deftones - tempest bring me the horizon, grimes - nihilist blues
Ноябрь встречает Хогвартс первым снегом, мягко спускающимся на верхушки башен, растворяясь мгновенно на теплой ещё земле. Свежий осенний воздух холодит простыни, заставляет сильнее кутаться в одеяло — закрывать окно не хочется, шевелиться тоже. Дазай просыпается раньше, и его сонному взгляду предстает невероятно уютная картина. Раскинувшись звездой, Чуя умиротворенно спит. Его грудь размеренно вздымается, волосы — спутанные кудри — раскиданы по белоснежной подушке, а челка неудобно лезет в глаза. Ему это, кажется, не мешает, но Чуя всё равно немного морщится сквозь сон, когда прядь сползает по щеке. Дазай не может сдержать улыбку. Он осторожно убирает непутевую прядку с лица, едва касаясь теплой кожи. Чуя выглядит таким спокойным и расслабленным, каким Дазай почти никогда его не видел. Прослеживает взглядом его едва заметные веснушки, тонкие брови, аккуратный нос. Губы — красивые, красивее даже, чем у девчонок-слизеринок. Тёмные ресницы, что тенью падают на щеки. Дазаю хочется наблюдать за ним вечность, не будить даже — наслаждаться его безмятежным сном. Или разбудить, наоборот, нежными поцелуями, осторожными и легкими, как касания крыльев бабочки, чтобы Чуя в недоумении замычал и захлопал глазами. Чтобы сонным котёнком проворчал что-то, сказал бы Дазаю, собаке, отлипнуть от него и перестать облизывать. Черная сережка в его левой мочке напоминает о том, что вчерашние события не были сном. Дазай, честно, даже особо не помнит, что он говорил после того, как подарил — даже признаться нормально не смог. Хочет посмотреть в трезвые глаза Чуи, узнать, не передумал ли он, относится ли он к этому так же, как и вчера, взаимны ли вообще чувства Дазая — и одновременно с этим не желает. Боится, что его оттолкнут. В его голове сейчас нет ни одной мысли о странной компании учеников, которые пытаются зачем-то насолить и Чуе, который полукровка, которого и за кровь ненавидеть нельзя, и Дазаю. Его уже ненавидело достаточно людей, но за рождение в определенной семье всё равно неоправданно. Мотив слабоват. Лишь за соперничество с Чуей и их постоянные перепалки, лишь за то, что он чистокровный слизеринец — звучало, как проклятие — он, Дазай Осаму, совершал якобы все эти неприятные поступки. Он мог. Но не делал, потому что был, во-первых, гораздо умнее, а во-вторых, у него не было никаких причин для этого. Мысли все стекаются к ночи. Жаркие вздохи, жадные, сладкие поцелуи, красивое гибкое тело Чуи в его руках. Дазай кладет ладонь на его талию и прижимается ближе. Обнимает, утыкается носом в теплую шею, и замирает. Чуя просыпается от этой возни, глубоко втягивает воздух носом и потягивается, как может, учитывая это полусонное чучело у него под носом. Едва ли понимая, где он и что он, Чуя медленно хлопает глазами. Место непривычное, это не его спальня и даже не гостиная — а потом вспоминается окончание вчерашнего вечера. Утонувшее в ярких красках ощущение чего-то невероятно правильного, близкого. Нужного. Оно сквозило в блестящих каштановых волосах, в уютном свечении фонарей из тыкв, в аромате пряного глинтвейна и печенья — а потом и в запахе Дазая. Вся спальня пропиталась им. Простыни, подушка, и он сам. Чуе казалось, что лёгкие заполнены до краев умиротворением. Он давно не чувствовал такого, будучи постоянно в состоянии стресса — страх за свою жизнь, за жизнь родных и друзей не отпускал его и по сей день, но знать, что ты в этом не один, что рядом есть человек, который будет стоять на твоей стороне до последнего, это успокаивало. Даже смешно, что именно Осаму занял эту роль. Чуя зарывается пальцами в волнистые волосы Дазая, и тот вздрагивает от неожиданности. Знает ведь, что Чуя не спит уже, и всё равно так странно реагирует. Но молчит — ни слова не говорит. А ему хочется взять от этого теплого утреннего момента всё и даже больше: спутанные мысли Дазая мучают, тревожными муравьями бегают по коре головного мозга. Кажется, что это последний такой спокойный раз в одной постели. Что Чуя может и не подпустить к себе больше, что сейчас передумает снова, на трезвую голову взвесив все за и против. Но это всё страхи, простые человеческие и приземленные, цепкими путами оплетающие мысли, больше пугает интуиция, которая так и чувствует что-то плохое. Ужасное. Кажется, что что-то грядет — а в своих предположениях Дазай никогда не ошибался. Пальцы Чуи мягко поглаживают кожу головы, почесывают так легко за ухом и перебирают пряди, запутываясь в нерасчесанных волосах. Это шевеление постепенно так убаюкивает Осаму, что он чуть не засыпает снова. — Дазай, — вдруг зовет низкий голос Чуи. Непонятно, сколько они лежат так уже, оба не спят и оба только слушают дыхание друг друга, а сердца их бьются ровно в унисон, сливаясь пульсом. У них сегодня ещё два урока. Не самый сложный день, к тому же, первое занятие отменил директор ещё вчера из-за бала. — М? — Мне кажется, мы опаздываем на трансфигурацию, — говорит Накахара. Дазаю вставать на какую-то там трансфигурацию вообще не хочется. Он не поднимает головы, а начинает медленно целовать шею Чуи, вызывая у него судорожный выдох. Пока не прогоняют, нужно пользоваться, думает Дазай, касаясь мягко губами своих же следов, засосов, оставленных ночью. Чуе опять придётся распустить волосы, чтобы немного прикрыть эти пятна — этого же отчасти и добивается слизеринец, потому что ему нравится смотреть на его потрясающие яркие кудри. Его личное солнце, глядя на которое слепнешь от калейдоскопа эмоций. — Может не пойдем? — бурчит Осаму. — Ага, оба? Нас потом Фукудзава заставит всю школу мыть без магии. Он усмехается прямо в шею, вызывая ещё больше мурашек. Чуе теперь тоже не хочется вставать, потому что ещё-не-забинтованная скумбрия так осторожно его ласкает, и хочется плюнуть на всё, остаться в мягкой слизеринской кровати до вечера. — Зануда, — Дазай поднимается на локтях, встречаясь наконец взглядом с заспанным Чуей. — Сам такой же, мумия. — Я ещё даже не в бинтах! Будильника на тумбочке не обнаруживается — именно его ночью случайно столкнул Дазай. Он хватает свои наручные часы и распахивает глаза шире. — Кажется, ты был прав, — виновато поднимает уголки губ Дазай. Чуя хмурится. — Сколько времени? — Почти десять, — они и