boston manor — halo florence + the machine — my love
Вопреки своим словам, Цудзимура возвращает Дазаю палочку уже следующим утром. Вернее, он сам ловит её на завтраке и очень услужливо просит, миленько улыбаясь и всем своим видом показывая, что сейчас спорить не стоит. В его тёмных глазах нет жизни, зато горит злость, которую на лице Дазая так редко можно было увидеть. Никто не хочет устраивать сцен посреди большого зала, поэтому она быстро сдается, недовольно фыркая. Чуе всё ещё немного стыдно за свою паническую реакцию во время близости с Дазаем. Но — подойти к нему на глазах у всех и сказать о том, что его мучает, он не может. До сих пор практически никто не знает о их тайных отношениях; на то они и тайные. Ему кажется, они хорошо справляются с сокрытием этого секрета, но иногда — ходят по краю лезвия. Чуя уверен, что Йосано, например, даже прямо говорить не нужно, она будто бы поняла всё ещё задолго до того, как к этому пришли сами парни. А вот его лучшие друзья… Поймет ли Тачихара — большой вопрос. До сих пор Дазай остается для него соперником в квиддиче, отвратительным человеком, который ведет себя, как высокомерный болван, и Чуя с ним даже согласен — но, вообще-то, теперь это его парень. И это всё равно не значит, что сам Чуя перестал беситься с его дурацких шуточек и подколов, перестал реагировать или относиться к ним как-то иначе — нет, просто теперь он знает Осаму гораздо ближе и совсем в другом ключе, и именно это знание, это доверие между ними, близость и нежность словно открывают в нем новое дыхание. То, что Чуя может назвать любовью — он готов мириться с его кривлянием, шутками, с моментами, когда Дазай гримасничает, когда погружается в темные мысли и пропадает в себе. Он замечает — и старается быть учтивым, выражая поддержку, когда это нужно. На самом деле, ему нравятся шутки Дазая, и теперь он может признать это сам для себя. Вслух никогда не скажет — иначе Дазай точно не прекратит и будет вставлять их через каждое слово. А ещё его самомнение пробьет самые высокие потолки Хогвартса, возвышающиеся на десятки метров ввысь. На уроках, в коридорах и большом зале, везде, где ученики проводят большую часть дневного времени, Дазай и Чуя ведут себя, как обычно. Ну, они пытаются. Дазаю можно только позавидовать в его актерских способностях, но даже он не может удержаться от завуалированного флирта прямо перед своими сокурсниками, а ещё от долгих внимательных взглядов. Чуя не может не шептать ему раздраженно — хватить смотреть на меня такими глазами! И Дазай только недоуменно вскидывает бровь, будто это не в его глазах сейчас восхищение и любовь всего мира, которую он чувствует к Чуе. Будто вокруг нет вообще никого, и его совершенно не волнует, что другие люди могут заметить. А они замечают. Насчет реакции Акутагавы Чуя переживает меньше — во-первых, он в некоторой степени сам всегда восхищался Дазаем и его умом, а во-вторых, вся его злость уходит на споры с Ацуши, поэтому остальное время с друзьями он спокоен, как удав. Чуя думает, что он просто недоуменно вскинет свои белесые, почти прозрачные брови, и скажет что-то в духе «знаешь, от тебя можно было ожидать чего-то подобного». Он чувствует, на самом деле, вину перед друзьями, потому что не рассказывает им всей правды, скрывает от них не только свои отношения, но и тот отвратительный случай в подземелье, и личности Теней, их тайную деятельность, которую им с Дазаем удалось отчасти выяснить. А теперь — ещё и пытку в коридоре седьмого этажа от руки его бывшей девушки. Об этом ему особенно стыдно говорить. Это было очень подло, а самое главное — сам Чуя не смог ничего сделать, чтобы защитить себя и ответить. Ничего не смог. Даже Дазай рядом не уберег его от круциатуса, и эта жертвенность в силу плана всё равно не сработала. Он извинялся, но Чуя только затыкал его, потому что не на него были направлены его эмоции. Живой, здоровый, все конечности на месте, единственное — злость и обида, что затаились внутри тягучим комом. Чуя желал вернуть должок, потому что виноватым за случай двухлетней давности он себя не считал. Тем более он не заслуживал смерти, особенно, если это часть плана по устранению его матери с высокой должности. Цудзимура не сказала ничего прямым текстом, но и не опровергла слова Дазая в тот момент, и именно этот вывод напрашивался у Чуи. В последнее время они с Фуку были в напряженных отношениях. Чуе казалось, что родная мама перестала понимать его, и всё её беспокойство выглядело для него как попытка контроля и слежки за сыном. Конечно, это было не так. В отдалении от матери Чуя остыл, но теперь ещё и начал переживать, узнав, что против Фуку, возможно, планируется заговор. Какие бы между ними не царили недопонимания в такое трудное время, Фуку всё же была его мамой. Его семьёй. Он не плевал на свою жизнь, как Дазай, он боялся смерти и не хотел её, но ещё больше он не хотел, чтобы с мамой что-то случилось. А вдруг они поймут, что использовать Чую как рычаг давления неэффективно — потому что с ним всегда рядом Дазай? А вдруг они подстроят несчастный случай прямо в министерстве, и никто ничем не сможет помочь Фуку, а они не успеют предупредить её отсюда, из школы? А вдруг, а если… Чуя трясет головой в попытке отмахнуться от этих мыслей. Нет. Ничего такого он не допустит. Никаких «вдруг» и «если», он не собирается переживать зря о том, что ещё не случилось. И не случится, если они с Осаму вовремя найдут способ остановить Теней. Он уверен, что у них получится. Перед завтраком Чуя тренируется с командой, отрабатывая свои лучшие маневры. Ночью он спал вместе с Дазаем в Выручай-комнате, поэтому ему было особенно тяжело подниматься утром. Выпутаться из бинтованных объятий — почти невозможно. Бурчащая и сопящая в подушку скумбрия схватила его в свои длинные ласты и отказывалась отпускать без утренних поцелуев, и Чуе пришлось сдаться. На это они потратили ещё пятнадцать драгоценных минут, поэтому на тренировку Чуя всё же немного опоздал. Акутагава коротко машет прибежавшему полусонному другу, пока Тачи раздает указания команде, напоминая их тактику. Он сам является охотником, поэтому исполнить маневры, которые он сам и придумал, будет проще. Они летают почти час, перебрасывая квоффл, имитируя игру, даже выпускают бладжеры, которые Сехэй и Кека отбивают с особым усердием. Чуя прекрасно справляется и сам, за час тренировки он успевает поймать снитч десять раз. Мог бы и больше, но делает упор на обманные маневры. Скорость — его второе имя, его правая рука, но рейвенкловцы довольно умные и изобретательные, и Чуя хочет использовать против них все средства. И — сегодня он играет против Цудзимуры в роли ловца. После насыщенного на события вечера, Чуя чувствует такую злость и азарт, которую ему не терпится выплеснуть в игре. Только в спорте, в активных нагрузках