grandson - eulogy she wants revenge - sister
До визита в школу министерство никак не доходит — делами завален весь отдел, так, что даже посредственные работники заняты, а о начальстве и всей верхушке и говорить нечего. Пока в Хогвартсе никого не убивают и жизни учеников находятся в относительной безопасности, контроль за школой остается в юрисдикции директора Фукудзавы; с нарушителями правил он и сам справится. Здесь же, в администрации всего магического сообщества Англии, после убийства сотрудника стало совсем тяжело. Фуку настаивала на проверках, Сора призывал включать голову и идти в соответствии с планами и законами, а не бросаться в пекло, и министр магии сам разрывался в принятии решения. Он держал министерство в ежовых рукавицах, даже среди своих близких советников не мог себе позволить минутные слабости; оттого бросал все силы на решение первоочередной проблемы — найти и наказать виновных. После убийства, которое совершил неизвестный, в рядах министерских работников поползли слухи. Это сделала Фуку Накахара? Ведь она одна находилась возле камеры рядом с охранниками, могла их подговорить или заколдовать. Или же сами стражи порядка, которым велено было следить за свидетелем? Может, сам мужчина сотворил кару над собой — но ведь при нём не было даже палочки, не говоря уже об обычном оружии. Доверие упало. Фуку кто-то явно хотел подставить, в качестве аргумента предоставляя лишь то, что она находилась у камеры до прихода заместителя министра и могла успеть устранить свидетеля, чтобы защитить информацию. Сама глава авроров всё отрицала; конечно, её вины в этом не было. Женщину допросили под сывороткой правды, и даже изъяли на проверку палочку, но ничего, кроме косвенных намеков, не нашли. Этого для доказательства было мало, к тому же, за свою подчиненную впрягся сам Танеда, потому женщину оправдали. Вследствие, они потеряли и время, и ту тоненькую ниточку, что могла бы привести к убийце, а ещё — Танеда приказал отложить визит в Хогвартс на неопределенное время. Во многом на принятие этого решения повлиял его заместитель, чему Фуку была совсем не рада. Сора методично перебирает бумаги, откладывая в сторону те документы, которые он должен отнести на подпись к министру Танеде. На остальных он ставит свою, размашистую — он, всё же, второй человек в министерстве и обладает соответствующими полномочиями. Его пальцы нервно подрагивают, пока он задумчиво крутит между ними перо. Времени всё меньше, а его подчиненные неделю назад так глупо подставили и себя, и его. Двоих заметили при подозрительной активности в архивах, где они выбирали информацию о чистокровных семьях. Идиоты — думает Сора. Ему не хочется подрывать свой негласный авторитет и доверие, которого он добивался годами. Министр магии ему верит, каждому слову, и это именно то, что до сих пор держит Сору Цудзимуру на его месте. Просочившаяся через двух работников министерства информация действительно привела министра и Фуку к нему, советнику, но он сумел обвинить их в клевете на почве зависти. Немыслимо — так оскорбить советника, второго человека после Танеды! Усомниться в его верности! Министр, безусловно, согласился с его словами, а вот девчонку переубедить не удалось. Зерно сомнения давно укоренилось в ней, и теперь Фуку насторожилась ещё сильнее. Соре пришлось. Ему пришлось залечь на дно на время, стать тише воды и переждать этот период, пока он не разберется с надоедливым хвостом в лице Накахары. Но теперь министерских работников насторожило длительное отсутствие убийств. Конечно, их нет, глупые вы куски мяса — хотелось выплюнуть Соре, но пока его дочь не излечилась, он не мог ни на секунду перестать быть бдительным. Останавливаться уже поздно — как бы не стала следующая минута последней для любимой Мизуки. Он вспоминает слова ведьмы, практикующей темную магию, к которой наведывался некоторое время назад. Противная старуха, ворчливая, сухая, как ветка, однако лишь она могла расшифровать проклятье и помочь его снять. В этот раз она, как и в любой другой, назвала Цудзимуру глупым и самовлюбленным, не видящим дальше своего носа и не умеющим читать между строк. Необязательно убивать всех чистокровок, чтобы даровать Мизуки драгоценные минуты жизни. Лишь одна избранная кандидатура может спасти её. И кто эта кандидатура, черт её подери? Проклятие. Сора горестно вздыхает, кидая перо на стол и зарываясь ладонями в гладкие темные волосы, сжимая у корней. Она родилась с ним. Родовое проклятие, которое столько веков передавалось по женской линии чистокровной семьи Наоюки — выходицей из которой была её мать, Азула. Именно от этого проклятия она и умерла при родах, в свои восемнадцать лет. После потери любимой жены Сора словно обезумел: и он искал, искал способ снять это чертово проклятие, способ обойти его, спасти единственную дочь от него. Он так сильно боялся за Мизуки, боялся, что она унаследует от матери неизлечимое заболевание, что старался провести с дочерью как можно больше времени. Он использовал все свои ресурсы, все деньги, связи, чтобы найти книги, информацию, что угодно. И он нашёл — и само проклятие, хранившееся в отделе тайн министерства магии Лондона, как нашёл и ведьму, которая помогла достичь хоть каких-то результатов. Ритуал, к которому они пришли спустя тонны прочитанных запрещённых книг и древних свитков, тесно связан с темной магией; как объяснила ведьма, жизнь за жизнь, и лишь чистая кровь даст драгоценное время, хоть и не излечит проклятие до конца. А его историю он знал наизусть. Когда-то давно, много веков назад, жила в деревушке магглорожденная волшебница. Однажды она влюбилась в мужчину, прекрасного, как солнечный свет, доброго и невероятно умного. Каждая его улыбка была подобна божественной, а белые руки умело управлялись как с мечом, так и с волшебной палочкой. И полюбил он эту девушку в ответ, всем сердцем, даруя ей свою заботу. Счастье влюблённых длилось недолго: только они собирались сыграть свадьбу, как жестокая правда обрушилась на плечи молодой