arctic monkeys - do i wanna know joji - die for you
Чуя жует фрукты, наблюдая за выступлениями. Правда, ребята постарались. Он чувствовал даже какую-то отцовскую гордость за них, потому что сам учил младших сценкам. Попутно Чуя разглядывает наряды своих друзей — не всех успел увидеть перед балом, не со всеми ещё пересекся в зале. Коё поразила в самое сердце: она была одета в длинное графитово-вишневое платье с ажурными оборками, капроновые перчатки, поднимающиеся до локтей, а волосы собрала в сложную прическу и украсила цветком камелии. Они с Йосано выглядели, словно королевы этого бала, и — кто бы что ни говорил, Чуя не поменяет своего мнения. Интересно нарядились и рейвенкловцы. Среди них Чуя заметил Рампо и По, одетых, как писатели девятнадцатого столетия. Цудзи была в голубом платье, оттеняющим её волосы. Она была похожа на русалочку из сказки — на её щеках и шее была искусная блестящая чешуя, а голову короновала диадема из ракушек. Анго на фоне неё выглядел повседневно в своём синем костюме; единственная вещь, которая выбивалась из его скромного образа — это очки с оправой в виде морских водорослей. Видимо, он играл роль Посейдона, не хватало только золотого трезубца в руках. Наряд Тачихары ему понравился сразу. Рубашку он расстегнул до середины груди, надев несколько массивных цепей и кулон с изображением жабы. Он даже хотел заколдовать кожу в зеленый цвет, но его отговорил Акутагава, назвав идиотом. В целом, Чуя был с ним согласен. Его рыжие волосы смешно торчали из-под той самой шапки-лягушки, но это только добавляло изюминки его образу. Акутагавы оба были, очевидно, в чёрном, хотя Чуя считал, что Гин подошло бы белоснежное платье. Музыка играет громче, Куникида и Акико снова выходят, благодаря выступающих и зрителей. Они желают всем хорошо отдохнуть и повеселиться, и спускаются с импровизированной сцены. Теперь, наконец, все ученики воодушевленно стекаются к центру зала, погружаясь в ритм зажигательной музыки. Чуя наливает в свой бокал ягодный пунш и делает несколько быстрых глотков. Он не чувствует поначалу ничего странного, но спустя некоторое время понимает, что в пунш кто-то явно подмешал крепкий алкоголь. И он даже знает этого парня в костюме жабы, который сейчас на пару с Джионом ходит по залу и пугает девочек ненастоящими пауками. Элис ушла на танцпол, схватив за руку Гин и Хигучи. Последняя утащила за собой сопротивляющегося Рюноске, который теперь столбом стоял посреди толпы танцующих. Зря Чуя переживал по поводу своей спутницы — Элис была очень даже самостоятельной, и в пару выбрала именно его, лишь бы отвязаться от толпы поклонников. Она попросила Чую не переживать о том, что он оставит её одну, потому что девушка просто хотела хорошо провести время со своими друзьями. За столами остается совсем немного людей, и Чуя поднимается тоже, решая проверить, как там дела у Йосано. Девушки о чём-то разговаривают с бокалами в руках, когда к ним подходит парень в красном костюме. Такого сложно не заметить — они приветливо ему улыбаются. — Не помешаю? — Нет, конечно, — Акико протягивает свой кубок, чтобы чокнуться с бокалом Чуи. — Ты сегодня потрясающе выглядишь, с ума сойти. Собрал все взгляды. Я бы даже хотела быть с тобой в паре, если бы мне нравились мужчины. — Йосано, — смеется Чуя. — Это лучший комплимент, который я слышал за сегодня. Они обсуждают шатающихся по всему залу клоунов Джиона и Мичизу, и Чуя вспоминает о том, что забыл отдать Тачихаре его тёмные очки и волшебную палочку — сложил перед выходом в карманы пиджака. Он оборачивается и скользит взглядом по толпе, пытаясь в полутьме отыскать друга, но быстро бросает это дело. Слишком тесно в хаосе танцующих. Найдется сам, если приспичит. — О, Дазай, вот ты где, — слышит голос Йосано, и поворачивает голову обратно. — Там есть шоколадный фонтан, хочешь? — Правда?! Надо попробовать полить шоколадом те печеньки с мозгами, — он поднимает уголки губ в заинтересованной улыбке. Чуя видит, что она не настоящая. Дазай стоит рядом с девушками, всего в метре от него самого, и он может рассмотреть мелкие блестки на его кудряшках и длинные ресницы, отбрасываюшие тени на щеки. Дазай хватает со стола целую тарелку с канапе из фруктов и клубники, и почти по-крабьи начинает пятиться. — Тебе нормально, не маловато? — в усмешке вскидывает брови слизеринка. — Йосано, как ты можешь! Я не виноват, что Эйс всё сожрал. Чуя в упор смотрит на Дазая, не получая от него никакой реакции. Ноль — вообще ничего. В его поддатую голову приходит мысль о том, что это не нормально, и ему это очень не нравится. Умом Чуя понимает, что это именно он должен сделать первый шаг, и Дазай уже предоставил достаточно возможностей для этого. Он наверняка не игнорирует его, а просто не надоедает, даёт ему время, чтобы подумать. Ему правда интересно, на сколько Дазая хватит, но Чуя уже и сам соскучился. Поэтому его пьяный мозг решает, что нужно обязательно что-то сказать, остановить слизеринца, пока он не уполз в свой тёмный угол. — Эй, Дазай, откуда шторы спиздил? — ухмыляется Чуя, отставляя бокал на столик позади себя. Осаму тут же останавливается, переводя — наконец — взгляд почти чёрных глаз на Чую. Он глупо моргает один раз, будто не ожидал такого, но быстро собирается. — Оттуда же, откуда ты взял эту шляпу для бабушек, Чи-и-би. Улыбается, засранец. Чуя размышляет ровно две секунды, прежде чем ожидаемо взорваться. — Ты кого бабушкой назвал, балахон мышиный? Дазай спокойно забрасывает в рот кусочек ананаса и медленно жуёт его, размышляя будто бы над ответом. — Хотя, знаешь, ты больше похож на куклу барби. Ещё бы маленькую собачку в руки и розовую сумку… Он тут же срывается с места, сильнее обхватывая тарелку с фруктами. Его блестящая накидка взлетает в воздух от резкого разворота и почти задевает лицо Чуи подолом. Сука. Накахара бросается за ним, не ожидая этого от себя. Зато, кажется, этого ожидает Дазай, петляя среди танцующих и убегая в сторону пустых слизеринских столов. — Ублюдок! Откуда ты вообще знаешь про барби?! Осаму останавливается позади одного из круглых столов, прямо напротив Чуи. Достать его Чуя не может. Он щурится, двигаясь вправо — Дазай копирует его движения. Они, как львы, ходят по кругу туда-обратно, и ни один не собирается сдаваться. — Ну, чего ты там встал, — тянет Чуя. — Продолжай, на кого я ещё похож? — Вообще-то, ты первый начал! — он выпячивает вперед губу, облокачиваясь руками о светлую скатерть на столе. Чуя мимолетно опускает взгляд, отпечатывая