правда безбожно опаздывали на урок. Дазай, спохватившись, продолжает, но ситуацию это не меняет. — В общем, у нас есть пять минут на то, чтобы собраться и добежать, но с вероятностью в девяносто девять процентов мы опоздаем, а ещё… — А ещё мне нужно зайти в гриффиндорскую башню, чтобы переодеться и взять учебники, и мы уже нихрена не успеваем! Чуя вымученно стонет и поднимается с кровати. Ему, может, тоже хочется остаться здесь, в объятиях Осаму, но учебу никто не отменял. Было бы странно, если бы они вдвоем — старосты, к слову! — не явились на урок. Они быстро собираются под ворчание Чуи и обиженные комментарии Дазая, который в жизни не стал бы так торопиться, зная, что уже опаздывает. Костюм Чуя оставляет пока у Дазая в шкафу, а тот делится с ним вторым комплектом рубашки и брюк. Ни учебников, ни галстука у него нет, только две палочки — своя и Тачихары, которую тот так и не забрал. Штаны Дазая на нем, очевидно, слегка висят, отчего их владелец задыхается от смеха. Чуя не зря волшебник, поэтому с помощью магии просто подстраивает их под нужный размер. Вернуть в норму не обещает — нехрен смеяться. Они выходят из гостиной Слизерина незамеченными. Все ученики давно на уроках, и школа кажется даже пустой, пока Дазай и Чуя бегут в класс трансфигурации. Благо, он находится на первом этаже, и мальчики опаздывают всего на пять минут. — Извините за опоздание, профессор Фукудзава! — на одном дыхании выпаливает Чуя, заглядывая в класс. Все ученики заинтересованно оборачиваются к двери, отвлекаясь на пару секунд от своих записей. Директор, слегка хмурясь, осматривает опоздавших. Оба слегка взъерошенные, растрепанные, без мантий и галстуков. Чуя додумался застегнуть рубашку на все пуговицы и не собирать волосы, чтобы не делать свой образ ещё более компрометирующим. Появиться в таком виде уже наводило на мысли даже тех, кто боялся и думать лишнее в их сторону — или они только что подрались, или переспали. Чуя всеми руками и ногами готов держаться за первый вариант. Дазая никакими силами не вытащить из комнаты, пока тот не замотается бинтами, поэтому им пришлось потратить время ещё и на это. Чуя, увидев, что часы показывают десять-ноль-два, запаниковал только сильнее. На автомате он схватил галстук, который валялся на тумбочке — то ли чтобы надеть позже, то ли чтобы придушить медлительного Осаму позже. Слизеринец, в свою очередь, успевает взять свою сумку с учебниками, пергаментом и перьями, а ещё — мантию, которую держит сейчас в руках. Фукудзава в строгом жесте вскидывает бровь, и разрешает парням войти. — Научитесь приводить себя в порядок, господа старосты. Ещё раз увижу в таком виде — сниму баллы. Садитесь. Чуя плюхается сзади Тачихары и тут же тыкает того в спину, передавая забытую другом волшебную палочку. Дазай достает из сумки свою, которую забросил в недры на выходе из спальни. Помимо неё, он вытаскивает чистый лист пергамента и перо — для тех редких важных записей, которые мог продиктовать директор. На самом деле, Дазаю не нужно записывать ничего, чтобы запомнить, но для вида он достаёт весь этот набор прилежного ученика-отличника. Помимо пергамента, Дазай нащупывает ещё один странный лист — более ровный и гладкий, неизвестно откуда взявшийся. Он точно помнил, что больше в сумке не лежало ничего, поэтому настораживается. Пальцы вытаскивают тонкий конверт черного цвета, не запечатанный сургучем. На письме нет никаких опознавательных знаков, только тонким почерком выведено имя. « Осаму Дазай, Оу яасцъпсж йь юэфядк, оо шн ряохтбяёдуыэ ботю юй ое ччзуц. Юъ, ичттщусэляъц вшешслч яавуостьи, пёояы апёсъчлэояъ дулуднк атдтсейеф к номъццалоч хйяо, бнобпмю мёярългн гмпъуу т бпцтманиёы ьцац ьбшю шпышкы ъ цбщуыф р штлць оа щмов эгкесф. Дкпё жтёп яу тмщпёб ыафвооиэе уоуят, аапбпцоэ, фавхо трпмй аштяь цбтксмчын йвйты — у цбжо ерээгип хь юъцгээзич ыёпо днэкло ъщй ътимаш гсэщёёо. Гнуууупх оу шдйсцьвкыэаи гпсцф, а ъчевцссн. Ьйкщлео чц жяоёшж, упыэ гсачу дщкёяиды — гонып ймчсьзц ъяду шсунсэд пплжцёу лгдфэ. Ты знаешь, где нас найти — мы не сомневаемся в твоих способностях. Приходи после полуночи. » Шифр. Прекрасно. И даже не оставили своих инициалов — как скучно. Дазай мгновенно переключается с беззаботного состояния на задумчивое, погружаясь в анализ. Внешне он не меняется в лице, делая вид, что слушает профессора Фукудзаву и его повторение теории о редких заклинаниях трансфигурации, которые могут попасться на ЖАБА. Дешифрует послание за пять минут, вписывая своим пером в письмо буквы поверх. Замудрили с кодовым словом, но сам принцип легкий, как в шифре Цезаря. Само слово — вернее, фразу — Дазай подбирает сразу же, не раздумывая. Никакой оригинальности. Он и не считает, что кто-то со стороны догадается о «тайном» девизе этих религиозных фанатиков — или кто они там. Дазай даже не знает, как их назвать. Ни подписей, ни имен, ни псевдонимов, какие-то неизвестные личности. Он догадывается уже, что их как минимум трое, — а учитывая гриффиндорцев, очевидно, состоящих в этом сборище — и того больше. Интересно, кто из них писал это послание? Ему хочется обсудить его с Мори, и одновременно с этим сжечь письмо прямо сейчас и никому ничего не говорить. С другой стороны, это — тоненькая ниточка, улика, которая может привести его к разгадке. Другой вопрос, хочет ли он знать ответы сейчас. Ему стоит продумать свой ход и подготовиться, прежде чем напрашиваться с визитом в гости. Не сомневаются в его способностях. Почему тогда эти люди так яростно желали подставить парня? Нуждается ли Дазай в защите тех, о ком почти ничего не знает? Его семья здесь, в школе, практически всегда под его присмотром. Ему плевать, если честно, на свою честь, репутацию, особенно — на свою жизнь, но вот жизни близких важны для него. Он, может, и не заслуживает чего-то, не заслуживает любви, их заботы и понимания, зато и Мори, и Элис определенно должны жить в здравии долгие годы. Хотя бы их Дазай может постараться защитить, в ответ на всё хорошее, что они для него делают. А Чуя… Он достоин всего мира. Чуя такой неожиданно по-новому открытый для него человек, знакомый с детства, привычный уже и всё тот же хаотичный пылающий огонь — но теперь показавшийся с другой стороны. С заботливой, с уютной, каким он может быть с лучшими друзьями. Он