и полете он может освободиться от лишних мыслей; всю его голову занимает только игра, только жажда победы и выполнение тактики в нужный момент. Он обязательно выиграет. Сначала в квиддиче, потом — в той хитросплетенной шахматной партии, которую задумала Мизуки. После них поле занимает Рейвенкло. Взмыленные гриффиндорцы, выпустившие эмоции в полете и проветрившие загруженные мозги на свежем воздухе, дружно идут переодеваться. Тачихара на каком-то диком адреналине моется и собирается быстрее всех, и теперь, одетый, ждет Чую и Акутагаву. Волосы сушит заклинанием, потому что до школы им шагать ещё добрых пятнадцать минут в это ноябрьское холодное утро. Никаких простуд перед игрой им не нужно. Чуя выходит из душевых с полотенцем на бедрах. С его темных от воды волос стекают крупные капли, прочерчивая влажные дорожки на теле. — Мерлин и Моргана, ну наконец-то! Ты мог ещё дольше намывать свои волосы, Рапунцель? Тачихара всплескивает руками. Его вещи давно собраны в сумку, — А ты куда-то торопишься, принцесса-лягушка? — парирует Чуя, ухмыляясь. Помимо них в раздевалке находится Сехэй и Ацуши, обсуждающие домашнее эссе по заклинаниям, которое им нужно сдать сегодня. У седьмого курса сегодня стоят зелья со Слизерином и история магии — и Чуя уже предвкушает интересную пару с Мори и его придурошным племянником, который, по совместительству, является личной головной болью Чуи. Он накидывает на плечи рубашку и застегивает на ней пуговицы, пока Тачи подозрительно внимательным взглядом осматривает друга. — Слушай, я всё понимаю, но ты не в моем вкусе, извини, — легкая улыбка появляется на его лице, и Мичизу только недовольно отфыркивается. — Иди ты, придурок. Откуда у тебя этот кулон, кстати? Я его раньше не видел. Чуя не ожидает такого вопроса. Он сам почти забывает о том, что на его шее висит защитный амулет, не обращая на привычную подвеску никакого внимания. И что сказать Тачихаре? Он не может просто признаться в том, что этот зелёный камень ему подарил Дазай ещё два месяца назад. Он чувствует себя плохо оттого, что врёт друзьям, недоговаривает, ничего не может рассказать о своём состоянии и о тех тайнах, которые связывают его с Дазаем. Банально не знает, с чего начать, и ему не хочется рассказывать все детали, которые ещё придется объяснять. И Аку, и Тачихара, на самом деле, прекрасные друзья, понимающие, они волнуются за Чую так, как никто за него не волновался, и это так подкупает — это то, что он ценит в них больше всего. Но… Чуя боится? Чувствует какую-то неясную тревогу, то ли за их возможную бурную реакцию, то ли за то, что они осудят молча, бросая разочарованные взгляды. Не то, чтобы Чуе в этом плане было дело до мнения окружающих, но его друзья не просто обычные знакомые. Скорее всего, он просто не уверен в том, что это хорошая идея — вываливать на них всё сразу. А рассказывать придётся многое. Ему в любом случае придётся дойти до той части объяснений всего произошедшего, потому Чуя берет себя в руки и начинает с малого. — Мне его подарили, — он не смотрит на Мичизу, надевая штаны и обувь. — Правда? Круто, а кто? Рассказывать всё в присутствии Ацуши и Сехэя, даже погруженных в свой бурный диалог, не хочется, но Тачи ждёт, а он, упертый и терпеливый, ни за что не отстанет. — У тебя кто-то появился и ты молчишь? Чувак, я так и знал! — О чём ты? — хмурится Чуя. Оттягивает момент признания, как может. Или не говорить вообще? — Да ну, не прикидывайся, — ну всё, Тачихара вошел во вкус. Он подбирается ближе к Чуе и сверкает хитрой улыбкой, облокотившись на шкафчик для сменной одежды. — Я же вижу, ты весь светишься, как влюбленный мартовский кот. И следы от засосов, и эта сережка — ты никогда раньше столько украшений не носил. Давай, колись, брат, кто она? Чуя не может удержаться от закатывания глаз. От ответа его спасает вовремя вышедший из душевых Акутагава. Он отпихивает слишком воодушевленного Тачи в сторону, открывая доступ к своим вещам. — Что за дым без огня? — спрашивает Рюноске. Пока он одевается, Чуя успевает накинуть теплую мантию и шарф, и собрать сумку. — Чуя с кем-то встречается и не говорит нам! — Да с чего ты взял?! Нет у меня никого. Акутагава скептично щурит серые глаза, наблюдая, как Чуя отводит взгляд, а щеки едва заметно краснеют. — Неужели? — говорит он. — Да-да, пизди больше, — добавляет Мичизу. Две пары глаз смотрят на бедного старосту Гриффиндора, и это не самое страшное — их услышали шестикурсники из команды, которые уже собирались выходить и топать в школу на завтрак, но теперь очень медленно топчутся на месте, будто бы ненароком подслушивая. Как же интересно копаться в чужих отношениях, блять. Чуя начинает злиться. Лучше бы он сам рассказал раньше, чем выдерживать такие допросы от Тачихары — неимоверно бесит. Ещё и на виду у других учеников. Чуя ненавидит такое преувеличенное внимание к его личности: каждый раз оно приводит лишь к неприятностям. — Вы меня заебали, — тихо выдыхает Чуя, не подразумевая под своими словами и половины того раздражения, которое испытывает в душе. Это было подло — прижимать его к стенке и требовать ответов. — Я не собираюсь рассказывать это здесь. Он уже видит, как Тачи собирается выкрикнуть свой победный клич и подпрыгнуть от радости — как же, он оказался прав! — но Чуя мгновенно затыкает его рот ладонью. — Ещё раз: я не буду рассказывать здесь! Помолчи, а, пока вся школа не растрепалась об этом. И я ничего не подтверждал! Тачихара послушно кивает несколько раз и молчит. В его глазах горит пожар воодушевления и интереса, и выглядит он теперь ещё более взбудораженным, чем от одного факта игры в квиддич и хорошей тренировки. Акутагава стреляет взглядом в топчущегося Накаджиму, и тот вылетает за дверь вместе с Сехэем. Пятнадцать минут пешком до школы превращаются в едва ли десять. Чуя идёт один, не дожидаясь друзей — ему нужно остыть и придумать внятный ответ. Рюноске, скорее всего, догадался уже сам, только молчит, чтобы не тревожить психику Тачихары. Хочется спросить совета у Дазая. А ещё хочется его самого — не на пьяную голову, а с ясным умом. Без страха. Он честно старается не реагировать со страхом на действия Дазая, его не пугает ни он сам, ни их близость. Но подсознательное напряжение из-за той страшной, почти безвыходной ситуации, видимо, так сильно отложилось на подкорке мозга, что Чуя не в силах сам переступить через эту панику в некоторых моментах. Он и не думал, что на его психике это так скажется. Впрочем, самого секса он не боялся и получал удовольствие от процесса. Только некоторые позы или слова напоминали ему о попытке изнасилования, возвращая к тому моменту, откатывая к ощущениям. Чуя хотел бы заменить воспоминания. Он хотел бы вытащить их в омут памяти, чтобы освободить голову, а ещё — без страха оказаться в такой же позе перед Дазаем. Под Дазаем. Он