affiliation

Сжатие тысячи ли переносит их к подножию горы, неподалёку от которой расположился небольшой городок. Солнце только начало подниматься над горизонтом, и его первые лучи лениво скользили по покрытым утренней росой листьям деревьев. В воздухе витала свежесть и утренняя прохлада. — Видишь храм за деревьями. — Спрашивает Хэ Сюань, рукой указывая нужное направление. — Поднимайся туда. Приглядевшись, Цинсюань действительно замечает очертания черепичных крыш и золотых орнаментов среди зелёнок листвы. — Ты не пойдёшь со мной? — Уточняет Цинсюань. — Нет. — Слышится односложный ответ. — Не в этой жизни. — У тебя есть время до вечера. Я буду ждать на городской площади. — Хэ Сюань смотрит глаза в глаза, не отводя взгляда ни на секунду, и от этого Цинсюаню становится тревожно. — И ещё, если он или ты что-то выкинете, то… Впрочем, забудь. Цинсюань кивает, понимая, что свобода его действий была сильно ограничена. Но если за себя он ещё мог отвечать, то для его брата не существовало никаких границ и запретов. — Эй, всё будет хорошо. — Обещает он, растягивая губы в широкой улыбке и стараясь убедить себя в правдивости этих слов. — Иди уже. И Цинсюань махает рукой на прощание, а в голове проносятся безобразные сценарии того, что может пойти не так. К храму ведёт длинная каменная лестница, немного поросшая мхом, и он неспешно начинает подниматься. С каждым следующим шагом вверх по ступеням набатом бьющее беспокойство только усиливалось, заставляя ступать быстрее. Сложно сказать, что казалось страшнее: встретиться с Ши Уду или, поднявшись, никого не найти. Цинсюань также помнил, как один из чудиков в чертоге Сумрачных вод притворился его братом. И как бы он не старался верить Хэ Сюаню, в его голове не могло не возникнуть мысли о том, что тот может создать искусную подделку. И если это будет так, то с трудом выстроенное доверие обратится в ничто. Но Цинсюань видит фигуру в белом ханьфу, мерно ступающую по каменным ступеням, и сердце на мгновение пропускает удар. Тот человек останавливается и поднимает голову, пробивающиеся сквозь кроны деревьев мягкие лучи солнца падают ему на лицо, и он вытягивает руку, заслоняя глаза от яркого света. Брат! Это его брат! Перепрыгивая сразу через несколько ступеней и едва не спотыкаясь, Цинсюань пускается вперёд, стараясь как можно быстрее нагнать старшего. Пара шагов — и он схватил бы его на рукав, но в последний момент цепляет носком край ступени и почти падает. — Осторожно! — Воскликнул Ши Уду, в последний момент хватая младшего за края одежд. — Брат! Это ты. Правда? Да? Я думал, — Цинсюань бросается тому на шею, заключая в крепких объятиях. — думал, больше никогда не увижу тебя. — Он заходится слезами, хотя столько раз обещал самому себе больше не плакать. Здесь и сейчас, только бы это не оказалось ложью. Не жестокой шуткой. Иначе всё чувства, собранные им по крошечным осколкам, окончательно в пыть превратятся. Но его обнимают в ответ так же крепко и так же отчаянно. Эти слёзы не от боли и страха, а от облегчения. — Я так скучал. — Ну, ну. — Приглушённо отвечает Ши Уду, легко хлопая младшего по пояснице. — Тебе столько лет, а плачешь как маленький ребёнок. — Эй! — Возмущённо вскрикивает Цинсюань. — Как ты только можешь издеваться надо мной. Я видел, как ты умер. Не смейся! Не смей после такого смеяться надо мной. — В его памяти оживают воспоминания чего-то далёкого и светлого, едва различимого за пеленой бесконечной боли и сожалений. Он не мог, не должен был переживать все свои ужасные чувства в одиночку, и голос предательски надламывается. — Я каждый день оплакивал твою смерть. — Разве я когда-то тебя оставлял. — Брат. — Я