волшебницы. Избранник её, оказалось, был чистых кровей, а его отец — граф — сосватал сына за красавицу из другой семьи чистокровных аристократов. Она, прекрасная невеста из семьи Наоюки, с первого взгляда полюбила парня, и ни на секунду не желала с ним расставаться. Сыну графа пришлось рассказать возлюбленной магглорожденной всю правду — и он сделал свой выбор, пожелав остаться с аристократкой, честь семьи и выгоду от этого брака поставив выше чувств. Семья Наоюки ненавидела грязнокровок, и дочь их наказала бедной магглорожденной ни на милю не приближаться к ним, пригрозив смертью. И тогда волшебница обозлилась, и явилась она под покровом ночи в мэнор новоиспеченной чистокровной семьи, и прокляла весь род Наоюки, всех девушек, что когда-либо родятся от этой семьи. И прогремел тогда её голос громче крика банши — будут эти девушки искать свою любовь так долго, до того момента, пока жизнь не покинет их в день совершеннолетия. И было у неё лишь одно условие — жизнь за жизнь. Один чистокровный за другого чистокровного. И чудо случится лишь в тот день, когда потомственная ведьма семьи Наоюки влюбится в чистокровного и убьёт его, чтобы избавиться от оков проклятия навсегда. Они всё это время лишь оттягивали неизбежное. Бежали за ветром, пытались ухватить конец радуги, но не искоренить чёрную магию из рода. Последнюю часть ведьма рассказала только на днях, едко выплюнув в лицо Соры. — Глупые чистокровные, — скрипучим голосом тянула она. — Если твоя дочь не влюблена ни в одного чистокровного мальчишку, тебе её не спасти, сколько не убивай. Не спасти. Нет. Ради дочери он готов на всё. Он готов даровать минуты жизни за каждого убитого чистокровного, лишь бы подольше задержать любимую Мизуки в этом мире. Она — единственное, что у него есть. Его луч света, его кровь. Частичка, оставшаяся от прекрасной Азулы Наоюки. Сора писал письмо дочери так быстро, как только мог. Последнее было всего сутки назад с именем следующей жертвы. И как назло, именно этого человека сегодня на встречу пригласил министр магии Танеда. «Скажи мне, милая Мизуки, влюблена ли ты в кого-то? Скажем, в чистокровного ученика?» В дверь стучат. Цудзимура откидывается на спинке кресла, выпрямляясь и похрустывая затекшей шеей. — Войдите. Фигура рыжей женщины в строгом брючном костюме и министерской мантии уверенно проходит в кабинет Соры. В её руках стопка бумаг, а на лице — самая кислая мина, на которую способна Фуку. — И какого черта ты расселся здесь, если через пять минут совет? Она с отвращением бросает бумаги на стол, и они лишь с божьей помощью не рассыпаются. — Ты, как всегда, весьма учтива. Побеспокойся лучше о себе. На лице Цудзимуры расцветает ухмылка, и в ней спрятан намек: именно о тебе, Фуку, все слухи в министерстве. Именно тебя подозревают в заговоре. — На что ты намекаешь? — щурится Фуку. Сора поднимается с кресла, быстро складывая бумаги на подпись министру в дипломат. Он обходит женщину, едва не задевая ту плечом, и едкая ухмылка ни на секунду не сползает с его лица. — Ты выдумываешь, Фуку. Поторопись лучше — ты же не хочешь лишних слухов? Любимица министра Танеды, как быстро ты лишишься своей должности, если будешь показывать коготки? — Ты смеешь угрожать мне, ублюдок? Он смеётся. — Нет, что ты! Дружеский совет: не суй свой нос в каждую дыру — кто знает, какая из них окажется волчьей пастью.***
Чуя медленно проводит рукой по белоснежному покрывалу, которым укрыт его друг. Ладонью разглаживает мелкие складки ткани, не замечая своих действий — так глубоко погружен в свои мысли. Под его глазами растекаются темными пятнами мешки от недосыпа, а растрепанные рыжие волосы в полуспущенном хвосте лежат на левом плече. Он так и не уходил из лазарета ни на минуту, сидел с Тачихарой всю ночь, не смыкая глаз. С ним всё уже было в порядке, и чувствовал он себя куда лучше, чем тот же Чуя, будучи отравленным каких-то три месяца назад. И даже сейчас мирно сопящий Тачи выглядел более здоровым — у Накахары же от постоянного мыслительного процесса и невыраженных эмоций уже болели мозги. Он хотел свернуть шею тому, кто посмел это сделать. Выяснилось, что Тачихару усыпили мощным зельем живой смерти, подлив его в кружку, из которой тот пил глинтвейн. Чуя подумал, что зелье там находилось в маленьком количестве с самого начала, ещё в пустой и чистой кружке, но профессор Мори объяснил, что такое маловероятно. Он также сказал, что магический оберег не отреагировал на зелье потому, что остатков в кружке было слишком мало, а основную часть Тачихара уже выпил, оттого и обнаружить следы можно было только по внешним признакам и по остаточной магии. Мори не спрашивал, откуда у Чуи кулон, что он собственноручно создал и подарил своим детям, только хитро улыбнулся. Чуе было плевать, какие мысли и вопросы вызывает у опекуна Дазая этот факт; он не заметил бы сейчас даже удара в гонг в миллиметре от уха. Объясняться и отвечать на вопросы не было сил. Мичизу отпоили рябиновым отваром и оставили отдыхать в лазарете до утра, несмотря на то, что тот проснулся бодрячком и уже рвался вернуться в комнату. Он поругался на Чую и даже пошутил, что тот сидит с такой кислой миной, будто бы Тачи обратился хладным трупом. Сказал, чтобы тот не переживал и возвращался в спальню, нормально поспал и поел, но Чуя упрямо сидел рядом с другом. — А вдруг кто-то придет ночью, пока ты спишь, и закончит начатое? — заметил он, и Тачихаре нечего было ответить на это. Ситуация складывалась прискорбная, потому что теперь кто-то — Чуя уверен, что в этом замешаны Тени — стал покушаться не только на него самого, но ещё и на его друзей. А возможно, это серьёзное усыпляющее зелье предназначалось Чуе, а не Тачихаре, но волей случая оно попало в организм другого. Чуя не мог отмести мысль о том, что виноват Джион. Он помогал вчера вечером, даже дал какие-то объяснения директору, мадам Харукаве и профессору Мори, но потом Чуя выгнал его из лазарета, не дав ни на шаг приблизиться к нему и Тачи. Джион пытался успокоить его, уверить в