умеет любить. Я так не умею — думает Дазай, наблюдая за распущенными по плечам золотыми кудрями. Чуя слушает профессора, подперев щеку рукой. Ничего нового на трансфигурации директор не говорит, только повторяет пройденный материал. Чуя, наверное, практически единственный из их компании, кто до сих пор помнит об экзаменах в конце года. Он повторяет по вечерам пройденные темы и не успокаивается, пока не сделает всю работу до конца. Чуя никогда не бросает даже сложные проекты, предпочитая разбираться в них сам, пусть долго, пусть он пыхтит под нос и злится, но сколько радости в его глазах, когда наконец получается. И в глазах Дазая он выглядит невероятно ответственным. Дазай переводит взгляд на тонкий пергамент на своем столе. Решение он принимает ещё в момент, когда наблюдает за изгибами родной спины в его рубашке — поэтому забрасывает письмо обратно в сумку, скомкав, как ненужную бумажку. Когда седьмой курс вытекает ленивым течением из кабинета, Чую перехватывают друзья, подозрительно щурясь. Он уже знает, что они хотят спросить, и даже собирается выдать заготовленный ответ, но Тачихара вдруг резко останавливается, как вкопанный. И смотрит на него, распахнув глаза. — Ты что, вчера убил какого-то слизеринца? Почему это не Дазай?! Чуя моргает, осматривает себя бегло — что Тачи вообще несёт? А потом взгляд находит вещь, которая привлекла внимание друга, и он понимает. То самое, о чём он забыл в спешке — из кармана штанов Чуи торчит галстук. Зелёный. Слизеринский. Твою мать. В голове вспышками проносятся десятки отговорок, которые можно и нужно сказать прямо сейчас, не молчать и не хлопать глазами, и не прибить случайно Тачихару за неуместные комментарии. — Ты ебнутый? — всё, на что его хватает. Спасение приходит откуда Чуя не ждал. Придурок Дазай со своим любимым умением влезать, куда не следует, догоняет гриффиндорцев, а вместе с ним подоспевает и Йосано. Вот уж кто точно хорошо выглядит всегда, даже после алкогольных школьных вечеринок. — Ах, вот где мой галстук! Чу-у-я, не мог бы ты вернуть мне его? Боюсь, его придётся постирать от твоих грязных чибиковских лап. — Тц… Ты охренел?! — Чуя достает галстук из кармана и кидает его в лицо Дазаю. Не столько с целью правда ударить — хотя, за его приколы Чуя готов давать подзатыльники хоть каждые пять минут — сколько проучить за этот позор перед друзьями. Придурок. В его планы не входило говорить, чей именно это галстук, но парни и так всё поняли, судя по их вытянутым лицам. Дазай смеётся. — То есть, ты хочешь сказать, что это случайность? Чем вы таким интересным занимались, м? Опоздали, так ещё и в одежде друг друга пришли, — Йосано насмешливо вскидывает брови, наблюдая за мальчиками. Вот же сука. Чуя краснеет, смущается комментариев подруги и стараясь скрыть это, но у него не получается — только злится сильнее. — Да какая одежда! Этот придурок… спрятал мой галстук! — Кле-ве-та! — тянет Дазай, раслабленно завязывая зеленую удавку на шее. Не петля, но так даже лучше. Он почему-то представляет, как Чуя притягивает его к себе за этот галстук, чтобы Осаму наклонился до его гномьего роста, а потом… — Кто тебе поверит, чучело? Йосано в успокаивающем жесте гладит Чую по плечу, а потом уводит Дазая на обед в большой зал. Он ещё для вида кривляется, показывает язык Чуе, чувствуя себя победителем. Гриффиндорец закатывает глаза. Некоторые вещи никогда не меняются.***
Спокойнее в министерстве не становится — совсем наоборот. Бесконечные проверки, бумажная волокита, сплошная бюрократия, и всё ради того, чтобы выяснить, что ни один из высших членов министерства магии не причастен к убийствам ни на йоту. Их палочки проверяли сотни раз, работникам ниже глав отделов настоятельно рекомендовали пройти проверку сывороткой правды — но даже она не дала никаких результатов. Танеда оставался безжалостен: он приказывал поступиться осторожностью, лишь бы выйти на убийцу и остановить это безобразие. Даже ценою своих жизней. Фуку была в ярости. И без этого дел хватало, а теперь ещё и каждый раз приходилось документировать свой приход и уход, любое использование палочки внутри министерства, и обязательно каждый день подписывать у шефа разрешение на трансгрессию и её использование только в рабочих и мирных целях. К концу недели напряженная обстановка, недоверие к коллегам и постоянный надзор даже заставили некоторых волшебников уйти в отставку, покинуть свои посты и перейти на другое место работы. Танеда отпускать не хотел, но и задержать этих людей возле себя не мог. Если они не виновны и даже не подозрительны, то после долгих уговоров министр магии сдавался. Чистокровные маги были подвергнуты риску больше всего, оттого и желали скорее покинуть страну. Хотя бы на время желали оказаться в безопасности — которую Сантока Танеда предоставить, видимо, не мог, учитывая, что прямо под его носом разворачиваются убийства. На седьмой день после того напряженного собрания невыразимцы достигают небольшого успеха. Они выходят на одного молодого мужчину, который втайне изучал семьи убитых и пытался прийти хоть к какому-то выводу, кроме того, что все они связаны лишь чистой кровью и детьми. Он работает секретарем главы отдела магических происшествий и катастроф, типичный белый воротничок, от которого никто не ожидает мало того, что великих дел, — тем более причастности к нашумевшим на всю страну убийствам. Мужчину тут же уводят под стражу на одиннадцатый уровень вглубь министерства, где находятся тюрьмы. На сегодняшнее утро назначено новое заседание, на повестке дня которого продолжение расследования и выяснение новой информации о молчащем целую неделю Британском призраке. Но прежде — Фуку Накахару вместе с ненавистным для неё напарником Цудзимурой отправляют на допрос, как самых доверенных министру магии людей. Она спускается на нижний уровень, стремительно шагая на невысоких каблуках по коридору. Сегодня Фуку не опаздывает, зато её коллега точно задерживается — женщина не видит бордовый костюм среди охраны той самой камеры. Она решает подождать напарника — какое же отвратительное слово для этого человека! — возле входа. До школы проверка ещё не добралась, почему-то Танеда посчитал, что её необходимо будет проверить в последнюю очередь. С таким раскладом неизвестно, дойдет ли до