здесь. — Говорит Ши Уду. Мягко. И даже непривычно. — Я действительно здесь. От Ши Уду пахнет морем. Страстью к свободе и силой. Так же, как и в далёких детских воспоминаниях. От Ши Уду пахнет детством. Когда всё было гораздо проще. Они были друг у друга, и целый мир казался таким ничтожным и не нужным. Для Цинсюаня брат так и остался центром мира, пусть слишком многое с тех пор изменилось. У каждого за душой тысячи несказанных слов и гнетущие сожаления, и мир давно не ограничен их маленьким домом на краю посёлка. Но ветер по-прежнему гонит морские волны. Больше ни о чём не хотелось говорить, и все слова казались слишком пустыми и неловкими. В памяти были живы картины изуродованного тела брата, лежащего в собственной крови. Ещё тёплой. А вокруг — грязные руки сумасшедших, беспорядочно цепляющиеся за одежду и шарящие по телу, и их безумное гоготание. Кажется, тогда сам Цинсюань потерял рассудок и умер, до того тягостно и переполнено болью было каждое следующее мгновение его существования. Но здесь и сейчас человек рядом с ним из плоти и крови. Пусть сердце Ши Уду бьётся не по-настоящему — это не важно. Они оба уже не боги и даже не люди, а того, что было, уже никогда не вернуть. И они тоже никогда не станут прежними. В тот день были убиты Повелители Ветров и Вод, и остались только беспокойные души. Говорят, чем выше забираешься, тем больнее падать. Упав с самой вершины, они переломали все кости. Он расцепляет объятия и утирает слёзы рукавом. — Как ты? — Может это не то, с чего нужно начинать разговор, но это именно то, что Цинсюаня волновало больше всего. Ши Уду долго молчит. И по его выражению лица невозможно понять, о чём он думает. Цинсюань не знал, как и на каких условиях состоялась эта встреча, и более того, ему не было известно, знает ли брат что-то о его сейчашней жизни. Хотя вернее спросить: как много брат знал? Решит ли сейчас он сделать вид, будто всё в порядке, или нет. В самом худшем раскладе Ши Уду заговорит о Хэ Сюане, и это было тем, чего на данный момент Цинсюань желал меньше всего. Потому что никогда, никакими словами он не сможет объясниться. И всё-таки Ши Уду ничего не говорит, только неоднозначно кивает, а его губы трогает мягкая улыбка. — Идём. — Зовёт Ши Уду, жестом приглашая следовать за ним. — Покажу тебе кое-что. Они идут, быть может, минут пять или чуть больше. И всё это время Цинсюань невольно цеплялся взглядом за каждую мельчайшую деталь. Одежды брата выглядели проще, чем те, что он носил будучи небожителем. Меньше слоёв, меньше украшений и деталей. Это белое ханьфу можно было назвать роскошным по сравнению с тем, что носили простые люди. Сейчас Ши Уду был похож на молодого аристократа, наконец покинувшего стены поместья ради прогулки. Но это не то. Неправильно. Кожа Ши Уду стала ещё более бледной, чем была при жизни, и это было заметно даже при изменённом облике. А где-то на дне привычного взгляда мелькала скрытая усталость. Но пусть даже так, брат ни капли не утратил своей утончённой красоты. Его волосы были собраны в незамысловатый пучок и закреплены нефритовой шпилькой, украшенной тонкими подвесками, которые при каждом шаге едва слышно звенели, ударяясь друг о друга. Цинсюань был уверен в том, что эта вещь стоит целое состояние, а ещё она казалась ему знакомой, будто прежде она уже была у Ши Уду. И всё же во всём этом была одна деталь, которая не давала ему покоя. У брата была перебинтована шея. Цинсюань не познает, почему. И, кажется, боится узнать. — Это?! — Наконец они останавливаются, и Цинсюань удивлённо моргает, отказываясь верить собственным глазам. Храм, к которому ему было сказано подняться, был не типичным