Colors of the wind

      «Пожары в Москве, в особенности майский, самый разрушительный, поставили родителей Василисы в чрезвычайно тяжелое положение, подтолкнув к переезду к родственникам отца в Иркутскую губернию, где, как всем казалось, семья наконец обретет покой и шанс на новую жизнь. Маленькая девочка испуганно таращила глаза, когда мать заботливо собирала ее вещи в сундучок, всем сердцем не желая покидать город, в котором родилась, будто чувствуя, что потом ее жизнь изменится, и не к лучшему, однако выбора не было и вскоре семейство уже обустраивало новое гнездышко в чуждом им крае. Они жили близ берега реки, а выше по горе шел березняк и сосновая роща, которую пересекали ручьи и целый каскад озер. Живописное место, но свирепое. Не каждый человек, в особенности ссыльный, мог пережить тамошние зимы, но отец был непреклонен в своем решении и никак не реагировал на слабые возмущения матери покинуть суровый край и поселиться ближе к Москве. В губрении жил дед Василисы, — мужчина суровый и жесткий, — все в доме подчинялось его личному уставу. Он первым подал голос против поездок подрастающей Василисы к тетке в Москву, где девушка по итогу прожила большую часть своей юности после кончины матушки, поскольку считал, будто та портит его внучку и «дурное в ее голове поселяет». Не желала потом Василиса уезжать от тетки обратно на север, где не было для нее уготовлено ничего, кроме тяжелой работы да брака по принуждению, но из жалости к отцу все же подчинилась, ведь он остался там совсем один и, как сам сетовал в письме, нуждался в поддержке из-за напавшей на него хвори. Только вот не было на самом деле никакой хвори, а потом не стало и дома. Измученная домашними делами, девушка прекрасно понимала зачем родитель вернул ее в губернию, а потому, когда по его же вине возгорелся пожар, даже возрадовалась такому событию, искренне надеясь, что тогда-то точно сможет вернуться в Москву. Однако у отца на тот счет были иные планы…»       Они двигаются по живописному краю с настороженностью крадущегося за добычей волка, все ближе подходя к горам, что были покрыты прекраснейшими хвойными лесами: зеленые шапки сосен и кедров величественно возвышались над большими и малыми озерами да полноводными реками, а между ними то и дело мелькали совсем еще молодые лиственницы и ели. Каменные хребты, по которым Черный Ворон карабкался с легкостью молодой косули, были испещерены чистейшими ручьями, в которых отражалось ясное, голубое небо. Василисе казалось, что она никогда не видела такой красоты, и от каждого крика орлана или далекого рыка медведя по телу девушки пробегали мурашки, причем отнюдь не от страха. Сама не ведая почему, она чувствовала себя в этом краю легко и свободно, будто ее ноги с раннего детства бежали по этим тропам, и вся окружающая ее красота столь волновала сердце, что на мгновение Василиса позабыла даже про своего спутника, который, в свою очередь, подмечал происходившие изменения в девушке с охотничьей зоркостью. Веревки, коими индеец все еще вязал нежные запястья девушки, уже казались абсолютно ненужными, ведь пленница ступала за Черным Вороном почти без принуждения, останавливаясь лишь для того, чтобы окинуть взором эту дикую местность, которая будто звала ее, манила, обещая утолить давние печали и утешить в новую минуту горести. — Какой красавец… — Шепчет девушка на родном языке, с доброй улыбкой глядя на то, как мирно ступал по полевице благородный вапити, насторожившийся при виде затаившихся в пролеске людей, но не убежавший в страхе, предоставив тем самым возможность разглядеть его во всей красе. Василиса хотела было подойти ближе, дабы рассмотреть животное лучше, но тут ее веревка натягивается, и наконец девушка обращает внимание на индейца. Он держал в руке охотничий нож, а свою пленницу верно желал привязать к стволу молодой березы, что росла неподалеку, дабы отправиться на охоту без лишнего балласта. Черный Ворон тянет за собой Василису в сторону, то и дело бросая быстрые взгляды на все еще стоявшего близ крутого склона оленя, но, к его удивлению, девушка повела себя совершенно не так, как можно было ожидать. Резко дернувшись в путах, бледнолицая начала возмущаться на непонятном индейцу языке, глядя на него грозно из-под сдвинутых бровей и порывисто указывая на небольшой мешок, что висел на боку у воина, явно намекая на еще не окончательно оскудневшие запасы провизии. — Тут реки есть, озера! Можно поймать рыбу! Зачем же ты такого зверя жизни лишить хочешь? Черный Ворон пораженно наблюдает за чужим праведным гневом, в то время как вапити, испугавшись шума, благоразумно убежал в лесную чащу — подальше от охотников и их ножей. Когда Василиса заканчивает отповедь, то дышит тяжело, загнанно, словно половину дня бежала по горным кручам, и вдруг ощущает легкое