Shapeshifter

⊱·•∽∽∽∽·:≼☤≽:·∽∽∽∽•·⊰

      Требуется два лестничных пролета, чтобы добраться до первой двери, пройти по длинному коридору до другой, а затем резко повернуть направо, чтобы, наконец, оказаться у входа. Выцветшая наклейка предупреждает новичков «не курить», но воздух внутри пропитан зловонием сигарет, а на сиденьях кабинок в потертой базальтово-серой коже прожжены круглые дыры.       Здесь хуже, чем я думал. Тусклые разноцветные огни мерцают над силуэтами лишь просыпающейся ночной толпы. Музыка звучит весьма громко, чтобы танцевать, но довольно тихо, чтобы разговаривать, и в подобном месте может быть только один тип диалога: в отдаленных углах, на душном танцполе и у бара с неоновой подсветкой.       Бард присвистнул. — Ну и ну! Рассчитываешь на удачу сегодня? Не думал, что ты из тех парней, которые выбирают такие заведения.       Это потому, что я ни в малейшей степени не являюсь таким парнем. Но вряд ли я могу сказать детективу из SCD, что пришел сюда шпионить за своим следующим убийством, так ведь? Мне не следовало бы появляться на публике в одном месте с моими жертвами, но прошедшая неделя не давала мне покоя. Достаточно будет одного взгляда. — Я тебя умоляю, этому мерзавцу повезет где угодно, — фыркает Рональд, осматривая помещение. — Ну-ка, поглядим. Во-первых, дешевое пойло... О-о, вы только посмотрите на ту блондинку у бара! Длинноногую красотку, — он ухмыляется. — И, во-вторых, я покорен.       Они берут охлажденное пиво, я — бокал едва ощутимого коньяка. Бармен с долей скептицизма рассматривает мои часы Loomes, словно он тоже не может понять, зачем такому парню, как я, приходить в подобное место. Судя по контингенту, это заведение для перегруженного работой среднего класса, желающего забыть о неудавшихся отношениях и ипотеке. Бард — единственный из нас, кто соответствует этому профилю: вечно тонущий в старых долгах своих родителей, сводящий концы с концами только за счет новых и злоупотребляющий сверхурочными. Рональд зарабатывает шестизначные суммы, но предпочитает копить их, как дракон накапливает свою добычу. Единственные деньги, которые он не воздерживается тратить — мои. — Как поживает твой сопляк? — спрашивает он, как только мы располагаемся в свободной кабинке, не забыв оценить зад блондинки со всех сторон.       Я оттягиваю свой ответ глотком коньяка. Сиэль продвигается скорее неспешно, нежели уверенно. Он появляется только во время еды, уклоняется от любых попыток диалога и никогда не хвалит мою стряпню. Мальчишка настаивает на том, дабы называть меня «доктор», иногда с «Михаэлис» в конце, проводя четкую черту в наших отношениях и отказываясь переступать ее ни на дюйм. Я бы не назвал его боязливым, только отстраненным, как интроверт предпочитает быть отстраненным ради собственного комфорта. Его молчание выглядит не застенчивым, а снисходительным, как будто он не может быть обеспокоен тем, чтобы растрачивать свое дыхание на мое неуместное «я», без крайней необходимости, а ему придется, один час в неделю. Совсем скоро.       Тем временем я опросил всех учителей Сиэля только для того, чтобы услышать одни и те же слова превосходства, выраженные в разных формулировках. Какой он образованный ребенок, какой удивительно способный, какой беспроблемный и воспитанный, несмотря на все, что ему пришлось пережить. Мне было любопытно послушать учителя физкультуры, однако Фантомхайв был отстранен от занятий до окончания школы. Его тетя утверждала, что во время аварии он получил травму, и никому и в голову не пришло усомниться в ее авторитете врача.       Лишь математик хотел сказать что-то исключительное, серьезно глядя на меня сквозь очки без оправы и отводя в сторону для конфиденциальной беседы: — Хорошо, что вы взяли его под свое крыло, доктор. Мне всегда казалось, что с Фантомхайвом что-то не так, но я никогда не знал, как правильно справиться с подобной ситуацией. Он чрезмерно умен для собственного блага, как бы дико это ни звучало, и всегда с головой погружен в ту или иную книгу. Считайте меня параноиком, но разве это нормально? Ради всего святого, ему почти тринадцать! Я никогда не видел, чтобы он бегал по коридорам, смеялся с другими детьми и просто... был обычным ребенком, вот что я пытаюсь сказать.       