местом поклонения местному божеству. Это был храм Ветров и Вод. — Но все храмы должны быть разрушены или заброшены. Как? — Прошло слишком много времени. Ты, наверное, уже забыл это место. — Горько усмехается Ши Уду, склонив голову набок. — Помнишь посёлок, в котором мы жили в детстве? — Наверное… Цинсюань морщит лоб, напрягая память. Но, говоря честно, в его голове блуждали только оборванные куски воспоминаний, никак не складывающиеся в общую картину. Он помнил скорее не какие-то моменты, а собственные чувства. Эти мгновения детства, наполненные сладкой горечью и теплом. — Ты не можешь помнить, я почти никогда не позволял тебе выйти из дома. — Продолжает Ши Уду ровным голосом. Он кажется расслабленным, и это также успокаивает Цинсюаня. — Это неважно на самом деле. Все храмы действительно пришли в упадок. Но этот я решил восстановить. — Но как. И зачем? — По мнению младшего, восстановление храмов было скорее пустой тратой сил. Без верующих это просто здание. — Брат, в этом больше нет смысла. — Фраза «Ты же больше не бог» застревает в горле болезненным комом, так и оставаясь не озвученной. Но Ши Уду, видимо, понимает без слов. — Люди и демонам молятся. Пока что-то способно дать пустую надежду на исполнение их желаний, они будут верить. В конечном итоге я имею право делать со своими храмами всё, что пожелаю. Цинсюань чувствует, как одновременно со спокойствием в груди разливается горечь сожалений. Потому что это был не храм Повелителя Вод, а на входной табличке ровными иероглифами было выгравировано: «храм Ветров и Вод». Был ли у этого какой-то сокровенный смысл, или Ши Уду просто потворствовал своим желаниям — это останется нераскрытой тайной. Но спустя сотни лет он помнил то место, где они когда-то жили, и эти детали доказывали, что даже его грубому брату не чужд сентиментализм. Ши Уду помнил и хранил их общие воспоминания, и из-за этого Цинсюань вновь терялся в собственных чувствах. У него было столько заготовленных речей, который он раз за разом проговаривал в собственных мыслях, но в один момент все они покинули его голову. Ему было трудно поверить, что это не очередной бред. А если так, то он боялся проснуться. Сколько бы лет не прошло, он останется для Ши Уду младшим братом. Пусть их разница в возрасте по отношению к сотням прожитых лет обращалась прахом, это ничего не меняло. Цинсюань не знал, что должен сказать и как себя вести, он неизменно терялся рядом с братом. Повинуясь невольному порыву, Цинсюань заходит внутрь. У алтаря лежали разные фрукты, и было видно, что все они были принесены сюда в разное время. А ещё медные и серебряные монеты. Вопреки его ожиданиям, это место не пустовало. Неужели Ши Уду действительно вновь исполнял желания верующих? И было ли это его способом отрицать потерю? Чем больше Цинсюань думал, тем хуже становились мысли. Здесь стояли и их статуи. Цинсюань подошёл ближе и коснулся каменного лица, копирующего его самого. Без единого скола и трещины — настоящее божественное изваяние. Почти такое же прекрасное, как и то, что когда-то стояло в его дворце. Он оглядывается на брата, что стоит чуть позади, и слова сами вырываются против его воли. — Прости, — Со всей серьёзностью произносит Цинсюань, зная, что одни лишь эти слова разгневают брата. — От меня было столько забот. — Не надо. Взгляд Ши Уду тяжелеет, и он раздражённо сжимает губы. — Я никогда не смогу простить себе твою смерть. — Продолжает Цинсюань, стараясь гнать беспокойство и тревогу на край сознания. Он точно не должен этого говорить, но если промолчит сейчас и даже не попробует, то невысказанные сожаления никогда не перестанут терзать его. — Как и всё остальное. Из-за