головокружение, после чего перед глазами начинает темнеть. Они оба ели весьма скудно, растягивая запасы так, чтобы хватило до поселения Абсарока, а теперь молодому воину и впрямь придется ловить рыбу, дабы они могли подкрепиться, упустив хороший шанс из-за этой упрямицы. Однако такая реакция девушки не прошла просто так для Черного Ворона, который наблюдал за вроде бы простым проявлением жалости и чувственности с замиранием сердца. Человек, способный причинить вред ему или его племени, не станет защищать зверя от охотничьего ножа, а с учетом того, с какой любовью взирала Василиса на окружающую ее природу, индеец уже более уверенно полагал, что плененная им бледнолицая послана самим Великим Духом и никак иначе. Он ведет ее по известной только ему одному тропе к спуску, что сходил со склона прямиком к берегу озера, и, привязав девушку к толстой ветке поваленного вяза, принимается искать подходящую по толщине палку, дабы заточить ее и потом на насаживать на острие рыб. Теперь настала очередь Василисы наблюдать за ним, этим молчаливым варваром, который всю дорогу смотрел на нее с такой прямотой, что в приличном обществе та смело могла бы считаться наглостью. Отчего бы теперь Василисе не понаблюдать за ним? Вот она и смотрит на широкий разворот чужих плеч, на крепкие ноги да ловкие пальцы, и в ее голове проносится асолютно никчемная мысль, что этот дикарь красив, хотя и разительно отличается от привычных девичьему глазу мужчин. За все время, что они двигались вместе, он ни разу не попытался пристать к ней, хотя девушка и ловила на себе его постоянный взор, что явно говорило хотя бы о зачатках порядочности этого воина. Однако делать поспешных выводов Василиса не собиралась, а потому прогнала всякие лишние мысли, сосредоточенно глядя на то, как теперь этот индеец ловил рыбу. — Тебе следует знать, что я плохо готовлю. — Говорит она ему на английском, тотчас поймав кривую усмешку на губах мужчины. — Ты понял, что я сказала! Черный Ворон оборачивается к ней спиной, улыбнувшись еще шире, в то время как Василиса принимается вновь разговаривать его, уже остро подмечая явное отсутствие талантов к рыбалке у своего пленителя. Когда же обед был готов, молодой индеец сам приготовил рыбу, пожарив ее на разведенном в одной из пещер горного склона костре, глядя при этом на умирающую от голода девушку с явным весельем в глазах. У него было желание поиграться с ней, раздразнить запахом еды и лишь под самый конец отдать ей уготовленную для нее порцию, но, уже успев изучить нрав Василисы, Черный Ворон все же решил отпустить заманчивую идею. Заупрямится, гордячка, да откажется от еды, а морить ее голодом никак не хотелось. — Повезет твоей жене, если ты и для нее готовить будешь. — Говорит девушка, быстро расправившись с первой рыбиной. — Как тебе только удалось столько наловить? Вопрос, предсказуемо, остался без ответа, но в сердце девушки закрались подозрения. Она была готова поклясться, что слышала его тихое пение, когда он стоял в реке, и те причудливые звуки, которые он издавал, будто бы приманивали рыб как самая лучшая наживка. Может он так и оленя заговорил, раз тот с места не двигался? Черный Ворон уловил мысли своей пленницы и резко опустил глаза. Ей ни к чему знать его секреты раньше времени. Покончив с трапезой и позволив насытиться девушке, молодой индеец берет ее за конец веревки и жестом приглашает следовать за ним. Он приводит ее к реке, указывает кивком головы на прохладную воду, но Василиса снова упирается, натянув путы, и как норовистая лошадь взбрыкивает, пытаясь вырваться из рук пленителя. — Я уже говорила, что не буду при тебе мыться! Ты мужчина, а я женщина, и эти дикие места еще не разрушили для меня данных границ! Гордо вскинув подбородок, Василиса пятится, стараясь утянуть индейца за собой, но то было заведомо обреченной на провал затеей — сдвинуть с места крепкого воина для хрупкой девушки являлось непосильным. И тут Черный Ворон совершает то, чего пленница никак не могла ожидать: он привязывает ее вновь к тому же самому вязу, а сам принимается раздеваться, нисколько не смущаясь своей наготы. Ступая в чистый поток без какого бы то ни было намека на стеснение, индеец не сдерживает смешка в ответ на возмущения Василисы, которая взывала к чужому стыду как могла. — Воистину дикарское племя. — Бормочет она на родном языке, пунцовая от прилившей к лицу краски. На английском девушка уже добавляет что-то про совесть и достоинство, но ответом ей служат лишь брызги воды и снова те же странные звуки, напоминающие пение. Но как бы она не старалась воздержаться от разглядывания чужой фигуры, которой перед ней будто бы красовались, все же бросает несколько косых взглядов в сторону купающегося индейца, чье варварское поведение поражало Василису до глубины души. Никогда не видевшая