mgmt - little dark age depeche mode - never let me down again
— Эй, Джион! Лестница ведет семикурсников к теплицам, в привычный кабинет травологии. Холодный ветер, сквозняком пробегающийся по каменному коридору, задувает под теплые мантии, треплет учеников по голове, вихрями зарывается в волосы. Преподаватель травологии, Артур Рембо, был тем самым теплолюбивым человеком, уже с наступлением первых холодов кутался в меховые зимние мантии, пальто и постоянно накладывал согревающие чары. Чуя считал его слегка странным — оно и неудивительно, что такой человек преподает его нелюбимый предмет. Чуя мысленно усмехается — всего два месяца назад в этих теплицах он впервые задумался о своих чувствах. Занятие сегодня совмещено с Рейвенкло, и ребята по дороге встречают Джиона в компании Куникиды и двух парней из команды по квиддичу. С этой беготней за неуловимыми преступниками Чуя почти забыл о предстоящей игре. Согласно правилам, команда победителей первого матча должна сыграть следующий с другим факультетом — так как Чуя принес гриффиндорцам победу, завтра они сразятся с Рейвенкло. Он ни разу не приходил на тренировки. Тачихара его чуть не прибил вчера, а потом вытащил на поле вечером. Пусть Чуя был и оставался ловцом без права касаться квоффла, как член команды он должен знать стратегию игры, детали и нюансы, а также тренировать собственные приемы, обманные маневры и выносливость. К тому же, именно ловля снитча означает конец игры, что делает Чую самым важным игроком. После травологии они собирались тренироваться снова — Тачихара учёл прошлые ошибки и гонял ребят последние дни, чтобы разгромить команду умников-рейвенкловцев. А ещё он узнал, что у противников точно была замена. Джион поправляет свои черные кудри и приветливо улыбается Тачихаре. — Слышал, у вас новый ловец, — Мичизу легко бодает того в бок, и Джион расслабленно закидывает руку на плечо гриффиндорца. — Как быстро разлетаются слухи! Ты прав, мой дорогой друг. Тачи усмехается. — И кто этот счастливчик? — Счастливица, попрошу! Это наша Мизуки, — гордо объявляет Джион и поясняет, видя вскинутую бровь друга. — Знаешь, мы с капитаном подумали, посмотрели на опыт игры Гин Акутагавы, и решили, что поставить девушку на место ловца будет лучшим решением. Она невысокая, легкая и юркая, а ещё отлично владеет метлой. Даже жаль, что мы раньше её не приняли — да и тогда был другой капитан, привиреда ублюдская… Чуя, что идёт позади парней, слышит каждое слово. Ого — он не ожидал, что к решению Дазая станут прислушиваться и другие факультеты, но рейвенкловцы всегда отличались острым умом. Как бы стремительно ни развивался мир, и магический тоже, в спорте всё ещё присутствовали предрассудки о женщинах. Дазай не был первым, кто принял в команду девушку, даже двух — вторая занимала место охотника, но именно Гин принесла Слизерину так много побед. В правилах игры не было никаких гендерных ограничений, однако мировоззрение стереотипно мыслящих людей поменять вмиг невозможно. Только опытным путём, собирая коленками все шишки, доказывая из раза в раз свои возможности, превосходящие даже во многих моментах мужские, женщины добились равного положения хотя бы здесь. Не без всё ещё существующих стереотипов и не без продолжающейся борьбы за свои права. В квиддиче быстро поняли, как использовать преимущества принятия девушек в команды, как равных. — Сам-то играешь? Джион кивает, тряхнув кудряшками. Он говорит, что комментировать матч в этот раз будет Каджи. Они договариваются ещё насчет утренних тренировок, и разговор затягивает их настолько, что парни машинально садятся за одну парту в классе травологии. Чуя садится с Акутагавой. Как-то случайно получается, что он занимает то же место, что и в тот первый день — и к чему сегодня вдруг всплыли эти воспоминания? У них с Дазаем всё хорошо, можно наконец расслабиться. Но — что-то не даёт ему покоя, и Чуя никак не может понять причину. Он достает из сумки пергамент и перо, окидывает ленивым взглядом своих сокурсников. Взор его падает на то самое место, которое сейчас занимает Цудзимура. Она выглядит очень радостной и улыбающейся, только волосы её будто потускнели. Или Чуе кажется? — неважно. Она наверняка счастлива от возможности сыграть завтра в квиддич в полноценном матче против сильного оппонента. Рядом с ней садится Анго, по обыкновению скучный и слегка хмурящийся. Он не мог понять, что у него в голове, и этим Анго напоминал ему Дазая. В его глазах за стеклами очков читался высокий ум, решительность и уверенность в своих действиях, но ничего большего Чуя понять не мог. На чьей он стороне? Почему он так дружен с Цудзимурой? С той девушкой, которую он знал, Анго не продержался бы и недели, как казалось самому Чуе. Она была слишком активной и энергичной для такого пассивного и отрешенного Сакагучи. Возможно, это именно то, что ему было нужно. Чуя смутно помнит эту парочку в тот день, когда они с Дазаем резво сбегали в подземелья — тогда он не обратил на них особого внимания. Было, мягко скажем, вообще не до этого. В голове всплывают горячие поцелуи, которыми Осаму покрывал его шею, мягкую кожу щек, пересчитывал своими прикосновениями веснушки — Чуя прикусывает язык, останавливая себя от будоражащих кровь мыслей. — Не недооценивай их, — вдруг говорит Акутагава. Урок ещё не начался, профессор Рембо задерживается, и студенты тратят драгоценные свободные минуты на разговоры. Он не сразу понимает, что имеет в виду Рюноске. — Ты про квиддич? Пф, если уж мы победили придурка Дазая, и его гениальный план пошел крахом, то выловить снитч из-под носа своей бывшей я точно смогу. — Не знаю. Если бы Дазай хотел, мы бы проиграли в первые десять минут, — хмурит брови Акутагава, а потом переводит взгляд на Мизуки. — Это странно, менять ловца практически в последний день, не думаешь? Чуя едва заметно кивает. — Странно, согласен, — он не понимает, почему в последнее время в его жизни появляется так много прошлого, старых знакомых, бывших и прочего, что он уже давно отпустил и оставил. — Не кисни, Аку. Я уверен, мы размажем