меня тебе пришлось… — Что пришлось? — Перебив младшего, спрашивает Ши Уду. Вопрос не требует ответа, а в его голосе отчётливо скользят стальные нотки, заставляющие вздрогнуть. — Посмотри на меня. Посмотри и скажи, кто я, по-твоему. — Брат… — Что с того, что я твой брат. Я пошёл на подмену судеб не из-за тебя, а ради тебя. Это от начала до конца было моим желанием. Так за что ты извиняешься? Считаешь, я никогда не думал о том, чем это может обернуться? Нельзя нарушить закон и ничем не заплатить за это. — Он не желал ничего слушать, как и не желал обсуждать произошедшее. — Произошедшее следствие моей ошибки, ты же не имеешь к этому никакого отношения. — Не говорит так. — Мотает головой Цинсюань. — Как я могу не иметь к этому отношения. Это же моя жизнь. — Да, Цинсюань. — Перебивает Ши Уду, не давая младшему договорить. — Это твоя жизнь и твоя судьба. Ты получил то, что принадлежало тебе по праву рождения. — Это не справедливо. — Возражает младший. — Так ты хочешь справедливости для себя. — На лице Ши Уду проскальзывает недоверчивая ухмылка. — Ты бы умер, Ши Цинсюань. Не обманывай себя, думая, что это не так. — его голос был столь резким, что казалось, будто он без всяких эмоций констатирует сухие факты. — Много лет назад ты просил взять тебя с собой. Знаешь, от тебя правда было много забот, но разве я тебя когда-то за это винил? А сейчас ты говоришь, будто мне стоило бросить тебя, чтобы ты нашёл жалкий конец ещё в детстве, и тогда никто бы больше не пострадал. Тебе не приходило в голову посмотреть на всё с моей стороны? Ты бы поступил так ради собственной выгоды? — Брат, я. — Он тщетно слова пытается подобрать, но ответить ничего не может. — Никогда бы не подумал, что ты считаешь меня настолько эгоистичным. — Ши Уду нервно дёрнул уголком губ, чувствуя, как изнутри что-то похожее на смех поднимается. Он никогда не просил благодарности или извинений, и на осуждение ему было всё равно, но сейчас он чувствовал себя особенно гадко. — Я не это хотел сказать! — А что?! Цинсюань теряется. Он честно пытается подобрать нужные слова, но не может, все мысли противоречат друг другу. Говорить в своих мыслях было легче, чем сделать то же самое в живую. Если бы только время можно было остановить и всё обдумать, то он бы смог найти верный ответ. Но не сейчас. Не перед лицом Ши Уду. Он не готовился к этому разговору и не был способен предугадать такое развитие событий. — Спасибо. — Глухим голосом говорит Цинсюань, переминаясь с ноги на ногу. Не в силах смотреть на брата, он уводит взгляд в сторону. — Я хотел сказать спасибо. За всё, что ты для меня сделал. Последняя фраза звучит едва слышно и гнетущей тишиной повисает в воздухе. Ши Уду молча смотрел, скрестив руки на груди, и от этого молчания Цинсюаня трясло изнутри. У его брата всегда была крайне дурная привычка: уходить с победным видом и никому ничего не объяснять. Он никогда не разъяснял собственные мотивы и считал все выяснения отношений пустым надоедливым шумом. Потому где-то в подсознании Цинсюаня маячила мысль о том, что лучше было промолчать. — В конечном итоге, всё оказалось напрасным. — Ши Уду разворачивается и неторопливой походкой выходит из храма. — Я не смог тебя защитить. Это всё, что он мог сейчас сказать. Та мысль и та простая истина, обратившая в прах все жертвы и усилия. Пусть его младший брат и успел вкусить безоблачную жизнь, но призрак прошлого никуда не исчез, только ждал удачного момента для мести. Сколько бы времени не прошло, он не сожалел о содеянном. Не важно, сколько жизней нужно принести в жертву, ни одна из них не будет ценнее жизни Цинсюаня. Своими усилиями он добился того, чтобы