хочет, чтобы Осаму прижимал его своим крепким высоким телом, хочет, чтобы он вбивал его в кровать, держа за руки, хочет стонать в подушку от удовольствия. Хочет, хочет, хочет. Желает — но ему что-то мешает. Страх, стыд, неуверенность. Ему не хочется повторять неудачи, даже если это часть жизни. Он знает, что ничего плохого в этом нет, знает, что ничто не может быть идеальным. Он также знает, что Дазай не стал хотеть его меньше из-за его травматичного опыта, но… Нет, правда, нужно дойти до омута памяти и вылить воспоминание в бутылек, а потом выбросить на дно Черного озера. Или сжечь. Уничтожить так, чтобы не осталось ничего. Чтобы он был свободен от прошлого. Никакого интересного ответа Чуя не придумывает, решив рассказать парням только часть правды, а дальше — как пойдёт. В большом зале Чуя пересекается взглядом с Дазаем, который привычно расплывается в улыбке, как только видит его. В его карих омутах безмолвная поддержка и вопрос — всё ли в порядке? Чуя отвечает коротким кивком головы и поднятым уголком губ, но больше никак не реагирует: в зале слишком много лишних глаз. Скоро его догоняют друзья и рассаживаются по обеим сторонам от Чуи. Он быстро ест свою овсянку с медом, не реагируя на витающее в воздухе напряжение и интерес. Они завтракают молча, но Чуя кожей чувствует их вопросы и взгляды. Здесь тоже достаточно посторонних ушей. Это могло бы быть безопаснее, потому что вокруг много людей и учителей, но Тачихару от бурных криков или даже шуточной драки это не остановит — Чуя этого не хочет. Не здесь. — Хватит на меня пялиться. — Ты обещал рассказать! — восклицает Тачи. — Мы ждём. — После игры. — Да какого- Чуя! Заинтриговал и молчит, скотина, и как я теперь буду сидеть на уроках, а потом ещё и играть, не зная такой интересной информации?! — он взмахивает руками, едва не снося локтем графин с водой. — Ответь хотя бы на один вопрос, Чу-у-я! Чуя вздыхает. Он медленно дожевывает последнюю ложку каши, запивает её глотком сока, а потом переводит взгляд на друга. — Да. — Что да? — Да, я встречаюсь кое с кем, доволен? Мичизу почти подпрыгивает на месте от радости, вскидывая вверх правую руку. — Я так и знал! Мой мальчик нашел любовь, как я горжусь тобой! Чуя не знает, как он добирается живым до кабинета профессора Мори. Тачихара не останавливается, пытаясь угадать его партнера, перечисляя вообще всех учеников школы. Староста перестает реагировать уже на третьем имени, устало вздыхая и переглядываясь с Акутагавой — тот только дергает бровями, мол, сам виноват, вот и разбирайся. Ему тоже интересно, но Рюноске умеет терпеть. Мори распределяет учеников Гриффиндора и Слизерина в хаотичные пары. Большая часть из них состоит из людей с разных факультетов — одной из такой пар, как и всегда, является Дазай и Чуя. Два лучших ученика, два старосты, два невероятных соперника. И двое влюбленных — додумывает Чуя в голове. Они по привычке огрызаются друг на друга, но все в этом классе знают, что их пара делает лучшие зелья. Многие из учеников сдаются сразу, потому что создать варево лучше, чем у них, почти нереально. Как они это делают, постоянно ругаясь, никто не знает. В этот раз всё проходит гораздо спокойнее, что очень удивляет и Мори, и остальных учеников. Они наблюдают за парнями краем глаза, ожидая шоу, перепалки, чего угодно. Но Чуя погружен в свои мысли и почти не реагирует на шутки Дазая, а тому после игнорирования становится скучно, и он только изредка тыкает гриффиндорца в бок. Когда у них к концу урока получается идеальное зелье, Дазай не выдерживает. — Чиби, — он облокачивается на парту, с кислым выражением лица рассматривая ровную гладь напитка живой смерти. — Ты его испортил. — А? Дазай хватает руку Чуи, в которой он держит корень валерианы, перекидывая его между пальцев, и заносит над котлом. А потом скидывает этот самый корень в их готовое зелье. Чуя распахивает глаза и моментально одергивает руку. — Ты что сделал, идиот?! Дазай едко хихикает. Наконец-то — та самая реакция, которая так нужна ему и которую так ждал весь класс. Чуя взрывается, пихает Дазая и лупит по рукам, пытаясь спасти зелье. Он достает половником злосчастный корень, но зелье уже загустевает, теряя идеально чёрный цвет и жидкую консистенцию. — Какого хрена ты ржешь? Молодец, испортил нам зелье! Тебя вообще к котлам подпускать нельзя, бинты вместо мозгов! Дазай думает, что испорченное зелье стоило реакции Чуи. И его не волнует, что теперь они не получат заслуженных баллов, а Мори разочарованно и устало выдохнет, рассматривая их бедное варево. — Эй, не надо меня обвинять, это в твоей руке был корень, и именно из твоей руки он выпал прямо в котел, — с самым невинным видом говорит Дазай. — Да что ты? Я тебе эту руку сейчас… — Что у вас опять происходит? — над ними возвышается строгая фигура Мори. Парни тут же затыкают рты, чтобы указать друг на друга пальцами, и одновременно выкрикивают: — Он испортил зелье! Мори не сдерживает вздоха. Ещё ведь дожить до конца года с этим цирком нужно. Он отнимает у их факультетов по тридцать баллов, но даже это не успокаивает переругивающихся мальчиков, поэтому Мори выгоняет их из кабинета на десять минут раньше, чем закончится урок. Как только за их спинами захлопывается дверь, Дазай моментально меняется в лице. — Что случилось? Чуя проходит вперед, засовывая руки в карманы. — Да ничего, — он пожимает плечами. Дазай догоняет его, разворачивает к себе и ловит в свои объятия. — Чуя. Он выдыхает, цепляясь за Осаму и крепко обнимая в ответ, и весь будто расслабляется. Напряжение волной стекает с его плеч, пока Чуя медленно и полной грудью вдыхает родной запах, смешанный с любимым древесным парфюмом. И он рассказывает — всё, что его волнует, слова Тачихары, его вину перед друзьями, перед самим Дазаем. Мысли о маме и о Цудзимуре. О предстоящей игре. Осаму слушает, держа его в руках и заземляя этим жестом, позволяя Чуе отпустить себя и свои эмоции, всю тревогу, что накопилась в нём, и когда он заканчивает, то даже не требует от слизеринца ответа. Он поднимает голову, коротко целует и отходит на шаг назад ровно в момент, когда дверь класса зельеварения распахивается. — Чуя, — Дазай хочет сказать хоть что-то, хочет поддержать, но Накахара быстро улыбается в секунды, пока никто из выползающих учеников не обращает на них внимания. — Я знаю. Можешь ничего не говорить. Я знаю. Дазай смотрит вслед уходящей ровной спине ещё несколько мгновений, а потом с самодовольной улыбкой разворачивается к Йосано, что ждёт у кабинета.***
