У тебя есть все ключи

Где меня обнимешь — там и будет рай, Все ключи в твоих руках. Мой любимый, Как легко тот рай бы обрели мы, Лишь сделай шаг, врата открой. Но на пороге Той страны, где можно быть, как боги Мы всё не встретимся с тобой, Моя печаль, моя любовь. (Ирина Богушевская «Ключи в твоих руках)

Дверь медленно отъезжает, и Когами собирает себя с пола — он уже минут десять как сидит непосредственно под дверью Старика, и будет, конечно, обидно, если выйдет только Масаока и отправит его к себе. Потому что не время или что еще, но выходит Гино. Он растрепан, у него на щеке пластырь и снова нет очков. — Гино, — Когами встает, смело шагает вперед, но останавливается, хотя до боли хочется и коснуться раны на скуле, и просто обнять. Гино поднимает на него взгляд. Без очков видно, что у него глаза Масаоки. — Что-то случилось? — спрашивает Когами. — Ты очки опять потерял. Когами снова уже все сделал. Он пришел, он ждал, и никто из них не может сделать вид, что это случайность. Гино думает, что когда он сел под дверью Масаоки внутри, то Когами оказался с ним спина к спине, но с другой стороны. И это решает исход, потому что Гинозе вовсе не нужно думать или решаться, ему не нужно осмыслять все то, что сказал Масаока. Этого всего очень много. А рук Когами мало, и Гино видит в его глазах решимость и силу, скованную словно пружина. Потому что Когами старается играть по его, Гино, дурацким правилам. Гиноза трогает лицо, очки… очки он оставил в ванной Масаоки. Не вспомнил о них, он ведь и без очков отлично видит. А может не поэтому? — Не старайся больше, — говорит Гино очень серьезно. Он не хочет больше держать Когами в четырех стенах. Или на коротком поводке. И никогда не хотел. Гино лишь казалось, что для того, чтобы Ко его не оставил… как когда-то отец, Когами не жалко посадить на цепь. От напряжения кружится голова, Гиноза сжимает кулаки так крепко, что ногти впиваются в кожу, оставляя глубокие лунки. Гино хочется вмазать — себе. И он понятия не имеет, что с этим делать. Зато он может ответить на кусочек вопроса Старика и сдержать слово. Потому что вот прямо сейчас, Гино хочет кататься на мотоцикле… вместе с Когами. — Много чего случилось, Ко. И мне… — Гино мог бы попробовать объяснить, но говорить отчего-то очень трудно. Словно все это время молчал не Старик, а он сам. — Покатай меня на мотоцикле, — просит Гино и сам берет Когами за руку, встречаясь со своим страхом. Если он не приказывает и не требует, если он не решает, то у Когами есть все права сказать ему «нет», или уйти, или выбрать не его, или еще что похуже, например, умереть. А Гино не готов к отказу. И потому ему очень страшно оставлять Когами свободу. Но он оставляет, по крайней мере сейчас, когда они не на работе, и у Гино нет необходимости прятать Когами от опасностей. Гино всматривается в Ко и фантазирует его несовершенные, запертые внутри жесты. Как Когами проводит рукой по щеке, касается подбородка, и Гино может поймать языком его пальцы, почувствовать его дыхание на щеке. Как волосы путаются в его волосах и как Когами пахнет, не одеколоном, а мылом. И Гино не может не думать о том, что сказал Масаока. Как там это было? Что-то вроде: «Он не бросал тебя, это ты его бросил». И Гиноза понимает, что в Когами бездна терпения. Не то чтобы Гино становится легче думать о Макисиме над столом Ко, но зато Гиноза вдруг замечает, что Когами вообще-то тоже тяжело, тоже больно. — В детстве меня мало пороли, — выдает Гино внезапно. — Мама была очень мягкой, а я рано остался без отца… Сам знаешь. — Гино моргает. Можно бы сказать, что коридорный свет его слепит, но на самом деле это Когами. — Покатаешь? — спрашивает Гино снова. Когами обхватывает уверенно руку Гино, делает свой шаг. Просто вперед, чтобы почувствовать запах Гино, уловить, как тот напряжен. Слов и ответов внутри Когами очень много, но они лишние сейчас. Он легко прикасается губами к раненой щеке Гино и чуть тянет его за собой. Они доходят до лифта, и Когами уточняет: — У меня ведь нет мотоцикла, и в Бюро их не держат теперь… Ты отжал мот Старика? — понимает Когами, улыбается и все же касается