вершить чужие судьбы. Он имел на это причину и право. Такая мораль никогда не появится на страницах нравственных учений и никогда не будет принята обществом. Но и Ши Уду никогда не желал быть в числе святых благодетелей, видящих целью своей жизни помощь чужим неблагодарным людям. У него была сила и власть, позволяющая защищать родного человека и он готов быть тираном для окружающих, если это позволит сохранить его правду. Он столько лет скрывал от Цинсюаня правду не потому, что хотел утаить или боялся его осуждения. Просто Ши Уду знал, что он сможет нести этот грех, а его брат — нет. — Уду, — Едва поспевая, зовёт Цинсюань старшего и ловит его отрешённый взгляд. Имя брата звучит слишком непривычно, кажется, в последний раз он обращался столь неформально ещё в далёком детстве, но, таким образом, Цинсюань надеялся смягчить его гнев. — Уду? — Это было ещё до твоего рождения, поэтому я плохо помню. — Вместо ответа начинает Ши Уду. Его речь звучит гладко, как если бы он много раз прокрутил эти слова в голове. — Ко мне прицепился божок-пустослов. Ты знаешь, каково это. Он ходил за мной и говорил ужасные вещи. Тогда я не знал, откуда взялась эта тварь и что она питается человеческим страхом, но мне казалось, что он просто надо мной издевается. Я не принимал его слова всерьёз и часто отвечал в той же манере. А потом он исчез. — Так значит, ты был первой жертвой божка-пустослова. — Размышляет вслух младший, пребывавший в некотором смятении от услышанного. — Я не знал. — Скорее первой целью. Это не та история, которой стоит гордиться. — Но ты смог сам избавиться от божка-пустослова, хотя был ребёнком. — В голосе Цинсюаня слышатся нотки восхищения. — Это невероятно! На секунду это оживляет в них обоих воспоминания. Цинсюань обожал заводить новые знакомства, а ещё он не мог удержаться от того, чтобы не рассказать каждому о своём брате. Кажется, он гордился достижениями Ши Уду даже больше, чем своими. И в памяти того навсегда останется последний праздник середины осени и состязание фонарей. Как Цинсюань громко хлопал в ладоши и всё восторженно кричал, что это его брат, а широкая улыбка не сходила с его лица. Кажется, это были последние моменты счастья. — Я часто думал, в какой момент всё пошло не так. Если бы я рассказал об этом родителям, смогли бы они что-то сделать? Спасло бы это тебя? Или мне стоило не злить эту тварь и делать вид, будто я готов играть в её игры. — Ты никак не мог предугадать, что я стану удобной жертвой. — Покачал головой Цинсюань, отрицая. — Тут нет никакой связи. — Кто знает. У Цинсюаня в голове ворох мыслей, из которого не выбраться. Не он один был поглощён мыслями о прошлом. и то, что Ши Уду искал причину в каждой детали, не могло не волновать. Его брат никогда не сомневается в своих решениях и не сожалеет о них. И по-другому быть не должно. Произошедшее сломало его до основания, и от прежнего себя он имел лишь осколки воспоминаний. Цинсюань задавался вопросом: насколько сильно это повлияло на его брата? Была ли грань притворства между ним и его поведением и если да, то где она пролегала. Как бы то ни было, сегодня он хотел казаться беззаботным. — Хочу посмотреть город. — Они спустились к подножию горы и отсюда было совсем недалеко до города, а у них ещё почти весь день впереди. — Устрой мне экскурсию. — Я вообще-то здесь не живу. — Парировал Ши Уду, на что младший скорчил недоверчивую гримасу. — А чем ты занимаешься? — Не унимался Цинсюань в своём любопытстве. — Откуда у тебя деньги, чтобы восстановить храм? Ты исполняешь желания верующих? Прежде серьёзное лицо Ши Уду приобрело хитрое выражение и он, поманив брата придвинуться