Погода для игры далеко не самая лучшая — снег липкими белыми хлопьями оседает на плечах, волосах, норовит попасть в лицо, не прикрытое очками, в которых видимость гораздо хуже, чем без них. Мокрые капли тают мгновенно на телах учеников под согревающими заклинаниями, оставляя после себя ощущение влажной и тяжелой ткани. Чуе хочется стряхнуть с себя всю эту влагу, но он только поправляет кожаные перчатки и смахивает прядь челки с лица. Всё равно будет падать на глаза и мешать, как ни убирай. Метла в руках, все члены команды рядом, готовы к игре, а капитан Тачихара в знак поддержки дает последние слова напутствия ребятам. Никакие осенние ветра и непогода, ни один ученик Рейвенкло, ничто не сможет пошатнуть гриффиндорскую гордость и уверенность в себе. — И на поле выходят победители прошлой игры, неуловимые и неподражаемые, встречайте — команда Гриффиндор! — слышится громкий голос Каджи, который сегодня вместо всеми любимого Джиона исполняет роль спортивного комментатора. Это не первый раз, когда Каджи заменяет Райдена, иногда они работают вдвоем, если ни один из них не играет в квиддич. Гриффиндорцы вылетают на поле, кружась в танце, пока кричащие трибуны приветствуют их и машут флажками красно-желтых цветов. Ученики кутаются в шарфы и мантии, кто-то стоит под зонтами, чтобы мокрый снег не забивался в шею и не мешал наслаждаться игрой. Непогода для игры в квиддич практически не проблема, магия спасает от холода, а для самих игроков это словно уровень сложнее, это новое испытание, вызов, который они с радостью принимают. Чуя стрелой рассекает морозный воздух, взлетая выше всей команды, и останавливается позади Тачихары. Он — ловец, и он настраивает себя на то, что сегодня поймает снитч первым и без происшествий. Хрен тебе, Цудзимура, а не победа. После правды, что открылась ему вчера, он не может воспринимать её как хорошего человека, как милую и веселую девушку, с которой их когда-то связывало что-то общее. Любовью это не было — Чуе сейчас есть с чем сравнивать — скорее, симпатия и привязанность, а ещё нежелание оставаться в одиночестве. В тот момент у Чуи не было никого рядом, кроме вечно раздражающего и глумящегося Дазая, поэтому с Цудзимурой у него связаны очень хорошие воспоминания с того времени. Но прошлое должно оставаться в прошлом. Какой бы хорошей она не была девушкой, сейчас этот человек для него — сплошное разочарование. Это обидно и неприятно, но Мизуки никогда не занимала в его жизни достаточно места, чтобы Накахара переживал из-за неё. Пошла ты к чёрту — думает он и сжимает древко метлы крепче. На этот раз Чуя не снимает кулон, а ещё он точно знает, что может ожидать от бывшей чего угодно. Он готов ко всему. Каджи объявляет команду противников, и на поле напротив гриффиндорцев с вихрем вылетает Рейвенкло — все знакомые лица, Джион, Мизуки, Анго, и даже Куникида в лице капитана команды. У Куникиды хорошо получалось руководить людьми. Он был строг, но справедлив, внимательно относился к членам команды, ругал там, где нужно, и оперативно собирал их на тренировки — Джион однажды рассказывал, как Куникида мучает их, добиваясь идеальных маневров. Сам Чуя мог бы тоже попробовать побыть капитаном команды, собирая все лавры, и Тачихара даже предлагал ему отдать свою должность — но Чуя отказался. Ему с самого начала пятого курса хватало ответственности за неугомонных младшекурсников-гриффиндорцев. Он разглядывает остальных игроков. Джион забрал смольные кудри в хвостик на макушке, и с такой прической выглядит даже лучше. Лицо больше не скрыто волосами, и даже издалека видно его острые скулы и чёрные гвоздики в ушах. Совсем как у Тачихары. На шее у него болтаются очки, защищающие глаза от дождя и снега — по крайней мере, с такой целью они должны служить игрокам. Слева от Джиона в воздухе держится фигура очкарика Анго. Он выглядит каким-то очень хмурым и даже злым, и Чуе хочется пнуть его под квадратный задротский зад и сказать что-то вроде «Расслабься и просто играй в своё удовольствие, болван». Анго на него даже не смотрит, погрузившись в свои мысли, да и между ними метров пять, не меньше. Интересно, как они играют в очках для зрения в такую слякоть? Ничерта же не видно. Взгляд пропускает мимо загонщиков и вратаря в синей форме, и натыкается на голубоволосую девушку. Цудзимура возвышается над рейвенкловцами, словно королева; её волосы собраны в высокий хвост, треплются на ветру, а глаза самодовольно прищурены. Она уверена в себе и в своей команде — хочется спросить, а откуда, блять, такая решительность и непоколебимость? Это её первая игра против Гриффиндора, тем более, против Чуи. Он воспринимает это как личное оскорбление, вызов ему самому — и не может позволить себе опуститься ниже этого подобия милой девушки. Змеи, пригретой на груди. Мизуки замечает, что за ней наблюдают, и её фиалковые глаза сталкиваются с его хмурым взглядом. Она расплывается в улыбке, такой привычной и милой, какой она была всегда — но теперь Чуя знает. Он видит эту фальшь, актерскую игру, с помощью которой Цудзи обманывала его, всех вокруг себя, чтобы добиваться желаемого. А Тачихаре она сразу не понравилась. И теперь Чуя видит в этой улыбке не её добродушную простоту — он видит львиный оскал. Звучит свист, оповещающий о начале игры, и Чуя даже вздрагивает от неожиданности. Настолько погрузился в свою неприязнь, нет, злость, раздражение и несправедливость, что едва не пропускает старт. Квоффл взлетает ввысь, с первых же секунд попадая в руки Тачихары, и охотники начинают дикую борьбу за мяч. Снитча не видно — его всегда выпускают чуть раньше, чтобы игра не заканчивалась в первые секунды. На самом деле, не так часто ловцам удавалось поймать золотой мячик в самом начале, до первого гола. Чуя поднимается выше, облетая по кругу поле. Он бегло оглядывает всю территорию, высматривая мячик, но не видит ничего похожего. Краем глаза следит за Цудзимурой, которая с началом игры так уверенно унеслась к трибунам Рейвенкло, находившимся недалеко от их же ворот. Там и кружила, будто ждала, что снитч упадет ей прямо в руки. Чуя пролетает вперед, проносясь мимо трибун — он весь обращен в зрение и слух, ни снег, ни ветер не мешают ему высматривать и выжидать заветную золотую победу. По правую руку от него — трибуны Слизерина, и Чуя слышит, как они вдруг хором начинают ахать, а потом кричат в унисон. — И Джион забивает первый гол! Десять очков Рейвенкло, отличное начало! — кричит Каджи, радуясь, будто за собственную команду. — Это наш лучший комментатор, поддержите его! Я не слы-ышу! Он рад за Джиона, как за друга, но сейчас — это его противник. Чуя фыркает под нос, останавливаясь чуть поодаль от орущих учеников. Ему показалось, что рядом блеснули крылышки снитча, но за криками учеников он ничего не услышал. Черт. Чуя оборачивается назад, и — черт возьми — именно на этой слизеринской трибуне стоит Дазай. Прямо возле края, держится за поручень и смотрит распахнутыми карими глазами на Чую. Только на него — ему плевать, как в небе разворачивается игра, если рядом с ним на метле летает ангельское существо. Чуя даже вздрагивает, не ожидая такого восхищенного