да? — Пиз… — хотелось кричать, но Мальцев сразу осекся, надо что-то решать, а не спорить, — ну и что теперь прикажешь с вами делать?       Брагин окинул уставшим взглядом начальника, выискивая ожидаемый ответ. Иногда, задавая вопрос, человек уже знает, какой ответ ему нужен. А сейчас нужен такой ответ, который позволит закончить разговор максимально быстро и безболезненно. При другом раскладе Юра обязательно бы привел все доводы в Мишину защиту, но уже попросту нет сил, не говоря о том, что неясно, какая информация есть у Андрея. — Что ты считаешь правильным. — Этот Ярослав, — Вадим особенно выделил имя, — не позавидуешь ему… Я не знаю, кому помогать здесь, если можно так сказать. Вроде и Андрей прав, по закону все верно, почти безупречно. Но, зная тебя, ты тоже прав, это в твоем стиле. Осталось тебе в один замечательный день прийти ко мне с просьбой вытащить кого-то из тюрьмы, потому что ты так чувствуешь. Нет, я без наезда, но, вот уйду я в отпуск, санаторий на месяц, устал, так что тебя, что Андрея погонят отсюда, не серчай. Я между вами вставать не буду. Но вот чую я, что вы что-то выкинете по поводу этого Рядова или кто он там. Приведешь мне докбазу, я помогу чем смогу, только не устраивайте баталий из-за мужика, взрослые же люди.       Юра внимательно вслушивался в каждое слово, стараясь понять, серьезно ли говорит Мальцев. Нет, он и раньше поддерживал многие Юрины авантюры, но сейчас Вадим почти прямым текстом сказал, что готов помочь вытащить Мишу из тюрьмы. Метнув взгляд на часы, Вадим хмыкнул приободряюще. — Уже поздно. Иди-ка ты домой, завтра тяжелый день. Ты жену Козырева вызвал? — Да, завтра утром должна подъехать. — Ну вот. Тебе нужно отдохнуть, сам на себя не похож, — Брагин хотел оспорить это, продолжить обсуждение, узнать, серьезно ли это все, но его буквально выволокли в коридор, — Иди и не думай. А про докбазу я серьезно.       Попытавшись как-то уточнить, что для него значит докбаза, Юра умолк под настойчивое «Завтра» и вышел на улицу. На порозовевшем небе бледнела луна. Полковник подметил фазу — первая четверть. Все только начинается. Погрузившись в свои мысли, он не сразу заметил, как подъехал к дому. Он вытащит Мишу, просто обязан, есть такие люди, которые появились в жизни случайно, а остались навсегда. У них так же, просто нужно уладить пару нюансов. Сущие мелочи. Вытащить человека из тюрьмы.       Даже лежа в кровати на грани сознания Юра все думал. Причем уже не о ситуации с делом на Мишу, а о самом Мише. Какие причины кроются в его переживаниях. в первую очередь — Мишины глаза, эти омуты, в которых столько чистоты и правды. Ну а уже потом вспоминаются его фразы, хлесткие, но к месту, вспоминалась его уверенность, которой он заражал всех вокруг. Он дорог Брагину, поэтому полковник и переживал, но никак не мог выразить это словами. Когда пистолет приставлен к затылку, он может быть заряжен или не заряжен, при этом человек всегда думает о худшем. Сейчас такая же ситуация. Проваливаясь в сон, Юра со страхом думал о том, что будет делать, если Мишу посадят.       И где-то в другой квартире Миша точно так же ворочался от точно таких же тяжелых мыслей. Рикошет даже продумал, что будет говорить на допросах, если все так далеко зайдет. Главное, что он сразу для себя решил, это то, что о Юре ни слова. Если Юру приплетут, он себе этого не простит.       Если бы дело вел Юра, то он точно рассказал бы ему всю правду, всю свою жизнь, в рамках следствия, под протокол. Но Андрей — не Юра, ему Рикошет вообще ничего не скажет, с такими стоит лишь что-то сказать, так кучу висяков подошьют. Однако Брагин должен все узнать о нем от него самого, а не из архивных справок. Юра должен знать, что Миша не такой монстр, как может показаться на первый взгляд. Он все расскажет Юре, обязательно.       Эта ночь стала самой темной за последнюю вечность.       В офис полковник пришел в начале восьмого, мог бы раньше, не спит же часов с пяти где-то, но это было бы слишком подозрительно. Он и так все утро думал, что будет, подбирал нужные фразы, мысленно приводил доводы в защиту.       