лица Гино рукой. Гино вскидывает голову и смотрит так, что Когами едва дожидается лифта, чтобы втянуть Гино за собой и поцеловать. Без жадности, просто так, как нужно сейчас. Нежно и со всей любовью. Гино легко поддается, приоткрывает рот, впуская Когами. Гиноза все еще немного в шоке, реальность ускользает от него, но теперь он вдруг выныривает. Словно отходит ото сна, и попадает в новый. Прекрасный и теплый. Гино целует Когами в ответ, целует нежно, но он слишком жаден на самом деле. Гино всегда мало, всего мало, особенно Когами. Он чувствует лопатками холодный металл стены, а грудью — тепло тела Когами, обнимает его, зарывается пальцами в его непослушные волосы, взлохмачивая их сильнее. И целует страстно, и что-то в этом есть неуловимое… Что-то, что они с Ко пропустили давным-давно, еще когда им было шестнадцать. И хотя Когами давно научил Гино плохому, еще когда они начали встречаться, Гиноза в полной мере оценил всю прелесть и неприличие лифта. Такой уголок свободы посреди пространства и времени, когда ты в костюме, и галстук туго затянут. Они не целовались в лифте, кажется, уже целую вечность, и теперь Гиноза вдруг чувствует какое облегчение, когда можно не сдерживаться. Наверное, раньше, когда они были вместе, Гино удавалось держаться на работе в рамках приличия и подпускать Ко к себе близко без такого жуткого напряжения и страха всего лишь потому, что, когда они оставались вдвоем, Гиноза ничего не запрещал. Ни Когами, ни себе. Ну… почти ничего. У Гино кружится голова, но дышать ему только легче. Словно судорога, что сводила легкие все время, пока Когами был на лечении, и долгих три недели потом, наконец отпустила его. Поездка заканчивается, и губы у Гино ноют, жаждут продолжения. А Когами уверенно ведет его за собой, словно знает, куда ехать, но он всего лишь приводит его на стоянку такси. Гино смотрит на окружающий мир, озираясь: вечер темен, но краски играют, даже вокруг фонарей не просто свет, а словно все цвета сразу. Гино знает, что дело не в очках, а в его настроении, но все равно любуется. В такси Гиноза называет адрес, он помнит его наизусть, конечно. Но внутри ни разу не был, и сейчас все еще не готов, но им нужен всего лишь гараж. Когами так и держит его за руку, Гино прижимает свое колено к его и кладет голову ему на плечо. Больше ничего в такси делать не стоит. Гино знает, что нужно поговорить, но подходящих слов все еще не находит. И волнуется. Так сильно, словно там, на пороге дома Масаоки, встретит отца, таким, каким помнил его в детстве. У Гинозы не было шанса попрощаться с Масаокой. Но он попрощался. Как-то так вышло, что Гино решил сказать ему «прощай». Он твердил это снова и снова, делая вид, что к Масаоке он не имеет никакого отношения. Прошло столько времени, и… как там Масаока сказал ему? Что не перестает быть его отцом, и только Гино не признает себя его сыном? «Неужели столько времени все это был я? Но… Я не прощаю.» Гино теряется в чувствах и мыслях и в том, как присутствие Ко все же затмевает все. В том числе сомнения. Гино точно знает, чего хочет именно сейчас и позволяет себе желать. Беззастенчиво, глупо, немного безумно и очень по-детски. — Я знаю, что послать тебя в архив, было идиотским решением, — Гиноза решает начать с малого и доступного при дроне-таксисте. Когами чуть ухмыляется и сжимает ладонь Гино. — Учитывая, что я мог читать там, что угодно — довольно-таки. Когами поворачивает голову и смотрит на Гино, он знает, что поцеловать снова Гиноза ему не позволит, поэтому только касается пластыря. — А это откуда? Когами переходит границу между ними легко, так, словно для него ее и не было. Для него вообще нет границ. Гиноза моргает, потом насупливается, потом щурится: — И ты читал? — спрашивает он, и в его голосе слышно недовольство, хотя он не злиться сейчас. Сейчас он может себе признать, что это обида. И неуловимое ощущение, что Ко в любой момент может ускользнуть из его жизни. Как отец. Но… Когами не Масаока, и Гино кажется стоит зарубить это себе на носу. — А это глупость. Я жаждал повторить твой подвиг, но дрон оказался сильнее. Пока. Не смейся, я сам