Я тоже не видел. Зато я вижу, как Сиэль каждый день проводит время в моей библиотеке, поедая сладости и стремительно выпивая мои запасы Earl Grey. Возможно, его ребячество заключается как раз таки в том, как он ест сладости, ибо уж точно не в лекциях, которые он выбирает для оттачивания своего ума.       Только вчера я застал его за изучением тяжелого учебника физики, слишком продвинутого для программы средней школы. За день до этого я заглянул внутрь, когда он сидел, погруженный в работы Хайдеггера и Ницше, с выражением правдоподобного интереса на лице. Дискуссия о немецкой философии и атеизме была не совсем той дискуссией, которую мне хотелось завязать между нами двумя, но думаю, что это помогло нам растопить запоздалый лед. Когда полдень плавно перетек в вечер, а наши слова все еще не были исчерпаны, Сиэль, казалось, был удивлен тем, какое количество времени пролетело незаметно для него, и тем, как много дыхания он растратил на мое неуместное «я». — В чем-то мы похожи, — сказал я ему, вставая, чтобы приготовить поздний ужин. — Нас обоих воспитали книги.       Я ставлю коньяк и позволяю себе задержаться в этом моменте, в этой первой искре связи. В конечном итоге ключом к сближению является общий язык. Сходство. — Этот сопляк в действительности более зрелый, чем ты, — говорю я Рональду, — и меньше заноза в заднице.       Уверен, он бы оскалился в ответ, однако длинноногая блондинка начинает пробираться через танцпол, а он слишком занят, отслеживая каждое движение ее округлых бедер.       Я не вижу того, что видит он. Глядя на ее фигуру в форме песочных часов, безупречный макияж и полные очерченные губы, я вижу лишь прозрачную красоту. Моя похоть, как и мой интерес, в высшей степени избирательна, и она не заслуживает даже искорки.       По какой-то причине мне вспоминается необычайный блеск в глазах Сиэля, после моих слов о нашем сходстве, и то, как грациозно он поднес фарфоровую чашку к розовым устам. — И, разумеется, она увлечена доктором Себастьяном. Кем же еще?! — сетует Рональд, заметив, как блондинка продолжает украдкой бросать очевидные взгляды в мою сторону. — Из тебя получается ужасный ведомый, приятель.       Мой собственный взгляд устремляется мимо блондинки, через бар, на одинокую фигуру, прислонившуюся к стойке. Я вижу его темный профиль, небритый подбородок и сгорбленные плечи. Мужчина не сделал ни шагу, пока. Он тоже потягивает дешевое пиво, стараясь выглядеть непринужденно, — простой парень, ищущий обычную субботнюю компанию, но ему не удастся скрыть отчетливое хищное выражение своего лица, не от меня. Рыбак рыбака видит издалека.       Занятно, он уже выбрал себе жертву? Интересно, что его больше всего подталкивает к этому? Жажда доминирования? Эксцентричные сексуальные желания? Глубоко укоренившееся женоненавистничество, быть может, побочный продукт перенесенного потрясения? «Мамочка меня не любила, поэтому я вымещаю свой затаенный гнев и травму покинутости на невинных женщинах, которые могут быть похожи на мать, а могут и не быть».       Мой телефон, другой телефон, вибрирует дважды у моего бедра.       «Я уже на месте, Себби, — читаю я сообщение. — Просто дай знать. Чмоки».       Точно в срок. — Простите, сэр, мы вам не надоели? — довольный голос Рональда возвращает меня к реальности. Я отрываю взгляд от экрана и одариваю его наполовину извиняющейся, наполовину язвительной улыбкой. На самом деле так и есть, вы надоели мне чересчур сильно со своими нудными проблемами и ничем непримечательными личностями. Поддерживать видимость на публике может быть утомительно, особенно когда мое представление о веселье столь резко отличается от среднестатистического набора социальных мероприятий. Пиво, бессмысленные разговоры и разглядывание каждой девицы по периметру не вписываются в эти рамки.       