собственной невиновности и остаться, потому что Мичизу тоже его друг, и тогда Чуя достал палочку. — Я вырублю тебя прямо здесь, если ты сейчас же не уйдешь. И мне плевать на последствия. Проваливай. Вон. Джион устало и разочарованно вздохнул, покачав головой, но вышел. Следом за ним в медпункт забежали Акутагава с Ацуши, наперебой спрашивая, что случилось и в порядке ли Тачихара. А через полчаса к ним присоединился и Дазай. Он выглядел так, будто уже знал или догадывался о чем-нибудь таком, но в его глазах беспокойство было только за Чую — увидев, что он жив-здоров и в полном порядке, не считая, конечно, дикого переживания за друга, Дазай даже выдохнул с облегчением. Однако, стоило ему узнать имя возможного виновного, как Осаму тут же помрачнел. Именно он навел Чую на мысль о том, что на месте Тачихары мог быть староста Гриффиндора. Чуя никак не мог структурировать мысли и разложить все известные факты по полочкам — даже не оттого, что волновался и переживал, не оттого, что был зол на Теней, а потому что у него не хватало кусочков пазла, чтобы собрать всю картину воедино. Это всё было странно и никак не укладывалось в голове. Дазай пытался поддержать его, как мог, но Чуя не находил в его словах покоя. Ему казалось, что он не знает внушительного количества информации, которую от него скрывают все вокруг и не могут поделиться, и это его сильно злило. Он даже не мог как-то это предъявить, а главное — кому? Джиону, что отрицает всю вину и кается в том, что не уследил? Дазаю, который делает вид, что всё в порядке и отвлекает Чую от решения проблем? Тачихаре, который оказался лишь жертвой чьих-то шахматных игр? Самому себе? Последний вариант звучал правильнее всего, как ему казалось. Глаза Чуи замылились спокойными неделями, нежностью, заботой и влюблённостью, потому отравление Тачи стало жестоким возвращением в реальность. Напомнило ему, что — нет, дорогой Чуя, ничерта ещё не закончилось, прошло столько времени, а ты даже не знаешь полного состава Теней. Но, наверное, знал Дазай, потому что Чуя заметил в его поведении некоторые странности. Например, он стал избегать общения с некоторыми слизеринцами со своего курса, с которыми спокойно общался раньше. Он стал чаще появляться в поле зрения Чуи — хотя, казалось бы, куда ещё чаще. А ещё постоянно наблюдал за Цудзимурой. Если бы Чуя не знал их обоих, не знал, чем занимается Мизуки, он бы даже приревновал. И совсем мало говорил о Тенях, будто бы пустив ситуацию на самотек, постоянно увиливая от темы и отвлекая Чую — поцелуями, шутками, на которые тот злился, или чем-то ещё. Но теперь, после того, как жизнь его лучшего друга оказалась под угрозой, прямо в пустой гостиной Гриффиндора, Чуя молчать и ждать не собирался. Его словно все вокруг оберегают от правды, и он приложит все силы, чтобы добраться до неё самому. Под покрывалом шевелятся ноги Тачи, и он медленно поворачивается на другой бок, что-то мыча под нос. — Чуя? Ты до сих пор здесь? — зевает Мичизу, проснувшись. — Как видишь. Выспался? — Я-то да, а вот ты выглядишь хуже болотной твари, — он негромко смеется. — Серьёзно, ты что, вообще не спал? Чуя пожимает плечами. — Полудурок. Залезай сюда, — он двигается на кровати левее, распахивает одеяло и приглашающе кивает. — Я тебя очень ценю как друга, но со мной всё в порядке. А вот с тобой не очень. Поэтому дай теперь мне позаботиться. Вздыхая, он сдается, заползая на больничную кровать. Ему, вообще-то, через два часа нужно быть на уроке, но если быть честным, от бессонной ночи сами собой закрываются глаза, а напряженные от стресса мышцы еле двигаются. Слабость окутывает тело, стоит Чуе только коснуться головой подушки, и он едва не отрубается в этот же момент. — Вы не выяснили, кто это сделал? — спрашивает Мичизу, накрывая друга одеялом и глядя в его прищуренные уставшие глаза. — Не знаю, сегодня сюда ещё никто не заходил. Может, прозвучит странно, но я уверен, что это Джион. Никто другой не подходил к нам вчера, и мы все пили из одной бутылки, только ни я, ни он почему-то не уснули. Тачи поджимает губы. Неприятно осознавать, что тебя усыпил твой хороший друг, с которым вы проводили так много времени. Которому ты доверяешь. Чуе даже доказательства не нужны, чтобы быть уверенным в вине Джиона. Если он один из Теней, как можно было так легко проколоться и подлить в чашку напиток живой смерти прямо перед ними, в пустой гостиной? Этот поступок казался неимоверно глупым. Рейвенкловцы были умными ребятами, так почему их действия совсем не поддавались логике? Особенно лицемерно выглядел Джион, изображая шок и пытаясь помочь. К тому же, Тачи даже близко не был к смерти, доза снотворного оказалась мала — и слава Мерлину. Чуя не замечает, как засыпает. Ему не снятся сны, и обратно включается он резко, слыша рядом негромкие голоса. — …и что в итоге? — Понятия не имею, — отвечает кому-то голос Дазая. — Мори сказал, что Джион всё отрицает. Он не имеет права заставить его выпить Веритасерум. — И это уже показатель, — добавляет Акутагава. — Если бы ему нечего было скрывать, он бы выпил сыворотку правды. Чуя лежит спиной к ребятам, чувствуя, что в ногах у него сидит Тачи. Никто из них не видит его лица, и он продолжает делать вид, что спит, вслушиваясь в разговор друзей. — Кстати, Тачихара, твоя сова прилетала, — щелкает пальцами Ацуши. — Держи. Матрас под Чуей слегка скрипит, когда Мичизу тянется всем телом за письмом. Он бегло читает написанное на пергаменте, пока остальные терпеливо и молча ждут. — Это брат. Сказал, что с ними всё в порядке, они в безопасности. Пожелали мне здоровья. — А где они? — спрашивает Дазай, и на этом вопросе Чуя напрягается. Он доверяет своему парню, знает, что тот не причинит вреда ни ему, ни его друзьям, но странный червячок тревоги завязывается в узел в груди. Ему срочно захотелось обернуться и проверить, висит ли на левом ухе Дазая сережка. — В Японии. Улетели подальше, чтобы наверняка. Я за них спокоен, но теперь они переживают за меня, рвутся даже обратно, — с улыбкой