завтра этих пернатых. Напротив своим словам, Чуя не перестаёт об этом думать. Рембо начинает объяснять какие-то очередные свойства мандрагоры и бубонтюберов, о которых все с четвертого курса давно забыли, и намекает на важность этих вопросов на экзамене. Чуя его не слушает, погружаясь в мысли, но что-то даже пишет в своем пустом пергаменте, на автомате дорисовывая к конспекту какие-то листочки. По мозгам ударяет понимание, и Чуя даже немного вскидывается, поджимая губы. Просто маленькая вещь, которое натолкнула его на размышления. Возможно, это просто совпадение, возможно, Чуя додумывает. Он верит Дазаю, а тот ни слова не сказал о подозрениях в сторону орлиного факультета — и всё же — Из десятка жертв не было ни одного родителя ученика с Рейвенкло. Конечно, это ещё ничего не значит, но замечание странное. Он думает найти после уроков Дазая и поговорить с ним об этом и обсудить ещё раз возможных членов тайной секты, как они её прозвали. Завтра ещё и игра с этими умными воронятами — так хочется наконец выплеснуть все эмоции в полете, разгромить их в пух и прах, чтобы перья летали. Чуя не ненавидит этот факультет, напротив, ученики там интересные, у него есть друзья с Рейвенкло, взять того же Джиона, который вечно таскается с ним самим и Тачихарой. Но так хочется победы Гриффиндора, так хочется получить кубок школы. Здесь нет ничего личного с рейвенкловцами, только азарт, только спортивный интерес. Потому что в последний год для него это значит очень многое. Ему хочется гордиться собой. Доказать, что он может. Хочется, чтобы мама гордилась им. В любом случае, какой бы ни был исход завтрашней игры, какую бы информацию он ни выяснил и к чему бы ни привел разговор с Осаму — в своих силах Чуя не сомневается. Акутагава пинает его по бедру, и Накахаре приходится переключиться на ненавистную травологию.***
В груди — пустота, та самая, всепоглощающая, которую невозможно выкорчевать с корнями, только обрывать верхушки листиков этого сорняка. Ощущение растекается по всему телу, тревожной дрожью щекочет вены, и Дазай честно, правда, совсем не понимает, почему это ощущает и что это такое. Как это называется. Скребется когтями та самая бездна, только теперь она не молчалива и безучастна, теперь раскрывает, бесконечная, сотню своих алых глаз, и все они наблюдают, но не за Дазаем. Он здесь один. Когтистые руки сжимают бешеный орган в груди, который бесполезным грузом, куском льда прятался там столько лет, пока его не растопил ураган по имени Чуя. Когтистые руки пытаются заявить свои права, когда прав они совсем не имеют. Внешне Дазай остается спокойным, но глаза, отрешенные, обращенные внутрь себя, выдают с головой. Он почти не спал половину ночи, отрубившись на рассвете и пробыв в полудреме всего полтора часа. Что чувствовал Мори — он представить даже не мог. Насколько сильны его страх, тревога и волнение за дочь. Дазай не хочет этого чувствовать. Он не хочет думать, не хочет раскисать и расслабляться, а если в его мысли вплетается Чуя — вот же слизняк, везде сует свой нос! — и что в таком случае могут сделать с ним, то сдерживать себя Дазаю становится в разы сложнее. Элис не была ему родной сестрой, она часто вела себя по-детски и капризничала, переругивалась с Дазаем, и всё равно она оставалась для него той частью обретенной семьи, которую у него отняли много лет назад. Дазай не тот человек, который будет переживать каждую минуту о людях вокруг себя, но он злится неимоверно в такие моменты, если родным угрожает опасность. Злится и на душащую руку в груди, и на самого себя, потому что до сих пор не поделился информацией с дядей. Раскрытие этой самой информации могло бы защитить Элис. Или, наоборот, сделать только хуже. Осаму переступает порог лазарета, моментально находя взглядом Элис. Она лежит на больничной кровати, укрытая тонким одеялом. Её светлые волосы разметались по подушке, глаза закрыты, а грудь спокойно вздымается в такт дыханию. Когда они прибежали сюда с Мори вчера вечером, Элис уже сидела на кровати. Она не была ранена, и мадам Харукава заверила их, что она здорова и в полном порядке. Её нашли на улице без сознания, недалеко от совятни. Что она там делала — сама не помнит, но заверяла отца и брата, что с ней всё хорошо, просто в какой-то момент ей стало очень плохо, и она очнулась уже в больничном крыле. До совятни она не доходила, зато точно помнит, как выходила из подземелий и видела Дазая. А потом — пустота. Дазай знал, что сглазы и отравления на Элис не подействуют, потому что девушку защищает такой же кулон, как у него самого, но от атакующих и — особенно — непростительных он не в силах помочь. Осаму уверен, что его сестрёнку отвели на улицу против воли, под империусом. А ещё — что в подземельях точно был не он. До того, как он пришел в кабинет Мори, видел Элис только на ужине двумя часами ранее. Что ещё с ней хотели сделать, он даже представлять не хочет. В голове всплывает такое важное воспоминание — та самая фотография в кабинете Мори, разорванная напополам. Дазай следующий. Директор и зельевар принимают решение написать письмо в министерство, лично Сантоке Танеде, с просьбой провести проверку в школе. Слишком много странностей происходит в последнее время, и профессор Фукудзава не может спустить всё на самотек. Жизни его учеников находятся под угрозой, и если даже после исключения Акиры Ториямы ничего не прекращается — значит, проблема уходит корнями гораздо глубже, чем они думали. Дазай гладит Элис по голове, наблюдая за её ровным дыханием. Никаких следов проклятий на ней не нашли, все вещи на своих местах, и сейчас она просто спокойно спит, восстанавливаясь. Он смотрит на неё ещё несколько минут, а потом уходит из лазарета, прикрывая за собой дверь. Ему хочется рассказать всё Чуе, ему срочно нужно найти его и поговорить, потому что душащая тревога сразу за троих человек не отпускает его. Они все сейчас в порядке, но это не значит, что так будет и дальше. На первом повороте второго этажа Дазай видит Сакуру — она, видимо, ждёт его, оперевшись спиной о колонну. Её светлые