Colors of the wind

      Василиса чувствует прикосновение чьей-то горячей руки к своему лбу, но не может открыть глаз, чувствуя парализующую слабость во всем теле. Она слышала уже ставшие знакомыми песнопения лишь краем сознания, проникавшие через пелену мрака, который ее окружал; было жарко, фактически нечем дышать, и даже холодные капли воды, то и дело падающие ей на лицо, не придавали организму бодрости, являясь слабым спасением от царящей кругом духоты. Когда руки исчезли, девушке вдруг стало страшно, словно последняя ниточка, связывающая ее с этим миром, оборвалась. На их место пришли легкие касания чего-то воздушного, будто какая-то птица медленными взмахами крыла касалась ее кожи, стремясь изгнать из тела хворь и немощь. Было страшно проваливаться в сон, но слабость взяла свое, и Василиса вновь проваливается в мир странных видений, сменяющих друг друга в бешеном ритме, пока наконец весь мир не сосредотачивается на одном единственном фрагменте из прошлого, про который девушка уже успела забыть, никогда не предавая тому повышенного значения… …Она звалась бабкой Дуней и на вид ничем не выделялась среди остальных женщин селения, лишь только, как и все ее товарки, предпочитая селиться поодаль ото всех, дабы заниматься тем, за что ни в одной церкви не погладили бы по голове. Как и любимая тетя, Василиса была далека от веры, только как и многие не говорила об этом вслух, да и к знахарке, ведьмой слывущей, никогда не пошла бы, коли не тоска смертная по жизни свободной, развалившейся под гнетом отца. Хотелось девушке будущее узнать, о чем баба Дуня сразу поняла, только гостья ступила на порог. — Ох и тяжко же тебе, девица, в тереме своем. Небось сама не рада, что вернулась сюда. — Лукаво усмехнувшись наполовину беззубым ртом, ведунья продолжила. — Ты меня не бойся, тайны сердца твоего я не выдам. Садись. Василиса и села, смиренно выжидая, пока бабка снова заговорит. Та долго смотрела на девушку, то и дело хмыкала да качала головой, после чего достала мешочек какой-то, — как выяснилось с костями сушеными, — да на стол их вывалила, после чего ковыряться в них стала. — Жизнь твоя, красна девица, медом тебе не покажется. Думаешь, сейчас худо все? Нет, дальше смотри: кровь, стрелы и коготь звериный. Коготь этот — молодец удалой, и жизни ваши с ним связаны силами древними. Василиса улыбается, убедившись теперь, что Коля точно в жены ее возьмет и увезет отсюда, но кривая усмешка бабки Дуни быстро свела на нет девичий запал. — Лихой да дикий. На коне вороном, и космы у него такие же: длинные да черные, как сама ночь. С собой он тебя увезет, но только как бы тебе его погибелью не стать… — Длинные черные волосы? — Удивленно переспрашивает Василиса. — Нет, у Коли… — Ты меня слушай и не перебивай! Бабка лучше знает, кому что на роду написано. Ну-ка, посмотри на меня! — Сощурив свои подслепые глаза, ведунья как-то странно кривится, лишь кончиками пальцев коснувшись лица девушки, а потом сразу одернув руку. — Мда. Черно чрево твое, деточка. Ты кровоточишь каждый месяц, или какую луну так ходишь? С болью аль нет? Василиса была крайне обескуражена этим вопросом, но отчего-то не находит в себе сил перечить бабке и говорит как на духу о всем, что никому, кроме тетки своей, поведать не могла*. Бабка Дуня кивает молча, глядя на девушку уже более сочувственно, и говорит: — Больна ты, девица, и хворь эта тяжелая. Ты ее поначалу особенно замечать не будешь, — подумаешь, у кого не бывает, — но потом дело худо станет. Я тебе трав дам, — пожилая женщина подходит к полке с какими-то баночками, суетливо набирая горсти то одного, то другого в руку, и складывает это все в один большой мешок, — травы хорошие: боровинка, медунка да еще кое-что. Полегче станет, вот увидишь! — Должна я Вам много за такую помощь… — Ты мне денег не кидай на стол, мне от них проку мало. Сходи-ка ты лучше, красна-девица, на базар да купи мне медку с молочком. Вот и будем считать, что расплатилась ты. Василиса с благодарностью принимает травы и спешит еду для бабки покупать, желая отплатить знахарке как следует. Она еще и краюху хлеба взяла да рыбы чуть-чуть, истратив достаточно, чтобы отец дома взбучку устроил и более одну из дома впредь не отпускал. Возвращается она в лес, по той же тропинки идет до камня белого, а там — никого и ничего. — Быть не может. — Шепчет девушка, по сторонам посмотрев. — Здесь же была, на месте этом! Решив во что бы то ни стало избу отыскать, Василиса быстро заплутала, а вскоре и солнце за горизонт зашло. Страшно стало, звери дикие на тропы вышли. Прижавшись к деревцу тонкому спиной, в испуге сползает девушка на землю, коленки к груди прижав, и смотрит в тьму непроглядную с глазами полными слез. Вдруг зашумели кусты. Дернувшись, Василиса обращает взор в сторону звука, но не может даже пошевелиться от страха. Она ждет, и на полянку выходит, а точнее выкатывается со смешным ворчанием, маленький мишка, еще детеныш совсем, который, увидев человека, тоже замер и смешно потер нос когтистой лапой. Самым ужасным было бы то, коли за ним вышла мать, но медведицы не было и не было, а значит звереныш, скорее всего, сиротой из-за охотников остался. Он чует запах еды в корзинке и жалобно смотрит на постепенно отходящую от страха девушку, которая сразу смекнула, чем занять животину. — Есть хочешь? Хотя, о чем это я, ты ведь без матери небось ходишь тут… С детства жалела животных Василиса, а потому без сомнений отдала большую часть еды медвежонку, уже прекрасно понимая, что лачуги знахарки ей точно не отыскать. Звереныш ел жадно, а потом и вовсе носом тыкался в ладонь человека, на ласку напрашиваясь; но только хотела было девушка взять его на руки, как послышалось рычание глухое неподалеку, и перед Василисой предстала большая, грозная медведица. «Будет теперь зверь дикий защитой тебе и на этой земле, и в чужом краю. По следам его иди, коль заплутаешь во тьме — приведет он тебя туда, где сердцу твоему быть». Василиса помнит, что на какое-то время потеряла сознание, а очнулась уже дома, словно не ходила никуда, и лишь одежда вчерашняя, которую она так на домашнее платье и не сменила, навевала мысль о том, что все, казавшееся выдумкой да сном, на деле является правдой. Забыла о том Василиса, о словах ведьмы забыла, как и о том, что судьбой ее будет молодец удалой с волосами, точно воронье крыло, который увезет ее с собой, и будет она либо его жизнью, либо погибелью…       Она просыпается резко, вскочив на подстилке и тотчас рухнув обратно из-за сильного головокружения. В типи было пусто, только причудливые тени от очага в центре танцевали на бизоньих шкурах. Сразу подумалось, где же ее пленитель, ибо встречи с ним теперь девушка боялась как огня. «Такой же, как остальные», — отмечает про себя Василиса, отчего-то с горечью. Отчего-то в глубине души хотелось, чтобы он оказался не примитивным мужланом, стремящимся получить от женщины только одно — удовлетворение собственных физиологических потребностей. Прокручивая в голове события той ночи, когда она была приведена к краснокожему племени, Василиса почти сразу же вспоминает увиденное в лесу: ломающиеся человеческие кости, сползающая лоскутами кожа, опадающая на сырую землю, растущая темными клочками шерсть. Она как наяву видит лицо индейца, постепенно меняющееся, превращающееся в звериное; огненные зенки и выпадающие человеческие зубы, на месте которых тотчас прорастали звериные клыки. В такое было сложно поверить, но отрицать факт, как минимум, глупо. Становилось жутко, особенно, с учетом того, что деваться пленнице было некуда. — Как ты? Василиса нервно дергается, увидев бесшумно вошедшую в типи мать своего пленителя, и пытается отползти от нее на безопасное расстояние в противоположный угол. Дикая Кобылица только улыбается в ответ и присаживается возле очага, поставив мису с едой рядом с огнем. — Ты голодна? Ешь, тебе нужны силы. — Я не хочу есть. — Но ты должна. Ты вернулась в мир живых и теперь должна дать телу окрепнуть. — Индианка улыбается, оголив ровные белоснежные зубы. — Здесь нужно много сил для работы. Василиса, прекрасно понимающая, что в лагере у краснокожих она не будет играть роль принцессы, ожидающей принца на белом коне, тем не менее, от такого заявления все же насупилась, недовольно поджав губы. — Ваш сын привел меня сюда против моей воли. Я прошу о том, чтобы меня отпустили, отведя в поселение к белым. Дикая Кобылица вновь улыбается, но как-то тоскливо, долгое время глядя в жаркое пламя очага, но стоило девушке уже было открыть рот для продолжения увещеваний, она поднимает на Василису свои блестящие, как у серны, глаза