рассказывает Тачи — слышно по интонации. — Что с Джионом будем делать? — Это уже пусть решает директор, — отмахивается Дазай. — Когда ты успел стать таким скучным? — Тачихара даже возмущенно подпрыгивает на кровати. — Я думал, ты сейчас предложишь двадцать восемь способов отомстить, где твоя слизеринская хитрожопость? — Она всё ещё при мне! Видишь ли, если я что-то предложу, то автоматически стану соучастником, а я не хочу потом отмывать котлы или перебирать картотеку… — Ты что, струсил, Дазай? Больше молчать Чуя не может. Ему кажется, что лучшего момента, чтобы взять быка за яйца, не найдется; к тому же, он здесь не один, и даже если этот разговор не предназначен для чужих ушей, перед друзьями скрывать опасные для их жизни вещи он не желает. — И когда ты собирался сказать, что защищаешь Теней? — раздается его хрипловатый голос, и все замолкают. Он поворачивается, моментально находя взглядом глаза Дазая. Большие и родные карие радужки, в которых нет ни капли удивления — нет, только восхищение тем, к какому выводу пришел Чуя, от которого Осаму скрыл немалый кусок информации. — Кто такие Тени? — спрашивает Тачихара, пока Чуя принимает сидячее положение на кровати. — Я не защищаю их, — отрезает Дазай. — Да? Ты уже которую неделю уходишь от разговоров о них и меняешь тему, а теперь скидывашь ответственность на директора. Когда тебя останавливало отсутствие доказательств? Ты думаешь, что я тупой и не замечу, что ты мне врёшь? — Подумай своим чибиковским мозгом, почему я не мог ничего сказать. — Да о ком вы говорите?! — Тц. Тени — это подпольная шайка придурков, которые пытаются меня убить, а теперь ещё и тебя. И, скорее всего, они связаны с убийствами чистокровных, — объясняет Чуя. Тачи вскидывает брови, не сводя глаз с друга. — И кто туда входит? — А вот этого я уже не знаю, потому что кое-кто не соизволил поделиться этой информацией, — саркастично выплевывает Чуя. Дазай вздыхает. Он прекрасно знает, какую информацию он может раскрыть, а какую нет — спасибо Анго за формулировку обета, позволяющую ему делиться информацией, полученной от других Теней, всех, кроме Цудзимуры, а также личными наблюдениями. Проверять страшно, потому что он не уверен в том, что получится, но в теории это должно сработать. Будет неловко, если он умрет прямо здесь. — Их всего девять, — настороженно начинает Дазай, прислушиваясь к ощущениям. Он перечисляет имена тех, кто входит в этот узкий круг, но больше не говорит ничего. — И ты не сказал ни слова, хотя знал, что мы дружим с Джионом? Ты знал, что он предатель, и молчал? — закипает Чуя. Ох, лучше бы Дазай всё же умер сейчас. — Тогда ты бы стал спрашивать всё остальное, а я не могу рассказать. — Он мог убить Тачихару! Или меня! — Тебя бы он не тронул, — несдержанно выпаливает Дазай, но это не помогает успокоить Накахару. Теперь его вообще ничем не возьмешь, если не выложить правду — ложь в словах он считывает мгновенно. — Что ещё ты скрываешь? — Я не могу сказать. — Почему, блять? Объясни нормально! Дазай устало опускает плечи. На него смотрят три пары глаз, настороженно, с недоверием, и неприятнее всего осознавать, что Чуя напряжен больше всех. — Потому что я заключил Непреложный обет. — Ты сделал что?! Хлопает ресницами, распахнув рот в неверии. Он мог ожидать от Дазая чего угодно, но обет? — Ты теперь один из них? — негромко спрашивает Ацуши, задав за всех тот самый неприятный вопрос, что вертелся на языке. — Нет! — он складывает руки на груди. — За кого вы меня принимаете? Мы просто заключили сделку. Молчание было одним из условий, поэтому я не могу рассказать больше. Чуя поджимает губы, вглядываясь в лицо Дазая и пытаясь понять, в какой момент он принял это решение и почему не обсудил с ним. Ему казалось, что они уже решили разгребать это дерьмо вместе, так что побудило Дазая влезть в одиночку и оградить Чую от расследования? Он ведь теперь даже помочь особо не сможет, без информации он бесполезен. Хоть планы и всегда были лучшей стороной Дазая, в отличие от Чуи, он всё равно хотел внести свой вклад — особенно учитывая тот факт, что нападения в большинстве своём касались именно его. Дазая никто и пальцем не трогал. Чуя не знал, как относиться к этому. Он был раздражен и оскорблен тем, что от него умолчали, а теперь выясняется, что Осаму пошел на такие жертвы, лишь бы добиться — чего? — справедливости, мести, правды, конца всей этой путаницы. Тачи касается его плеча в знак поддержки, и Чуя, отвлекаясь от тяжелых дум, скользит взглядом по своим друзьям. Они все здесь, живы и здоровы. Тачихара настороженно, даже враждебно смотрит на Дазая, готовый ко всему — и плевать, что он только встал с больничной койки. Акутагава складывает руки в карманы мантии, хмурясь, ожидая вердикта от Чуи: он всегда на его стороне, где бы ни была правда. Он размышляет о том, прав ли в своих действиях Дазай, и резонно ли его винить за это. Так же считает и Ацуши, бегая светлыми глазами с одного на другого, в нервном жесте почесывая ногтем запястье. Если бы Ацуши мог, он бы решил вопрос мирно, потому что и Дазай имел свои причины, хоть и виновен в молчании, как и Чуя прав в том, чтобы злиться на ложь во благо. Чуя запускает пятерню в волосы, зачесывая челку наверх — она падает обратно, укладываясь пышнее, чем была до этого примятой подушкой. Теням, по-видимому, даже обет не помешал напасть на Тачихару. Чего Дазай хотел добиться? — С меня хватит. Я не собираюсь сидеть и ждать, пока они наиграются и перебьют всех моих близких. И твоих, между прочим, тоже. Теперь даже ты под угрозой из-за ебучего обета, разве ты не понимаешь? Какого хрена ты вообще полез туда? Чуя подрывается с кровати, топая к выходу. — Куда ты идешь? — К директору. И ты меня не остановишь, даже не смей. Дазай бежит за ним. Его обдает едва заметным шлейфом вишневых духов Чуи, которыми он надушился ещё вчера утром, и Дазай в очередной раз отмечает, как от одного этого сладкого запаха он теряет голову. — Стой! Он в два счёта его догоняет и перехватывает за руку на выходе