на изнанке век его красивые худые пальцы с серебряными кольцами. — Мы что, в детском саду — первый, не первый? — А? Что такое детский сад? — преувеличенно сильно удивляется Дазай. Чуя вздыхает. Ни за что в жизни не поверит, что этот человек, только что упомянувший кукол барби, не знает о детских садах. Дазаю бы не помешало самому там посидеть — в ясельной группе. — Научись притворяться, чтобы я поверил. — Чуя! У меня появилась отличная идея! — восклицает внезапно Дазай. Или он энергетический вампир, или Чуя правда не знает, откуда у него вдруг взялось столько сил и рвения. Всего десять минут назад он ходил по залу обезличенной тенью и притворно улыбался. — Нет. — Да ты послушай, — Дазая не остановить, когда он что-то задумал. — Спорим, что никто не заметит, что у тебя была шляпа, если ты её снимешь? Музыка сменяется на более медленную, и многие ученики, уставшие от диких танцев, отходят выпить и отдохнуть. — Конечно, заметят, это часть образа! — не соглашается Чуя. К ним как раз движется процессия из Тачихары, Джиона и Марка. Они жадно припадают к бокалам с напитками, что стоят на соседнем столе. — Дава-ай, вот на них сейчас и проверим, — заговорщически улыбается Дазай. — Мерлин… Ладно. Чуя сдается, стаскивая шляпу и пристраивает её на край тыквы. Слизеринец выпрямляется, подходя к парням. Он мысленно радуется глупому поводу для спора, потому что снова видит красивые волосы Чуи, не скрытые ужасными шляпами. — Внимание! — Дазай хлопает, дожидаясь заинтересованных взглядов. — Спасибо за внимание. Теперь посмотрите на эту маленькую рыжую собаку и скажите, что в нём изменилось. Чуя поджимает губы. Он уверен, что как минимум Тачихара поймёт, что не так, потому что он видел его столько раз за этот вечер с ярко-красной шляпой, что её отсутствие точно бросится в глаза. — Э-э… Он опьянел? — пробует Джион. — Он с кем-то поцеловался? — подхватывает Марк. — Да нет же, ничего не изменилось, — заканчивает Тачи. Чуя с выражением полного разочарования хлопает себя по лицу. Идиоты. — Я выиграл, — самодовольно улыбается Дазай, обходя, наконец, стол нормально и останавливаясь рядом с Чуей. Плечом к плечу. — Нихрена! Это не считается, надо спросить ещё у кого-нибудь. …Они опрашивают около десятка людей, и ни один из них не замечает отсутствие шляпы. Каких только предположений Чуя не услышал, но ни одно из них не было связано с его любимым атрибутом одежды. Чуя даже до сих пор ещё не потанцевал, потратив время на этот бесполезный опрос, а теперь ещё и не помнит, за каким из столов осталась его шляпа. Зато Дазай, шпала бинтованная, радуется, будто словил куш. — Ладно тебе, Чуя, я всего лишь в очередной раз оказался прав, — он примирительно вскидывает руки ладонями вверх. Чуя щурится, глядя в его хитрые глаза. — И чего ты хочешь? Только учти, если мне не понравится твое желание, я вышвырну тебя в окно. — Потанцуй со мной. Чуя даже замирает на полпути, не дотянувшись до бокала с пуншем — пить хотелось дико. — Мне сейчас не послышалось? — Нет, — Дазай слегка склоняет голову. — Давай же, Чуя, один танец. Ты ведь ещё не танцевал сегодня. Он сомневается. Конечно, чёрт возьми, он сомневается, потому что они никогда не танцевали вместе. Он понятия не имеет, как это будет, что Дазай понимает под словом «танец» — может, они просто вместе выйдут на танцпол и будут прыгать под веселую музыку, как все. Как было и на той вечеринке в начале года. Чуя быстро соглашается, потому что ему тоже интересно. Игривый настрой Дазая показывает, что тот собирается устроить из этого настоящее шоу — и Чуя впитывает его рвение. Они выходят в центр, разгребая локтями тонущих в движениях учеников, выступая прямо с началом зажигательной песни. Дазай берет Чую за руку и резко тянет на себя, зачем-то описывая круг вместе с ним. Он начинает покачиваться, не отпуская его — шлейф за спиной мерцает блестками от каждого шага. Чуя отражает его движения, распаляясь сильнее. Какой там танец — они превращают его в настоящую дуэль. Борьбу за первенство, пламя конкуренции за ведущую роль. Кто кого перетанцует. Толпа вокруг них расступается, обращая внимание на эту яркую парочку. Чуя не чувствует этих взглядов, ему сейчас абсолютно индифферентно на всех. Он видит перед собой только Дазая, его ясные и игривые глаза, блеск его волос и легкую ухмылку. Дазай не просто танцует — он играет. Его руки хватают Чую за талию и опускают в поддержке почти к полу. Чуя от неожиданности резко выдыхает, но быстро поднимается, хватаясь за плечи в атласной рубашке. На ощупь она ещё приятнее, чем выглядит. Кто-то в толпе свистит, когда они невпопад начинают кружиться в вальсе, совсем как в свой первый танец с парами. Песня совсем не подходит, да и они оба борются за то, чтобы вести, оттого и вальс быстро превращается во что-то непонятное. — И что это, блять? — ворчит гриффиндорец, но ни капли не злится. Ему тоже весело, и он почти смеется от того, как глупо это всё, наверное, выглядит. — Где твой актерский талант, Чуя? — Поищи сначала своё чувство ритма, придурок! — парирует, подставляя Дазаю подножку. Он спотыкается, но не падает, зато Накахара уже ржет в голос. И продолжает танцевать, как в последний раз. Ощутить вкус победы в этом негласном танцевальном поединке не дает быстро собравшийся Дазай. Тянется к нему и почти обнимает, замедляя их потуги в какое-то подобие танца. Опускается ближе к лицу, и Чуя замирает, подбирается. Он совсем рядом, так, что даже прядь его челки почти касается щеки Чуи — и он уже боится того, что сейчас случится. Резко вспоминает, что они здесь не одни. На них смотрит вся школа, и даже преподаватели, отдыхающие где-то вдалеке за своим столом. Но Дазай не был бы Дазаем, если бы не сделал всё по-своему. Он склоняется к уху, и от его частого дыхания рыжие пряди щекочут лицо. — Ты хоть представляешь, какой ты сейчас красивый? Чую моментально бросает в жар. Он когда-нибудь прекратит удивлять его и говорить несусветную чушь так невовремя? Мелодия плавно сменяется, и Чуя даже не замечает, в какой момент. Его руки сами собой опускаются на талию Дазая, и он слегка отклоняется назад, чтобы снова поймать взгляд шалых глаз. — Думаешь? Дазай улыбается шире, пока они медленно качаются, едва ли попадая в такт мелодии. Сейчас — это не имеет значения. Чуя ощущает, как длинные пальцы Дазая непослушно, нетерпеливо перебирают пряди его волос. Только прическу портит, забинтованный обмудень. — Шучу, конечно. Хотел посмотреть, как ты смущаешься, — говорит Осаму и