знаю, что слишком мало времени уделяю боевым навыкам, и эту оплошность стоит исправить. Раз ты теперь рвешься в бой, и это вроде как прописано в твоих должностных инструкциях, значит я не смею тебя удерживать, а сам должен быть готов к бою. Я быстро схватываю. Гино чуть отрывает голову и шепчет это Когами в ухо, и чувствует себя так, словно говорит непристойности, но от этого кровь разгоняется, и сердце стучит чаще. — Если ты не можешь статься плохим исполнителем или лишиться инициативы, то я должен стать лучшим инспектором. И стану. Надежным. И строгим, потому что… Ты сам знаешь, — заканчивает Гиноза и прячет возникшую вдруг полуулыбку за ухом Ко. От шепота Гино по шее вниз бегут мурашки, и Когами чуть вздрагивает. Все это внезапно тоже из их прошлой жизни. Где можно было так много. Шутить с Гино, касаться его и спорить до сжатых кулаков и криков, которые всегда почему-то переходили в объятия и поцелуи. Они знали друг друга так долго, а все еще были эти острые углы, не поднятые темы, не доведенные до конца споры. — Не читал, — отзывается Когами шепотом и тоже поворачивает голову, чтобы касаться губами уха Гино. — А драться лучше с живым противником, так интереснее. Когами бросает взгляд на навигатор такси: они почти у цели. — И мне нравится, когда ты строгий, — добавляет Когами напоследок, и чуть целует Гино в шею. Гино пробирает дрожь, и он, не удержавшись, кладет руку Когами на колено. Он хотел бы думать, что она сама, помимо воли, ползет вверх по его бедру, но нет. Гино хочет именно этого. Когами невероятно будоражит его, и… это потрясающе слышать, когда он говорит… такое. От этих слов у Гино встает почти сразу, и он точно знает, что делает, сжимая бедро Когами рукой и чуть сильнее выгибая шею, чтобы Когами продолжал, чтобы хотел его тоже. И то, что он не читал по делу об образцах, на самом деле значит очень много. Так много, что Гино не совсем понимает, что же именно. Нет, не конец их непримиримых споров, и не конец требований Гино, и не конец упертости Когами, но… новую возможность, для них обоих. Словно Когами теперь услышал его, пусть и не понимает. А сам Гино словно замечает, что… может быть, то, что он хочет от Когами, это вовсе не Когами? Тогда точно ли этого Гино хочет? «Проклятый старик, » — мелькает в голове, когда Гино невзначай бросает взгляд за окно и понимает, что они уже въезжают во двор. Взгляд Гино застывает, а спина каменеет, словно обрастает панцирем, словно Гиноза хотел бы стать вдруг стеной. Монолитной и, желательно, бесчувственной. Вот сейчас он и правда не замечает, как снова сжимает бедро Когами, безжалостно сминая его рабочие брюки. Когами накрывает руку Гино своей, гладит его пальцы, как будто уговаривая расслабиться. Они стоят на площадке перед гаражными воротами, под тусклым фонарем. Когами даже не знает, кого благодарить за то, что Гино не приехал сюда один. И так-то идея с мотоциклом выглядит сомнительной, но Гиноза похоже и не задумывался, что кроме прочего собирается встретиться с прошлым. Когами вроде неплохо знает, что такое расти без отца, но ведь у Гино это другое. У него есть отец, и такой, которому многие позавидовали бы, и все же эти многие его отца осудили. И, надо думать, Гино должно разрывать между собственной памятью и собственными же принципами. — У него хороший спортивный мот. Легкий и маневренный, — рассказывает Когами, занимая паузу и отвлекая Гино. — Всегда хотел попробовать ездить на таком. Когда Гино и Когами учились, мотоциклы еще использовали в Бюро, и Когами учился ездить на них. В основном крупных чоперах, устойчивых и надежных. Гино отмирает, сам достает ключи из кармана, прикидывает какой из них от гаража, Старик всучил ему целую связку. И Гиноза понимает, что Старик… Отец отдал ему все ключи… от своего дома в городе. Гино чувствует теплую ладонь Когами на плече, когда только тот успел? Но очень вовремя: этот жест появился между ними еще в школе, и он неизменно позволяет устоять на ногах даже в самых сложных ситуациях. И Гино стоит, чувствуя, как Когами едва заметно поглаживает его большим пальцем у основания шеи. Гино выбирает ключ, и