из лазарета, утягивая за собой куда-то вбок. — Прекрати рваться в бой без плана, как ты не понимаешь, что лучше ты не сделаешь сейчас? — А ты сделаешь? Ты уже подставился сам, заключив сделку с дьяволом! — рычит Чуя. Понимание ускользает прямо из-под рук, словно шелковая лента, и до него никак не доходит, зачем Дазай сделал это. Постоянная фоновая тревога и неразрешенное напряжение, что сидит в его голове, во всём теле, прячется в резких эмоциональных всплесках и перепадах настроения, сказывается ещё и на его рациональности. Он не видит всей картины, он не знает её, а Дазай не может рассказать. — Это и был мой план, Чуя. — И чем это нам поможет? — сдаётся. — Ты… добился ещё какого-то условия, верно? Медленно-медленно, ползущим слизнем, истина стекает, опускается на Чую. И он начинает мотать головой, не веря. Не мог Дазай поступиться своими гениальными планами, поменять их так, чтобы всё обошлось без последующих жертв — без жертв в лице близких Дазая. Самого близкого для него человека. — Что ты сделал? — севшим голосом спрашивает Чуя. — Ничего такого, я просто хотел, чтобы Чуя был в безопасности! — с улыбкой отмахивается он. И делает даже шаг назад, словно страшась гнева от его личного бога. — Ведь Чиби такой крошечный, вдруг его кто-нибудь случайно расплющит? Он понял — и Дазай считал это за секунды, включая свой любимый режим «пошутить над ситуацией, чтобы смягчить углы». Зрачки Чуи бегают от одного глаза Дазая к другому, пока до него обухом доходит значение его слов. Дазай глупо хлопает глазами и улыбается, не решаясь вставить слово и не собираясь рассказывать подробности принятия такого решения. Он и сам от себя не ожидал, если быть совсем честным — но что случилось, уже не вернуть. — И какой ценой?… Я не просил о защите, Дазай, и я не беспомощный, могу постоять за себя. Ты защитил одного меня, но теперь все остальные чистокровные и мои друзья в опасности. Дазай качает головой, снова беря в свои ладони руки Чуи, и мягко их сжимает. — Хорошо, давай так. Мы проследим за ними. Вместе. Я не член Теней и не обязан присутствовать на собраниях, зато у меня есть доступ в их тайный кабинет. Запрет на информацию не значит, что ты не можешь всю эту информацию, ну, знаешь, случайно услышать сам, не так ли? Чуя, уже готовый отстаивать своё мнение до конца, распахивает рот и замирает. Об этом он даже не думал — а ведь как легко и гладко ложится план Дазая в обход Непреложному обету. — И как ты это делаешь, придурок Дазай? — наконец, улыбка появляется на его губах, стирая собой все сомнения и недопонимания. — О, ну, вообще-то, тебе не дано понять всю мою гениальность: но не беспокойся, Чуя, вырастешь — поймёшь. — Я старше, тупая ты скумбрия. — Правда? Тогда почему ты такой микроскопический? — В окно выброшу!***
В этот кабинет Чуя заходит впервые. В вылазках с Дазаем на младших курсах они побывали, казалось, в каждом уголке школы и знали о многих тайных проходах, ведущих и в Сладкое королевство, и в воющую хижину на окраине Хогсмида, и даже о тех, которые соединяли некоторые части замка, сокращая путь. Однако, именно здесь Чуя не был: наверняка старый кабинет зельеварения закрыли ещё до их поступления в Хогвартс. Дазай сказал, что это место защищено лишь кодовой фразой, как и все входы в гостиные, а ещё у Теней изнутри был секретный ход для отступления. Почему секретный — неясно, ведь о его существовании знал каждый член, а больше никто в старый кабинет и не заходил. Дазай, очевидно, знал и о нём, потому сразу предложил спрятаться там. Обычные дезиллюминационные чары не скроют факта присутствия, они всё ещё будут рядом в этом небольшом кабинете, просто слившись с окружающей средой. Умные рейвенкловцы моментально узнают о слежке, да и нельзя не почувствовать, что на тебя кто-то смотрит из темного угла. Тайный ход внутри кабинета находился справа от бывшего когда-то учительского стола, который упирался теперь в ту самую стену с вырытой в ней дырой. Ход прикрывала картина, пустующая долгие годы — на холсту не было никого, лишь темно-зеленый лес, над которым бушевали грозовые тучи. Они успели заявиться сюда раньше теней, сразу после ужина — там, в большом зале, как на ладони было видно всех участников тайного общества, и Дазай с Чуей этим воспользовались. Зажигая люмос на концах палочек, парни тихо проходят в пустой кабинет. Чуя оглядывается вокруг, рассматривая пустующие диванчики и недопитую бутылку огневиски на столе. — Они что, тут ещё и пьянки устраивают? Дазай открывает картину и залезает на парту. — А? Нет, это только Джион. Думал, ты знаешь о его нездоровой любви к алкоголю, вы же друзья, всё-таки, — усмехается Дазай и чувствует в воздухе искры, что метает ему в спину Чуя. — Очень смешно. Пальцы скользят по обивке черной кожи диванов, находят взглядом брошенную на подушку книгу — Чуя склоняется, чтобы прочитать название. «Тайны наитемнейшего искусства» — гласит обложка с выведенными на ней витиеватыми буквами. — Что эта книга делает здесь? Её даже в запретной секции нет, — Чуя тянется к ней, желая пролистать и посмотреть, на какой странице оставлена закладка. — Не трогай! Чуя вздрагивает от неожиданности. — Чего ты кричишь? Не ты ли говорил, что нужно быть потише? — он выпрямляется, с досадой бросая взгляд на книгу. — Тот, кто оставил её здесь, легко догадается о нашем присутствии, если ты сдвинешь эту книгу хоть на миллиметр. Просто… постарайся ничего не трогать, ладно? Он пожимает плечами и обходит диван. За ним стоит котел, в котором явно совсем недавно варили зелье — его внутри очень мало, зелье покрывает дно на пару сантиметров. Чуя осторожно вглядывается и втягивает запах носом. Его амулет под рубашкой внезапно начинает сиять, едва не перекрывая по яркости свет от люмоса — и Чуя отшатывается от котла. — Напиток живой смерти… — выпускает воздух из груди. — Вот и доказательство. Идея с омутом памяти приобретает новые краски. Теперь он может всего-то слить воспоминания в колбы и предоставить директору как нерушимые аргументы против