неё вообще. Фуку, на самом деле, была очень обеспокоена безопасностью сына. Она писала ему письма каждую неделю, пусть короткие, но старалась интересоваться делами Чуи и через него узнать общую обстановку в школе. Тот отвечал неохотно, не на каждое письмо почему-то — хотя женщина была уверена, что сын не может быть занят все семь дней в неделю. Она настаивала на проверке школы и даже рвалась заняться этим лично, все уши прожужжала министру, но Танеда называл её капризной и отказывал. «Ты прекрасная работница, но ты нужна мне здесь, Фуку. Ничего не случится с твоей школой» — говорил он, то ли успокаивая, то ли отмахиваясь от сотрудницы. Она с ним не соглашалась. Чувствовало материнское сердце, что что-то не так, но и сорваться в Хогвартс просто так она не могла. Поэтому приходилось ограничиваться лишь письмами и надеждами на то, что у Чуи всё в порядке. Что ещё нужно сыну? Она хотела только знать, в порядке ли он, не нужна ли ему помощь или поддержка — даже если она была так занята, что едва успевала спать. А Чуя, такой же упрямый ягненок, как и его мать, обижался невесть на что. Так казалось самой Фуку. Она не могла понять, что не так, и доставать сына не хотела; знала, что сделает только хуже. И всё же… Фуку оберегала его, как зеницу ока, давала и свободу, и работала в поте лица, чтобы прокормить их обоих, чтобы её единственный ребенок ни в чем не нуждался. Поступилась своими принципами впервые в жизни, чтобы исключить угрозу, нависшую над Чуей. Но не понимала, чего же ещё ему так сильно не хватало. — Ты что, не опоздала, Фуку? Знаменательный день! Длинная мантия разлетается за плечами Цудзимуры — он ровно вышагивает и будто бы совсем не торопится. Одет Сора в привычный бордовый костюм, на груди блестит в свете факелов значок министерства, а губы его сложены в ухмылку. — Я уже думала, что ты заблудился по дороге, — женщина возвращает ему едкую улыбку и вытаскивает руки из карманов прямых брюк. — После вас, — наигранно кланяется Сора, открывая дверь и пропуская коллегу вперед. Она только закатывает глаза и хмыкает себе под нос. Ей и даром не нужны эти джентльменские подачки — открыть дверь Фуку и сама в силах. Камера, в которую охрана беспрепятственно пропускает приближенных министра магии, совсем небольшая. Квадратная, два на два метра, в центре стоит стул, к которому магическими цепями прикован человек. Больше в этом помещении нет ничего. Голые стены, никаких окон, одна только железная дверь с решеткой, что закрывается за спинами напарников. Хлопок позади них звучит почти оглушающе в тишине подземных тюремных помещений. Подозреваемый, секретарь по имени Айзава, сидит на единственном в комнате стуле, склонив голову вниз. Взмокшая и взлохмаченная челка спадает ему на глаза, закрывая половину лица. Мужчина не шевелится, даже когда явно слышит, что к нему пришли. В полумраке не видно, спит он, в сознании ли вообще — никто из авроров его не трогал, только посадил под арест. По-хорошему, его должны перевести в другое помещение, в допросную, но перед этим заместитель министра обязан убедиться в его вменяемости: в своем ли он разуме, готов ли он к разговору. Заместитель министра лениво молчит, и Фуку берет всё в свои руки. — Итак, мистер Айзава, верно? Накахара шагает к мужчине ближе, собираясь представиться — имя, должность, зачем она здесь. Айзава никак не реагирует, не шевелится даже, и это настораживает женщину. Сора позволяет себе зевнуть, прикрывая рот худощавой ладонью с серебряным перстнем. — Мы так до завтра провозимся, — комментирует он, вставая наравне с Фуку. — Да что ты? Скажи спасибо, что я делаю твою работу, заместитель министра, — фыркает женщина и наманикюренным пальцем приподнимает голову расслабленного Айзавы за подбородок. Её сердце в неожиданности пропускает один удар. С бледного лица секретаря на неё смотрят два пустых, бездонных карих глаза. Они распахнулись в испуге и так и застыли в моменте — взгляд потух, направленный теперь вникуда. Глаза выглядят жуткими, с разными зрачками, выпученные и стеклянные, как у рыбы. И — они не моргают. Ни дыхания, ни пульса, ни следов крови — ничего. Однозначный признак примененного против Айзавы убивающего заклинания. Авада Кедавра. Фуку далеко не впервой видеть мертвого человека, тем более здесь, внутри министерства, прямо на месте её работы. Однако, на этот раз кто-то посмел убить единственного свидетеля, и, возможно, причастное к убийствам лицо прямо здесь, в закрытой тюрьме на одиннадцатом уровне министерства — доступ к которому также имеет лишь ограниченный круг людей. Немыслимо. Фуку, вскинув брови, переглядывается с Цудзимурой — он тоже ошарашен таким поворотом событий. Как давно Айзава убит? Кто заходил в эту камеру до них? Какого вообще, мать его, хрена? — Мда, такого сюрприза я не ожидал, — цокает Сора. — Теперь у нас вообще нет свидетелей. — То есть, тебя не волнует, что этого человека убили буквально перед нами, и тот, кто это сделал, ходит среди нас? Хрен с ним, со свидетелем, у нас достаточно ещё улик. Но ты же сам чистокровка, Цудзимура. Не страшно? Она отпускает несчастную голову несчастного Айзавы и складывает руки на груди. — Страшно? — невесело усмехается Сора. — Если бы я боялся каждую мелкую сошку, что возомнила себя богом, я бы не был сейчас на месте заместителя министра магии, дорогая Фуку. Это неверное слово. Я хочу найти этого человека и наказать по всей строгости закона, так же, как и ты. Мне не так важна собственная безопасность, как безопасность дочери — ради неё я сделаю всё. Она хмурится сильнее. Слышит сквозь его слова тревогу за дочь, презрение к самой Фуку, к её образу мыслей, и особенно — к чертовому призраку-убийце. Впервые слышит такой эмоциональный окрас в словах ненавистного напарника. Она всегда думала, что он строит из себя неизвестно кого, держится так, будто под его ногами горы золота, а люди бегают за этим созданием божественным и целуют ему пятки. Невыносимо каждый раз слышать издевку или унижение по одному только половому признаку — и это лишь минимальная часть его разговоров. Однако, страха она и правда не замечает. Сора уверен в себе, даже если эта уверенность — просто маска: она такая крепкая, мраморная, что никому не подступиться ближе. Но когда он говорит о дочери, о Мизуки, в его глазах так непривычно и неожиданно всплывает отцовская забота и любовь к собственному ребенку. Невероятно. Сора быстро собирается, не дожидаясь комментариев Фуку. Нечего разводить сопли: ещё не хватало увидеть на её вечно строгом и хмуром лице жалость. — Его убили Авадой. Нужно срочно доложить Танеде, — ровно подводит итог мужчина. Он ничего не трогает в этой маленькой тюремной комнате, не достает даже палочку — и Фуку поступает точно так же. Знает прекрасно. Взмахнув своей мантией, он быстрым шагом выходит наружу, и женщина, раздраженно фыркнув, торопится за ним. Вот же пижон. Им предстоит ещё доказать министру, что Айзаву убили не они вдвоем.***