абсолютно нагого мужского тела, она в который раз поразилась дикой красотой этого воина и поймала себя на мысли, что он, пожалуй, в каком-то плане даже статнее Николая; в нем била ключом невиданная сила, смелость и, главное, свобода, которая всегда была столь желанна для самой Василисы и к которой она так отчаянно рвалась. Индеец выходит из реки и по его смуглой коже мелкими каплями стекает вода, сливаясь в тонкие ручейки, что юркими змейками вились от крепкой груди и ниже, куда девушка старалась даже не смотреть, а смоляные волосы бурным каскадом ниспадали на мускулистую спину, напряженные мышцы которой могли бы заволновать абсолютно любую девушку, коли та не побоялась бы происхождения этого мужчины. Кроме поцелуев с Николаем да его страстных объятий, у Василисы не было никакого опыта с мужчинами долгое время, пока волею пока она не оказалась в этих землях. Тогда-то ей пришлось отбросить остатки смущения и стыда, чтобы выжить, хотя по-настоящему близкой ни с кем она так и не стала. Глядя на этого черноволосого варвара, чья белоснежная улыбка ярко сверкала в лучах заходящего солнца подобно падающей звезде, девушка понимала, что не смотря на его внешние данные и некоторые внутренние качества, она ни за что не согласится возлечь с ним. Она не трофей, добытый на охоте, и на этот раз скорее умрет, чем позволит кому-то снова воспользоваться ее положением. Черный Ворон видел эти косые взгляды, легкий румянец смущения на чужих щеках, и это вызывало непроизвольную улыбку на его губах. Его мысли, долгое время занятые лишь размышлениями над тем, можно ли доверять чужестранке и не навлечет ли она на его племя беду, теперь сменили курс: он думал над тем, как можно укротить такую упрямицу, как заставить ее захотеть добровольно остаться с ним. Его отец долгое время пел любовные песни возле типи будущей жены, следовал за ней всюду, ожидая ее благосклонности. Но примет ли такие ухаживания бледнолицая девушка? Поймет ли она их? Стараясь не позволять минутным желаниям затуманивать разум, молодой воин неспешно одевается, а потом развязывает свою пленницу, кивком головы указывая на реку. Василиса смеривает его тяжелым взглядом, растирая израненные запястья, и ждет, пока индеец отвернется. Тот послушно поворачивается к ней спиной, но не уходит, однако девушка рада и этому. Она отчего-то была уверена, что он никогда не подсматривал за ней, а также точно знала, что даже попытайся она максимально бесшумно рвануть в чащу леса, он услышит и тотчас настигнит беглянку. Да что там услышит, считай что прочтет мысли, ибо было что-то в этом молодом мужчине что-то такое, что почти можно было назвать колдовским. «Бежать. А куда бежать? Нет, надо убедить его отвести меня к поселению белых. А если там будет хуже? А вдруг там будут такие же, как Малькольм? Да и что, собственно, с того? Неужели жить среди краснокожих лучше?» Мысль путалась за мысль, в голове царил один сумбур. Прохладная вода не освежала, а будто сковывала и без того изможденное тело девушки, однако Василиса слишком высоко ценила возможность как следует помыться, чтобы пренебрегать ей. «Не отцовская баня, конечно, но все же». Думать об отце и его авантюре, из-за которой она оказалась на этой земле, индейская пленница категорически не хотела, однако следом потянулись и другие воспоминания, а вместе с тем и сказки, которые еще маленькой Василисе рассказывала мама перед сном. Одной из них была легенда о Царь-Девице. Будто бы была у одного кузнеца дочка Машенька, которая помогала отцу в его нелегком ремесле. Как-то раз, когда отец был в отъезде, на их дом напали разбойники, но Маша не растерялась и дала отпор хулиганам. За мужество ее и прозвали Царь-Девицей, и с раннего детства она стала для Василисы эдаким примером для подражания. Только вот сейчас перед девушкой был не разбойник и не пьянчуга, не знакомый русский мужик или тот же холеный англичанин. На поваленном вязе сидел гордый сын этой земли, свободный и бесстрашный, хитрый и непонятный, а вместе с тем пугающий. Дать такому отпор было не сколько сложно, сколько опасно, поскольку на данный момент Василиса зависела от него, и признавать это оказалось самым обидным. Они собираются ложиться спать, и индеец впервые не связывает девушку, на что та удивленно таращит глаза. Он с сожалением смотрит на ее припухшие и покрасневшие запястья, но упорно молчит, хотя и выглядел так, будто еще чуть-чуть и что-нибудь да скажет. Черный Ворон ложится возле входа в пещеру, а Василиса — у костра. Молодой воин почти засыпает, когда вдруг слышит тихий девичий голос: — Ложись ближе к огню. Я все равно не уйду. Мне некуда бежать. Потом девушка засыпает, не сразу, но все же провалившись в глубокий сон, убаюканная слабым пением на непонятном ей языке, в котором каждое слово было посвящено только одному — любви…