тайной деятельности Теней. Он оглядывается снова, стараясь охватить цепким взором каждую деталь старого кабинета, если вдруг потом Тени подчистят за собой следы. — Чего ты там копаешься? — Дазай протягивает руку из бездонной глубокой дыры в стене, уходящей вникуда. Проход освещает только люмос Чуи, а рука с белоснежными бинтами тянется из кромешной темноты. Он видит только очертания фигуры Дазая и его блеск в черноте глаз. — Боишься? — ухмыляется. В слабом освещении она кажется жутковатым оскалом, но Чуя прекрасно знает, что Дазай с ним безобиден, как младенец. — Ещё чего. Чуя возвращает усмешку и хватается за протянутую ладонь, теснясь в небольшом и невысоком проходе. Ему приходится пролезть чуть дальше Дазая, чтобы тот замел следы и закрыл ход картиной, вернув всё в изначальное положение. Даже невысокому Чуе здесь тесновато — он усаживается, подтянув коленки к себе. — Нокс, — он тушит свет, и всё вокруг обращается в абсолютную мглу. Ему кажется, что он вылетает в открытый космос — настолько темнота вокруг поглощающая и бесконечная, несмотря на то, что сам проход довольно узок. Они спокойно сидят здесь, прислонившись спинами к стенкам лаза, но не более — встать здесь невозможно, только ползать на четвереньках. Куда ведет этот проход, Чуя тоже не знает. Почти сразу же он ощущает на своей ладони руку Дазая. Она ползет вверх, ощупывая, только тактильно изучая его тело, как далеко-близко он сидит. Вслепую, ничего не видя, Дазай медленно прослеживает дорожку выше — кончики пальцев тянутся по бедру, а потом опускаются целой ладонью, и Чуе кажется, что она гораздо больше, чем есть на самом деле, жадными прикосновениями обнимает каждую клеточку его тела. Ощущения обостряются до предела. Дазай шуршит одеждой — двигается ближе — и тянет его за бедра на себя. Чуя без слов понимает, что он хочет сделать, благо, рост ему позволяет — и он перебирается на его колени, садясь боком. Единственный плюс от его миниатюрности, но если Дазай хоть слово об этом скажет… Ничего он не говорит. Только ласково обнимает и прижимает ближе, тычется лицом в шею наугад, как слепой котенок, но попадает точно и оставляет поцелуй сухими губами. Осторожный, хотя далеко не первый, но всё равно пускающий волну мурашек по спине Чуи. В старом кабинете зельеварения всё равно никого нет. Поцелуи превращаются во влажные, а из них — в кусачие и горячие; теперь Дазай, войдя во вкус, оставляет яркие малиновые пятна, жадно и собственически цепляясь за Чую. Он прижимается сам, обнимая Дазая за шею, и вовсе не противится жарким укусам. Ему и самому становится жарко. Чуя спускается пальцами одной руки ниже, расстегивая верхние пуговицы рубашки Дазая, насколько хватит, и беспрепятственно касается его груди. Не скрытой бинтами. Ведет ладонью, сжимает темную бусину соска между пальцев и мгновенно получает тихий стон в ответ. Дазай в его руках от одной только стимуляции сосков начинает дрожать, но от шеи не отрывается, издевается по полной. Чуе страшно представить, на что она будет похожа после этого, однако в эту секунду он не думает ни о чём, кроме возбуждающих и будоражащих касаний. Дазай в отместку за невыносимые, невероятные пальцы, что творят с его чувствительной эрогенной зоной какое-то запрещенное удовольствие, опускает руку на пах Чуи, и тот несдержанно мычит. Стон эхом пробегает по бесконечному проходу, отражаясь от стен — из-за каменной пустоты звук кажется громче в пять раз. — Тише, — шепчет Дазай, поднимаясь губами к покрасневшему уху — не видит, но чувствует, какое оно горячее от прилившей крови. — Нас моментально найдут, если будешь шуметь. Да что ты? — хочется съязвить Чуе, но забинтованная рука поворачивает его подбородок к себе, и Дазай впивается губами в его рот. Прикусывает язык, всасывает и лижет, не отпуская ни на мгновение, и у Чуи из головы вылетают абсолютно все мысли. Где они, зачем они, всё неважно, пока его губы так сладко отвечают на горячие поцелуи. Он совсем не хочет отрываться, но на краю сознания слышит хлопок двери и голоса. Дазай с чмоком отрывается, облизываясь, и сипло выдыхает. Теперь, как бы не хотелось продолжить и спустить напряжение, им придётся молчать и слушать болтовню Теней, пытаясь выяснить хоть что-то важное. Дазай не уверен, что сегодняшний вечер принесет важные новости, зато Чуя настроен серьёзнее. Он подбирается, обращаясь в слух, но с Дазая не слезает. — Что-то важное? — тянет насмешливо Джион. — Хотел через часик полетать на поле. Эйс? Каджи? — Я пас, — отмахивается Эйс. Он с плюхом садится на диван и тянет на себя Сакуру, которая хихикает от его ревностных манипуляций. Джион вскидывает брови, окидывая взглядом эту сладкую парочку. — Ясно, я мог не спрашивать. Может, вы ещё потрахаетесь здесь? — Зависть — это смертный грех, Джион! Каджи треплет кудрявую голову друга. — Я с тобой полетаю, только не плачь. — Эй! Цудзимура быстрым шагом обходит рассаживающихся учеников и встает во главе стола, за своё любимое место. Голоса стихают, и кабинет медленно погружается в тишину. «Как она их выдрессировала» — хмурясь, думает Чуя, по одним звукам и голосам представляя происходящее. — Надолго я вас не задержу. Во-первых, Джион. Мне даже говорить ничего не надо, ты сам всё прекрасно понимаешь. Если нет — каким нужно быть идиотом, чтобы подлить отраву прямо перед жертвой? Ты бы ещё в рот ему сразу залил зелье! Она шипит змеей, и от её строгого сердитого голоса у Чуи пробегает морозная дрожь; кажется даже, будто он сам виноват, хотя её злость направлена на одного только Джиона. — Прости, Мизуки- — Помолчи, будь добр. Во-вторых, у отца новая информация. В министерстве все словно шакалы взъелись — они нашли человека, связанного с Британским призраком, но его убили прямо в темницах. Потом они нашли двух информаторов, и от них пошло предупреждение. Следующее нападение они планируют сделать самым масштабным. Нападут на школу. Министр магии и его любимая подопечная Фуку Накахара отказались от визита в Хогвартс, объясняя это тем, что здесь безопасно, здесь