Часть 2
21 января 2023 г. в 13:00
2
Помнится, на четвертом курсе в Хогвартсе у меня уже был преподаватель — пожирателем смерти. Тогда я, разумеется, об этом не знал — а когда узнал, задумываться было уже поздно. А вот теперь, будучи абсолютно свободным до конца своей бренной жизни, лежа в камере с семью такими преподавателями и пытаясь уснуть холодной темной ночью, я думаю о том, что если бы эти самые пожиратели вместо террористических актов занялись системой просвещения — войн в магической Англии не было вовсе. Потому как было бы некогда!
Эти дьяволы умудряются круглые сутки мне что-то объяснять, рассказывать, заставлять запоминать, и их фантазия кажется мне безграничной. Про багаж знаний я вообще молчу. Это при том, что в Хогвартсе, который (на минутку!) был самой престижной магической школой в Англии, я был не самым последним учеником. По среднему баллу меня можно назвать устойчивым хорошистом. И что мы имеем в сухом остатке? Волшебник, сдавший СОВы на Превосходно и Выше ожидаемого третий месяц не может освоиться с теорией магического взаимодействия.
Три месяца подряд, семь дней в неделю, без выходных и проходных, я поглощаю информацию о том, как потоки магии различных существ, объектов, артефактов, мест и явлений могут взаимодействовать друг с другом. И единственное на что я отвлекаюсь в этом экзотическом образовательном процессе это естественные нужды организма, и некоторые лирические отступления в глубь истории, которые призваны помочь мне освоиться с основным материалом.
По утверждениям моих экзекуторов я не преодолел еще и 30% от необходимого минимума, который обязателен если я хочу перейти к практике. То есть тем самым магическим взаимодействиям, которыми, в общем-то, я занимался на протяжении шести лет в Хогвартсе, по которым я сдавал экзамены, которыми воевал и которые использовал чтобы бродить раз в полгода по Азкабану без надзора.
Просто для аналогии, если сравнить это все с магловской физикой то программа Хогвартса это электричество на уровне законов Ома, а сейчас меня усиленно готовят к тому чтобы познать теорию струн (и заметьте, я не сказал что, мне объясняют саму теорию).
Уже не в первый раз за эти три месяца я задумываюсь над тем, а почему все случилось так, как случилось? Если Волдеморт понимал и применял хоть половину от того, что знают эти засранцы, а он наверняка знал гораздо больше, иначе почему перед ним преклонялись, то на кой черт ему вообще сдалось это банд-формирование? Не логичнее ли было потихоньку выщимить Дамблдора с поста директора (хотя бы под предлогом того, что председатель Визенгамота слишком занятой человек, чтобы заниматься воспитанием детей), а затем и с поста председателя Визенгамота, припомнив ему возраст и пост президента международной конфедерации магов.
При такой картине Тому Риддлу надо было метить не на пост министра, скажем, а на должность министра образования. В конце концов, их организация вроде ратовала за сохранение традиций — вот бы и сохраняли, самым действенным образом.
Вопрос с магглорожденными волшебниками и привитыми им с детства стереотипами решения в моей голове пока не нашел, но Его Темнейшество то был умнее!
Пролежав до утра с такими мыслями, я не выдержал и поделился с наставниками. То ли вопросы мои так огорошили бывших террористов, что они потеряли дар речи, то ли идея была столь заманчива, что они расстроились явным упущением, но ответов не было до самого вечера. Атмосфера в камере накалялась, лица становились серьезнее.
Грешным делом я подумал, они планируют воскресить хозяина, чтобы поделиться новой перспективой. Ну или оплакивали собственную гордость, похороненную под кирпичами глупости, но в любом случае ситуация принимала нешуточные обороты. Поняв свой промах, я решил, что разгребать все это предстоит тому, кто накосячил. Можно было конечно отвлечь их хорошей песней, но я ни разу не Долохов с его проникновенными балладами, под которые в камере становится теплее, пахнет костром, и я почти вижу высовывающихся из-за куста фей с дриадами.
Зато в моей жизни были близнецы Уизли, а там где были эти двое, всегда было весело. Просто пересказывая истории про то, как в самые неподходящие моменты у Снейпа мантия становилась розового цвета, а МакГонагалл начинала мяукать вместо осознанной речи, я вытянул этих садистов с нарушенной психикой из мыслей, ведущих к апокалипсису.
Весьма правдоподобно изображая как Ремус нянчился с Сириусом, не давая тому заново загреметь в Азкабан, набить морду Снейпу и сжечь дом дотла, подпалив портрет матушки, я вызывал на лицах суровых маньяков улыбки и даже слышал хриплые смешки. А ночью, после такого сеанса ностальгии по детству, топил подушку в слезах, о которых до этого уже почти забыл. Глуша свои завывания, я молился всем Древним, чтобы никто не заметил как я, словно последняя девчонка, размазываю по роже сопли, сетуя на то, что детство кончилось.
Уж не знаю, что услышали Древние, и насколько искаженными до них дошли мои слова, но когда стало понятно, что истерика заканчиваться не желает, я вдруг опешил от совершенно невероятного ощущения: чьи-то теплые, немного шершавые руки обхватили меня за плечи и, придав вертикальное положение, усадили на колени к хозяину этих самых рук. Я, как маленький, продолжал плакать, слезы застилали слепые глаза, но даже сквозь них я мог видеть это кровавое облако, которое теперь совсем не казалось удушающим — наоборот, словно что-то родное, словно теплый воздух, которого в моей жизни было так мало.
Лестрейндж ничего не говорил. Ни той ночью, ни на утро, ни когда-либо потом за долгие месяцы моего обучения. Он не вспоминал ни моих позорных слез (наверное, потому что ему они такими не казались), ни своих безмерно-заботливых рук. Он не соприкасался с моей магией, практически не говорил со мной, только очень редко брался объяснять особо сложные темы, но и тогда практически не смотрел в мою сторону.
Через месяц после памятной истерики к моей образовательной программе добавились французский и русский языки. В Руквуде свербила практичность, а в Долохове — патриотизм. Долго пытаясь вникнуть в суть этого слова, в данном контексте я решил, что наиболее близким синонимом к нему будет «идиотизм». Потому как применения ни тому, ни другому я найти не мог, как ни старался.
Основная дисциплина обрастала такими подробностями как этические нормы, практическое применение, юридические прецеденты, и многие другие детали, вплоть до детских сказок.
В результате моей практики по манипуляциям с сущностью предметов, полугодовую годовщину с момента последнего новоселья мы отмечали в камере с деревянным столом, мягкими креслами, пуховыми подушками и ароматом свежих мандарин. Я мог придать еде нормальный запах, мог обмануть сенсоры, подделав текстуру. За неимением других развлечений, я становился настолько искусен в мастерстве самообмана, что сложно было найти мне равных. И от этого периодически становилось настолько отвратительно, что хотелось разом отменить все беспалочковое колдовство, которое я с таким трудом наводил на помещение несколько месяцев.
Останавливала только мысль о том, что в пропахшей плесенью камере будет не на много спокойнее чем так. А при прочих равных условиях я предпочитал по крайней мере спать на мягкой подушке.