Сначала Юра хотел зайти к Вадиму, объяснить все, но его просто не было на месте. Пройдя в кабинет, он прикрыл за собой дверь и метнул взгляд на часы. Те самые, в которых батарейки не меняли года три точно. Если бы Миша не сказал, то Брагин даже и не задумался бы об этом. Отрыв в дальнем углу ящика стола батарейки, Юра снял часы, покрытые слоем пыли, и заменил старые батарейки новыми. Однако, по всей видимости, они такие же нерабочие, что были в часах. И, если бы в коридоре не раздался звон ключей, то он бы заморочился и сгонял в магазин за новыми. Но сейчас он только прошел следом за Вадимом, приехавшим на работу к половине восьмого, начиная тот разговор. — Сколько спал? — Что прости? — Вопрос застал врасплох своей глупостью и, возможно, неуместностью, — А, понял… Такой помятый? — Есть немного… Для тебя это правда так важно? Ты уверен, Юр?       А уверен ли он? Миша ему дорог, это да. Рикошет располагал к себе своим доверием, по нему видно, что, если он доверился, то это до конца. А Шибанов же признался ему в причине их встречи… — Юр, если не знаешь, чего хочешь, то в итоге останешься с тем, чего точно не хочешь.       Но он знал ответ. Это точно. Он думал об этом уже вторые сутки. Он точно знал, чего хочет. Чтоб Миша был рядом, так же заражал своей уверенностью, успокаивал одним теплым взглядом или касаньем. — Помоги мне его уберечь, Вадим.       Мальцев шумно выдохнул, но согласился, пообещав держать в курсе. Юра хотел еще что-то сказать, но, когда начальник указал взглядом на дверь в дальнем конце коридора, где виднелась Мишина фигура. Кивнув, Брагин ушел. — Привет…       Рикошет был таким же вымотанным, теперь понятно, о чем говорил Вадим. Оба говорили мало, подбирая верные слова, которые и не нужны были вовсе, во взглядах читалось все. — Юр, нам нужно поговорить. — Нужно, — он огляделся по сторонам, скоро здесь станет слишком людно, — пойдем.       Времени так мало, а сказать необходимо так много. Рассказать все, что накопилось в душе, высказать переживания, заверить, что все будет хорошо. Но не то время и не то место. — Миш, — голос тихий-тихий разнесся по комнате, — я на твоей стороне, — страх отражался в глазах, Шибанов молчал, — я всегда на твоей стороне. Запомни это, пожалуйста. Хорошо? — Все так плохо? — Юрино глупое молчанье служило ответом, Рикошет приободряюще улыбнулся, — Прорвемся, ЮрИваныч, не кипишуй.       В связи с тем, что скоро должна была подъехать Козырева на допрос, и Мишу не хотелось оставлять одного. Точнее даже не оставлять одного, а оставлять неизвестно где. Юра нашел какую-то отвлеченную тему для разговора. Выйдя в коридор, где они продолжили диалог, Брагин внимательно изучал обстановку вокруг. Миша это заметил, мысленно проклиная себя за то, что Юра так рискует своей карьерой ради него.       Андрей приблизился незаметно с невозмутимо-довольным видом, держа в руках папку с какими-то бумагами. Это то самое дело. — Доброго утра, Юрий Иванович! А могу я с вашим подчиненным поговорить?       Ожидаемая злость накрыла Рикошета, он попытался как-то съязвить в ответ, но Брагин осек его под тихое «Юра». — По поводу отпечатков? Так, если ты не забыл, он прослушку обрезал, их наличие там логично.       Конечно, смысла в ответе не много, скорее всего, они обнаружили старые отпечатки. И, возможно, речь идет еще о каких-то упоминаниях Миши в бумагах Каталы по поводу документов. Но важнее эпатаж и уверенность. — Юр, — голос Шибанова стал строже, — не нужно. — Именно, Юра, не нужно утаивать информацию от следствия.       Теперь уже Брагину захотелось бросить что-то колкое в ответ. Он даже подобрал слова, но женский голос его прервал. Это Козырева пришла на допрос. Только ее пришествие помогло Юре взять себя в руки. — Ми… — он хотел обратиться к Рикошету, но осекся, — …нуту подожди, Андрей.       Поприветствовав женщину, Брагин перенаправил ее к Мише, чтоб тот допросил. Хотя на деле ему просто нужно было «передать» Мишу в более-менее надежные руки. Нехотя, Шибанов согласился. До его слуха донеслись отрывки разговора. — Вопросы… через меня… -… ему… кто… — Считай… адвокат… — Не рой…

***

      От Андрея он отвадился, а от мыслей нет. По всей видимости, после их разговора Ухватов пошел к Вадиму, ведь чуть позже на телефон Брагина пришло сообщение. Он до последнего со страхом оттягивал прочтение. — Черт… «Андрей собрал документы на его арест. Торопись»