тут же ахает от боли: Чуя наступает ему на ногу со всей силы. — Упс, извини, что-то ногу свело. Дазай в отместку дергает его за прядь волос, а потом тыкает в бок. Пока они не перешли в полноценную драку, слизеринец отстраняется на шаг назад и вовремя уворачивается от ещё одного покушения на его бедную конечность. Они почти падают, цепляясь друг за друга, и Чуе удается всё же повалить Дазая на лопатки. Тот быстро дергает ногами, спихивая неугомонного чиби вбок, и поднимается. Песня вовремя заканчивается вместе с их невероятно драматичным танцем, и собравшиеся вокруг друзья громко хлопают и смеются. Они проникаются прямо духом поединка, танцевальной дуэли, и выкрикивают теперь попеременно то имя Чуи, то имя Дазая — выбирают победителя. Дазай считает победителем себя, конечно. Какой там Чиби, у него нет ни капли харизмы и артистичности! Джион и Йосано кричат наперебой, что у них ничья, и, в конце концов, толпа соглашается. А Чуя смеется почему-то, запрокидывая голову. Ему так весело сейчас, и в голову приходит бредовая такая идея — он берет со стола серебряный кубок для напитков и трансфигурирует его в диадему. — Вот твоя награда победителя, придурок, — широко улыбается Чуя, венчая украшение на пушистую голову Дазая. Ему приходится даже подняться на носочки, чтобы дотянуться, и этот момент очень умиляет Осаму. Он не отшатывается, только заинтересованно наблюдает за горящими эмоциями на лице напротив, и впитывает их, как губка. Сам не замечает, что улыбается тоже. Чуя коронует его этой шуточной диадемой — и она так идеально подходит под весь его образ, что ребята рядом просят, чтобы не снимал. Дазай и не смеет даже, только поправляет серебряный обруч на макушке. Его быстро отвлекает Сакура, неизвестно откуда появившаяся перед ним. Она берет его за руку и уводит танцевать под следующую песню. — И зачем тебе эта корона, ты же не девочка, Дазай, — хмурит бровки слизеринка. Она выглядит так невинно-недовольно, смотрит в лицо, словно Осаму ведет себя, как несмышленное дитя. Её тонкие красивые руки поднимаются к шее в бинтах, а потом Сакура целует его в щеку, оставляя легкий отпечаток от бордовой помады. — Выброси её, — шепчет змеей, тянется к серебряной диадеме, но Дазай резко перехватывает её запястье. — Не трогай. Не смей. Он сам прекрасно понимает, что его очевидной реакцией было бы сорвать корону с затылка и бросить в Чую, добавив какой-нибудь едкий комментарий. Что-то вроде «твоей скудной фантазии не хватает даже на вещь пооригинальнее». Но Дазай этого не делает. Сам не до конца понимает, почему, но отмирает только когда Сакура моргает в удивлении и вырывает руку. — Ладно, не бесись, Осаму, — она примирительно улыбается, покачивая бедрами в танце. — Но она и правда отвратительная. Чуя становится случайным-или-не-совсем свидетелем этой сцены, отойдя чуть дальше, к своим друзьям. Их разговора он, конечно, не слышал, зато глаза ему ещё не отказали. Он морщится, когда Сакура целует его. И ничего его это не волнует, и волновать не должно, на самом деле. Но в груди на миг вспыхивает какое-то невыносимо яркое чувство. Жгучее. Неприятное. Хочется вернуться в толпу и затеряться в танце вместе с Дазаем, никого вокруг не замечая. Обнимать его и чувствовать самый любимый запах. Чуя заставляет себя переключить внимание на друзей рядом. За столиком сидят изрядно выпившие Ацуши и Акутагава — видимо, под градусом они становятся гораздо добрее и терпимее друг к другу. Не спорят, а негромко что-то обсуждают. Лицо у Акутагавы такое, будто он совсем не понимает Ацуши и его мысли, но отчаянно хочет разобраться. Сил на оскорбления у него, видимо, больше не было — Рю уже в начале бала успел проклясть Накаджиму раз двадцать. И за проигранный спор, и за то, что ему пришлось танцевать с Хигучи, когда он совсем этого не хотел. Сама девушка сидела недалеко от них — и была такой несчастной и грустной, что Чуе даже захотелось её обнять. Это выражение лица совсем не подходило её нежному образу. Она услышала в какой-то момент, что Акутагава пригласил её на бал лишь потому, что проиграл Ацуши, и это моментально разбило ей сердце. Всё настроение на остаток вечера было испорчено, и Хигучи погрузилась в вину, за то, что она не такая уж и интересная, не такая красивая, не такая. Ненужная. Чуя замечает краем глаза светлое пятно рядом, и что-то щелкает в его голове. — Эй, очкарик, — он хватает Куникиду, так вовремя оказавшегося рядом. — Если тебе нечем заняться, тут рядом есть одна прекрасная дама, которая нуждается в твоем утешении. Понимаешь, о чём я? Куникида вскидывает бровь и поправляет очки. Его партнерша вовсю веселилась с хаффлпафцами, и парню действительно сейчас некуда было приткнуться. Чуя кивает головой в сторону Хигучи. — Прошу прощения, — Куникида галантно склоняет голову и протягивает руку, складывая вторую за спиной. Джентельмен. — Могу я пригласить Вас на танец? Хигучи поднимает взгляд, негромко шмыгая носом. — А… Да, — её закушенные губы расплываются в скромной улыбке, и девушка хватается за руку Куникиды. Среди учеников, кружащихся в танце и прыгающих под веселую музыку, Чуя замечает и преподавателя зельеварения. Огай Мори танцует со своей дочкой — и им обоим, кажется, очень весело. Они — семья, практически единственная в полном составе находящаяся в пределах Хогвартса, и сейчас они спокойны и счастливы. Не только потому, что живы, а потому, что могут провести время вместе. В какой-то момент они затягивают в свой круг ещё и Дазая, который поначалу скептично отнекивается — но Элис щипает его за ухо и хватает за руки, танцуя с братом. Чуя улыбается. Эфемерная радость за него разливается по венам вместе со сладким глинтвейном. — Отдыхаешь, красавчик? Он по инерции вздрагивает, когда по спине хлопает чья-то широкая ладонь. Чуя оборачивается немного резче, чем стоило, видит блестящий пиджак и открытую грудь, а выше — кудрявые волосы. И широкую, пьяную улыбку. Знакомое лицо расслабляет его. — Ты, блять, можешь так не пугать? — А че ты дергаешься, это же я, — хихикает Джион. От него пахнет тяжелыми мужскими духами и терпкостью огневиски. Чуя закатывает глаза. Нашел на свою задницу ещё одного Тачихару. Кстати, о нём — веселится вовсю с Гин, видно только его зеленую шляпу-лягушку. — Давай, идём, — Джион подталкивает Чую к танцполу, обнимает за талию — при всём желании от такого приставучего и любвеобильного Райдена не отвяжешься. Хорошо, что не лезет с поцелуями. Чуя честно не понимает, как учителя ещё не поймали всех старшекурсников на таком бессовестном распитии алкоголя. Прямо на невинном школьном празднике. Или — они правда всё понимают, видят, но дают подросткам повеселиться? В центре танцпола уже образовался круг, в который Джион втягивает Чую, и они — смеясь, держась за руки всей толпой, теряются в каком-то диком танце. Весь Хогвартс сегодня погружается в маленький радостный мир, отвлекаясь от проблем и страхов на один долгий вечер — потому что этот бал ощущается как последняя яркая вспышка перед длинным тоннелем тьмы.***