всё под контролем директора Фукудзавы. Этот седой маразматик совсем не видит, что происходит у него под носом. — Но ему всего сорок пять, — вскидывает палец вверх Джион, не сдержавшись от комментария. Даже упрек из-за его поступка не пошатнул его уверенность, оттого он позволяет себе любые высказывания. — Какая разница?! Неважно. Вы, мои чистокровные друзья, — Мизуки оглядывает настороженным взглядом тех учеников, кто среди теней был обладателем чистой крови, — сейчас в большей опасности, чем обычно. Никого из вас не тронут люди из министерства. Скажите родным, если они увидят их рядом, пусть не пугаются — это просто меры защиты. Мой отец ручается за вас. Мы как никогда должны держаться вместе. Она слегка кивает, когда Тени начинают подниматься, а потом окликает Каджи. — Передай Дазаю, чтобы не боялся за дядю. Жизнь Огая Мори тоже под защитой министерских. Думаю, он пришлёт кого-то в школу. Из кабинета ученики вытекают осторожно, парочками, с промежутками в некоторое время, чтобы не попадаться случайным вечерним прохожим. Джион уходит с Каджи на поле, слизеринцы в свою гостиную, а Ширасе и Юан остаются последними, неловко топчась на месте. — Что-то ещё? — выгибает бровь Цудзи, нетерпеливо ждущая, пока все покинут помещение. Единственный человек, который покорно остается подле неё, это Анго. — Я хотел спросить. По поводу Чуи. Ширасе жмет руки в карманах брюк, а Юан держит его под локоть, слегка прячась сзади. Она не боится, просто Цудзимура одним своим внешним видом и холодным взглядом вызывает у неё отторжение. — Я уже сказала, что не трону его, незачем спрашивать по десять раз. Разбирайтесь с ним сами, если вы так хотели мести — я уже дала для этого сотню возможностей. — Нет! То есть, да, точно. Я имею в виду, для этого он должен быть живым. А то, что сделал Джион… — Ох. Этот придурок подлил зелье Тачихаре, а не Чуе, не беспокойся об этом. В любом случае, они оба в порядке. Вы же вольны делать всё, что захотите. Вы ведь знаете, я никогда не была предвзята. Для меня вы такие же, как остальные члены Теней: вы одни из нас. Свои. Не забывайте об этом. — Спасибо, Цудзимура, — улыбается Ширасе, и Юан копирует его улыбку. Они уходят, тихо закрыв за собой дверь. Наконец, в старом кабинете зельеварения двое рейвенкловцев остаются одни. — Как ты? Мизуки усаживается в черное кресло, расслабленно откидываясь на спинку. Она медленно втягивает воздух, и так же медленно выпускает его из груди, поднимая взгляд на наблюдающего Анго. — В порядке. — Они не… — Нет. Всё тихо. И лучше, если ты не будешь лишний раз об этом напоминать, — огрызается. — Извини. Анго садится напротив, снимая очки и протирая их бархатным платочком, достав его из внутреннего кармана пиджака. Весь вечер Цудзи была сама не своя, и он прекрасно знает, почему, но не будет лезть в то, что она обсуждать не хочет. Её выбор он уважает, но не всегда понимает — Мизуки упрямо отказывается рассказывать больше минимума, который необходимо знать Анго, как самому близкому. Как тому единственному из Теней, кто знает правду. — Есть имя? — Мори Огай. Анго вскидывает брови, на мгновение переводя взгляд на Цудзимуру. — И ты соврала им? А если это скажется на обете? — Это никак не повляет. Я не соврала, лишь умолчала часть правды. Никому из них не грозит опасность, ты прекрасно знаешь, что это обманный маневр, чтобы отвлечь их. Все силы чистокровок сейчас уходят на защиту, а слова моего отца и министерских работников их успокоят. Дадут ложное ощущение защиты — читает между строк Анго. — И всё-же. Следующая жертва — только Мори Огай? — Да, — отвечает Цудзи. — Дазая здесь нет. Беспокоиться не о чем, Анго. Она распускает голубые волосы, стянутые в хвост, и слегка трясет головой — локоны растекаются по плечам. Анго завороженно наблюдает за ней, словно не видел ничего прекраснее. Ему никогда не хотелось ничего столь приземленного, как коснуться её волос или притянуть в объятия, не встретив от Мизуки сопротивления. На осеннем балу он украдкой старался ухватить как можно больше прикосновений, пока это было частью их образа и маскировки, пока ему было позволено. Пусть это не по-настоящему, но Анго уже был рад. И этого всё равно так безбожно мало. Цудзи устало шепчет в пустоту: — Я так хочу, чтобы это всё закончилось, — а их невольные слушатели, спрятанные в проходе за одной лишь картиной, давно уже не слышат этих слов. Дазай даже дышать перестает. Огай Мори. Огай Мори. Огай Мори — заведенной пластинкой проносится в его мыслях, и он ни на секунду не может перестать думать об этом. Цудзимура так легко назвала имя его дяди, как будто так же легко могла убить его одним взмахом палочки. Или и правда могла. Он не знал наверняка, но теперь был уверен на сто процентов, что именно Мизуки и её отец виновны в смертях чистокровных. Может, косвенно, может, напрямую. Он не слышит, что обеспокоенно ему на ухо шепчет Чуя — он с него не слезает, гладит по шее и царапает грудь, не получая реакции. Дазай не знает, ушли ли Анго с Цудзимурой из кабинета, но ему и не нужно возвращаться туда. Он отпихивает от себя Чую, бросает что-то вроде «идём» и ползет по темному проходу, который становится шире, чем дальше они продвигаются. Чуе не остается ничего, кроме как молча следовать за ним. Накричать на него ещё успеет, а здесь шуметь не стоит. В конце концов, тоннель приводит парней прямо на улицу. Чуя бегло осматривается, понимая, что они вышли где-то с задней стороны замка, откуда видно было домик лесничего и Запретный лес, но это его тут же перестает интересовать. Дазай быстро шагает по снегу в сторону главного входа в Хогвартс, и Чуя едва за ним поспевает. В какой-то момент Дазай останавливается и разворачивается, выставив перед собой палочку, и Чуя от внезапности его действий пугается на мгновение, но парень просто заметает их следы на снегу. Как только вспомнил. Он, конечно, замечает, что Чуя несдержанно вздрагивает, и его сердце сжимается сильнее, отрезвляя. — Дазай! — в сотый раз зовет Чуя, почти утыкаясь в спину, когда