тот, конечно, подходит, скважина гаража достаточно отличается от остальных. Дверь отъезжает вверх, в гараже темно, и стоит старый, затхлый запах. Гино не помнит уже чего именно, кроме машинного масла и резины, но чего-то другого, такого знакомого и оттого жуткого. Гиноза не хочет вспоминать, он только поднимает руку, надеясь найти выключатель, и свет вспыхивает, а пальцы его встречаются с пальцами Ко на выключателе. Гараж похож на художественные фильмы из прошлой жизни — ни одной голограммы, зато мутная лампочка под потолком, большая и круглая, имитирующая плафон. Мотоцикл трудно не заметить: он стоит, аккуратно и явно заботливо накрытый брезентом. Гино сдергивает его, потому что вместе со всеми странными чувствами его охватывает и нетерпение. Мотоцикл обихожен, но перед тем, как оставить, его не мыли и на колесах видны следы засохшей грязи. Он красив и не автоматизирован. Гиноза поворачивается к Когами, он знает, что тот водит лучше и знаком с мотоциклами, а еще… От чего-то Гино очень хочется отдать управление. Когами, только ему, больше ни с кем такое Гино и в голову не приходит. — Тогда, вперед, — Гино хотел бы звучать уверенно, но звучит скорее вопросительно. — Как думаешь, у Старика есть шлем, или он ездил без защиты, как настоящий безумец? Стоит вопросу сорваться с губ, как Гиноза все же вспоминает. Вспоминает, как отец подарил ему шлем: детский, темно зеленый с серебряной молнией. Гино знает, что давно и безнадежно вырос из него, и от этого отчего-то горько. А еще он понимает, что Старик был прав: без Когами он бы не добрался до катаний, расклеился бы прямо здесь и сейчас, зато… точно не думал бы о безопасности. А сейчас думает, по крайней мере о безопасности Когами. И дело, к сожалению, не в том, что он его инспектор. — Папаша не безумец, — улыбается Когами и отходит, увлеченно осматривая гараж. — Он довольно дотошен и педантичен. Это у тебя в него, — срывается с губ прежде, чем Когами понимает, что это плохая фраза, она только расстроит Гино. Когами замечает спасительные шлемы: их три, два взрослых и один заметно поменьше. Когами сглатывает — это еще хуже его слов, но все же говорит: — Шлем здесь. Гино не обижается на Когами, и раньше не обижался. На правду не обижаются, от нее не расстраиваются, а злятся. Гино видит эту правду в зеркале достаточно часто. Ему повезло: он похож на мать, — но глаза отцовы — один в один. Сейчас Гино привычно ищет в своем гневе защиты, ступает уверенно и видит их… Они стоят в рядок, неровно, а… так, как их оставили? И время застывает, чтобы потом всколыхнуться и стремительно побежать… назад. В обратную от будущего сторону. — Чем они занимались, когда я спал? — спрашивает Гино то ли с возмущением то ли с обидой, чувства ведь не подчиняются ни логике, ни слову «надо». — Никогда бы не подумал, что мама… каталась на мотоцикле! Гино хотелось бы выяснить что-то вроде… ну… может у Масаоки была другая женщина? Это вмиг отрезвило бы его, привело в чувство… Но шлем красноречиво орет о своей принадлежности именно маме. У него ее любимый цвет, голубой, к глазам, а подшлемник на тон светлее и отдает бирюзой, связан вручную, и эту тугую вязку Гино не спутает ни с чем. Он выдыхает, и его дыхание смешивается с запахами матери и… отца. Многолетнее забвение дает трещины, это место срывает печать с памяти Гино, и он вдруг оказывается в окружении картинок, голосов и запахов, а еще… он помнит свой восторг от первой поездки, проносящиеся мимо пейзажи, дорогу и ветер, обхватывающий все тело, холодящий колени, и широкую спину отца, к которой прижимаешься щекой и страха для тебя не существует. И счастье, которое стало больше, когда мама ступила с крыльца, встречая их. Отец целовал ее всегда открыто, вопреки всем традициям и приличиям. Он не желал стесняться их любви, а мама отвечала ему нежно и… Страстно. Гиноза достаточно уже взрослый, чтобы сейчас найти нужное слово. Гино немного теряется во времени, так, словно все это было недавно, он детским жестом ищет руку Когами и, конечно, находит ее. И машет головой, челка мотается, а потом опадает, скрывая лицо. Когами смотрит на Гино тревожно, сжимает