взгляда. Дазай улыбается, пойманный с поличным, и это — не та натянутая улыбка, с которой он ходит большую часть времени в школе, которую он надевает в любое время и на любой случай, это не маска, настолько привычная, что появляется на его лице сама собой. Нет — это его искренняя улыбка. Легкая и мягкая, такая, которую Чуя видит, когда они наедине. Такая, которую он любит сцеловывать с его губ, которую он наощупь может найти и проследить кончиками пальцев. Такая, от которой на его правой щеке появляется маленькая ямочка, и появляется она лишь от этой искренней улыбки. Только для него. Он точно совершил ошибку, посмотрев сейчас на Осаму. Слизеринцы видят, как Чуя зависает рядом с ними, и это уже начинает казаться им странным. Как бы он не хотел играть в гляделки с Дазаем, сейчас — разгар игры, и он должен поймать снитч. Пока Чуя не повернулся обратно, замечает, как рука Дазая в перчатке указывает куда-то влево. Он молчит, губы его не шевелятся, но Чуя в мгновение понимает, что хочет сказать Дазай этим жестом. Чуя тут же разворачивается и стрелой несется влево, почти на место старта, а потом — ближе к своим воротам. Именно там, недалеко от Ацуши, в воздухе зависает золотой снитч. И когда Дазай только успел заметить? Теперь он не видит и не замечает вокруг себя абсолютно ничего — перед его глазами одна цель. Ацуши пугливо пищит, когда Чуя проносится мимо него, разрывая воздух, но в самый последний момент снитч — ублюдский мяч! — срывается с места и несется в обратную сторону. К рейвенкловским воротам и вниз. Вот блять. Ни секунды промедления, ни единой заминки — Чуя уже летит за золотым снитчем, не отводя взгляда, стараясь не потерять его из виду. Он плавно огибает играющих охотников, никого не задевая, но едва не пропускает бладжер, что несётся прямо в его голову. Кёка успевает вовремя, и тяжелый мяч отскакивает от её удара битой. Сверху летучей мышью планирует Цудзимура, замечая, наконец, стремительный полёт Чуи, и в два счёта догоняет его. Снитч не останавливается. Он огибает ворота Рейвенкло и улетает ввысь, к трибунам, весело блеснув золотистыми крылышками. Если бы у этого мячика был разум, Чуя бы окрестил его самым раздражающим существом на планете, потеснив место Дазая, который возглавляет этот топ на протяжении всех семи лет. — Акутагава забивает гол! Пока Чуя носится за снитчем, его мозг отключается от всех окружающих звуков, и он почти не следит за счетом. Он всегда играет так, и никогда не может на диком адреналине от погони контролировать сразу несколько факторов. Да, он слышит, как игроки забивают голы, слышит счет, даже замечает препятствия в виде бладжеров, но откладывает это на подкорку сознания, все основное внимание уделяя снитчу. Каджи объявляет счет пятьдесят-тридцать в пользу Рейвенкло. Мизуки вместе со своей метлой пристраивается совсем рядом, почти касаясь форменной курткой самого Чуи. — Как дела, Чуя? Ничего не болит? Сладкий голос стекает, будто яд по глотке. Чуя крепче сжимает древко метлы и поджимает губы. — Отъебись. — Как грубо, — хмыкает Цудзи. Он чувствует кожей, как девушка смотрит на него, а не на снитч, за которым оба не могут угнаться. Она же тормозит его. Специально. — Забалт! — словно гром в небе, грохочет голос Мотоджиро. Какой же он громкий. — Мичизу Тачихара подсекает Анго Сакагучи в борьбе за квоффл — и это штрафной бросок! Чуя громко вздыхает. Сука. Пенальти. Какого хрена Тачихара полез к заучкам? Они под руководством Куникиды играют едва ли не идеально, выверенно, просчитывая каждый шаг. По струнке на метлах сидят — среди такой аккуратности не спрятать легкое нарушение. — Грязные приемчики, а? — вставляет Цудзимура, когда они оба останавливают метлы после свистка. Снитч растворяется между трибун, и Чуя провожает мячик хмурым взглядом. — Грязные? Заметь, это не мы бросаемся непростительными во всех ненавистных людей. Чуя не собирается оставаться рядом с ней ни секунды, и улетает к своей команде. Все игроки отлетают с поля, освобождая место для двух человек. Ацуши на воротах, защищающий честь Гриффиндора с жалкими тридцатью баллами, и Джион Райден на позиции охотника, выполняющего штрафной бросок. — Какого хрена, блять? Чем ты думал? — рычит Чуя, подлетая к Тачихаре. — Давай ты потом будешь материть меня, ладно? Я не специально, — Тачи вскидывает руку, пытаясь жестом успокоить друга, а сам кусает губы, наблюдая за вратарем. Если Ацуши пропустит гол, разрыв между ними увеличится ещё на десять баллов. Это опасно — если Чуя не поймает снитч, с таким количеством баллов они с позором проиграют. Трибуны затихают, погружая поле в тишину. Каждый человек наблюдает за пенальти с таким интересом, словно сейчас решается чья-то судьба. В каком-то смысле, так и было. Чуя воспринимает это слишком близко к сердцу. Проигрыш Рейвенкло означает проигрыш Цудзимуре, а этой суке он слишком много позволял. С него хватит. Только этот штрафной гол не зависит от него никак. Всё, что он может, вне зависимости от исхода пенальти, это поймать снитч как можно скорее. Желательно, не отвлекаясь на всяких бывших. Под звук свистка Джион бросает квоффл, и в момент, пока он летит до ворот, у Чуи замирает сердце. Весь мир замирает, весь мир не дышит даже, ждёт. Весь мир смотрит, как Ацуши вместе с метлой кренится вправо и хватает мяч двумя руками практически в последний момент, защищая кольцо от гола. И гриффиндорцы взрываются криком. — Да, блять! — одновременно восклицают Чуя и Тачихара, радостно ликуя. — Накаджима Ацуши защищает ворота и спасает Гриффиндор от штрафных очков! Счёт остаётся тем же, дорогие друзья, и мы можем продолжать! Чуя хлопает Тачи по плечу, рыкнув напоследок, чтобы не смел даже выебываться больше. И кто здесь капитан команды с охуенной стратегией? Игра продолжается после очередного свиста, между охотниками возобновляется борьба за квоффл, а сам Накахара взлетает выше, снова оглядывая поле. Цудзимуру не видно, снитча тоже. К Дазаю подлетать снова будет подозрительно, и он потеряет время. Эта подсказка была скорее исключением, и надеяться на кого-то, кроме себя как ловца Чуя не собирается. — Чуя! Он оглядывается вниз, и видит, как его зовёт Сехэй, их загонщик. — Он там, — Сехэй указывает кивком головы в сторону слизеринской трибуны, и Чуя даже вздрагивает — он, случаем, не умеет читать мысли? Но, проследив взгляд загонщика, Чуя тут же отмахивается от бредовых мыслей. И правда, недалеко от зеленой трибуны кружится золотистый мячик, который неизвестно откуда взявшаяся Цудзимура в упор не видит. Чуя решает разыграть обманку. Он перехватывает у Ооки биту, отбрасывая так удачно подвернувшийся бладжер в сторону трибуны Рейвенкло — но он точно знает, что они смогут защититься заклинаниями, и никто не пострадает. Это очень рискованно, почти на грани с нарушением, когда они только что получили