волосы распущены по плечам, одета девушка в школьную форму — короткая юбка, рубашка, выпущенная полами наружу, и зеленый слизеринский галстук. Завидев Дазая, она в два легких шага оказывается рядом с ним, мило улыбаясь. — Я как раз тебя ищу, Осаму, — сладко тянет Сакура. Её руки тянутся к груди Дазая, поправляя его растрепавшийся галстук, а потом она наигранно мягко поглаживает его по груди, скользя выше. Дазаю хочется откинуть её руки и уйти от нежеланных прикосновений, и он делает шаг назад, но Сакура резко хватает его за галстук и тянет на себя. — Знаешь, мы ведь своих не трогаем, — слова льются из её рта, как вода из родника, но Дазаю кажется, будто она шипит змеёй. — Чего ты думаешь? Ещё одна. В её причастности Дазай сомневался, потому что именно её родителей убили одними из первых. Благородная и уважаемая чистокровная семья, от которой теперь осталась одна лишь хитрая Сакура со своими цепкими паучьими лапками. — Убери руки, пока я их тебе не вывернул, — дергает верхней губой в раздражении, но Сакура только тянется ближе, поднимаясь на носочках. — Мы здесь не одни. Попробуешь сопротивляться — и твоя любимая, беззащитная малышка Элис тут же умрёт. Дазай не двигается, сжимая кулаки в карманах мантии. — Блефуешь. — Ты хочешь проверить? Ну давай, рискни жизнью сестры, — Сакура шепчет почти в губы. Он и сам чувствует, что кто-то стоит рядом, наблюдает под дезиллюминационными чарами, но не может вмиг определить точное местоположение и вырубить этого человека. Он не успеет — но даже если так, они точно передадут знак быстрее, чем сам Осаму добежит до лазарета обратно. Он не знает, сколько их здесь. Сакура, хитрая сука, прекрасно видит раздражение и злость в его глазах. Дазай ничего не сможет сделать сейчас — она сокращает эти сантиметры между ними и целует. У неё мягкие губы, на вкус какие-то клубничные, наверняка от бальзама, но Дазай не чувствует ничего, кроме отвращения. Он думает только о том, как он виноват перед Чуей. Как ему теперь объяснить это, что сказать? Что его только что шантажом поцеловала одна из этих пародий на убийц, а Дазай даже не мог сопротивляться, потому что боится за жизнь своих родных? За жизнь Элис? Сакура недовольна тем, что Осаму стоит столбом и не шевелится, и сама она целует с упоением, наслаждается, как в последний раз. Дазай хочет верить, что это и правда больше никогда не повторится. Он не посмеет больше допустить такого. Не посмеет больше повестись на такого рода провокации. Она прикусывает его нижнюю губу, отрываясь, наконец, с влажным чмоком. На её миловидном лице сверкает улыбка, но Дазай остается безразличным, только злость кипит у него в груди, и всё, что ему остается — беспомощно сжимать кулаки и мысленно убивать каждого, кто смеет трогать то, что ему дорого. — Кажется, у нас появился ещё один наблюдатель, — она игриво подмигивает и кивает вбок. Дазай поворачивается в ту же сторону и — в этот момент он умирает прямо на месте. В пяти метрах от них, рядом с колонной, стоит Чуя. Блять. Блять. Его глаза распахнуты в шоке и недоумении, но как только он видит, что и Дазай, и Сакура теперь смотрят на него, он быстро берет себя в руки. Хмыкает под нос, разворачивается и уходит обратно. Дазай уже хочет броситься за ним, но — Элис всё ещё одна в лазарете, беззащитно спит, и эти идиоты могут не сдержать своих слов, в чем Дазай не сомневается. — Довольна, мегера? Не смей приближаться ко мне, — выплевывает Осаму и быстрым шагом возвращается к сестренке. За его спиной слышен только звонкий смех Сакуры.***
Казалось, будто весь мир ополчился против него — и Чуя, его дорогой солнечный Чуя — тоже. Дазай идёт по пустому коридору седьмого этажа. На сердце камень, на сердце тяжело и так отчаянно грустно, что даже дойти до астрономической башни и сброситься с неё лень. Он знает, он прекрасно знает, как найти их, но не может понять их целей. То ли ему не дает додумать нехватка информации, то ли он слишком много отвлекается — на свои чувства к Чуе, например. Стыдно. Хочется оградиться, оставить его в покое, чтобы Чуя был в безопасности. Но не с ним. Не знает даже, как объяснить произошедшее — перед глазами до сих пор стоит рухнувшее выражение лица Чуи, его замешательство и неверие. Он быстро собрался и ушел в другую сторону, недовольно скривив губы. Совсем как раньше, как было всегда, презирая и самого Дазая, и эти зажимания по углам, тем более с Сакурой. Но он точно знал, что Чуя поверил в увиденное как минимум наполовину. Потому что — это правда был Дазай, и Чуя точно заметил черную сережку на его левом ухе. — Дазай, стой! Он замирает, как вкопанный, едва услышав этот голос. Самый любимый. Чуя идёт ему навстречу, шагает быстро, лишь бы не упустить снова Дазая, который так не хочет разговаривать. Клещами из него не вытащишь объяснения, потому что тот просто дистанциируется. Думает, что оберегает так Чую — но нет же, убегает только от ответственности и проблем. А Чуя хочет поговорить. Ему нужно поговорить, прямо сейчас, как воздух необходимо. Он знает, что Дазай не уверен, что сомневается в реальности всего происходящего, в правдивости чувств, но Чуя так старается, он так искреннен в своей любви, что же он сделал не так? Где ошибся? — Какого черта это было? Дазай, остановись, блять, сейчас же! Послушай… — Чуя почти хватает его за локоть, осторожно приближаясь, но тот делает шаг назад. Испуганно будто, а в глазах его сожаление. — Нет, — он вырывается и настороженно смотрит в глаза, в синие океаны напротив. — Не подходи ко мне, Чуя. Я не хочу больше вредить тебе. Я не хочу отравлять твою жизнь. Чуя качает головой. Он замирает на месте, поднимая даже ладони в беззащитном жесте. Лицо Дазая такое расстроенное, такое виноватое — он никогда его таким не видел. Бинты на запястьях распутались и расплелись, видимо, от стресса он теребил их края. А теперь сильнее натягивает на ладони края рубашки, словно пытаясь в ней спрятаться. — Дазай, — выдыхает Чуя. — Помнишь, что я говорил? Про доверие. Я знаю, что это был не ты, поэтому… — Но это был я! — с нажимом перебивает Дазай и