его руку. — Боюсь не только катанием на мотоцикле, — Когами старается ответить легкомысленно, но ладонь Гино сжимает все крепче. — Я его шлем не одену, — бурчит Гино в ответ. Когами не возражает, тянет руку и берет светлый подшлемник, протягивает его Гино. Чтобы одеть шлемы, им приходится расцепить руки. Когами вывозит мотоцикл на площадку, закрывать гараж по нынешним временам необязательно, но Гино все же делает это и прячет ключи в карман. Когда Гино обхватывает его руками, Когами вдруг расслабляется. Он даже и не представлял, насколько сжатым был до этого, но теперь… Когами уверенно трогается с места. Гино не обязательно знать, но они тысячу лет как обсудили с Масаокой все отличия рабочих мотоциклов от его, действительно легкого. И все же сперва Когами делает круг по кварталу, привыкая к новому другу. А потом выезжает на шоссе. Гино держится за Ко не очень крепко, ему страшно этой близости. Здесь и сейчас, на этом мотоцикле даже страшнее, чем предыдущие три недели, а Когами набирает скорость не сразу, позволяя и Гино не спешить. Только когда Когами выезжает из города на трассу, Гиноза вдруг расслабляется, ему хочется, чтобы ветер обдавал лицо и трепал волосы, но достаточно и того, что он забирается под расстегнутое пальто и даже под брюки, вползая чуть повыше ботинок. Гино забывает о прошлом и находит себя сейчас. Он усаживается удобнее, ближе к Когами, сильнее сжимая коленями его бедра, а руками обнимая его крепче, теперь уже под курткой. Шлем сидит плотно и чуть давит, оттого рассеченная скула отзывается болью, легкой, уместной, скорее приятной. Гино прижимается к Когами всем собой и его захватывает целиком. Когами и дорога. Когами правит мягко, а дорога стелется ровно, и они разгоняются настолько, что почти уже летят по пустой трассе. Колени холодит, но они горят от близости Когами. А держаться за него, ни о чем не думая, чувствуя под ладонями кубики его пресса, гораздо, гораздо круче, чем детские воспоминания Гино. Дорога из его детства и нынешняя сливаются в один какой-то путь. Его, Гино, путь, и как только он чувствует это, в груди болеть перестает. Гино не интересует куда они едут, когда остановятся, сколько пройдет времени, он сейчас доверяет Когами больше, чем когда-либо. И это прекрасное продолжение их прошлой ночи, голова немного кружиться, а внутри все дрожит, шлем мешает говорить, оставляя их обоих немыми, и от того все чувства становятся еще ярче. Гино грустно совсем немного, в остальном он вдруг счастлив и жалеет только о том, что не может прижаться к Когами щекой, не может поцеловать его в затылок и в плечо. Зато любуется спиной Когами, которая, признаться, много лучше окружающего пейзажа. Но и тот сменяется, не подводит, выстилает по бокам испуганный лес. Гино вспоминает о том, кто он, где и на каком свете, только когда понимает, что они возвращаются обратно. Когда мотоцикл замирает в том же месте, откуда они начали путь, у Гино словно останавливается сердце. Стоит, наверное, подумать о завтра и о работе, должен быть какой-нибудь план? Уместный и ясный. Но все, к чему подходят слова «уместно» и «разумно», пугает Гино до оцепенения, и он надеется, что и сейчас Когами решит за него. Решит так, чтобы не расставаться. Расставаться, но не сейчас? Мысли путаются, и Гино никак не может разжать рук, ему кажется, что, если он отпустит Когами сейчас, закончится совершенно все, включая его жизнь. Которая, кажется, и началась-то только что! Когами опускает ноги на землю и стягивает шлем, взмахивает волосами — они мокрые, несмотря на подшлемник. Тот тоже — хоть выжимай. Когами выставляет подножку и чуть откидывается назад к Гино. Тот тоже выбирается из шлема. Надо бы спросить, как он сейчас, но Когами придерживает его руку и говорит: — Слезай осторожно, чтобы не обжечься о трубу. И это точно то, что когда-то говорил Гино отец, и в груди снова щемит. Гино слушается так же, как и в детстве, а Когами слезает к нему и не увозит мотоцикл, а подходит к Гино. Так просто. Гино стоит напротив и, как и всегда, стирается все кроме его лица. Когами делает еще шаг и обнимает его, забираясь под пальто. А Гино