Ему нужна передышка. Дазай открывает дверь и выходит из шумного большого зала в коридор — сразу же становится гораздо тише. Здесь гуляет прохладный воздух и даже дышится легче. Нужно остыть, определенно и точно остыть. И успокоиться. Он не может смотреть больше на него. Дазай поднимается по ступеням выше, останавливаясь за перилами. Здесь совсем рядом распахнуто окно, и за его створками парень видит темное небо. Ни звезд, ни луны не видно из-за густых облаков — только мгла. У него сердце бьется дико, заполошно, от желания схватить Чую за руку и увести к себе, спрятать, вцепиться всеми руками и ногами и не отпускать. Дазай резко выдыхает, задерживает дыхание, пытается выровнять — весь его контроль катится к чертям. Почему именно сегодня? Почему сейчас? Он в нервном жесте зарывается рукой в свои волосы, и чуть не роняет на пол серебряную диадему. Чёрт — и ведь почти забыл про неё. Всего-то шуточная вещь, но её сделал Чуя. И короновал Дазая тоже Чуя, пусть смеясь, пусть всё это было лишь следствием их спора, но слизеринцу хочется сохранить эту вещь. Он думает, что диадема ему совсем не идёт, что бы ему ни говорили — и вообще весь его образ сегодня какой-то не его. Будто он и не Осаму Дазай вовсе. Дверь внизу приоткрывается на мгновение, пуская по молчаливому мрачному коридору полоску тёплого света, и захлопывается с громким звуком. Дазай оборачивается, вглядываясь в тень, замершую посреди холла. Он не дышит почти, никак не выдавая своё присутствие, молчит и смотрит. Человек бегло осматривается по сторонам и резко начинает подниматься по ступеням вверх. Дазай узнаёт по красному пиджаку на плечах Чую. Он, зная будто, куда идти, сразу же сворачивает к окнам и останавливается в метре от Осаму. И смотрит — прямо в глаза. — Как ты меня нашел? — хмыкает Дазай. — Ты сверкаешь, как бриллиант, несложно заметить, — Чуя пожимает плечами. — А ещё по запаху твоих отвратительных духов. — О, тебе они так нравятся, что ты, как настоящая собака, нашёл меня по запаху! Очень мило, Чуя. Он не реагирует на подкол, только слегка хмурит брови и в один шаг сокращает расстояние между ними. — Заткнись, — хватает за ворот его охуительной рубашки и тянет на себя, тут же впиваясь губами в долгожданном поцелуе. Дазай вздрагивает всем телом от неожиданности. Мозг в одно мгновение отключается, и он чувствует только мягкие губы Чуи на своих. Сладкие от пунша, горячие и нежные-нежные. Он так по ним скучал, что ничто в этом мире не заставит его сейчас от них оторваться. Чуя проникает языком в его рот, целует глубже, упивается. Кусает легко его нижнюю губу, а потом посасывает. Дазай быстро сдается, отвечает на этот невероятно приятный поцелуй, дурманящий, кружащий голову. Он обнимает его за талию, притягивает ближе, а Чуя не сопротивляется — только расслабляет руки и мягко проводит ими выше, по шее. Зарывается в мягкие локоны, слегка царапает кожу. Дазаю необходимо чувствовать тепло его тела. Нужнее, чем воздух. Он сплетается с ним языками, целуя глубже, чувствуя на изнанке рта терпкий привкус глинтвейна. Дыхание сбивается. Осаму забывает даже, что нужно дышать, и едва не задыхается — и ему кажется, что это Чуя, сумасшедший, невероятный, прекрасный Чуя заставляет его умирать прямо здесь и прямо сейчас. — Дазай, — на выдохе шепчет в губы, отрываясь совсем ненадолго, чтобы глотнуть кислорода и маленькими поцелуями припасть снова. — Дазай, ты такой красивый, ты… Мне так нравится, ты весь такой сверкающий, как звёздное небо. Невозможный. Дазай слушает, руками невпопад водит по его спине. Хочет, если честно, стянуть с него и пиджак, и клубничную рубашку, лишь бы чувствовать мягкость его кожи. Он хочет прижать его к стене, к колонне, которая скрывает их от возможных нежеланных глаз снизу. Но воспоминания о произошедшем в подземельях ещё свежи, и Дазай точно не хочет напоминать Чуе об этом. Он никогда не стал бы вести себя, как это животное Широ, но всё равно боится, что за лишние телодвижения Чуя отстранится, оттолкнет его. А он продолжает шептать какой-то бред, расстегивает своими проворными пальчиками ещё две пуговицы на его рубашке, чтобы спуститься нежными-сладкими поцелуями к шее. Вдыхает жадно его запах, и Дазая передергивает только от ощущения его дыхания на своей коже. Чуя пятнает его горячими губами, прямо по кромке бинтов — он не выдерживает. — Сними… — так тихо, едва разборчиво, но Чуя слышит. — Ты похож на принцессу, Дазай, — Чуя и не думает останавливаться. Разматывает осторожно бинты на его шее, снимая белые лоскуты и бросая куда-то под ноги. — Так меня бесишь, убить тебя готов, но хочу… Не договаривая, припадает к открытой полностью шее и всасывает кожу. Мягко проводит языком, и наблюдает, как по телу Осаму пробегает дрожь. Мурашки. Он резко вдыхает от его ласк, потому что — никто не касался его под бинтами так. Никто и никогда. — Чего ты хочешь? — спрашивает Дазай, едва ещё что-то соображая. Он похож на растаявшее мороженое в руках Чуи. Хочет и сам заласкать его, зацеловать каждый миллиметр его тела, но точно не здесь — иначе сорвется, прижмет к стене, и будет ничем не лучше похотливого придурка. — Чуя. Он поднимает голову, отрываясь от шеи, и их взгляды сталкиваются. Это взрыв сверхновой, сотворение новой звезды — нет — вселенной. В глазах Чуи туман, желание, дикое совсем. Точно сумасшедший. Голубой радужки почти не видно, так широко растекается зрачок. — Тебя. Хочу тебя. Дазай и мечтать об этом не мог. Запрещал себе, хранил свои грёзы под семью печатями. После того единственного раза в ванной старост, что казался теперь сном, он и правда не ожидал ничего большего. Ничего даже похожего не ждал. Его ладони поднимаются вверх, обхватывая осторожно за щеки. Он поглаживает его большими пальцами, давая небольшую передышку обоим. Вглядывается в лицо, ища в нём малейший намёк на страх, сомнение, отказ. Но Чуя не настолько пьян сегодня, в нем алкоголя всего бокала два, разбавленного пуншем. И, хоть глаза его шалые, в них