***

— Миш…       Брагин волновался, по нему было видно, Рикошет понимал почему. Он в этом виноват. Он сам поселил эту черную тревогу в обычно дымчато-теплых глазах. Он — причина легкого дрожанья холодных пальцев, которые наоборот хотел согреть. — Слушай, я…       Ему нужно все рассказать. Миша обязан все рассказать. Просто обязан и все. — Ты не должен мне что-либо объяснять, — Юра верит ему, потому что он видит правду в глубине его глаз, это говорит больше сотен слов, — все уже хорошо. Все закончилось. — Это тебе так кажется, — Рикошет грустно усмехнулся, смотря на следователя как-то иначе, как-то по настоящему, — позволь мне все тебе рассказать. Только тебе.       Она говорила, что каждый придет к Богу, когда будет готов, когда душа будет готова. У Миши души нет, как минимум, он так считал, но он готов, кажется, всю свою вечность повторяющихся дней он провел только ради этой секунды исповеди. А Юра не Бог, но это хорошо. Полковник выше него, праведней, он помогает, а не посылает без того измученным людям навые испытания. А, если Бог все-таки есть, и второе пришествие реально, то всевышний стоял сейчас перед ним, неумело пряча тревогу. Шибанов давно решил все рассказать, даже сам того не понимая. Он выбрал Юру, когда еще даже не знал его. Он все рассказал, но только Юре. Никому другому. Только Юра теперь ему судья. Только Юра сможет понять его. Потому что Миша верит ему. Теперь только ему.       «Я не хотел убивать. Так получилось. Знаю, что не оправдание. Я и не ищу его, на самом деле. В первый раз я убил человека в семнадцать, подменил таблетки сердечнику. Он умер быстро, без мучений. Сначала испугался, правда, а потом испугался, что все вскроется. Я даже думал в один момент сдаться, но дело не завели, было бы глупо. Еще я думал повеситься, но струсил, представляешь? Я ненавидел себя за эту слабость… и за мамин взгляд… За эту статичную боль в ее глазах… Она никогда этого не говорила, но, я не слепой, я видел, что она чувствовала. Она же все сразу поняла… Я пообещал ей, что завяжу скоро, правда, не завязал, как видишь… Из-за постоянных переживаний, у нее начались проблемы с сердцем… Мне семнадцать, и я добровольно обрек себя наэто дерьмо… Это я виноват, Юра… Понимаешь? Она сто процентов ненавидит меня там, наверху…       Примерно в то же время я узнал Каталу, он тогда шулерил маленько, ну и малявством баловался. Я стал первым, кто его обыграл, хорошо за руками следил, поэтому мы вышли в жесткую ничью, если это можно так сказать. Так и подружились. Он предложил мне перейти на черно-белые, а я удивился тому, как сам до этого не додумался… Ну и с тех пор мы работали, если можно так сказать, сообща. Стоит отметить, что документы он делал шикарные. Даже мусора отличить не могли. Я дважды сидел, и оба раза по левым. По сути, я, то есть, настоящий я, юридически чист, без судимостей. Но это так, ни о чем.       Когда я сел в первый раз, из-за Фомичева, кстати, я думал только о том, чтоб с ней все было хорошо, чтоб ее состояние не ухудшилось. А она умерла, Юр… Совсем… У нее оторвался тромб, прошел до самого сердца и все. Конец. Это из-за меня… Мне двадцать шесть, и я ненавижу себя, а умереть боюсь…       Раз уж начал говорить о тюрьме. Второй раз я сел через три года, следак смекалистый оказался, нашел меня все-таки. Но, стоит отдать должное, не прессовал, в душу не лез, других холодных не вешал. Видно, что не для звездочки на погонах работал. Я, конечно, с ментами так часто не работал, но нормальных, честных, почти и не видел. Вон тот следак и ты. Я даже содействовал следствию, и он ко мне хорошо относился, получил по нижней трешку. Вышел чуть раньше, через два с половиной где-то. Мне тридцать, за спиной два срока, а я окончательно потерял какой-то смысл и веру в то, что я могу что-то изменить…       Знаешь, Богомолов был хорошим. У него семья, жена, двое детей. Ну, ты помнишь. Я, поэтому, и говорил тебе, чтоб ты молчал тогда. Они не знали о таком заработке, для них Матвей работал в какой-то фирме. Не стоит им об этом знать. Я говорил ему уехать. Я говорил ему, что его могут убить… Не успел, не смог       помочь… Он должен был уехать на следующий день, но его убили раньше. Его убили ни за что, Юра! Он же никому не мешал, спокойно делал документы. А этот Семенов — гаденыш — задушил его как собаку подзаборную.       