и тихо произносит: — Мой сын не отпустит тебя. Ты предназначена ему Великим Духом. Округлившиеся глаза Василисы красноречивее всего говорили о том, что она думает на этот счет. Ее не интересовали пророчества, верования индейцев и чьи-то желания. Если раньше она еще могла предположить, что сумеет какое-то время пожить среди краснокожих, то после увиденного в лесу и домогательств со стороны своего пленителя четко решила для себя — здесь ей не место. — Он хотел взять меня силой! — Мой сын — отважный воин, смелый и красивый. На его счету множество подвигов, а стадо его коней… — Вы меня вообще слышите? Василиса старалась держать себя в руках, но голос предательски дрогнул. Тяжелый взгляд сменился на плаксивый, а нетерпение било через край. Видимо, в ее глазах так и читалось желание сбежать, потому что Дикая Кобылица тотчас предупреждающе покачала головой, жестом руки указывая на выход из типи. — Здесь много глаз. Они следят за тобой. Наши земли тебе не пройти, а если духи проводят тебя, то потом ты столкнешься с теми, кто не любит бледнолицых. Мы с вами уже давно, а вот другие же не любят белого человека и могут даже убить тебя. Женщина не собиралась поведывать пленнице сына об истинных мотивах сотрудничества с белыми, как и о том, что она вполне могла добраться до того места, где Абсарока торговали с поселенцами, через несколько суток верхом. Увидев разочарование в глазах девушки, как и затаившийся страх, индианка дала слово, что не позволит сыну более прикасаться к ней, и что жить она будет в соседнем типи с молодыми женщинами ее рода. Василиса на это никак не отреагировала, сомневаясь, что мать сможет хоть как-то повлиять на сына. Отказавшись от еды, девушка снова падает на лежанку, повернувшись к выходу спиной. — Сбегу. — Шепчет она на родном языке. — Все равно сбегу.

***

      Черный Ворон, как и все молодые мужчины его племени, с ранних лет знал, что такое лишения и закалка испытаниями. В том между индейцами наблюдалось удивительное сходство, ибо воспитывали они своих мальчиков как настоящих воинов с самого раннего детства. Жажда, голод, холод, лишение сна, усиленные тренировки в стрельбе и верховой езде, — в итоге почти каждый юноша вырастал сильным и выносливым, готовым в скором времени засчитать свой первый ку и снять скальп с побежденного врага в первом же серьезном набеге. Ку, или же своего рода воинский подвиг, был делом чести, и считался крайне важным в жизни мужчины; на счету у Черного Ворона было множество ку, — будучи защищенным личной магией и стараниями Сизого Крыла, он был удачливее многих своих соплеменников, — но в любви ему везло меньше. Если бы он выбрал любую из девушек своего племени, то был бы счастлив сам и осчастливил бы свою избранную, но дух его, как и тело, тянулись к бледнолицей дикарке, которая теперь смотрела на него с такой злостью и презрением, что молодой воин никак не решался подойти к ней для объяснений. Он столько желал ей рассказать, столько показать! Подобное чувство он испытывал прежде лишь единожды, когда был живым талисманом для отряда, но родители понравившейся девушки отвергли ухаживания того, кто еще не засчитал не единого подвига. Теперь же у него было все, но дух его стремился именно к неприступной гордячке с упрямым взглядом. Не магия ли это белых? Не одурманила ли она его свои колдовством? Ему предстояло отправиться с небольшим отрядом против шошонов, укравших двух женщин и несколько лошадей, пока сам Черный Ворон был вдалеке от дома; Тихий Тростник был храбрым воином, но не любил кровопролития, а потому вражеское племя отделалось лишь погоней и градом стрел вслед. — Мы не должны прощать такое! — Отчитывал вождь племени воина, посчитав его поступок слишком трусливым. — Должно вернуть и лошадей, и тем более наших женщин! Черный Ворон вступился за миролюбивого молодого юношу и пообещал вернуться с победой. Он сказал, что потом они с пышностью исполнят Танец Скальпов***, а с собой приведут еще больше лошадей и оружие. Но он боялся оставлять Василису одну, тем более, после случившегося. Он боялся, что потом она точно не сможет его простить. Ему было необходимо поговорить с ней, а значит придется пойти на уступки со своей собственной гордостью. И будто в поддержку этому вдалеке вновь послышалось одинокое воронье карканье.