огнем горит уверенность в своих действиях. Дазай всё равно спрашивает. — Точно? — Да, — он кивает, и хочет дотянуться снова до припухших алых губ, но Дазай не даёт. Он вдруг оборачивается, прислушиваясь, и замолкает. Чуя недовольно скребет по его груди, пытаясь вернуть внимание. Не получая реакции, он сжимает резко его сосок, и Дазай несдержанно выдыхает сладким стоном. — Тише, тут кто-то есть, — понижает голос, перехватывая Чую за руку. Он прислушивается тоже, и выглядывает из-за колонны. Внизу, прямо у подножья лестницы, стоят двое с Рейвенкло — Мизуки и Анго. Они не целуются, не держатся за руки и вообще не выглядят, как парочка, которой так притворялись на балу. Оба негромко разговаривают, изредка поглядывая наверх, в ту сторону, где прятались Дазай и Чуя. Что эти двое здесь забыли, никто из них не хотел даже знать. Но — они точно не должны видеть, чем тут занимается самая скандальная пара врагов. Дазай держит руку Чуи, переплетает пальцы, хитро щуря глаза. — Бежим. И срывается с места, утягивая за собой гриффиндорца. — Куда- Они несутся по лестнице вниз, обходя с другой стороны и вход в большой зал, и так невовремя вылезших рейвенкловцев. Дазай со своими длинными ногами перепрыгивает по две ступеньки сразу, и его полупрозрачный шлейф почти летит за ним. Чуя смеется, потому что чуть ли не падает, но Дазай держит крепко. Ему смешно и от того, как Осаму пытается играть в тайных агентов, которым нужно быстро и незаметно скрыться с места преступления. Он шипит на Чую, говорит, что тот спалит их с потрохами своим смехом — несмотря на то, что по лестнице в подземелья они спускаются в гордом одиночестве. Крадучись по стенкам, они добираются до гостиной Слизерина. Дазай пытается быстрее преодолеть это расстояние, даже сжимает крепче ладонь в своей руке и оборачивается на Чую, чтобы убедиться, что с ним всё в порядке. Но Чуя улыбается глупым шуткам Дазая, которыми он отвлекает его и разряжает обстановку, и, кажется, ни о чем плохом он сейчас не вспоминает. — И от кого мы так убегали, придурок? — переводит дыхание Чуя, стоит за их спинами закрыться двери. Они одни в комнате Дазая. Каджи здесь не появится до утра, да и Осаму, если честно, плевать сейчас на соседа. Он запирает комнату заклинанием, поворачиваясь к Чуе. — От мозгошмыгов, — возвращает улыбку Дазай и снова обнимает его, припадая к губам. Чуя не успевает спросить, о чём он вообще, но быстро отвлекается на вкус его губ. Тонет в поцелуе, тонет в ощущениях прохладных рук Дазая, когда он скидывает его красивый красный пиджак с плеч. Вытаскивает заправленные полы рубашки и касается его теплой кожи — Чуя только сильнее подставляется под прикосновения. Он не отстает и сам, расстегивает пуговицы, проводит ладонями впервые по чистой коже Осаму. На его груди нет никаких бинтов, они остались только на запястьях, но и на них Чуе сейчас все равно. Не отрываясь друг от друга, они слепо движутся к кровати. Дазай легко опускает Чую на простыни, распахивая его клубничную рубашку, и замирает. Как есть, растрепанный и взгоряченный нависает над ним, тяжело дыша. Чуя такой невероятно чудесный сейчас. Его волосы расплываются по темно-зеленому покрывалу, грудь оголена и часто вздымается в такт безумному дыханию. На шее розовый чокер, а ниже на серебряной цепочке — тот самый амулет. Зеленый камень, лежащий сейчас у него прямо над сердцем. Дазай поднимает уголки губ, рассматривая всего Чую. Хочет запомнить этот момент, потому впитывает каждое мгновение, каждую секунду их близости, будто боится, что больше она не повторится никогда. — Дазай? — зовет это неземное существо, что лежит на его кровати. Тянет свои сильные руки к нему, притягивает к себе ближе. У него даже на щеках остались ещё блестки, наверное, Элис постаралась — и с ними Чуя выглядит ещё прекраснее. — Прежде чем мы зайдём слишком далеко, я спрошу ещё раз, — серьёзно и обеспокоенно говорит Дазай, мягко касаясь его рук в ответ. — Ты точно уверен, что хочешь? Он сам боится сделать что-то не так. Для него это такой же первый раз, как и для Чуи — он не решается считать их баловство в ванной за полноценный секс. По крайней мере, сейчас они определенно и точно собирались зайти дальше, и это было обоюдное желание. А Чуя хочет. — Дазай. Я знаю, о чём ты думаешь, но прекращай. Я уверен и я правда хочу, не заставляй меня умолять. Дазай расплывается в улыбке. Зря Чуя это сказал — теперь он не успокоится, пока не исполнит свое внезапно появившееся желание. Он расстегивает его брюки и стаскивает вместе с бельем, отбрасывая куда-то в сторону. Чуя не смущается даже — наоборот, он обхватывает бедрами талию Осаму и подталкивает к себе. Стягивает атласную рубашку с плеч, заставляя совсем снять её. Руки Дазая едва касаясь, кончиками пальцев пробегаются по его бедрам, ведут выше, оглаживают тазовые кости и плоский живот. Мышцы поджимаются, и от легких касаний Чуя выгибается, шумно выдыхая. Дазай специально дразнит, не касаясь вставшего члена, обделяя его вниманием. Он склоняется к груди, влажными поцелуями спускается ниже, по рельефу мышц — а потом возвращается к соскам. Обхватывает губами, втягивает и прикусывет, одновременно с этим широкими ладонями оглаживает бедра. Чуя стонет, тихо хнычет, не закрывая глаза — потому что ему нужно видеть, что перед ним Дазай, и никто больше. Он не соврал, когда сказал, что хочет его, что уверен в этом, но ему необходимо контролировать ситуацию хотя бы так. Как бы Чуя ни кричал, что не верит ни единому слову Дазая, сейчас он всецело доверяет ему своё тело — и, возможно, свою душу тоже. Чуя зарывается в каштановые кудри, тянет наверх, чтобы поцеловать в губы. Дазай тут же исполняет его желание, жадно и горячо целуя, вылизывая его рот, распаляя только сильнее. Он терпеть уже не может: тело горит, а кровь бушует, разгоняя по всему телу остатки алкоголя и возбуждение. Он что-то говорил про «не заставлять умолять»? Забудьте. — Раздевайся, блять, — шипит Чуя. Сам он всё ещё в своей рубашке, и это единственная вещь на его теле, помимо чокера и кулона. Дазай усмехается, но быстро стаскивает весь низ, припадая теперь к шее Чуи. Он кусается, оставляет снова свои собственнические отметины, а потом вдруг отрывается. Шарит быстро по своей тумбочке наощупь — что-то падает со звоном, но Дазай быстро находит то, что нужно. По его руке растекается густое масло для тела, ничего лучше он сейчас не смог придумать. Оно капает на член Чуи, смешиваясь с предэякулятом. Пальцы Дазая, наконец, касаются его, проводя