штраф, но обманка срабатывает. Внимание Цудзи теряется, она подлетает ближе к своим, ругаясь на то, что всё идёт не по её плану. Куникида отмахивается от девушки-ловца, говоря заниматься своим делом, а Чуя уже несется за снитчем. Его, очевидно, замечает Мизуки и бросается следом, но из-за заминки она теряет драгоценные секунды, совсем немного не поспевая за быстрой красно-рыжей стрелой. Чуя не замечает ни снега в глаза, ни того, что его волосы сильно промокли, потемнели и прилипли к вискам и шее, не замечает и взгляда Дазая с этой самой трибуны. А Дазай смотрит только на него. Снитч молнией взлетает чуть выше, совсем близко к трибуне, и замирает на месте. Цудзимура летит вплотную, отстает всего на полметра, а Чуя, с горящим огнем решимости в глазах, уже вытягивает руку перед собой. Стой на месте, просто стой на месте. Пожалуйста. Чуя раскрывает ладонь — и ловит снитч, мгновенно тормозя метлу. Цудзи не справляется с таким же быстрым торможением, и её заносит вправо — чуть не снеся собой ограждение, она кувыркается вместе с метлой в воздухе, пока не останавливается почти над землей. Плевать. На всё плевать — единственное, что важно, это холод золотистого шарика в его правой руке. — Чуя Накахара поймал снитч! — словно сквозь туман слышен голос Каджи. — Сто пятьдесят очков Гриффиндору, и это чистая победа! Чуя рад. Чуе вообще ничего больше не важно — он всё ещё висит в воздухе у края слизеринской трибуны, и понимает, наконец, почему на этой трибуне гул голосов перекрывает остальные. Он остановился прямо напротив Дазая. Он поймал снитч прямо перед его лицом. В считанных сантиметрах от его лица, потому что гребаный ублюдский мяч завис в воздухе перед Осаму, а он даже шагу назад не ступил. Так и стоял, бесстрашно не шевелясь, пока весь первый ряд с ошарашенным вздохом расступился по краям. Чуя фокусирует взгляд на бледном лице с огромными распахнутыми глазами. Его карие радужки потемнели, сливаясь с зрачком, губы слегка раскрыты, обкусанные и сухие от ветра, и весь он выглядит таким невероятно милым в своем удивлении. Он такого явно не ожидал — и Чуя ухмыляется. Нет, этот идиот даже не пошевелился. От порыва воздуха, когда Чуя тормозил метлу, с головы Дазая спадает капюшон, и теперь его пушистые волосы лохматит ветер — и хочется протянуть руку, зарыться в мягкие локоны, а потом вообще притянуть ближе и поцеловать. Каково это, целоваться в воздухе? А он так близко, один наклон корпуса вперед и коснешься, и Чуе так не хочется разрушать этот хрупкий момент, пока вся школа кричит и радуется победе Гриффиндора. Широкая улыбка расцветает на его лице, и Чуя обводит взглядом хлопающих слизеринцев, хитро переглядывающихся Йосано и Элис, радостных Гин и Хигучи. Он подбрасывает снитч у себя в ладони, и капризный шарик встряхивает крылышками в момент взлета — холодные брызги попадают прямо в лицо Дазая, отчего тот наконец отмирает. Накахара шутливо кланяется, как может, сидя на метле, и улетает к команде. К обнимающимся ребятам — к его ставшей такой родной семье. Они принимают его в свои медвежьи обьятия, благословя всех богов за то, что Чуя поймал снитч. — Как ты это делаешь, блять? Как ты так красиво ловишь снитч, каждый раз шоу происходит! — смеется Тачи, хлопая друга по спине. — Я тебя обожаю, серьёзно! — Талант не пропьешь, — Чуя самодовольно вскидывает брови. — Лучше похвали Ацуши, он спас нас от штрафных баллов. Ребята дружно хлопают, переводя взгляды с Чуи на вратаря. Накаджима смущается, опуская голову, но улыбается. Тоже рад. — Да мы все молодцы, вашу мать! Тачи приобнимает за плечи Чую. — Ага, кроме тебя, мистер нарушитель, — шутливо пихает друга в бок. Все смеются. Чуя, на самом деле, больше не злится на ту подсечку, потому что сладкий вкус победы заполняет его яркими эмоциями. А может, так ему и надо, этому Сакагучи Анго. Повезло, что с метлы не свалился — а Тачи мог и не такое устроить. Они пожимают руки рейвенкловцам, и Тачихара благодарит Куникиду за хорошую игру, а Джион поздравляет парней с победой, обнимая, как своих братьев. Чуя, улыбаясь, выпускает воздух из груди. Он так любит квиддич — это именно то, что ему было нужно сейчас. Он так невероятно счастлив в этот момент.***
Пока гриффиндорцы доходят до душевых, проходит не меньше получаса. Раздевалки разделены на мужские и женские — парни обоих команд вваливаются в помещение, наперебой обсуждая игру. Дебют Цудзимуры как ловца Джиону, как самому старому игроку в квиддич, не понравился, и они с Тачихарой спелись в этом плане. Куникида явно выглядел расстроенным, постоянно нервно поправляя свои очки. Чуя треплет Ацуши по спутанным белесым волосам и хвалит за хорошую работу — благодаря ему гриффиндорцы не пропустили многих голов, которые Куникида так старательно отрабатывал со своей командой. До душевой он добирается почти последним, потому что отвлекается ещё и на обсуждение с Джионом и Мичизу — не могли они его не затащить в свой крысиный круг. Сами, причем, успели уже помыться и переодеться, в отличие от ловца. Тачи, вспоминая их дневной разговор, с интересом поглядывает на Чую. Ничего он не забыл, ждёт, как верный пёс, пока его друг соизволит рассказать все подробности своей личной жизни. Чуя сам уже и не против, он успокоился и разложил хаотичные мысли по полочкам. Да и плевать уже — ну что Тачихара ему сделает? Поругает? Порадуется? От этого Чуя не станет любить Дазая меньше. В душевых жарко. Пар от горячей воды витает в воздухе, влага заполняет помещение, растекаясь в воздухе, и слышно только редкие капли воды, ударяющиеся о кафельный пол. За закрытой дверью — приглушенные голоса парней, а здесь никого уже нет. Чуя проходит в самую дальнюю кабинку; на самом деле, кабинкой её даже не назовешь, душевые представляют собой несколько прикрепленных к стене душевых леек, огороженных друг от друга стенами, покрытыми светло-голубой плиткой. Это общий душ, и здесь нет ни шторок, ни какого-то намека на личные границы и сокрытие себя от чужих глаз, всё, что разделяет тебя от другого человека — стены. Впрочем, Чуя никогда не стеснялся своего тела, а сейчас он здесь вообще один. Или почти один. Он слышит, как за его спиной тихо хлопает дверь, и оборачивается. Никого. Это странно, и Чуя хмурится, ещё около минуты вслушиваясь в тишину. Может, кто-то заглянул и снова закрыл за собой дверь, не увидев в душевых никого. Или, может, сквозняк. Чуя ведет плечом, снимает форменные штаны с бельем — единственная одежда, которая на нём осталась, и разворачивается к кабинке. И утыкается в широкую грудь Дазая. — Блять! Он пугается, крупно вздрагивая, и замахивается рукой, не сразу понимая, кто перед ним и откуда он вообще здесь взялся. Как будто материализовался в воздухе. А Дазай улыбается, ловит его запястье, готовый уже к такой реакции, и делает шаг вперед, прижимая Чую к холодной