качает головой. Чуя замолкает на полуслове, так и не закрыв рот. Что-то в его груди пугающе ухает вниз, и руки леденеют. Да не может быть. Этому должно быть объяснение, логическое, это же Дазай — у него просто такой план. Всё в порядке, всё… Всё ли? Это какая-то ошибка. Он не понимал поведение слизеринца сейчас, потому что до этих слов был уверен в том, что это и не настоящий Осаму вовсе. — …Ты? Нет, подожди, ты шутишь. Ты прикалываешься надо мной. Дазай молчит — и тишина говорит за него. — Ты хочешь сказать, что ты был не под империусом, не под любовным зельем? Не другой человек под оборотным? — его голос обрывается, дрогнув. — Ты хотел это сделать? Ножом по сердцу. Ничего он не хотел, но и смертей он не хотел. И смерти Чуи он не хочет тоже. Мысль о том, чтобы броситься с башни прямо сейчас, сладко-тошнотворно кружит голову, но Осаму знает, что не может себе этого позволить. Без него Элис и Мори, ничего не подозревающие, не справятся. Некому будет рассказать правду, некому будет претворить план в жизнь. Чуя останется без защиты. Он не может бросить всё на полпути. — Дазай, — зовет Чуя, пытается достучаться, сказать что-то ещё, чтобы он не уходил. Чтобы не чувствовал всё это в одиночку. Но не успевает. Дазай оборачивается в миг, когда слышит позади себя душераздирающий крик. Он никогда не слышал, чтобы хоть один человек в этом мире так кричал. Так когда-то кричал он сам. А теперь — всё тело Осаму сковывает арктическими льдами, морозом, и он в страхе застывает на месте, не веря в то, что видит своими глазами. Чуя почти лежит, едва держится на коленях, согнувшись на холодном каменном полу коридора, и кричит от боли. Он объят красным свечением, и весь дрожит, а потом — всё резко заканчивается. — Чуя! — выкрикивает Дазай, когда обессиленный парень падает, тут же пытаясь подняться и обернуться. Осаму почти кидается к нему, но его останавливает холодный голос. — Стой на месте. Из темноты ночного коридора выходит фигура в длинной темной мантии и держит наготове палочку в вытянутой руке. Голова закрыта капюшоном, и только свет луны из окон подсвечивает неизвестного человека. Фигура такого же роста, как и у самого Дазая, и с первого взгляда он не может понять, кто именно скрывается под мантией — никаких отличительных знаков факультетов. Дазай быстрым движением достает свою палочку, пытаясь обезоружить противника, но этот жест незамеченным не остается. От первого заклинания фигура в мантии уклоняется, а потом направляет руку в сторону Чуи. — Брось палочку! Или он будет страдать сильнее. Такой знакомый голос, где же он его слышал? Дазай пытается собрать себя по кусочкам в какое-то подобие себя прежнего, и у него даже получается выглядеть невозмутимо, но на сердце — буря. Ураган из эмоций. Человек в мантии с помощью акцио призывает палочку Дазая в свои руки. На запястьях незнакомца угадываются бинты. — Кто ты и чего ты хочешь? — А ты задаешь правильные вопросы, Дазай Осаму, — в голосе этого человека сквозит насмешка. Он делает шаг вперед, всё ещё держа в поле зрения пережидающего приступ боли Чую, который почти не шевелится, зато точно слушает разговор. Дазай надеется только на его палочку, а сам принимает правила игры и тянет время. Почему их ещё никто не услышал? Они не так далеко от гриффиндорской башни, и старосты школы дежурят в это время — так почему? Рука в бинтах поднимается и стягивает капюшон с головы — и Дазай видит свое собственное лицо. Точно такое же, идентичное, как отражение в зеркале. Двойник. Человек под оборотным зельем. — Вижу, ты не удивлен. Мы и не сомневались, что такой умный слизеринец догадается о наших планах. Дазай хочет схватить этого двойника за волосы и ударить со всей силы об колено. И ему плевать, что этот человек выглядит как он сам — так даже лучше. Словно ударит самого себя. Он хочет спросить, о каких планах идёт речь, но только коротко уточняет: — Мы? Двойник расплывается в улыбке. — О, умоляю, не делай вид, будто не знаешь. — Ну, я и правда не знаю, как называется ваша секта клоунов, — Дазай возвращает улыбку, но на его лице нет ни капли радости. Боковым зрением он следит за Чуей, который уже сел и держался одной рукой за грудь, будто что-то изнутри его душило. Он молчал, переводя взгляд с одного Дазая на второго — они оба выглядели абсолютно одинаково, но настоящего среди них Чуя смог бы узнать по одним глазам. Наверное, так же чувствовали себя его однокурсники, наблюдая двух одинаковых рыжих Накахар на давнем уроке зельеварения. Мысль о том, кто мог бы находиться под зельем на месте ненастоящего Дазая, прерывает новая вспышка. Палочка в руке клона поворачивается, и Чуя вскрикивает снова, загибаясь обратно. Больно. Его кости разрываются, и нет сил даже поднять палочку, которую он сжимал в руке все это время. Все, что может Чуя — кричать, кричать, кричать, даже зная, что это никак ему не поможет. Он хотел бы увернуться, отразить заклинание, или отвлечь с помощью невербальных, но не мог — потому что первая вспышка боли выбила весь воздух из легких, а вторая режет так сильно, давит и перекручивает, что он не в силах даже вспомнить сейчас свое имя. Боль прекращается относительно быстро, быстрее, чем в первый раз, и Чуя хрипло выдыхает, кашляя. Голос сорвал. — Посиди там ещё немного, мы не договорили, — бросает двойник, снова возвращая всё своё внимание Дазаю. — Ты зря называешь это сектой. Мы — Тени. Среди нас — умнейшие ученики Хогвартса. Ты ведь понимаешь, не так ли? Убийства чистокровных волшебников — нам важно держаться вместе и помогать друг другу. Мы гарантируем тебе и твоей семье защиту и безопасность. Не просто так, конечно, в обмен на одну маленькую просьбу… Скажем, от твоего дяди. Советую сделать правильный выбор — дважды повторять мы не будем. Дазай по-птичьи моргает, пытаясь понять, правда ли он сейчас услышал это. А потом начинает смеяться. Смеется громко, запрокидывает голову, и его смех перезвоном раздается вглубь коридора, отражается от стен и теряется в ночной мгле. Это совсем не весело, это так плохо, что даже смешно. — Уф, Мерлин, — он