по всей длине, оглаживают чувствительную головку. Чуя хнычет, выгибается навстречу ласкающей руке — а потом пальцы спускаются ниже, и он замирает. Вздрагивает крупно, когда Дазай мажет по поджавшемуся колечку мышц. Он тут же останавливается. Он не хочет его пугать и он честно прекратит, если Чуя попросит. Да, это будет сложно, и он сейчас сам едва держится, но прекратит. — Чуя. Его рука опускается на запястье Дазая, и он чувствует кожей бинты. Держит крепко, но не убирает его руку, наоборот. — Всё нормально, продолжай. — Тебе страшно. — Конечно, блять, не тебе же в жопу пальцы суют, — возмущается Чуя, вскидывая брови. — В следующий раз ты будешь снизу. — Ого, так ты уже согласен на ещё один раз? Я польщен, — Дазай не даёт Чуе ответить, проталкивая внутрь один палец, и одновременно с этим ловит его вздох губами. Чуя тихо мычит, и Дазай целует его нежнее, отвлекая от непривычного ощущения. Он пытается расслабиться, отогнать из головы все неприятные мысли, вдыхая глубже запах Дазая. Чуя прижимает его ближе к себе, цепляется за шею и плечи, пока уже второй палец скользит осторожно в горячее тело. Это странное ощущение, и Чуя даже мог бы сказать, что приятное. Пальцы Осаму двигаются медленно, поглаживают чувствительные стенки изнутри, раздвигают. Вторая рука ласкает член, сжимает сильнее, а большой палец потирает головку. Его губы целуют шею, грудь, кусают покрасневшие соски. Дазай поднимает бедра Чуи выше, переходя засосами-укусами на них, не обделяя вниманием ни один сантиметр его тела. Его руки-губы-язык везде, так осторожно ласкают чувствительные места, а кончики пальцев прослеживают созвездия его родинок. Дазай целует припорошенные веснушками щеки и плечи, ловит губами каждый вздох, впитывает все его чувства и сам умирает от них где-то внутри. Он проворачивает пальцы внутри, смещая угол и касаясь верхней стенки — и Чуя начинает дрожать. Чуя стонет громче, а его ноги сами собой сжимаются, и Дазаю приходится раздвинуть их снова, крепко удерживая бедро одной рукой. — Ещё… Ещё раз, — просит он. Кто он такой, чтобы отказать ему. Дазай вытаскивает пальцы почти полностью, а потом, добавляя третий, возвращается к тому же месту. Потирает мягкую стенку, стимулирует простату, наблюдая за каждой эмоцией на лице Чуи. А он мечется, вздрагивает, но теперь от того, как невыносимо приятно чувствовать пальцы Дазая в себе. Он даже больше не касается его члена. Пальцы растягивают Чую, движутся быстрее, и он не может больше — задыхается, тянется рукой к себе. Дазай тут же перехватывает его загребущие лапы и откидывает. — Даза-ай, — тянет он недовольно, и тот перестает даже двигать пальцами в нем. — Ты издеваешься. — Может быть. Ты такой красивый, когда так стонешь, ничего не могу с собой поделать! Чуя закатывает глаза. — Давай уже. Пальцы с характерным хлюпом покидают его нутро. Чуе хочется поменять позу, поэтому он быстро обхватывает Дазая за талию бедрами и роняет набок. Он взбирается на него сверху, позволяя себе небольшую паузу. Разглядывает сверкающие желанием и восторгом глаза Дазая, его бледную гладкую кожу и острые ключицы. Его хочется рассматривать вечно. На шее и груди красноватые пятна, которые уже успел оставить Чуя, и ему необходимо раскрасить эту бледную кожу ещё сильнее. Но пока — он проводит ладонями по груди, спускается ниже, наконец, хватая в руку тяжелый член. Дазай несдержанно стонет. Стоит колом, так, будто терпит он уже неизвестно сколько. Чуя и сам потерял счёт времени, поэтому решается наконец. Он проводит пару раз рукой по всей его длине, а потом поднимается на колени, двигаясь ближе. Опускается осторожно и медленно. Как бы хорошо Дазай его не ласкал и не растягивал, первое проникновение получается слегка неприятным. Непривычным. Чуя закусывает губу, опираясь одной рукой о грудь слизеринца. Он не торопит, только гладит осторожно по бедрам и талии. Чуя откидывает голову назад, открывая взору Дазая красивую шею, и шумно выдыхает, насаживаясь полностью. Эта картина — ничего прекраснее Осаму в жизни не видел. Рыжие кудри раскинуты по плечам, рубашка, о которой уже оба позабыли, сползла на локти, шелковой тканью касаясь бедер Дазая. Щеки горят румянцем, шея запятнана укусами, губы — закушены. Алые от поцелуев, сладкие, как и стоны, срывающиеся с них. И этот блядский розовый чокер — Мерлин, зачем он его надел. Ему хочется кончить от одной только мысли, что он сейчас полностью внутри. Чуя отмирает, привыкнув, и начинает наконец двигаться. Он приподнимается на коленях немного, наполовину выпуская Дазая из себя, а потом опускается снова. Ахает от неожиданно приятных ощущений — трение простаты и особенно глубокое проникновение. Дазай не против, что Чуя решил побыть самостоятельным. У него такой простор для действий — можно его всего гладить, трогать, рассматривать каждую эмоцию на лице. Рисовать созвездия и считать веснушки. Его рот приоткрыт, и Чуя стонет от каждого толчка. Явно вошел во вкус. Глаза жмурит, полностью погрузившись в ощущения, трахая себя членом Дазая. Ему, вообще, тоже хочется поучаствовать в процессе, а не лежать столбом, поэтому он крепко сжимает ладони на его ногах и сам толкается пару раз. Быстрее и чаще, чем это делает сам Чуя — и тот давится стоном, царапая ногтями грудь Осаму. — О боже, — выдыхает он. Его ноги дрожат сильнее от постоянной стимуляции и нагрузки на мышцы, и Чуя склоняется к лицу Дазая, чтобы поймать его губы. Чуя двигается навстречу, спускается влажным языком к соскам, обводя по кругу и всасывая. Осаму тает, негромко стонет и часто дышит — ему так невыносимо приятно. Так хорошо. Дазай поднимается на руках и садится, обнимая Чую за талию, комкая на ней рубашку, и целует. Он толкается, как может, и дрожащее чудо в его руках хнычет, приподнимается на члене снова и снова. Чуя устал уже, но так хочется растянуть приятную негу ещё подольше. Дазай отрывается от его губ и снова опрокидывает на спину, не выходя из него. Чуя только крепче обхватывает ногами его талию, а он начинает вбиваться быстрее. Тоже терпеть уже не может — обоим хочется кончить. — Дазай, Дазай, Дазай, — стонет Чуя, почти плачет от того, как он вбивается в это невыносимо приятное место, не останавливаясь. — Скажи мое имя, — хрипло просит Дазай, прослеживая губами линию его челюсти. — Скажи. Он так хочет услышать это. Чуя на что угодно сейчас согласен, лишь бы эта сладостная пытка не прекращалась. Он даже подумать не мог, что это может быть так приятно. — Осаму… Пожалуйста, Осаму, пожалуйста. Он