Colors of the wind

      «Шайены. Кто бы мог подумать, что удачные переговоры с Хункпапа закончатся внезапным нападением в дороге; кто бы мог подумать, что именно в этой схватке Черный Ворон потеряет своего лучшего друга и брата по оружию, который до сего момента считался одним из самых сильных и удачливых воинов своего племени. Великий Дух отвернулся от Абсарока в тот день. Предупреждающий крик ворона затих в мертвой тишине, слишком поздно предупредив об опасности. Ветер в Гриве, как и его друг, не был женат, полагая, что лишние привязанности лишь ослабляют воина, делая его уязвимым. Глядя на то, как соленые слезы стекают по морщинистому лицу старого отца брата по оружию, Черный Ворон осознал, что лишь полное отсуствие тесных связей может гарантировать бесстрашие перед смертью, поскольку нет различия между горем и тоской, нет различия в боли. Близился великий праздник* и племя должно было собраться вместе для проведения важного ритуала. Черный Ворон жаждал приближения этого дня, как никто другой. Он будет выполняющим обет, он будет просить даровать ему сил для последующей мести. Шкурки ласки и выдры были обмотаны вокруг его бедер, когда он, вкусив языки бизонов, должен был голодать до тех пор, пока строится жилище Солнца; на шее его висели когти убитого на охоте медведя — доказательства его ловкости и отваги. Чучело Солнечного Орла было единственным, на что смотрел Черный Ворон во время приготовлений, но слух его неизменно улавливал лишь знакомое карканье, будто птица суетливо кружила в его собственной голове. Кто-то жаждал избавления от болезней, кто-то плодородия и изавления от страхов, но молодой воин желал лишь мести, и вкус крови практически таял на его чувственных губах. Он обращает взор к голове бизона, которую привязывали около развилки древа жизни**, и молча склоняет голову, признавая силу могучего зверя. Черный Ворон знал, что будет должен даровать часть своей плоти в замен на чужую помощь, однако во время ритуала даже капля его крови не оросила плодородную почу под ногами танцоров. Сизое Крыло дает ему знак, поставив символ Великого Духа в ивовый венок, и ритуал начинается. Черный Ворон смотрит на этот символ, — куклу, которую изготовил своими же руками, — и готов поклясться, что видит перед собой лицо Ветра в Гриве в его последние мгновения жизни. Голубой крест на коже молодого Абсарока стал пожигать кожу, будто бы пытаясь оставить вечное клеймо на своем носителе, а видения становились все отчетливее, указав на того самого шайена, который и бросил копье в грудь Ветра в Гриве. Теперь Черный Ворон знал врага в лицо. Когда он наконец настигает убийцу друга, найдя его далеко за пределами земли собственного племени, он желает снять с него скальп, дабы потом даровать его истомленному горем потери отцу Ветра в Гриве, но враг оказывается трусливее в одиночку, и срывается с обрыва, в жалкой попытке сбежать от преследователя. Тем не менее, Черный Ворон отомстил, омыв почву кровью убийцы, и уже был готов возвращаться домой, как вдруг услышал чье-то пение на незнакомом ему языке, и то был женский голос — тихий и донельзя печальный. Он идет на этот голос, как мотылек летит к свету, и не верит своим глазам: посреди иссушенной пустыни, под палящим солнцем лежала женщина из его видений, а над ней неустанно парил одинокий ворон…»