В полночь Дазай вместо приглашения в логово тайного общества принимает приглашение Чуи — и поднимается на Астрономическую башню. Это самая высокая точка замка, и, по-хорошему, студентам запрещено подниматься наверх в неучебное время. Здесь на верхнем этаже есть кабинет, в котором проходят уроки астрономии, а выше — открытая площадка с телескопом и большим медным макетом земли, опоясанным орбитами-лентами. С неё всегда открывался невероятный вид — как на ладони был почти весь замок и острые шпили остальных башень, а ещё широкие бесконечные просторы Запретного леса и ровная гладь озера. Небо казалось таким низким, протяни руку — и достанешь до кучевых облаков, утонешь в тёмной-тёмной синеве; и одновременно таким невозможно далеким, недостижимым, мечтательно моргающим яркими звездами. На вершине башни не было никаких стекол, а оконные проемы, арками возвышающиеся от пола ввысь, были лишь огорожены перилами. Это определенно опасно, но в мире магов есть куда более опасные вещи — особенно в Хогвартсе — стоит вспомнить лес, кишащий кентаврами, пауками и оборотнями, неуправляемые лестницы и, конечно, квиддич. Неогражденная смотровая площадка была меньшей из проблем, к тому же, ученикам всё ещё было запрещено подниматься сюда. И никогда это не останавливало ни Дазая, ни Чую, с которым они обошли уже все тайные и не тайные ходы в замке за семь лет. Здесь гуляет ветер, холодный ноябрьский и промозглый — хорошо, что нет ни дождя, ни снега. Дазай почти бесшумно поднимается по железным ступенькам, замечая впереди темный силуэт. Чуя стоит, облокотившись о перила, и смотрит куда-то вдаль. Что там можно высматривать в темноте, когда видно только растущую луну и мрак запретного леса? Дазай так и замирает на последней ступеньке, не решаясь шагнуть и выдать своё присутствие. Он смотрит на слегка сгорбленные плечи, укрытые теплой мантией, и сам погружается в топкие мысли. Ему хочется постоять так ещё немного, просто понаблюдать за Чуей, за его спокойным дыханием и рефлексией — наверняка думает о чем-то приятном. Он не напряжен и бесстрашно стоит к проходу спиной, потому что прекрасно знает, кто должен прийти. Ждёт его. Да, Дазай и так уже немного опоздал и сейчас только задерживается, тянет время до своего обнаружения, лишь бы понаблюдать за Чуей издалека. Нет. Издалека он уже устал наблюдать — сколько лет прошло? — и только Дазай думает выдохнуть чуть громче, заносит ногу над каменным полом площадки, как Чуя негромко говорит в морозную пустоту. — Я знаю, что ты там стоишь, хватит уже пялиться. Дазай усмехается и уже без осторожностей идёт к нему. И правда — гораздо лучше теперь, когда Чуя поворачивает к нему свою голову, смотрит с мягкой улыбкой и ясными глазами, радостными, и наконец-то можно смотреть на Чую вот так. Находясь рядом. Быть причиной его улыбки. — Чиби так соскучился по мне, что готов нарушать все школьные правила! — по привычке поддевает Дазай, и тут же добавляет серьёзнее. — Тебе не холодно? Чуя закатывает глаза и мотает головой. Он делает маленький шаг навстречу и немного неуклюже утыкается Дазаю в грудь, обвивая руками его тело. Губы сами собой расплываются в улыбке, и Осаму сам неуверенно обнимает в ответ. У Чуи руки холодные, он чувствует это сквозь рубашку, которую эти руки сжимают на спине. Щеки тоже поцелованы и обласканы ветром, а не самим Дазаем, почему-то — давно он здесь стоит, что ли? — Вот теперь нет, — добавляет Чуя. — Глупый Чиби, — вздыхает Дазай и накладывает на него согревающие чары, чувствуя, как он вздрагивает в его объятиях. И правда замерз. — Тупая рыбина. Чуя больше согревается от тепла самого Дазая, а ещё от его осторожных и мягких поглаживаний по волосам и спине. С ума сойти как это было приятно — Чуя никогда не чувствовал себя таким умиротворенным. Ему даже становится в какой-то момент так тревожно-странно, потому что всё, что происходит сейчас, так не похоже на их привычную реальность. Они не дерутся, не ругаются, не пытаются выбить друг другу зубы, даже не встревают в очередную историю с последующим наказанием от директора за нарушение порядка и правил. Сквозь их обоюдную тишину льется забота и привязанность, какой они друг от друга никогда не получали. Чуя медленно вдыхает осенний воздух, что смешивается с древесным запахом Дазая, задерживает даже его в легких, будто бы пытаясь надышаться, пропитаться им изнутри. И от этих мыслей Чуя смущенно краснеет, потому что ведет себя так по-идиотски, и думает он об идиотских вещах, слишком слащавых и романтичных, неизвестно как проникнувших в его голову. Откуда только взялись там эти метафоры и желание привязаться ещё сильнее, так, чтобы намертво, чтобы отдирать только с кожей — не знает, но понимает быстро: уже. Уже так сильно привязан, что представить мир без Дазая невозможно. Осаму тянется вперед и целует его, мягко и сладко, как будто очень сильно соскучился, хотя не целовались они с сегодняшнего утра. Он хотел бы выловить Чую в коридоре и, спрятавшись за стенкой, целовать его до едва сдерживаемых стонов и тихих вздохов, но после уроков гриффиндорца вырвали с руками его друзья. Тонкие пальцы в волосах успокаивают Чую, и он постепенно выныривает из своих хаотичных мыслей, и уже не так страшно, что всё это может быть игрой. Не понарошку, не ради какой-то цели, а просто. Потому что Дазай, оказывается, тоже умеет так. Тоже умеет сомневаться, переживать, чувствовать. Для Чуи это в новинку, но он не сомневается в Дазае. Его действия говорят сами за себя, и эта сережка, и это доверие, открытость наедине с ним — всё только подтверждает его чувства. И всё же, один вопрос