не знает, о чем просит, о чем так умоляет — в голове мутный туман, а в теле наконец яркой вспышкой растекается фейерверк удовольствия. По ногам бегут электрические импульсы, и Чуя мелко вздрагивает, кончая с громким выдохом-стоном. Даже не коснулся себя — удивительно. Дазай делает ещё пару толчков в напряженное тело, стимулируя и продлевая оргазм Чуи, и ему уже почти больно, и он уже не может от количества ощущений. Часто дышит, стонет, воздуха не хватает даже на вдох. И тогда Осаму замирает, кончая внутрь, не контролируя себя сейчас совсем. Он тихо хнычет, расслабляясь, утыкаясь носом в шею с чокером. Щекочет её кудряшками и лежит прямо на Чуе, не в силах откатиться. Им жарко. Дазай слышит, как бешено бьется сердце в груди Накахары, как он глубоко вдыхает и медленно восстанавливает дыхание. — Охуеть, — все, на что его хватает. Чуя лениво отпихивает Дазая набок, потому что ему дышать нечем из-за тяжелой тушки на себе. — Согласен, — бурчит Дазай, уткнувшись в простыню носом. Тело расслабляется, медленно отходит от вспышки удовольствия. Он ни капли не жалеет о случившемся — и Чуя готов даже сказать это вслух. В голову заплывают мысли, которые он упорно гнал от себя весь вечер, чтобы не портить настроение. Он так и не нашёл ничего подозрительного за прошедшую неделю, пока наблюдал издалека за Дазаем. Ничего странного. Даже Ацуши осмелился подойти к слизеринцу и поговорить. Извиняться за то, что он не делал, Дазай не собирался — и Чуя ни капли не удивлен! — но уверил парня, что ничего против него не имеет. Разговор с Йосано тоже добавил очко в пользу невиновности Дазая. Она и сама старалась больше времени проводить с другом; то ли чтобы у него было алиби, то ли чтобы он сам не натворил чего-то явно глупого и веселого по его мнению, но компрометирующего по всем фронтам. Чуя, к слову, до сих пор не знал о догадках Дазая — неужели почти за два месяца он не убедился в своих теориях, даже если не знал всего? Ему самому хотелось многое обсудить с ним. А ещё что-то вроде червячка удовлетворения довольно урчит в груди, потому что Дазай выбрал его. Оставил Сакуру, оставил друзей, оставил Элис и Мори веселиться на балу дальше, чтобы украсть Чую и провести время с ним. Не испугался его желания — когда Чуя сам готов был умереть в момент, когда понял, какие слова вырвались из его рта. — Интересно, сколько времени, — вслух говорит он, не сколько спрашивая, сколько выражая свои мысли. — Золушка уже сбежала с бала, так что время не имеет значения, — отвечает Дазай, до сих пор не поднимая головы. Он там не задохнется? Чуя локтем толкает его в бок и садится на кровати. — Поднимайся давай, Золушка. Я хочу помыться. — Я уста-ал, — ноет он. Чуя едва сдерживается, чтобы не залепить ему подзатыльник. И с этим человеком он только что потрахался? — Я не собираюсь спать тут, пока ты грязный, как сутулая псина, поднимайся, говорю! Дазай вскидывает наконец голову — выглядит и правда как лохматый пес. — Чего ты сказал? — Что ты сутулая псина, — Чуя пытается подняться с кровати, стягивая наконец с плеч потную рубашку. Ноги не держат, дрожат, и он хватается за деревянный край кровати. — Ты будешь спать здесь? — Дазай игнорирует всю остальную часть фразы, кроме этого момента, и спрашивает только потому, что не верит в это. А не потому, что не хочет или запрещает. Чуе вообще запретить ничего невозможно. Он чувствует, как по внутренней стороне бедра стекает теплая сперма, и ему хочется сейчас прибить Дазая ещё сильнее. За глупые вопросы тоже. — На минуточку, это ты меня сюда привел, — тыкает пальцем Чуя. — Будь добр, побудь гостеприимным. О том, что он чисто физически не дойдёт до седьмого этажа в таком состоянии, Чуя тактично умалчивает. Но Дазай, этот засранец, всё равно прекрасно понимает. Он скользит голодным взглядом по его телу, продолжая неподвижно лежать на кровати. Чуя закатывает глаза и уходит в ванную. Ему не сложно согнать Дазая с его же кровати куда-нибудь на пол. Он быстро принимает душ один — Дазай к нему не присоединяется, даже зная, что дверь не закрыта на замок. Чуя думает, что тот не хочет казаться перед ним ещё более уязвимым, чем уже есть, или не желает показывать спрятанное под бинтами на бедрах и запястьях. Там, скорее всего, ничего и нет, но Чуя не лезет не в свое дело. Как бы ему ни было интересно, он уважает личные границы других людей — спасибо маме за воспитание. В комнату он возвращается с полотенцем на бедрах. С потемневших от воды волос стекают капли, холодя разгоряченную кожу. Дазай уже зажег свет рядом с кроватью, и теперь сидел, завернувшись в своё зеленое покрывало, как куколка бабочки. С головой — так, что выглядывает только его ровный нос и спутанная челка. Чуя не удерживается от смешка. — Чего ты ржешь? — бурчит это завернутое чучело. — Ты похож на креветку. Зелёную. Дазай кидает в него какую-то свою домашнюю одежду, чтобы Чуя не сверкал своим божеским телом перед ним, и сам скрывается за дверью ванной. Странное и неловкое ощущение повисает в воздухе, когда они вдвоём залезают на кровать Дазая, накрываясь одеялом. Чуя кусает губу, думая, с чего бы вообще начать, но только молча рассматривает лицо напротив себя. Дазай выглядит спокойным и почему-то немного неуверенным, как будто не знает, чего ждать от Чуи. Как будто не верит, что он и правда сейчас здесь, в его кровати. Рядом. Остается с ним на ночь и даже не ругается. В свежие бинты Осаму заматываться не стал, надев на голое тело мягкую кофту с длинным рукавом и пижамные штаны. Без привычной белой брони он чувствовал себя уязвимым, но перед Чуей мог немного расслабиться. Если уж он сам доверился ему сегодня, меньшее, что Дазай может сделать — это довериться в ответ. Он поднимает ладонь и осторожно заправляет ещё влажную прядь рыжих волос за ухо, убирая с лица Чуи. — Ты опять слишком громко думаешь, — голос звучит мягко в тишине слизеринской спальни. Чуя слегка морщит нос. Ему даже притворяться не надо, что он ни о чём не думал и не хотел поговорить. Думал. Хотел. И хорошо, что Дазай так легко подталкивает, потому что он даже не знает, с чего начать. И начинает с того самого, что вертелось на языке последние пару часов. — Прости меня, Дазай. — Что? — его рука замирает на месте, а глаза распахиваются в неверии. — За что ты извиняешься, чиби-Чуя? — За то, что не верил тебе. Я, конечно, не против прибить тебя в любой момент, но в тот раз ты правда не заслужил. Не знаю, что или кто это был, но не ты. Дазай моргает. Он что, правда это слышит? — И