ближе, прошептал тому на ухо: — Топлю моряков. — Ну ты! Я же серьёзно. — Цинсюань хлопает брата по спине и, не в силах сдерживаться, заливается смехом. Цинсюань смеётся, как не смеялся уже давно. И неподдельное веселье делает его лицо по-детски невинным и не омрачённым прошлым опытом. Рядом с Ши Уду он чувствует спокойствие и может вернуть себе прежний беззаботный вид. Как в детстве. Когда он точно знал, что брат сможет его защитить от остального мира. — Подожди, — Ши Уду легко хлопает младшего по плечу, останавливая, и на его лице виднеется улыбка. — Наклони назад голову. Цинсюань беспрекословно слушается, хоть и недоумевает, к чему это. — Что за неподобающий внешний вид. — Упрекает Ши Уду в привычной критикующей манере. Немного грубыми движениями он собирает часть непослушных волос в пучок и, вытащив шпильку из собственной причёски, и закалывает её на голове Цинсюаня. — Ты успел забыть элементарные правила этикета. Осторожными движениями Цинсюань касается своих волос, и улыбка на его лице становится шире. Он переводит взгляд на брата, чьи волосы беспорядочно рассыпались по плечам, и не может промолчать. — Но брат. — Тянет Цинсюань, едва сдерживая смех. — Теперь ты выглядишь неподобающе. Ши Уду громко фыркает, рукой отбрасывая несколько прядей за спину, а младший тихо смеётся и, чуть толкая брата в бок, подхватывает того под руку. Этот момент был похож на сон. Грустный и счастливый одновременно. Цинсюань рассказывает о чём-то совершенно неважном, старательно обходя болезненные темы, и Ши Уду чуть улыбается. Мягко. И почти искренне. Но даже эта улыбка не была способна скрыть одолевающие его переживания. Цинсюань был точно уверен, что дело в нём, но молчал. Ши Уду не спрашивал о том, о чём он бы не хотел говорить, и Цинсюань делал то же самое в ответ. Всё же молчание бывает лучше болезненной правды. Пусть им было отведено так мало времени, Цинсюань был счастлив. Просто счастлив от того, что судьба позволила увидеть брата ещё раз вне ночных кошмаров. Услышать постепенно забывающийся голос и хотя бы немного побыть рядом. Цинсюань провёл с братом всю жизнь, но крепче всего память запечатлела последние мгновения перед его смертью. Отчаянный, безумный блеск в глазах и все те слова, пропитанные ядом. Ши Уду был гордецом, но попытке сохранить жизнь младшего брата он на коленях просил прощения. И эти неискренние извинения были мучительнее смерти. Только в тот момент Цинсюань понял, что брат пожертвует ради него чем угодно, даже собственными принципами и жизнью. И оттого он приходил в отчаяние каждый раз, как сознание рисовало свои кровавые картины в его голове, искажая и без того худший момент его жизни. Несломленная гордость и подлинное величие — он должен был запомнить брата таким. Слишком погрузившись в свои мысли, Цинсюань не успевает среагировать, когда рука Ши Уду выскальзывает из его хватки, и тот плавно оседает на землю. Он болезненно морщится и сдавливает руками виски, а его и без того бледная кожа становится болезненного оттенка. У Цинсюаня тело будто каменеет и голова плохо соображает. Каждая секунда кажется вечностью. Он наклоняется, трясёт брата за плечо и зовёт по имени, но никакой реакции не следует. — Не надо. — Спустя некоторое время тихо говорит Ши Уду, останавливая младшего. — Всё в порядке. Он открывает глаза и смотрит неосмысленным взглядом куда-то сквозь, будто не видит, и снова болезненно жмурится. Так повторяется несколько раз. Всё, что остаётся Цинсюаню, так это просто сесть рядом и беспокойно ловить каждое чужое движение. Он не знал и не понимал, что происходит, а ещё был сильно напуган. Но ничем не мог помочь. — Брат? — Не сводя глаз со