Тогда я и задумался, что не могу и не хочу тебе врать. Потому что ты же мне веришь… как минимум, я так думаю… Это не по понятиям, Юр, за такое сдают, не то, что убивают. Посади его, пожалуйста, только ты с этим справишься, Юра. Я понимаю, что ты меня посадишь, но не боись, не сбегу. Набегался уже, устал я. Заведи дело, я все подпишу, выдам все убийства, каждое, начиная с того сердечника и заканчивая тобой. Но я скажу только тебе, уж прости мне эту прихоть, я готов сдаться, но только тебе. Потому что такое дело — настоящий подарок, но только для тебя, другим я ничего не скажу. Пусть лучше тебе погоны сменят, чем каким-то продажным. Я все расскажу, там на несколько пожизненных точно. Сгнию в каком-то Черном дельфине или Вологодском пятяке на острове, чтоб точно не сбежал. И всем так будет лучше. Мне тридцать шесть, а я уже не вижу цели в своей жизни, вокруг меня только смерть. Я хотел ее защитить, а в итоге она умерла в одиночестве. Я попытался спасти Каталу, но и тут опоздал, смерть, сука такая, оказалась быстрее. Я не хочу, чтоб и ты пострадал. Смерть забирает всех вокруг меня, убивая меня морально, но не физически, оставив это право мне. Но я слишком ничтожен, чтобы им воспользоваться…»       Брагин молча слушал, заметив, что тревога уходила. Он не перебивал, хотя думал об этом, есть тут немного лжи. Только лгал Рикошет сам себе, потому что он не виноват, он не ничтожен, вокруг него не только смерть, Юру же он спас, хотя мог и не спасти. — Вот… теперь ты все знаешь… Можешь меня презирать, посадить, ненавидеть, а, если хочешь, убей, — он покорно поднял руки в знак поражения, — только сделай это сам. — Меня ты спас, — шаг в Мишину сторону, — и ты не виноват в ее смерти, от этого не застрахован никто, — еще шаг, глаза напротив поражали своей чистотой, — Я тебе верю, Миш. И ты не такой, как о себе говоришь, я же вижу…       Юра смотрел так проникновенно, словно заглядывая в остатки мертвой души. Миша видел, что от черноты тревоги ничего не осталось, но он не считал, что это из-за его исповеди, Рикошет не позволял себе даже подумать о чем-то подобном. Нет. Он приносил людям только боль и страх. Он не может дарить людям положительные эмоции, просто не может. — Я не хочу тебя мучать, Юр… ты не заслуживаешь такого отношения, — Рикошет заметил, что полковник не уходил, а, наоборот, все приближался, — пошли меня, Юр… пожалуйста… Я не могу причинить и тебе боль…       Брагин подошел вплотную, найдя в глубине светлых глаз дозволение сделать все, что только в голову взбредет, он положил холодную ладонь на чужое плечо. Он верит ему. С самого начала верил. Есть ряд преступников, которых не стоит сажать, которым нужно помочь. Плевать на закон, Юра в лепешку разобьется, но Мишу из этого вытащит. Шибанов заслуживает второго шанса. Он ему жизненно необходим. — Миш, какой же ты, — Брагин на пару секунд замолчал, изучая эмоции на лице Рикошета, — дурак…       Юра обнял его, утыкаясь носом в мягкие волосы на затылке. — Все хорошо… я тебе верю, слышишь? Я. Тебе. Верю.       С легкой дрожью в руках, киллер обнял его в ответ. Ему верят. Юра ему верит… Впервые, в его сознании появилась мысль о том, что он достоин сострадания… — Юр… — Все… все скоро закончится… мы справимся…       Интуитивней, Миша прижался еще ближе. Без Юры он не справится, он слишком ему дорог. Теперь он понял это окончательно. — Спасибо…       Теперь главное предупредить. И в этот самый момент абсолютно все слова в голове Брагина собрались в непонятную кучу. — Андрей… он хочет… он посадит, тебе не стоит здесь быть… — Я знаю, что он собрал на меня бумаги. Догадался, — короткое молчанье, — пообещай мне одно, Юр. Не лезь в это дело и не рискуй, я тебя прошу. Хорошо?       Полковник молчал, но под пристальным взглядом кивнул, соглашаясь. — Вот и хорошо… Я справлюсь, не переживай…       Через десять минут тишины, в которой все было ясно без слов, зашел Ухватов.       Все-таки, если ствол приставлен к затылку, лучше сразу думать о худшем.