пытается отдышаться, хватаясь за живот. — Вы не могли придумать ещё более пафосную речь? Серьёзно, вам вообще сколько лет? Дазай явно сбивает противника с толку. Тот слегка теряет уверенность в себе, но хорошо держится, только недовольно морщит губы — на лице Осаму это выглядит угрожающе. — Ты ничего не теряешь, а только остаешься в плюсе, так в чём дело? — В чём дело? — возвращает вопрос, засовывая руки в карманы — теперь Дазай выглядит совсем как обычно, в любой другой день школы. Эта речь многое объясняет, но всё ещё оставляет без ответов некоторые вопросы. Дазай вспоминает слова Анго, которые этот клон перед ним только что подтвердил, но все равно не верит в полную непричастность Теней к убийствам. — Знаешь, для начала, я бы хотел прояснить пару моментов. Зачем вам Чуя? — Личный интерес, — сухо бросает двойник, злясь сильнее. — Мне казалось, вы ненавидите друг друга. — Так и есть! — восклицает Дазай, светлея лицом. — Но я правда не понимаю, какое этот слизняк имеет отношение ко мне. В следующий момент его натянутая улыбка блекнет и сползает с лица. — Круцио! Чуя кричит. Снова. По его телу алым током расползаются волны боли, сжимая, скручивая внутренности. Они давят на легкие, сжимают железными тисками и не дают даже вздохнуть — пожалуйста, хватит! — и он задыхается. Каждая клеточка тела пропитана болью, она режет и разрывает в клочья, словно дикая собака. Ему кажется, что всё его тело пропускают через мясорубку. Голова взрывается бомбами, давит так, что сейчас точно лопнет, и Чуя в этот момент хочет умереть. Так сильно хочет, лишь бы не чувствовать этого. Пожалуйста — он больше не может. Голос давно срывается, и Чуя хрипит, редко и рывками вдыхает кислород, которого совсем мало, совсем не хватает. Дикая пытка не прекращается, только усиливается будто — хотя куда ещё больше, ввинчиваясь под кожу острыми лезвиями. Он никогда не испытывал ничего подобного. Он никогда не думал, что испытает на себе непростительное — но теперь не сомневается, почему оно под запретом. Думать не может от непрекращающейся боли, но в голове проплывает какая-то дурацкая мысль, воспоминание с урока защиты от темных искусств. «Для того, чтобы Круциатус сработал, мало просто использовать заклинание — нужно на самом деле желать причинить человеку боль. Чем сильнее желание, тем сильнее само заклинание» Так говорил директор, когда объяснял тему непростительных заклинаний. Чуя и представить не может, кто так сильно ненавидит его, что пытает, не останавливаясь и наслаждаясь. Упиваясь его болью. Сквозь пелену слёз он видит только лицо Дазая, что безумно улыбается, наблюдая за его страданиями. Всё это не реально. Нет, это не настоящий Дазай, точно не настоящий, он же был где-то здесь, рядом. Дазай бы никогда не поступил так с ним. По подбородку течет что-то тёплое, и он замечает это лишь краем сознания. Всё, что он может — хрипеть и стонать, едва дыша, пока всё его тело дрожит и бьётся в агонии. — Хватит! Дазай умирает. Дазай сейчас умрёт от разрыва сердца прямо в этом коридоре. А клон не слышит будто, играясь, он слегка проворачивает палочку, и алая струйка крови бежит изо рта Чуи сильнее, окрашивая бледную кожу в этот отвратительный яркий цвет. — Хватит… Остановись, — повторяет Дазай, приказывает, нет, просит, умоляет, и ему так наплевать, каким слабым он выглядит в глазах этого члена Теней, потому что прямо сейчас его Чуе так невыносимо больно, а он ничего не может сделать. Он дергается уже к этому двойнику, чтобы бездумно попытаться выбить палочку или использовать свою стихийную магию — чувствует, что он на грани, совсем. Ещё чуть чуть — и вырвется, разобьет все стекла вокруг, пустит трещины по каменному полу. Он не может сохранять холодный разум в такой ситуации, и если в первые минуты он надеялся на то, что кто-то из замка услышит крики, надеялся на самого Чую и его палочку, надеялся на то, что сам сумеет разрешить ситуацию, вернуть себе контроль и ослабить бдительность врага — то теперь… Плевать. Только прекрати. Он не может смотреть на его страдания. Тогда двойник, не оставляя без внимание это движение, переводит палочку на Осаму, останавливая пытку. — Что и требовалось доказать, — он самодовольно склоняет голову. — Дернешься ещё раз — я его убью. Поверь мне, я могу, и ты никогда в жизни не докажешь, что не ты пустил Аваду. Палочка ведь твоя. И правда его. Как он не заметил. Двойник блефует, Дазай бы смог доказать свою невиновность за пять минут, учитывая предысторию, но если он убьёт Чую — это необратимо. Он не может потерять его. Не может. Чуя затихает и замирает в одном положении с закрытыми глазами, только хриплое и частое дыхание выдает в нем жизнь. Взгляд оторвать Дазай не смеет, а клон иронично усмехается. — Приходи завтра, верну твою палочку. И подумай над моим предложением. Дазай отмирает только когда его копия под зельем почти доходит до конца коридора, накинув капюшон обратно — он бросает в спину едкое: — Какая ты мелочная, Цудзимура. Фигура в мантии останавливается, но не оборачивается. Слушает. — Ты правда думала, что я ничего не знал? Ты до сих пор веришь в ту чушь и думаешь, что он виноват в том, чего не делал? Так обидно, что Чуя тебе не принадлежит? Или ты так выражаешь свои светлые чувства — знаешь, я тебя обнадежу, но твоя месть ничего не стоит. Твой отец так боится потерять свое место в министерстве, как это жалко. Боится, что мать Чуи лучше него. Ты правда думаешь, что Мори замолвит словечко? Он давно ушел от дел, и тебе это хорошо известно. — Не думала, что ты настолько глуп, чтобы возиться с отродьем Фуку Накахары, — фигура поворачивается лишь наполовину, и в свете луны Дазай видит длинные голубые волосы и острый взгляд. — Посмеешь рассказать хоть единой душе — мы не останемся в стороне, Дазай. У стен есть уши, а у факелов глаза. Тени видят всё. Её голос полон отвращения и угрозы. Она не предупреждает, нет. Это шантаж. Последний взмах мантией, и фигура исчезает в полумраке. Дазай тут же бросается к Чуе, падает на колени и склоняется над ним, осторожно касаясь ледяными ладонями