***

      Василиса идет за своим пленителем вновь на коротком поводке, только теперь не изящные запястья были связаны тугими путами, а тонкая талия, которую обвязали точно ремешком из упругих кореньев. Девушка видела странные картинки в своем сне, и они пугали ее. Она видела сцены смерти, безумные крики рвались из ее собственной груди, но в каждом мелькающем перед глазами событии неизменно присуствовал этот молчаливый дикарь, чьи глаза смотрели на нее то с любовной нежностью, то с опасной злобой. Во сне она также убегала от него, стремясь спастись от тех пугающих плясок под полной луной, которые были завораживающими и устрашающими одновременно; безжалостный варвар гнался за ней, выкрикивая гневливые угрозы, а когда наконец настиг, то бушующее пламя горело в его черных глазах, будто намеревавшееся поглотить беглянку и сжечь ее заживо. Но сейчас, глядя на этого спокойного молодого мужчину, который то и дело улыбался ей, когда приходилось преодолевать крутые подъемы или спуски, помогал и делился пищей, Василиса не могла поверить, что ее видения могут быть реальными, а почти ласкающий взгляд способен вмиг наполнится бешеной злобой. Когда он отправился на охоту, предусмотрительно привязав пленницу к корням исполинского дерева, чья крона тянулась прямиком к яркому солнцу и безоблачному небу, девушка ворчливо поджимает губы, но не упрямится, лишь удивившись, как он мог подумать, что ей взбредет в голову бежать от него именно сейчас. Черноволосый дикарь криво усмехается, разумеется, ничего не сказав, но если в самые первые дни их длительного похода во взгляде варвара читалось явное недовольство чужой неуклюжестью или медлительностью, то сейчас в теплом взоре скользили резвые смешинки, вызванные кислой миной недовольной девушки. Василиса слышала, что некоторые пленницы оставались жить с этими аборигенами по своей воле, отказываясь возвращаться к соотечественникам, явившимся на выручку. Также она слышала, что индейцы продавали своих рабынь и относились к ним, как к низшим существам, способным только угождать и прислуживать. Продавали и женщин иных племен, захваченных во время походов, однако этот факт не делал ситуацию приятнее. Василиса не знала, какой будет ее дальнейшая жизнь, — вряд ли радостной и безоблачной, — тем не менее, следовало проявлять осторожность даже в том случае, если ей удастся найти поселение белых. Ей уже доводилось сталкиваться с некоторыми местными захватчиками, и старый Малькольм на их фоне был самой безобидной фигурой. Однако надежда теплилась в сердце, ведь были также и благородные люди, с доброй душой. Может, они и не отправят ее домой, но хотя бы разрешат жить у них пускай и на правах прислуги… Василиса закусывает губу, дабы не разреветься. Невольно вспоминаются былые дни, безоблачная жизнь у любимой тети под боком, жаркие поцелуи Николая и его пылкие обещания; теперь же, освободившись от гнета отца, она совсем потерялась и не было никого на всем белом свете, способного ей помочь и утешить. Вдруг где-то неподалеку слышится собачий лай. Девушка взволнованно озирается по сторонам, но никого не видит. Потом снова лай, и будто бы нечто похожее на ястребиный крик. Василиса шумно сглатывает и принимается дергаться в путах, стараясь освободиться, но тщетно: дикарь мотал свои веревки с великим мастерством. Когда из-за кустов показывается высокий, смуглый индеец с ружьем в руке, девушка почти давится собственным криком, замерев и сжавшись на месте. Он смотрит на нее слегка надменно, оценивающе, но потом на его губах появляется кривая ухмылка. Слышится очередной ястребиный крик, и незнакомый индеец улыбается шире, но взгляд его все еще источает высокомерие, а также насмешку — издевка над чужим положением. — Твоя добыча? Черный Ворон кивает в ответ, тотчас поприветствовав друга, которого не видел долгое время, и отзеркаливает его улыбку, бросив короткий взгляд на свою пленницу. В этом взгляде не было ни насмешки, ни самодовольства, однако Василиса все еще чувствовала себя затравленной на охоте косулей. Не понимая ни слова из сказанного, она то и дело переводила взор с одного мужчины на другого, пока наконец на поляне не появляется еще одна живая душа — черный пес с серыми лапами и таким же пятном на груди, тотчас метнувшийся встречать незнакомку, весьма добродушно виляя хвостом. Привыкшая к большой псарне в доме у тетки и по натуре не пытающаяся от испуга залезть на ближайшее дерево, девушка спокойно позволила собаке себя обнюхать и даже улыбнулась животному, когда тот тыкнулся мокрым носом в ее щеку. Черный Ворон одобрительно взрал на это знакомство, в то время как его товарищ даже не думал сменять гнев на милость. — Храбрая. Не боится. — Она точно сушеное мясо, а глаза горят желанием сбежать. — Незнакомый индеец явно недоволен, поскольку его пес уже вовсю ластился к Василисе, а потому подзывает его к себе, жестом приказав сидеть подле ног и более к девушке не подходить. — Не хочу, чтобы мой зверь вел дружбу с бледнолицыми. — То, что Белая Голубка самая красивая женщина племени, спора нет, однако ее я взял не только из-за облика либо нрава. А что до него, — Черный Ворон кивает на присмиревшую собаку, скривив губы в усмешке, — так он просто устал видеть каждый день твою кислую физиономию, вот и нашел кого-то, кто хотя бы умеет улыбаться. Другой воин на это беззлобно толкает его в плечо, и разговор между ними слегка изменяет курс, поскольку за то время, что Черный Ворон отсутствовал в родных местах, произошло достаточно событий, достойных его внимания. И прежде всего, это касалось взаимоотношений с бледнолицыми. Василиса будто бы отстраненно наблюдает за мужчинами, стараясь в открытую не разглядывать обоих и не выдать своего интереса; она подмечает каждый жест, любое изменение в мимике своего пленителя, надеясь тем самым предугадать его дальнейшие действия, а может прочитать будто между строк суть чужой беседы, выяснить, есть ли угроза для ее собственной жизни, но предсказуемо терпит фиаско. Без знания языка ей не выжить среди этих людей. Без знания местности, ей никогда не сбежать от них. А без доверия, они никогда не отпустят ее даже на пару локтей от себя. «Буду стирать, готовить, убирать. Все как прежде», — думает про себя девушка, с горечью отвернувшись от индейцев и закусив губу. Когда к ней подходит Черный Ворон, то она покорно поднимается на ноги и идет за ним следом, понурив голову и ссутулившись, точно ребенок, которого перед всеми выпороли за непослушание. — Ты лишился рубашки, вышитой своей матерью, и хорошего оружия в той погоне. На переговорах ты потерял лошадь, в чьей гриве искрились звезды небес. Достойна ли замена твоим лишениям? — Она явилась ко мне из другого мира. — Говорит Черный Ворон брату по оружию, бросив быстрый взгляд на плетущуюся сзади девушку. — Она не простая белая женщина. — От белых ждать беды. Нам трудности с их мужьями ни к чему. — Трудностей не будет. Она давно отбилась от своего племени. Впереди слышатся знакомые голоса, лай собак и громкое ржание лошадей. Черный Ворон легко улыбается, глубоко вдохнув звенящий воздух родной земли. Он дома. Он наконец-то вернулся к своим.