кафельной стене. — Испугался? — Какого хуя ты тут забыл? — у Чуи сердцебиение учащается, и вовсе не по той причине, по которой могло бы. Конечно, он испугался. — Вообще-то, я хотел поздравить тебя с победой, — он склоняется ближе, шепча почти в губы. От его тела веет холодом с улицы, одежда влажная после снегопада, а Чуя полностью голый, не успел даже воду включить и сполоснуться от пота. Дазай прохладными руками держит его запястья, сам жмется к нему, но ещё не целует, дразнит. — Сейчас? — голос Чуи тоже скатывается до шепота, слышного только им двоим. В его выдохе звучит интерес — насколько далеко готов зайти Дазай? За стенкой всё ещё не разошедшиеся игроки, там же друзья Чуи, которые, возможно, ждут его. И дверь не заперта. — Сейчас, — легко кивает Дазай и наконец обнимает его губы своими, врываясь языком с таким порывом, что Чуя ударяется затылком о плитку и коротко стонет. Как же ему нравится целоваться с ним. Каждое движение губ — танец любви, каждое сплетение языков как рождение новой жизни, то самое невероятное ощущение чего-то правильного, желанного, от чего невозможно больше отказаться. Никогда. Чуя закидывает руки на шею Дазая, и с его плеч спадает пальто, в котором он был на улице, но никто из них даже не замечает. Дазай не останавливается, прикусывает сладкие губы, руками спускается вниз и обнимает Чую за талию, заставляя его стонать. Поцелуи переходят на линию подбородка, на шею, кончиком языка Дазай прослеживает влажную дорожку до уха и посасывает мочку. — Стой, — выдыхает Чуя, едва соображая. Он растекается по стенке, как растаявшее масло, но собирает в кучу остатки разума. — Я же потный… Дай я помоюсь. — Нет, — бурчит Дазай на ухо. Он целует его ещё раз, вылизывая языком сомнения, а потом — опускается на колени. — Что ты… Дазай, — глаза Чуи округляются, когда он понимает, что он хочет сделать. Что он собирается сделать. — Встань! Он не отвечает, целует выступающие тазовые косточки, легкими лепестками поцелуев касается низа живота, и Чуя вздрагивает. Конечно, у него стоит. Давно. И этот самый стояк сейчас в опасной близости от лица Дазая. — Дазай, — с нажимом повторяет Чуя, хватаясь за его шатеновые волосы. Тогда он останавливает свои беспорядочные касания и поднимает глаза наверх, сталкиваясь с ошарашенными голубыми. Он ведь сам хочет тоже, но чего-то боится. Дазай видит его возбуждение, видит мутную поволоку и красные от смущения щеки. — Я правда хочу, Чуя, можно? Блять. Чуя закусывает нижнюю губу, вглядываясь в его лицо, почти впервые глядя на него сверху вниз. Как — как, черт возьми, он должен это пережить? От одной мысли Чуя мог бы кончить. От одного взгляда, с которым Дазай смотрит на него, с этой мольбой, с желанием, Чуя мог бы умереть на месте. Он его с ума сведет. Чуя неуверенно кивает, ещё не понимая, на что он согласился. Дазай поднимает уголки губ в улыбке и скользит ладонями по его бедрам, расставляя чуть шире. — Но ты должен быть тихим. Ты же не хочешь, чтобы нас услышали? Они — внутри последней кабинки, и от случайных посетителей их скрывает только эта самая стена, на которую спиной опирается Чуя. Со стороны входа их точно не видно, если не проходить дальше, вглубь, но если они будут шуметь… Этот азарт и ощущение опасности, что их обнаружат, только разжигает кровь. Чуя делает вдох, когда Дазай опускает руку на его член и проводит по всей длине, сжимая пальцами. — Ты так рад меня видеть? — Замолчи, блять, пожалуйста- И сам стонет — потому что Дазай обхватывает губами головку, посасывая. — Тише, — шепчет он, проводя языком по нежной коже, слизывая мутные капли с самого кончика. Чуя затыкает рот рукой, стараясь правда быть тихим, но ему прямо сейчас отсасывает Дазай, мать его, Осаму. Это невозможно. Это невероятно. — Я ещё ничего не сделал, — он хихикает, целуя головку и снова проводит сжатыми пальцами по всей длине. Чуя хочет сказать ему многое, но не рискует отнять ладонь от рта, чтобы не начать выстанывать его имя вслух. Он часто дышит и вздрагивает, когда Дазай опускается ртом на его член, берет глубже, пока ещё сам не понимая, как сделать это удобнее. Никогда в жизни он не делал минет, но исходя из небольшого опыта, когда это делали ему, и из разговоров озабоченных парней однокурсников, Дазай старается сделать всё правильно. Он раскрывает рот шире, обхватывая губами член Чуи, двигается, наконец, вперед и назад, медленно, но даже так заставляя Накахару мелко дрожать. Дазай входит во вкус, наращивая темп, помогает себе рукой, а когда устаёт, с влажным чмоком выпускает его изо рта и ведет языком по длине. Ввинчивается кончиком в уретру, гладит большим пальцем, потом спускается ладонями на внутреннюю сторону бедер. А Чуя там, наверху, умирает от чувств и ощущений. Он тихо скулит, не сдерживаясь, и только собственная рука приглушает его выдохи и стоны. Второй ладонью он скребется по стене, не зная куда деть себя, и Осаму перехватывает её — опускает себе на голову, разрешая Чуе контролировать ситуацию. Его пальцы цепляются за влажные волнистые волосы, крепко сжимают, и Чуя тянет его на себя. Дазай послушно принимает почти всю его длину в рот, давится, но молчит, только скребется по его бедру ногтями. Он сам сейчас так дико возбужден. Дазай выпускает его изо рта, и по его припухшим влажным губам стекает слюна. Чуя боится даже посмотреть вниз, потому что он не вынесет такого вида — кончит моментально. А потом этот самый Дазай будет ему сниться, отпечатавшись на изнанке век. Боится, но всё равно смотрит. И — это правда. Невероятно. — Боже, блять, — сипло выдыхает он сквозь пальцы, а Дазай продолжает, снова и снова обхватывает его губами, насаживается. Вид его растянутого вокруг члена рта — самое лучшее, что когда-либо видел Чуя. Он чувствует, что долго не продержится. Сжимает крепче пряди, толкается сам во влажный и податливый рот, и вздрагивает всем телом, кончая с сиплым стоном. Дрожь удовольствия пробегает по всему телу, и Чуя едва держится на трясущихся ногах. Он опускает обе руки, жадно вдыхает воздух и сквозь мутную пелену ловит взгляд Дазая. Он — взлохмаченный весь, щеки румяные и смущенные, а с губ стекает его, Чуи, сперма. Ой. Чуя смущается этого факта ещё больше, потому что спустил ему в рот без разрешения и без предупреждения, и ему хочется даже извиниться, но Дазай удивляет его снова. Он сыто облизывается и сглатывает без толики отвращения на лице. Зрачки Чуи расширяются. — Ты ебанутый, — выдает он на выдохе. И добавляет: — Я хочу ещё. Дазай улыбается. У него все штаны на коленках мокрые, волосы растрепаны хуже обычного от хватки Чуи — но так ему идёт даже больше. Пальто тоже намокло, лежит поодаль на влажном полу, однако, непохоже, что Дазая самого это сильно волнует. А ещё он сам спустил в штаны, почти одновременно с Чуей. Не касаясь себя, от одних только мыслей и чувств, от