его лица. — Чуя, — на выдохе зовет он, вытирая большим пальцем струйку крови. — Чуя. Прости меня, Чуя, прости. Шепчет, поджимает нижнюю губу, так, что сам уже искусывает её в кровь, а руки неконтролируемо начинают мелко дрожать. Когда они остаются одни в коридоре, все маски с лица Дазая слетают, как лепестки сакуры в японский сезон ханами, и он может только умолять Чую простить его. Он тянет его на себя, осторожно укладывая головой на колени, пока приходящий в себя Накахара медленно моргает и глубоко втягивает в израненные легкие воздух. Он едва разлепляет губы и пытается что-то сказать, но решает подождать, пока тянущая боль не успокоится до терпимого уровня. Дазай что-то бормочет, а потом совсем замолкает, и только приобнимает Чую, пока тот утыкается ему в живот. Он всё слышал. Каждое слово, ядом пропитывающее вены, каждую острую стрелу угроз и ненависти, которыми прошит был язык Цудзимуры. Это она. Это ведь всё она. Каждое покушение с самого начала так или иначе было придумано или исполнено ею, с самого первого отравления только она так сильно ненавидела Чую. Она хочет его убить. Она пыталась сделать это уже трижды. Тени. Вот как они себя называют — Чуя не сомневается, что именно Мизуки придумывала название. Каким вообще образом в компанию борцов за справедливость среди чистокровок вписываются Ширасе и Юан? Это её они так сильно боятся? Они оба неважные элементы в её схеме, или обычные шестерки, нужные для исполнения плана. Чуе плевать на этих двоих, он не хочет даже знать, что Цудзимура предложила им взамен. За какую цену они продались. Он теперь даже знает, почему она так одержима идеей мести. Ладно месть, да, это блюдо, которое подают холодным, однако — разбить и унизить его мать, чтобы устранить конкурента на место министра магии? Её игры зашли слишком далеко. Когда они встречались, Чую обвиняли в ужасных вещах. Некоторые до сих пор верят, что он виноват, но тогда Цудзимура была на его стороне, она помогала доказывать его правоту. Она говорила теплые слова, не давала впадать в агрессию от отчаяния. Она. А знал ли он вообще когда-нибудь её настоящую? Всё это было лишь игрой, чтобы в конце концов достичь одной единственной цели. — Это правда Цудзимура? — Чуя знает ответ, но всё равно спрашивает вслух, чтобы услышать голос Дазая, чтобы услышать подтверждение этому — потому что вдруг весь этот бред придумал его воспаленный от боли мозг? Дазай поглаживает его по взмокшим волосам. — Да. — Вот же сучка недоебанная, — хрипит. Дазай нервно усмехается. Он мог бы пошутить про то, что недоебал её Чуя, когда встречался с ней, и вообще мог бы этого не делать, никогда не общаясь с Цудзимурой — но ничего не говорит. Почему-то именно сейчас шутить вообще не хочется. Даже на то, чтобы разбавить обстановку, у Дазая совсем не осталось сил. Чуя медленно садится, чувствуя, как с каждой секундой в объятиях Дазая ему становится легче. У него ледяные руки, пол ледяной тоже, и он наверняка заболеет, но холод срабатывает как укол обезболивающего. Дазай достает палочку Чуи, не спрашивая, и накладывает на него какие-то заклинания. Парень тут же ощущает, как боль растворяется, расслабляет тянущие мышцы, забитые напряжением. Всё тело кажется таким уставшим и тяжелым, но теперь ему не так больно. — Зелья с собой нет, но тебе должно стать легче. Они доходят до выручай-комнаты на восьмом этаже, именно она оказывается ближе всего к их местоположению. Дверь приглашающе появляется на стене, впуская учеников. Внутри, прямо по мыслям Дазая, оказывается небольшая гостиная, похожая на смесь гриффиндорской и слизеринской спальни. Здесь стоит только одна кровать, достаточно широкая для двоих, тумбочка с водой и какими-то фруктами, а пол покрывает мягкий ковер. На остальное убранство Дазай не обращает внимание, а Чуя и вовсе погружен в свои мысли. Они доходят до кровати и устало плюхаются на неё, тут же зарываясь в объятия друг друга, как потерянные котята. Чуя слепо тычется куда-то в забинтованную шею Дазая, наваливаясь на его грудь. Он слегка морщится, всё ещё чувствуя отголоски тянущей боли после круциатуса. Дазай под ним замирает и почти не дышит. Его пальцы сами по себе осторожно гладят спину Накахары, обводят выпирающие косточки лопаток и прослеживают позвонки. Чуе жарко, но он всё равно не двигается, радуясь прохладной ладони Дазая. — И всё же, что там с Сакурой? Пальцы замирают на секунду, а потом Дазай просто оставляет руку на его спине. Он и не ждал, что Чуя забудет, не забывал сам об этой идиотской встрече возле лазарета — но никак не мог подобрать слова, чтобы рассказать правду. Он почти разучился это делать, и только с Чуей мог наконец быть тем, кого давным давно спрятал за тоннами масок. В его груди, прямо там, где щекой прижимался Чуя, поселилась вина и тревога. Сейчас он здесь, а вдруг через секунду встанет и уйдёт? Он совершил такой отвратительный поступок, который люди в отношениях не должны совершать. А у них — что это — отношения? Они даже ни разу не говорили слов любви вот так, прямым текстом, обменявшись безмолвной привязанностью. На самом деле, для Дазая это внимание, тактильный контакт и взгляды от Чуи значат гораздо больше, чем эти три слова. Поэтому он оставляет их в глубине, для самых важных случаев, чтобы сохранить ценность. Но это не значит, что он не хочет быть с ним рядом. Желательно, всю жизнь. — Чуя, — не зная, что сказать, он тянет его имя, почти выпрашивая помощь. А он подрывается резво, будто и не был подвержен непростительным пыткам всего четверть часа назад, и усаживается на бедра Дазая. Он хватает его за ворот рубашки, притягивая к своему лицу ближе — в его голубых глазах начинают сверкать молнии. Как быстро он вспыхивает. — Что «Чуя»? Ты сейчас ещё раз подумай, если не разучился: мы, на минуточку, встречаемся, а ты сосешься с какой-то девчонкой, и ничего мне не объясняешь. Что я должен думать? За это ты извинялся? Дазай тут же хмурится, поднимая руки к лицу над собой и обхватывая его. Чуя сказал, что они встречаются? Чуя правда сказал, что они встречаются. Ему так хочется