у Чуи имелся давно. — Дазай, — он дожидается тихого мычания и готовности слушать, а потом уверенно продолжает. — Я тут вспомнил наш первый поцелуй. Ты вроде провалами в памяти не страдаешь — почему ты притворялся, что не помнишь? Этого вопроса Осаму не ожидал, и ему определенно не хочется говорить об этом и доставать из глубин своей грязной душонки причины своих поступков. Конечно, он помнит этот поцелуй; конечно, он не забывает о нём ни на секунду, особенно по ночам. В тот вечер какой-то шестикурсник делал колдографии — читай, компроматы — буквально каждого момента на гриффиндорской вечеринке. И именно их первый поцелуй, ошеломляющий, сладкий, будоражащий не только их, но и добрую часть школы, которые зрелища такого никогда в жизни не видели и не увидят — именно он попал на одну такую магическую фотографию. Чуя тогда, смущенный и выпивший, ничего не заметил, погрузился только в какие-то свои сожаления. А Дазаю не составило труда схватить позже шестикурсника за шкирку и очень участливо выпросить этот задокументированный момент. А ещё настоятельно порекомендовать никогда так больше не делать. Дазай никогда не скажет, но втайне он разглядывал эту колдографию как божье благословение, смущался сам своих противоречивых чувств и прятал снова. Чуя ведь ему доверяет, и Чуя его, наверное, тоже ценит, пусть хоть совсем немного, и главное — заслуживает правды. — Но ведь Чуя такой недостижимый, как я мог надеяться на что-то большее? — срывается с губ Дазая, и он тут же затыкается, понимая, что ляпнул лишнего. А Чуя отрывается от его груди и смотрит наверх, прямо в глаза, опешившие, распахнутые, как у оленёнка. Ему всегда нравились его глаза. И — он мгновенно понимает, что хотел сказать Дазай. Что он уже сказал. Читает между строк. Как такой человек, как я, может быть с Чуей? С ним, эмоциональным, ярким, живым — любой в этом мире уже был бы парой достойнее, чем сам Дазай. Ему хотелось повторить, ему хотелось ещё, а сделать это было нельзя. Ему хотелось защитить Чую, оградить от себя самого, недостойного, от опасности, которая крадется тенью за Дазаем по пятам и всегда затрагивает родных ему людей, и никогда — его самого. Дазай не хочет смотреть в понимающие глаза, и пытается отшутиться, перевести тему. Но его хватают за запястье, мягко поглаживают второй рукой по щеке и — целуют. Совсем легко, теплыми губами, Чуя даже не закрывает глаза, а сразу же ловит удивленный взгляд Дазая. Он замирает со сведенными бровями и не совсем понимает, что вызвало такую реакцию Чуи. — И что это должно значить? — Подумай своим гениальном мозгом, ты же такой умный, Дазай, — голос его шелестит ветром, негромкий, и сам Чуя в свете луны выглядит таким мягким и красивым, что Дазаю этот образ мгновенно впивается в подкорку мозга. Каким бы он ни был гением, в той самой части, что отвечает за эмоции и чувства, Дазай был дилетантом. И почему-то именно сейчас он не может предсказать реакцию Чуи и его последующие действия. А он, солнечный свет среди ночи, берет и удивляет его. Снова. — Ты не должен притворяться передо мной, что это ничего не значит, если это не так. Я доверяю тебе, и свое сердце тоже. Осаму качает головой. Не может быть всё так легко — неужели, неужели правда? — и с его уст срывается мучающий последние несколько дней вопрос. — Чем я заслужил твою любовь? — Мерлин, Дазай, — выдыхает Чуя. — Конечно, любовь не нужно заслуживать, идиотина. У него руки вздрагивают, и дрожь эта протекает по всему телу, смешиваясь с обнимающим его ноябрьским ветром, но Чуя обнимает крепче. Дазай горбится, утыкается в горячую шею и крепко жмурит глаза. Он его теперь никогда не отпустит. Никому не отдаст. Ни за что на свете — Чуя стал для него звездой ярче солнца. Дазай медленно выдыхает, надеется, что Чуя не заметил эту заминку, когда он пытается собрать себя по частям и дает себе мысленную оплеуху. Лучше бы сам Чуя треснул, честное слово. — Эй, Чиби, — зовет, пытаясь сменить тему и не обсуждать больше свои загоны — хотя бы сейчас. — Пойдем на кухню? А то ты такой худой и крошечный, как ещё не улетел с башни! Чуя фыркает и больно толкает локтем Дазая в бок, вырываясь из его объятий. — Это я тебя сейчас отсюда скину. Лететь будешь долго. И едко улыбается, разворачиваясь к лестнице. Они спускаются вниз, беззлобно подшучивая друг над другом. До кухни крадутся почти на цыпочках, хотя в подземельях сейчас никого и нет — час ночи, все спят, только портреты ворчливо ругают учеников за яркий свет люмоса на палочке. Щекочут грушу на картине и проникают внутрь — парочка школьных эльфов радостно улыбаются, завидев мальчиков. Они тут же начинают хлопотать и предлагать им разных вкусностей: и лимонный пирог, и пудинг, и пирожки с мясом, и жареная курица с молодой картошкой. Чуя и Дазай берут по куску пирога с патокой, две чашки горячего черного чая и усаживаются за стол. Здесь, кроме эльфов, никого нет, и их никто не найдет. Они говорят обо всём и ни о чём одновременно. Это не первый раз, когда парни тайком выбираются на кухню, чтобы обворовать школу на несколько тарелок вкусностей, и это не первый раз, когда они сидят здесь, совсем как друзья, и обсуждают что-то. Не без привычных оскорблений, едва ли, правда, сейчас в них вложена хоть капля изначального смысла. Но — это впервые, когда они здесь в таком статусе и с таким уровнем доверия. Дазай даже расслабляется настолько, что без умолку тараторит о своих новых сумасбродных идеях и пранках, которые им обязательно нужно воплотить в реальность, успеть, пока они ещё не закончили школу. Время летит с невероятной скоростью — ещё вчера они оба стояли на перроне и ждали Хогвартс-экспресс, а сейчас уже ноябрь. Чуя на все его идеи то закатывает глаза, то смеется — такое только ему в голову может прийти. Однако некоторые моменты интересуют его, и он даже согласен прикрыть безумную задницу Дазая, а впоследствии, как обычно, стать его соучастником и прикрывать уже обоих. Однажды они так чуть не сожгли парочку портретов в коридоре. На третьем курсе они практиковались в чарах заморозки огня — один из них зажигал предмет, а второй пытался правильно использовать заклинание глациус. И, конечно, этот придурок Дазай разошелся с разведенным огнем, будучи уверенным, что им ничего не будет, и что тринадцатилетний