Однако, по крайней мере, я знаю одного из лучших лондонских юристов, и, как минимум, у меня есть свой человек в Метрополитене. — Извини, мне написала моя пациентка, — как всегда бесстрастно лгу я. — Она переживает сейчас трудные времена. — Дай угадаю: очередная длинная история? — Рональд шевелит бровями. — Кстати, тебе следует нанять секретаршу, как любому уважающему себя психиатру: «Доктор Михаэлис в настоящее время крайне занят, выпивая кружку пива со своими близкими приятелями, чтобы волноваться о вашей маниакальной депрессии, пожалуйста, побеспокойте его в более удобное время». Разве это так сложно?       Вообще-то да. Занимаясь тем, чем я занимаюсь, мне меньше всего нужно, чтобы кому-то был известен весь мой график.       Мы поднимаем бокалы за выходной и обмениваемся беззаботными подшучиваниями. Все это время я не спускаю глаз с бара, ожидая, когда праздный хищник начнет свою охоту. Сегодня вечером он, похоже, пребывает в придирчивом настроении. После второй порции выпивки Рональд ускользает, дабы предъявить свои права на другую блондинку, а Бард выходит на улицу, соблюдая запрет на курение, когда никто другой этого не делает.       Я остаюсь один, без коньяка, прекрасно осознавая все более смелые попытки длинноногой блондинки привлечь мое внимание. Она выгибает свое тело в провокационной манере, приближаясь к моему столу с каждым шагом и каждым кружением, взъерошивая волосы в ритмичном ритме хаус-музыки.       Столь легкая и жалкая добыча. Какую ценность имеет то, что нам практически суют в лицо? Никакой, безусловно, но это не значит, что я не могу немного повеселиться.       Мои глаза встречаются с пронизывающим взглядом, и мои губы растягиваются в той манящей, обольстительной улыбке, перед которой мало кто сможет устоять. Она плюхается на мои колени, сразу попав в ловушку, наполняя мои ноздри цветочным парфюмом и дыханием зимней свежести. — Меня зовут Эмили, — говорит она, как будто меня это должно волновать. Я просовываю руку ей под юбку и провожу вверх по обнаженному бедру. Она не стала заморачиваться с колготками, но хотя бы не забыла надеть нижнее белье.       Ее грудь прижимается к моему плечу, а теплая рука задерживается на воротнике и расстегивает еще одну пуговицу, а затем проскальзывает под рубашку. Я наклоняюсь ближе, словно хочу поделиться секретом, заправляя прядь светлых волос ей за ухо. — Какое ты примитивное создание, Эмили, — урчу я, играя с ее серьгой в форме сердца. — Так вот как ты определяешь свою самооценку? По мужчинам, которых тебе удается приманить своей поверхностной внешностью? Или, быть может, ты одна из тех эмансипированных женщин, которые принимают свою сексуальность независимо от социальной стигматизации? Нет, не похоже, что у тебя есть какие-либо убеждения или ценности. Секс — это просто все, что ты можешь предложить, не так ли? Одноцелевой товар.       У нее хватает достоинства вскочить и смело замахнуться рукой. Я ловлю ее запястье прежде, чем пощечина достигает моего лица, а затем сжимаю. Сильно.       Мне хочется заломить ей руку, схватить в охапку эти волосы кинозвезды и бить ее безмозглой головой об стол, пока не выбью все отбеленные ровные зубы. Мне хочется смотреть, как они катятся и скачут под танцующей толпой, словно маленькие кровавые камешки. Мне хочется разбить свой пустой бокал и вспороть ей горло самым большим и острым осколком.       Но это повлечет за собой последствия, и я должен отпустить ее. Мои пальцы оставляют лишь бело-красный отпечаток на косметически загорелой коже. — Псих! — шипит блондинка, потирая запястье и шагая через танцпол к бару — от одного хищника к другому. Она бросается на первого мужчину, который предлагает угостить ее выпивкой, и без прелюдий попадает в его примитивную ловушку. Столь легкая и жалкая добыча.       Мне известно, что сегодня вечером ее накачают наркотиками, ограбят и жестоко изнасилуют. Только я вижу таблетку, которую он ловким движением руки бросает в ее «Маргариту», но я не спешу на помощь.       Как-нибудь в другой раз, собрав достаточно улик, я планирую выследить его в очередном захудалом заведении и свершить то, что СМИ называют «самовольным правосудием». Я еще не придумал, как именно: это зависит от моего настроения. Никто в действительности не знает, чего тебе захочется на ужин на следующей неделе.       «Приготовься», — пишу я, когда они направляются к выходу. «Всегда найдется рыба покрупнее», — гласит известная поговорка. И это правда: так оно и есть.