улыбаться от мысли об этом, но если он хоть одним мускулом лица пошевелит в намеке на улыбку, то это чудо со стальной хваткой точно сбежит. Сначала отобьет ему почки, а потом уйдёт. — Да. Нет. Дело вообще не в этом, — он вздыхает. — Она шантажировала меня. Сказала, что если я этого не сделаю, они убьют Элис. Она была там одна, и я не мог рисковать её жизнью. — Сакура тоже одна из Теней? Дазай кивает. Чуя закатывает глаза, но не выпускает воротник чужой рубашки из рук. Он всё ещё недоволен. — Блять, ты же охуеть какой умный, как ты мог повестись на это? Ничего бы она не сделала. — Нет, Чуя. Ты же слышал, что говорила Цудзимура. У них есть поддержка в министерстве, через Мизуки они и связываются с её отцом, точно так же спокойно передают информацию изнутри школы. Тем более, как умело она использовала на тебе непростительное — ты правда думаешь, что они блефовали? Он смотрит в глаза, не отрываясь. — Чуя, мне правда жаль. Я виноват в том, что произошло, но ещё я хотел защитить своих близких людей, — руки разжимают хватку на рубашке, но Осаму моментально спускается своими ладонями на запястья Чуи, удерживая его. — И ты тоже входишь в это число, Чиби. Я не хочу подвергать тебя опасности, поэтому я и пытался скрывать наши… отношения. — Это немного эгоистично, не думаешь? — фыркает Чуя. — Ты должен был поговорить со мной об этом. — Я боюсь за тебя. Это отрезвляет. Чуя знает, что Дазай желает ему только добра и безопасности, но не думал, что всё дойдёт до такого. То, что случилось сейчас, только подтверждает опасность. Тени поняли, что Чуя важен для Дазая, поэтому используют его как рычаг давления. Сейчас у них две цели, которые они так умело совместили в одну — помимо поддержки, которую они хотят получить от Осаму и его влиятельного дяди, благодаря шантажу, они также мстят Чуе. То, что Цудзимура назвала личным. Это также способ ослабить влияние его матери в министерстве — и от этого факта он приходил в бешенство. Какое она вообще имеет право действовать такими категориями? — Дазай, — устало вздыхает Чуя, опуская руки — бинтованные пальцы переплетаются с его собственными. — Прекращай скрывать от меня важную информацию, даже если она может навредить. Дазай притягивает его к себе ниже и ловит мягкие губы своим ртом, чувствуя до сих пор железистый вкус крови. Языки сплетаются в тягучем поцелуе, неторопливом, но перерастающим в такой желанный — словно они не целовались очень давно, соскучившись по ощущению близости. По-новому взглянув своими страхам в глаза, они цепляются друг за друга, топят в нежных и страстных поцелуях свои чувства. Каждый раз — как в первый. Каждый раз напоминает, что они вместе. Сквозь всё теперь вместе. Чуя отрывается, и на его разгоряченном лице расплывается хитрая ухмылка. — Ты же хотел извиниться, да? — он выпрямляется, спускаясь на бедрах Дазая чуть ниже. — Что ты задумал? Он уверенно тянется к ремню на брюках слизеринца, легким движением расстегивая его и вытаскивая из шлевок. — Поворачивайся. То, каким властным хриплым голосом Чуя говорит с ним, мгновенно пускает мурашки по его телу. Дазай удивленно дергает бровью, но ему интересно, и он, в целом, уже догадывается, что Чуя хочет сделать. Он не против посмотреть и почувствовать, на что он способен, поэтому доверительно переворачивается на живот. Чуя хватает безвольные руки Дазая и складывает за спиной, стягивая ремнем. Этот момент моментально напоминает ту сцену в подземельях, и его передергивает. — Чуя? — Осаму чувствует, что тот надолго зависает без движения, и шевелит руками, чтобы перевернуться и посмотреть ему в глаза. Но его запястья затягивают туже и прижимают сверху ладонью, намекая не дергаться. — Это наказание, поэтому побудь немного послушным и помолчи, — хрипло шепчет Чуя ему на ухо, а потом медленно стягивает с него брюки вместе с бельем. Его руки гладят мягкую кожу Дазая, спускаясь на внутреннюю сторону бедер, и от этих легких касаний на коже появляются мурашки, а мышцы нетерпеливо поджимаются. Чуе хочется заставить его хныкать и стонать от удовольствия, трахать одними пальцами, пуская волны эйфории, а потом обрывать желанный оргазм, чтобы Дазай молил его о большем. Хочется смотреть, как дрожат его ноги, как он хватает ртом воздух, и всё, на что хватит сил — выдыхать его, Чуи, имя. О смазке он, конечно, не мог заранее знать и подумать, но выручай-комната — гениальное творение — моментально исполняет его желание, материализуя на той самой маленькой тумбочке небольшой стеклянный флакончик. Чуя призывает его, чтобы не тянуться, и обильно выливает смазку на ягодицы и свои пальцы. Дазай вздрагивает от прохлады, но её тут же размазывают по коже, с нажимом поглаживая и растирая между пальцев — тягучая жидкость быстро согревается. У него в штанах уже такой крепкий стояк, а он даже до Дазая особо не дотронулся, разглядывая его красивую задницу и воображая себе фантазии, которые вот-вот воплотятся в жизнь. Он кладет обе руки на мягкие половинки, раздвигает в стороны и дует, а потом соскальзывает пальцем к поджатому колечку мышц. Проникает внутрь, наблюдая за реакцией, но Осаму только дергается один раз от неожиданности. — Мм, так в чем суть наказания? Если ты просто хотел меня трахнуть, то так бы и сказа- Чуя вгоняет сразу второй палец до конца, прижимая их вниз и выбивая из Дазая полустон-полувздох. Он подтягивается чуть выше, не церемонясь и уверенно двигая пальцами, одновременно немного растягивая его. — Тебе можно только стонать. Он немного сгибает пальцы, с каждым грубоватым толчком касаясь простаты. Дазай больше ничего не говорит, принимая правила игры, и только негромко стонет, уткнувшись лицом в подушку. Его руки, связанные за спиной, сжимаются в кулаки, пока Чуя играется с темпом, то ускоряясь, то замедляясь, вырисовывая внутри круги. Вторая ладонь поглаживает бедра, поднимается с нажимом до поясницы. Он опускается до его члена, касаясь влажной головки, пока пальцы так приятно растягивают Дазая. Терпеть у самого Осаму уже нет сил — он чувствует всё это впервые, и ему так приятно, что он сейчас кончит