Чуя справится с таким полыхающим потоком. Не справился. Он распаниковался, чуть не прибил Дазая, но вдвоем они смогли остановить распространение огня, подпалив только ковёр и край гобелена. Такое беззаботное было время. Чуя вспоминает эту историю и даже рассказывает о ней Дазаю — а ты помнишь? И он помнит, смеется, говорит, что таким глупым считал Чую, который испугался магического огня. От наказания они тогда всё-таки не спаслись, и на пару оттирали до блеска кубки в кабинете Фукудзавы. Это было долго, нудно и скучно, особенно с таким придурком под боком, как Дазай. В конце концов, директор не выдержал их нескончаемых обзывательств и отправил Чую отрабатывать в кабинет Мори. Когда эти двое были по отдельности, царила тишина; оба были умными и воспитанными мальчиками, хорошо разбирались каждый в своём — Дазай в зельях, Чуя в заклинаниях. Но когда они были вместе… Это всегда бомба замедленного действия: не знаешь, когда рванет и как сильно. Они становились неуправляемыми, дикими и очень шумными. Хватило всего пары такого совместного действования на нервы всем в школе, как их стали считать самым страшным дуэтом школы. Не столько за их силу, сколько за то, что в их безумные головы могло прийти — а если они одновременно объединялись против одной проблемы, никто не мог противостоять им. Мори и Фукудзава растаскивали мальчиков по углам, как диких непослушных котят, учили, что Дазаю нужно быть воспитаннее и не лезть на рожон, не провоцировать, а Чуе — контролировать свою бурную реакцию и стараться не обращать на Дазая внимания. Оба послушно кивали, обещали подумать над поведением и не допускать подобного беспредела — а потом всё начиналось сначала. Чуя улыбается, наблюдая за сидящим рядом Дазаем. Он выглядит сейчас старше, чем в давних воспоминаниях, и на его лице нет ни безразличного каменного выражения, ни издевки. Щеки припудрены легким румянцем от горячего чая и вкусной еды, а ещё на кухне довольно жарко. Чуя уже зевает и откидывается на скамейке назад, прислоняясь к прохладному камню стен. Дазай всё ещё что-то бормочет, но в какой-то момент затыкается и молча укладывает голову на его колени. Им бы подняться и дойти до своих кроватей, поспать нормально, хоть завтра и выходной, но в тихом кухонном помещении сейчас так уютно и пахнет выпечкой, что вставать даже как-то не хочется. Чуя опускает ладонь на пушистые волосы Дазая и лохматит их сильнее, стекая пальцами к ушам. На его лице расплывается довольная улыбка — ну точно кот, что пришел выпрашивать ласки. И Чуе совсем не сложно поделиться ею. Глаза слипаются, но они ловят такое невероятное умиротворение от этого момента и позволяют себе посидеть так ещё немного, прежде чем покидают кухню.***
— Я прошу тебя по старой дружбе, Дазай. В кабинете Мори пахнет зельями и лекарственными травами, этот же запах он чувствует всегда, когда профессор проходит мимо — весь до костей пропах. Раньше он работал врачом в больнице Мунго, потом стал личным доктором министра Магии. Уже тогда это был Танеда, и он высоко ценил способности Огая Мори. Он доверял ему и даже сделал своим советником, потому что увидел в мужчине острый ум и его сильные магические способности; при желании, Огай мог бы даже стать аврором, его боевые умения были невероятно сильны для обычного врача, но он отказался. Там же Мори и познакомился с Юкичи Фукудзавой, который и позвал врача при министерстве работать в школу. Не самая выгодная смена работы, но уже тогда его племянник заканчивал свой первый курс в Хогвартсе, и смотреть на него было страшно. Он был очень мрачным, бледным и худым, никогда не улыбался, никак не оправившись от потери родителей. Мори и не пытался стать ему достойной заменой, но старался сделать всё, чтобы этот мальчик нашел своё место в жизни. Жить ему не очень-то и хотелось, и место в ней он так и не нашел — плохо искал или не хотел отнюдь. Зато именно в школе Дазай обрел своего ненавистного врага, рыжего коротышку с шилом в пятой точке. Мори получил должность профессора зельеварения в тот же год, когда его дочь Элис поступила на первый курс, а Дазай перешел на второй. Он посчитал это правильным решением, потому что теперь Мори видел своих детей почти каждый день и был к ним немного ближе — особенно к отстраненному Дазаю. Танеда осуждать и отговаривать не стал, он прекрасно понимал волнение молодого отца. Пожелал удачи и сказал лишь, что он всегда может вернуться в министерство. Как чистокровный и довольно знаменитый маг, врач и бывший советник, Мори Огай имел свой вес в министерстве. Он до сих пор принимал срочные заказы, если кто-то из верхушки министерства нуждался в квалифицированной медицинской помощи, и эту работу Танеда доверял только Огаю. Особенно, если на кону стояла жизнь его сотрудников, и если с этой проблемой не могли справиться нынешние врачи при министерстве. Мори откладывает подписанный лист бумаги в сторону и берет следующий, негромко вздыхая от рутинной бумажной работы. Дазай сидит рядом прямо на парте, черкая пером линии на карте школы, которую развернул на коленях. Этот желтоватый кусок пергамента со схемой всего замка он украл из ящика своего дяди, не спрашивая даже, откуда у него такая интересная вещь. На самом деле, он считал, что каждому первокурснику нужно выдавать такие карты, потому что Хогвартс огромный, состоящий из бесконечных коридоров и высоких башень, и каждый хоть раз терялся в этом месте. Карта в руках Дазая не двигалась, не была колдографией, но точно являлась магической, потому что показывала каждый этаж по отдельности, будто наслаивала их друг на друга, если взмахнуть палочкой. Он вспоминает о разговоре на балу. Почти в самом начале, пока Чуя был где-то с друзьями, а сам Дазай всё ещё ходил с кислой миной и первым бокалом огневиски, к нему подошел Анго. Он попросил его отойти и поговорить, сказал, что не займёт много времени — и Дазай, скрипя сердцем, согласился. Появление Сакагучи только сильнее испортило его настроение. Он не знал, о чём хочет поговорить рейвенкловец, но догадывался — и ему это не нравилось. Анго выглядел напряженным и постоянно поправлял очки. Нервничал и оглядывался, хотя это было практически бесполезно — они всё знали. Они наблюдали со всех концов зала. Они его спросят. Это не было проблемой самого