не отталкивает. Он не знает, что будет с их отношениями, не знает, что именно значит, то что происходит между ними и… пока знать не хочет. Он не готов думать о будущем, не готов рассчитывать и размышлять о завтрашнем дне. Гино слишком хорошо знает, чего хочет и поэтому забывается, снова выбирает, решает первым: — Пойдем? — зовет Гино уверенно, имея ввиду квартиру Масаоки в доме напротив. — У меня есть все ключи, — заканчивает он и сам удивляется этим словам. Он хочет, чтобы Ко забрался не только под пальто, но и под рубашку, и хочет целовать его упоенно, так, как было в лифте. Он даже уверен, что прежде, чем отправиться на работу и дать жизни идти каким-то причудливым чередом, ему нужно проснуться с Когами. Это больше не кажется опасным и жутким, только мысль о том, чтобы одному вернуться в свою квартиру пугает. Не одиночеством, а отсутствием Когами. Тьма — это всего лишь отсутствие света. Это, конечно, плохая идея — Когами знает уже сейчас. Он будет не брит, а Гино без очков, а встать пораньше не вариант. Но, в конце концов, Когами действительно уже не быть хорошим. Когами не возражает, и Гино угадывает и этот ключ с первой попытки, хотя тут выбор был не столь очевиден. Он старается не смотреть по сторонам, и кроме Когами ему точно не нужно никакого другого света. Он мог бы изучить эту квартиру досконально и даже вывезти из нее все, но… Это царство Масаоки, и в нем Гино не станет трогать ничего. Достаточно того, что всего этого нет у Масаоки. Нет точно также, как у Гино нет отца. И это чувство привычно, закольцовано, бесконечно и справедливо, только Гино отчего-то уже не так уверен в непоколебимости всех своих доводов. Так же как он уже не уверен, в том, что именно значит получить статус латентного преступника. Когами вот… ничуть не изменился, он столь же великолепен, как и раньше. Гиноза знает — это в нем самом что-то изменилось. Например… То, что Масаока стал латентным преступником, повергло жизнь Гино в хаос. И даже больше, все тогда встало с ног на голову, мир из безопасного и доброго сделался чужим, непримиримым и злым. Он пытался выплюнуть Гино из себя, а тот не был готов, а главное он тогда совершенно ничего не мог с ним сделать, лишь оставаться в этом мире дальше и учиться выгрызать себе место в нем. Зубами, но с вежливо-безразличным выражением лица. Миру подходило именно это выражение, или улыбка — неполноценная, неуловимая, но Гино еще не научился изображать ее. Никакие сильные чувства новой системе не подходили, а Гино пришлось признать, что он состоит из них. С тех пор его уделом стал контроль. Кажется, мир с того времени изменился не особенно. Но… с появлением Когами в нем, все вокруг стало безопаснее, добрее и даже счастливее. И Гино вдруг думает, что мир, который выплюнул Когами, не так уж ему и нравится. Но, то что случилось с Когами не поставило Гино под удар. Он вырос. Он мог решать, он научился даже давать в зубы. Мысли слишком сильные, слишком яркие, гораздо значительнее внезапно вспыхнувшего света ночника у дивана. Гино хватается за спинку дивана, но Когами уже рядом, он все еще здесь. Гино резко поворачивается к нему, из всего многообразия собственных мыслей выбирая всего лишь реальность прямо перед ним. Реальность и Когами, к которому он подается, забываясь в новом поцелуе. Гино почти и не замечает, как они оказываются на диване. Он чувствует только поцелуи, горячие и голодные. И отдается этому процессу, словно они целуются в последний раз, или… нет, в самый первый. Гино сплетается с Когами ногами, и отрывается от него лишь на секунду, чтобы вдохнуть и нырнуть снова. Ему кажется даже, что он хочет большего. Не кажется, он хочет, трудно спутать с чем-то возбуждение. Но они никуда не торопятся, и Когами делит с Гино диван Масаоки и все его Гино странные чувства, которые он никогда не сможет превратить в слова. Поцелуи Когами не лечат и ничего не стирают из памяти, они лишь оказываются гораздо реальнее и значимее. Гино обнимает Когами покрепче и уже не может вспомнить, как же так выходит, что они засыпают. Зато он помнит самое главное, как это — проснутся, все еще обнимая Когами.