раньше времени. — Чуя, — он зовет, хнычет, дергаясь под его руками. — Чуя, Чуя, я сейчас…! Он не слышит его будто, продолжая играть пальцами, доводя до дрожащих ног и оргазма. Дазай дергается руками и кончает с протяжным скулежом, часто дыша. — Ты, вроде, должен был молчать? — Чуя целует кожу его ягодиц, прикусывает и втягивает, спускается на молочные бедра и оставляет метки там, пока Осаму растекается по простыням в приятной неге. Чуя не дает ему большей передышки — сам он ещё ни разу не кончил, поэтому быстро расстегивает брюки. Он неспеша вставляет твердый член в распухшее розоватое отверстие, чувствует, как вокруг него растягиваются нежные стенки и сжимают внутри. Он выдыхает со стоном, опираясь руками о спину Дазая. Так хорошо. Двигается, сразу берет быстрый темп, и слизеринец под ним начинает неконтролируемо дрожать, всхлипывая от каждого толчка. Он не успевает отойти от первого оргазма, как его тут же трахают снова. Сквозь сверхстимуляцию он едва может сказать слово, но Чуя сказал ему молчать, поэтому Осаму только стонет — ему настолько хорошо, что он почти плачет. Почти больно, и он хнычет, что не может, но из горла вырываются только всхлипы. Чуя хватается за руку Дазая, которую тот сжимает за спиной, и переплетает с ней пальцы. Вдавливает их руки в поясницу, толкаясь в бешеном темпе и погружается будто в какой-то другой мир, ничего не слыша, не замечая, стремясь быстрее кончить. Он ничего не слышит, но сквозь пелену какого-то извращенного удовольствия и стоны слышит голос Дазая. — Я не могу, не могу, не могу, хватит, — он почти шепчет, но дрожит сильнее и снова стонет. И тогда — Чуя останавливается. Включается. Он отпрыгивает назад на кровати, подтягивая свои коленки к груди и зарываясь лицом в них. Дазай, которого он довел уже до второго оргазма прямо в этот момент, ещё ничего не понимает — он чувствует себя медузой, плывущей по бескрайнему океану. Сам Чуя не кончил, но вмиг перехотел, и возбуждение волной спадает с него, заменяясь холодным потом, градом стекающим по спине. Что я сделал. Он же не такой. Он должен был спросить у Дазая, а не связывать без разрешения, он должен был услышать его раньше. Он не… — Чуя? Почему ты остановился? — Дазай оборачивается, взглядом натыкаясь на свернувшегося в позу эмбриона парня. — Эй, что случилось? Он одним движением освобождает свои руки — вот сука, он с самого начала мог так сделать? — и на локтях подползает к Чуе. Он хватается за его ладони, отнимая от лица, и осторожно целует его в нос, в лоб, пытаясь вернуть и отвлечь от панических дум. — Чуя, посмотри на меня, — зарывается в волосы, аккуратно поднимая его голову. Синие глаза наконец осознанно смотрят в его собственные, и Дазай видит в них вину. — Посмотри мне в глаза и скажи, что мне не понравилось. Он не видит на лице Дазая ни одного намека на то, что ему было больно, плохо или отвратительно. Он видит блеск в его карих омутах, румяные щеки и искусанные губы, влажные, потому что от сухости он постоянно их облизывает. Его глаза полуприкрыты, потому что ему всё ещё хорошо после того, что с ним вытворял Чуя, и он ни о чём не жалеет. А теперь ему нужно успокоить своего парня — потому что нет, он нихрена не похож на Широ и он ничего подобного не сделал. Дазай читает все его страхи и мысли на лице, и только притягивает Чую ближе, обнимая, целуя в макушку и щеки. — Все нормально, ты ничего лишнего не сделал, прекращай изводить себя. Чуя. Со мной всё в порядке. — Ты сказал «хватит», — севшим голосом говорит Чуя. — И я не услышал. Дазай тихо усмехается. — Да, потому что я никогда не чувствовал так много ощущений за раз, и это было так невероятно, но я не хотел, чтобы ты останавливался на самом деле. Извини меня. Чуя качает головой, но слегка расслабляется от поглаживаний и легких поцелуев, обнимая Дазая в ответ. Он теплый и пахнет сексом, а Чуе хочется треснуть себя, потому что он испортил такой момент. Он корит себя и за несдержанность, и за то, что не обговорил это заранее, но он не знал, что сработает триггер — даже учитывая то, что никакого полноценного акта изнасилования с ним не произошло, и то, что сейчас сам Чуя не был в нижней позиции. Какого хрена это было — он сам не понимал, но успокаивался от шепота Дазая, который заверял, что всё в порядке, и с ним — Чуей — тоже всё в порядке, и он не сделал ничего ужасного. У Дазая нет сил после такого грубоватого секса, и он едва держится. Хватается за плечи и падает на спину вместе с парнем, которого обнимает, потому что сидеть нет сил — мышцы ног ещё подрагивают от напряжения. Чуя только сейчас понимает, до какого расплавленного состояния довел эту язву по имени Осаму. Он улыбается — и ему становится гораздо легче. Рука спускается к паху и касается мокрой, залитой спермой головки, и Дазай от одного прикосновения вздрагивает снова. — Ты не кончил, — выдыхает он. — Ты это сделал за меня. Он не хочет продолжать сейчас, и Осаму его понимает, не требует ничего, только накрывает их тонким одеялом. Дотягивается до палочки, чтобы наложить очищающее — так удобнее спать. Чую он раздевает полностью, и сам снимает остатки одежды, а потом мягко прижимает его к груди. Кожа к коже. Чуя уже не обращает внимания на его бинты по всему телу, ему достаточно и того, что Дазай уже так близко, что он не отпускает его ни на секунду. Они молчат, и в отблесках огня свечей Осаму рассматривает дрожащие рыжие ресницы Чуи, пока он о чём-то думает. — Дазай, — зовет, поднимая голову. Тыкается в подбородок поцелуем, а потом поднимает взгляд — и в них, на самом дне, Осаму разглядывает зарождение целой вселенной. — М? Руки обнимают Чую за плечи, поглаживая теплую кожу. Ему так хочется остаться в этом моменте навсегда, навечно, отпечатать на изнанке век. Разрисовать касаниями и поцелуями все тело чиби-Чуи в его руках, разделить каждую волнистую кудряшку на его волосах, проследить кончиками пальцев веснушки и родинки, что составляют на коже целую карту созвездий. Он до невозможности прекрасный. — Ты веришь мне? — Всегда. Ты и есть моё звездное небо. Ты — моя вселенная.