Дазая, поэтому он без особого интереса спросил, что ему нужно. — Дазай. Я должен попросить тебя об одной услуге. Я… понимаю, как это выглядит, ты имеешь право отказаться, и будешь прав, но для начала выслушай меня. — Выслушать? — Дазай скептично вскинул брови и засунул руки в карманы брюк. — Либо ты очень осмелел, либо ты полный идиот, если подошел ко мне прямо в большом зале. На виду у своих товарищей — хотелось добавить, но эта часть и так доходит до ума Анго. Он раздраженно поджал губы. — Это уже не твои заботы. — Ну, давай, удиви меня. Я весь внимание. Анго тяжело вздохнул и сам весь как будто сник. По нему видно было, что каждое последующее слово тяжело будет вырываться из глотки, но он также уверен в том, что хочет это сказать. — Я думаю, ты уже догадался и о многом знаешь, поэтому я не собираюсь делать вид, что я никак к этому не отношусь. Я видел, как ты следил за нами. Но сейчас не об этом. Цудзимура… Она переходит все границы. Я не хочу, чтобы её руки окропились кровью, и не хочу, чтобы она в семнадцать лет попала в Азкабан. Ого. Дазай не ожидал такой честности. Значит, Анго переживает за свою подружку Мизуки, в которую наверняка тайно влюблён? Очень интересно. Дазай усмехнулся. — И что ты от меня хочешь? Это вы, вроде, пытаетесь убить Чую, а не я. — Нет. Слушай, Дазай, я знаю, что ты хочешь разворошить это гнездо, докопаться до сути и призвать нас всех к ответственности, к которой мы даже не причастны, но — я прошу тебя — не сейчас. Просто дай мне время. Я только хочу остановить Мизуки от ошибки. Мы не тронем ни тебя, ни Накахару. Я не хочу никаких смертей. Не хочет. Но, очевидно, именно Сакагучи помогал в каждом деле своей любимой Цудзимуры. Какую роль она сама занимает в этой шайке? Неужели настолько умна, что так умело прятала улики, и до сих пор никто, кроме самого Дазая, на неё не вышел? Или — она хотела, чтобы Дазай на неё вышел? На них? Ему всё ещё интересно, почему они так мстят Чуе, но сейчас не время задавать вопросы. Дазай узнает это позже. Он, вообще-то, не собирается выполнять условие Анго, не в его интересах, к тому же, тот даже не сможет проверить его обещаний. Как и сам Дазай не может сейчас проверить правдивость слов рейвенкловца. Был ли смысл в этом диалоге — для Дазая был, для Анго вряд ли. — И я должен тебе поверить? — с усмешкой сказал Осаму. — Анго, ты… — Я прошу тебя по старой дружбе, Дазай. Единственное, о чем я прошу. Дай мне время, не раскрывай хотя бы Цудзимуру — я очень хочу ей помочь. В глазах — мольба. В том, что Мизуки так сильно важна для него, Дазай не сомневается, когда вглядывается в зрачки за стеклами. — Обещаю, мы вас не тронем, — продолжал Анго. — Я у тебя в долгу. Дазаю честно уже наскучило, и он хочет отвязаться от него поскорее — с одной стороны, ему приятно видеть такую мольбу и поползновения, почти целование туфлей ради исполнения просьбы. А с другой стороны, Сакагучи уже надоел до чертиков, и этот его отвратительный костюм дешевого синего цвета так бесил Осаму, что он протянул согласие и устало вздохнул. — Подожди, Анго, — всё же остановил Дазай, пока эта овца в волчьей шкуре не убежала в загон. — Последний вопрос — это вы убиваете чистокровок? Не мог не спросить. Возможно, на подсознательном уровне Дазай уже знал ответ — и ему не нужен длительный анализ для этого. — Нет. Дазай хмыкает своим мыслям, перечеркивая ещё один коридор на плане школы. Он предполагал такой исход — и всё шло именно так, как он и хотел изначально. Появление Анго его совсем не удивило, если быть честным. Это мог быть кто угодно, но это был он — только потому, что когда-то помогал Дазаю и был его другом. Осаму не рассказал Чуе о том разговоре, ничего про Анго и Цудзимуру, даже ни слова про странные исчезновения и ту фразу в Хогсмиде. И ему ни капли не стыдно. Он сделал это не потому, что его попросил Анго, его мнение для Дазая абсолютно ничего не значит, как и слова — просто вылетающий изо рта белый шум. Он сделал это ради Чуи. Потому что беспокоится за его реакцию, а уж в них Дазай определенно спец. Чуя бы разозлился и расстроился, узнав, что его бывшая девушка причастна к таким отвратительным вещам. Чуя сильно расстроится и разочаруется в людях снова, и Дазай этого не вынесет. Он так хочет защитить Чую, дать ему как можно больше спокойных дней, пока он сам разрешит и уладит все проблемы. Да, Чуя не просил этой защиты. И, наверное, он будет зол позже ещё и потому, что Осаму скрывал от него часть правды, а ещё действовал в одиночку и принимал решения за Чую. Пусть так. Лучше так, пусть он злится, кричит, дерется, но будет живой и невредимый. Он также знает, что Чуя может пустить под откос весь план Дазая, и это тоже причина, по которой он не рассказывает всего. Его реакция на бывших друзей с гриффиндора уже говорит сама за себя — а с нескрываемым разочарованием и яростью в сторону Мизуки он мгновенно раскроет себя. Раскроет Дазая тоже, и план в том числе — никто не должен знать, что они близко общаются, никто не должен знать, что они оба что-то поняли. Что они знают. Что они заодно. Вместе и против всего мира. — Чего ты там так яростно зачеркиваешь, Дазай? Мори заканчивает с бумагами и, откинувшись в кресле, наблюдает за племянником. Он явно чем-то загружен, но мысли его — спутанный клубок, и зельевар едва ли может разложить их в подобие понимаемых разумных утверждений. По выражению лица Огай быстро улавливает, что Дазай занят важным для себя делом, но старательно делает вид, что это простое баловство. Даже здесь, наедине с дядей, сплошные маски и драматургия. — Переделываю план школы! Тот, кто проектировал этот замок, полный болван. Кто вообще придумал движущиеся лестницы? И этих пустых коридоров в башнях быть не должно — знаешь, как тяжело подниматься на самый верх ради одного урока! Он бормочет что-то ещё, жалуется вслух на неудобное расположение кабинетов, но в кабинет вихрем влетает Марк, едва не снося дверь с петель. Его глаза нервно распахнуты, и сам он часто дышит, будто бежал очень быстро, и это наверняка что-то срочное. Мори хмурится, явно недовольный, что его так нагло побеспокоили. — У вас что-то случилось, мистер Твен? Он делает два глубоких вдоха, уперевшись ладонями в колени, а потом стыдливо поднимает глаза. — Профессор… Там Элис. Ей плохо.