ощущения Чуи и его вкуса во рту, от его тихих стонов, которые он так старался приглушить. От того, с какой силой он схватил Дазая под конец, и как грубо вбивался в его рот на последних толчках. Накахара протягивает руку, стирая белесую жидкость с его нижней губы. Осаму выглядит так невероятно красиво, развратно, расслабленно и пошло, так, что у Чуи буквально встает снова. И в этот момент дверь распахивается снова, пропуская внутрь ещё одного человека. Дазай не выглядит ошарашенным. Он целует Чую в тыльную сторону ладони, бесшумно поднимаясь, а потом ловит его распахнутые губы своими. В душевой слышится шум воды — этот кто-то пришел помыться, используя душ по назначению. Чуя всё равно напряжен, он не хочет, чтобы хоть один человек понял, чем они занимаются здесь, поэтому толкает Осаму в плечи, отрываясь от нежных поцелуев. — Нас точно услышат. — Я и не собирался продолжать здесь, — выдыхает в губы. — Потерпишь? В противовес своим словам он обхватывает его снова вставший член, быстро надрачивая и потирая большим пальцем головку, что Чуя почти сразу кончает снова. Дазай ловит его стоны в ещё один поцелуй, а потом делает шаг назад, поднимая с пола свое пальто. Он достает из кармана штанов палочку, и с легким взмахом растворяется в воздухе. Дезиллюминационные чары — так он и прошел сюда, так же и уйдёт. Чуя стоит так ещё пару минут, откинув затылок на стену. Охуеть. Он поворачивает кран, включая воду, и встаёт под горячие струи. Если каждая его победа в квиддиче будет заканчиваться так, он готов ловить снитч каждый день. Дазай точно ебанутый — но каким-то образом Чуя всегда оказывается втянут в его сумасшедшие идеи. Эта идея ему очень понравилась. Он зарывается ладонями в свои волосы, и, наконец, моется нормально. — Чуя? Ты до сих пор тут? Я думал, ты давно ушел. В проходе позади него стоит Акутагава, обматывая полотенце вокруг бедер. Он не смотрит в его сторону, видимо, чтобы не смущать. Значит, это был Рюноске. Как вовремя он зашел — а с другой стороны, невовремя совсем, потому что Чуя уже был настроен на продолжение. Он лишь надеется, что его друг не заметил ничего странного. — А, да, — пожимает плечами, смывая с себя пену. — А ты чего? Он тушуется и отворачивается ещё сильнее. — Мы спорили с Ацуши. Всё это время. — А… Сколько прошло времени? — спрашивает Чуя, выключая воду. Он тянется за своим полотенцем, наконец чувствуя себя в чистоте и тепле. — Сорок минут. — Сколько?! — Я имею в виду, с того момента, как мы пришли сюда, прошло сорок минут. Ты думаешь, слишком долго? По-моему, я довольно быстро поставил его на место. — Наверное. Чуя расчесывает рукой волосы, сжимая их в кулаках, чтобы сохранить естественные волны. Он подумал, что они с Дазаем проторчали здесь почти час, но этого точно не могло быть. На самом деле, он не мог сказать даже, сколько прошло времени по его собственным ощущениям — всё как в тумане, покрытом поволокой удовольствия. С ним и час может пройти как пять минут, и вообще, Чуя не задумывается даже о времени, когда его так приятно ласкают руки и губы Дазая. И вот опять все мысли сводятся к его невероятным способностям в отсасывании. Что ещё он умеет? Вернее — чего он не умеет? Чуя выходит из душевых вместе с Акутагавой — раздевалка встречает их своей пустотой. Все давно разошлись, и парни одеваются, разговаривая ни о чём и обо всём подряд. Ему, если честно, хочется взглянуть сейчас в глаза Цудзимуры и самодовольно ухмыльнуться. Он, чёрт возьми, победил. Возможно, лишь в битве, не в войне, но этот шаг уже был будто бы показателем того, что Чуя не трус. Чуя не останется в стороне, не потерпит такого отношения к себе, но и опускаться до мести он не собирается. Пусть на его стороне лишь Дазай и, возможно, его друзья, в которых он уверен, но которые ещё ничего не знают, зато они одни стоят гораздо больше, чем Цудзимура со своей свитой. Один Дазай стоит всего мира и даже больше. Потому что — верит ему, верит всегда. Больше, чем себе.***
Дазай оглядывается, спускаясь по лестнице в подземелья. Если идти прямо, то прямо в тупике будет вход в гостиную Слизерина, но если пройти в обратную сторону по коридору, он приведёт к старым помещениям, кладовкам и пустым классам, среди которых есть кабинет Огая Мори, а также действующий класс зелий. В подземельях прохладно. По коридорам гуляет сквозняк, из-за легких порывов которого дрожит пламя факелов. Дазай держит руки в карманах, в правой сжимая палочку, однако, он уверен, что она ему даже не понадобится. Чистая подстраховка. Почти все в школе сейчас находятся в своих спальнях и готовятся ко сну, но только не он. И, очевидно, не те ученики, к которым в гости так нагло собирается вломиться слизеринец. Стены голые, каменные, ни одного портрета здесь не висит. Слишком темно и сыро для них. На самом деле, Дазаю нравится атмосфера в их гостиной, особенно — окно, живой аквариум, сквозь стекло которого виден весь подводный мир Черного озера. Сами подземелья не впечатляют, но в гостиной чувствуется свой слизеринский уют. Он мог бы сидеть часами на кресле у окна и рассматривать проплывающих мимо рыб, русалок, совсем не похожих на ту, с витража в ванной старост; ещё — огромного кальмара, который стал практически ручным для всех учеников Хогвартса. Эдакое школьное домашнее животное — Дазай очень его любил. И крабы, ползающие по дну и щелкающие беззвучно своими клешнями. Молчаливый и глубокий мир, куда сквозь толщу воды попадает гораздо меньше света, однако, гостиная Слизерина и спальни находились не настолько глубоко — поэтому у них никогда не было слишком темно. Они не страдали от недостатка света, потому что, во-первых, у них была магия и огонь, а во-вторых, все студенты большую часть времени проводили на поверхности и на улице, перебегая по помещениям замка от класса к классу. Вот она. Неприметная дверь, такая же, как остальные, но Дазай даже отсюда чувствует темные чары, наложенные на неё. Здесь они прячутся — старый класс зельеварения, серьёзно? Он мысленно усмехается, оглядывая деревянную дверь. Оборачивается вокруг — тихо. Никого. Что ж. Если его ждали, вот он, здесь. — Cave canem, — негромко произносит Дазай на латыни. В безмолвии подземелий стоит мертвая тишина, но уже спустя мгновение слышится щелчок — и дверь распахивается сама собой. Он не ошибся. Их слоган и есть их пароль. Бойся собаки — это предупреждение, напутствие, нет, приказ быть внимательным, не совать свой нос, куда не следует, остерегаясь последствий. — Какие вы скучные, — бурчит Дазай себе под нос и шагает внутрь. Этот пароль они использовали для шифра, этот же пароль Дазай выяснил ещё из фразы Анго в тот день в Хогсмиде. Намеренно ли он это сказал или нет — неважно. Все эти маленькие переплетения судьбы, каждый шаг и действие привело его сюда. В этот самый момент и в это самое место. Назад пути нет.