тот останавливается, как вкопанный. — Куда ты… Что ты собрался делать? — Надо рассказать Мори, предупредить его, он завтра утром уезжает в министерство. — Ты не можешь, забыл? Одно слово Мори, и ты нарушишь обет! Ты умрёшь! — повышает голос Чуя. Он видит, как Дазай мерзнет на холоде, подрагивая, но больше — боится за своего дядю. Чуя его таким никогда не видел. — Я… — Дазай, пожалуйста. — Я должен поехать с ним. — Давай я попробую ему рассказать, — предлагает Чуя, подумав. Это единственный вариант, к которому он приходит. — Я не заключал никаких обетов и услышал сам, не от тебя — значит, твой обет не сработает. Он обходит его и встает напротив, хватая ледяные руки Дазая своими. Греет — совсем как маленькая печка. В карих глазах бесконечная пустота, среди которой Чуя разглядывает злость. На себя самого, хотя, по-хорошему, её заслуживает только Цудзимура. — Слышишь? Мы справимся. Хорошо, что ты взял меня с собой, иначе об этом ты мне даже не смог бы рассказать, — Чуя начинает болтать всякую чушь, чтобы отвлечь Дазая от самопоглощающих мыслей и вернуть ему разум и спокойствие, какое возможно. У него точно уже был план и на случай попавшего в беду дяди, нужно только напомнить ему. — А ещё, знаешь, мне пришла идея просто посмотреть воспоминания в омуте памяти, считается ли это тогда распространением информации? Ну, вдруг я забрал бы это воспоминание насильно. Кстати, Рю там прислали лимонный пирог, а он больше инжирный любит, поэтому с нами поделился. Хочешь? Там ещё много. Дазай, наконец, включается, глупо моргая пару раз. В его взгляде появляется усталость, но вместе с тем возвращается решительность. — Лимонный пирог?… — Ага. Ну, хочешь? — Хочу. Дазай совсем немного поднимает уголки губ и обнимает его, держит так крепко, будто боится отпустить. Липкое предчувствие чего-то плохого не отпускает его с самого кабинета Теней, но теплый Чуя в его руках гасит всё вокруг. Опомнившись, Чуя накладывает на обоих согревающее, потому что Дазай начинает дрожать сильнее — и это только из-за холода. До школы они идут быстро, держась за руки, и, не сговариваясь, сворачивают обратно к подземельям. Мори ещё не спит, однако удивление проскальзывает на его лице, когда он видит старост на пороге своей комнаты. — Что-то случилось? — Да. Нам нужно поговорить с вами, профессор, — уверенно заявляет Чуя. Дазай молчит, но именно это и странно — Мори слегка хмурит брови, пуская мальчиков. Взмахом палочки он ставит на огонь чайник и предлагает ночным гостям сесть за стол. Чуя немного неловко усаживается, только в этот момент понимая, что до сих пор держал Осаму за руку. Мори достает три чашки, присаживаясь напротив учеников, и молчаливо ждёт. Чуя едва ли знает, как и с чего начать, но сидящий плечом к плечу Дазай вселяет в него уверенность. — Мы выяснили очень важную информацию, и… В общем, ваша жизнь в опасности. Чуя поднимает взгляд, чтобы Мори видел в его глазах честность, и рассказывает всё, что знает и что услышал. Дазай рядом с ним сильнее натягивает рукава мантии на ладони, и молчит, никак не комментируя. Когда Чуя заканчивает свой рассказ, чайник заливается свистом — Дазай, чтобы занять руки, подрывается к нему, разливая ароматный чай по кружкам. — Дазай не может ничего сказать, потому что он заключил с Мизуки Цудзимурой Непреложный обет. Если он станет распространять информацию, которую услышал от неё, тут же умрёт. Я услышал её слова сам, а не со слов Дазая — так мы обошли обет. По мере того, как изо рта Чуи льются слова, глаза Мори в удивлении распахиваются шире, но больше он никак не выражает эмоций. Но заявление о сделке Осаму с другой ученицей Хогвартса повергают его в молчаливый шок. Брови взлетают выше, когда Огай Мори оборачивается к Дазаю, который быстро расставляет дымящиеся кружки на столе. — Непреложный обет?! Дазай, ты понимаешь, насколько это опасно? — Я знаю, на что шел, но сейчас это неважно! Они могут тебя убить! — недовольно кривит губы Осаму. Мори вздыхает, складывая руки перед собой. Нет, с Дазаем спорить — себе дороже. Однако, это не значит, что он не беспокоится за его жизнь и состояние, совсем наоборот. — Во-первых, это серьёзное обвинение. Однако, я вам верю. Во-вторых — обо мне не беспокойтесь, я могу за себя постоять. Мне нужно будет проверить этих учеников и информацию вместе с директором. Чуя, напиши, пожалуйста, все имена. Тот кивает и хватается за пергамент, который ему протягивает Мори. До кружки Чуя так и не дотрагивается, тогда как Дазай обхватывает горячую посуду обеими руками. Обжигает, но дает ощущение какого-то заземления. — Я поеду с тобой в министерство, — говорит он, вглядываясь в глаза дяди. — Дазай… — Даже не отговаривай. — А если что-то случится с Элис? — Мори, однако, знает, на что надавить, и это даже даёт ему маленькое очко в сторону переубеждения — и его тут же забирает Чуя. — Я прослежу за ней. Если позволите. Мори вздыхает снова. Дазай не сводит с него взгляда — не отступится от своих слов и определенно не оставит Мори одного в ближайшие сутки во время визита в министерство. После возвращения в школу он поговорит с Цудзимурой, а Чуя расскажет всё директору, которого до этого так невовремя не было на месте. И тогда — с помощью Мори и Фукудзавы — у них есть шанс. Шанс, наконец, закончить всё. Мори сдаётся, делая глоток горячего чая. — Хорошо, Дазай. С одним условием — напишешь эссе по зельеварению, которое завтра пропустишь. — Но ведь вся наша группа его пропустит! — возмущается Дазай. — И в чём проблема? — Я твой племянник! — Тогда два эссе, — улыбается Мори, наблюдая, как Осаму грустно сдувается, почти с головой погружаясь в свою кружку. Словно пытается рассмотреть в ней спасение — или, наоборот, пытается в ней утопиться, что уже ближе к правде. Чуя хихикает, толкая его локтем в бок, на что Дазай раздражается только сильнее. — Это нечестно! — Смирись, скумбрия, — Чуя смотрит на Дазая, и что-то в его груди разливается теплом, когда он замечает улыбающегося украдкой слизеринца. И ничего он не обижается.