что заставило тебя изменить мнение? — ему правда интересно. Рука зарывается осторожно в волосы Чуи, побуждая его продолжать. — Это не похоже на тебя. Я уверен, что за этой хуйней стоит что-то странное. Ты сам говорил, что у тебя есть пара догадок, и эти странности в школе не прекратились с уходом Акиры… Тут точно что-то не так. В голове всплывают красными флажками все последние события. И этот момент с Дазаем-не-Дазаем и Ацуши, и ублюдок Широ в тот же день, и убийства — целых две чистокровные семьи, и оба случая неразрывно связаны с Хогвартсом. Он не может не обращать внимание на уже известные факты. Поведение Ширасе и Юан и их странные диалоги, попытки подставить Дазая — зачем всё это? Чего добиваются эти люди, а главное — кто именно? Чуя не знает, может ли он доверять даже своим друзьям — путаница в голове, постоянные покушения и убийства чистокровных магов ни капли не успокаивали даже его, полукровку. Дазай — единственный, кто знал обо всём с самого начала, единственный, кто почти безвозмездно предложил свою помощь и был на его стороне. — …и я думаю, что это был кто-то под оборотным зельем, — Чуя делится с ним всеми мыслями на этот счёт. Ему интересно, что скажет Дазай, и скажет ли вообще — он же так любит молчать о своих планах и догадках до самого конца, а потом феерично раскрывать все карты. — Я не сомневался, что ты додумаешься до этого, — улыбается вдруг Дазай. — Я это понял ещё когда тебя попытались отравить и повесить вину на меня. Чуя даже подскакивает на кровати, садясь в позу лотоса. — Чего?! Ты поэтому на зельях показывал оборотное? — Ну-у, вообще-то это правда была тема урока, который хотел провести Мори. И не соврал. — Допустим, и чего ты добился? Рассказал всем о действии зелья и только расширил круг поиска подозреваемых. Дазай вскидывает указательный палец. — Не угадал, глупый Чуя, всё как раз наоборот! Те, кто стоит за этим, явно умные люди, но у них есть и исполнители, простые пешки, которые делают всю грязную работу. По их реакции я понял, что оборотное они видят не в первый раз и явно не ждали, что его демонстрацией буду заниматься я. Они слишком уверены в себе, и в этом их ошибка. Чуя хмурится, анализируя слова Дазая. Он был прав и в том, что ничего ещё не закончилось. — И кто это? — Как минимум, Ширасе и Юан, в этом я не сомневаюсь. Возможно, кто-то из слизеринцев. Точно не знаю, сколько их, — пожимает плечами Осаму. — А Акира? — Его подставили. Голубые глаза расширяются. Он предполагал, что что-то не так, но настолько? Рука зарывается во влажные рыжие волосы, пока Дазай продолжает. — Это была вынужденная жертва, чтобы отвести от себя подозрения и всех успокоить. Теперь учителя думают, что всё под контролем, потому что виновный уже исключен из школы. Подставной виновный. Человек, который вообще не при чём. Почему он тогда так яростно убеждал всех в своей причастности, почему взял на себя всю вину? Возможно, Акиру шантажировали. А ведь ему поверил и директор Фукудзава, и родители, и всё это без применения сыворотки правды. Знал ли Дазай ещё тогда? — Но… — Я знаю, что ты хочешь сказать, но мы не будем сейчас к ним лезть, — перебивает Дазай. — И не будем рассказывать директору. Вообще никому. Нельзя никаким образом дать им понять, что мы что-то знаем. Кому им — вопрос, на который ни у Дазая, ни у Чуи нет ответа. Он устало вздыхает. Если у Дазая есть план, то он всегда срабатывает — и Чуе остается только положиться на его гениальные мозги и на то, что он уже продумал их действия на несколько шагов вперед. — Ладно, скумбрия, я понял. Что будем делать с обороткой? Дазай в задумчивом жесте потирает подбородок. Он уже придумал, но ведь веселее слегка поиграть и побесить Чую. — Нам нужен какой-то предмет или фраза, чтобы ты мог узнать меня в любой момент и убедиться, что это правда я. — И что ты предлагаешь? Парные браслеты, как у девочек? — он видит, как Дазай воодушевленно раскрывает рот, поэтому тут же затыкает его рукой. — Блять, только не говори, что это и есть твоя идея! — Ладно, не буду, — фыркает Дазай сквозь его ладонь. Он проводит языком по его пальцам, и Чуя тут же отрывает руку, давая слабый подзатыльник. — Придурок. Ну? Дазай поднимается, шарясь в своей тумбочке, и вытаскивает из глубины небольшую деревянную шкатулку. Он открывает её и осторожно достает с бархатной подушечки красивые старинные серьги. Они длинные и вытянутые, с тонкой серебряной цепочкой, украшены небольшими чёрными драгоценными камнями. Красиво. Они явно повидали не один век, но выглядят очень дорогими, антикварными. Дазай любовно смотрит на них, и на его лице появляется тоскливая улыбка. — Это серьги моей мамы. В детстве она рассказывала, что их ей подарил мой отец. Она надела их на свадьбу, и никогда не снимала после этого дня. Пока… пока не умерла. У Чуи сердце пропускает удар, когда он слышит это. Он не знает, как реагировать, как поддержать. Кажется, что любые слова сейчас излишни — и Чуя действует по наитию. Он осторожно берет его свободную ладонь в свою, крепко сжимая. Заземляет — потому что Дазай медленно погружается в воспоминания былых лет, наполненные горечью и болью потери, тоской по так рано покинувшим его родителям. — Осаму, — имя срывается с губ нежным лепестком, и он поднимает глаза. — Ты не виноват. Ты можешь не рассказывать, если не хочешь. Я всё равно пойму и приму тебя, потому что теперь — я тебе верю. В его голубых глазах расцветает целый мир. В глазах Дазая — любовь, какой никогда он не чувствовал. — Тогда, — он улыбается. — Я хочу подарить одну тебе. Если можно. Если ты примешь. Чуя едва заметно кивает, и Дазай закрепляет сережку на его левом ухе — они не проколоты, поэтому он использует заклинание. Свою он надевает на ту же сторону. Они не тяжелые, не мешают и не колятся. Чуя ощущает себя сейчас заклеймованным со всех сторон. Как будто Дазай подстраховался везде, и теперь от него за милю видно, что он практически принадлежит ему. Чертов собственник. — Это похоже на признание в любви, — усмехается Чуя, переплетая с ним пальцы. — Это оно и есть, — тихо отвечает Дазай. Он тянется к нему и нежно, осторожно целует, совсем не так страстно и жадно, как в их первые разы. Будто он — самое ценное сокровище в его руках. Ценнее, чем мамины серьги. Их поцелуи легкие, сонные, ленивые. Они неторопливо дарят друг другу эту нежность и поддержку, и сквозь каждое их прикосновение, касание губ льётся тепло. Уставшие от долгого, насыщенного эмоциями дня, они засыпают в объятиях друг друга.