старшего, тихо зовёт Цинсюань, когда тому становится немного лучше. — Я в порядке. — Отмахнулся Ши Уду, ясно давая понять, что этот инцидент должен быть забыт. Он всё ещё сидел, оперевшись головой на руку, и смотрел перед собой каким-то пустым взглядом. — У меня просто заболела голова. Он порывается встать на ноги, но младший осторожно берёт его за руку и тянет обратно, говоря, что устал и хочет посидеть так ещё пару минут. Ши Уду молча соглашается. Порой Цинсюаню казалось, что он знает брата лучше, чем себя самого. Его привычки и манеру поведения, малейшие жесты и мимику. Спустя столько лет он мог сказать, как именно поступил бы его брат, но порой ему казалось, что перед ним незнакомый человек. Только одно он знал наверняка: Ши Уду никогда не позволит кому-то усомниться в своей силе и не позволит помочь. Особенно если это был его младший брат. Город находился по другую сторону горной реки, впадающей в море. Здесь не было моста, но из-за маленькой глубины можно было пройти вброд или по каменным валунам, которыми было усеяно широкое русло реки. Но для Цинсюаня было слишком много причин прямо сейчас повернуть обратно. Перейти по мокрым валунам не представлялось возможным. Из-за сломанной ноги он больше не обладал прежней ловкостью и потому будет чудом, если он сразу же не упадёт. А мелкие камни на дне были довольно острыми и пусть это точно его не убьёт, но приятного мало. А что самое главное, Цинсюань боялся воды. — Может, стоит поискать мост? Он же точно должен где-то быть. — Предложил Цинсюань уже у самого берега, пытаясь оттянуть момент неизбежного. Ши Уду останавливается и окидывает сомнительным взглядом Цинсюаня, беспокойно теребящего рукава ханьфу. — В чём дело? — Наклонив голову, спросил он, по поведению младшего догадавшись, что что-то не так. — Говори. — Знаешь, — С сомнением начал Цинсюань. Он понимал, что отмолчаться не получится, как и сохранить спокойный вид перед лицом страха. Смотреть на воду или быстро зайти в купальню это не то же самое, и пусть он понимал иррациональность своих чувств, побороть их никак не был способен. — дело в том, что я боюсь воды. На мгновение Ши Уду удивлённо вскинул брови, и казалось, будто ещё немного, и он засмеётся. Ещё бы! Брат бывшего Повелителя Вод боится воды. Цинсюань был скорее впечатлительным, чем пугливым, а значит только что-то серьёзное могло вызвать подобную реакцию. И это что-то случилось за время его отсутствия. — Боишься воды? — Уточняюще повторил старший, на что получил утвердительный кивок. — Почему? По понятным причинам Цинсюань не хотел рассказывать о своей жизни на улицах столицы, он и сам старался не вспоминать тот период. В то время он во всех смыслах был на самом дне. Не за это боролся Ши Уду. Поэтому он всячески избегал этого разговора. — Мне кажется, что я утону. — Коротко поясняет Цинсюань, но потом всё же добавляет. — Даже если вижу дно. — Ты умеешь плавать. — Да, но — Он замолкает и, только набравшись решимости, договаривает — Я утонул. На пару секунд в воздухе повила тишина. Взгляд Ши Уду тяжелеет, и было понятно, что он обдумывает собственное отношения к произошедшему, взвешивает все за и против, но так ничего и не говорит. И не просит пояснений. Он делает несколько шагов вперёд и складывает пальцы в печать. Сначала течение реки прекратилось, а после толща воды разделилась на две части, образуя своеобразный проход. По каменистому дну можно было перейти на другую сторону. Цинсюань изумлённо моргает, будто видит такое впервые. Прошло немало времени, и он успел немного отвыкнуть. Теперь уже Ши Уду берёт младшего под руку, за что тот тихо благодарен, и ведёт на противоположный берег. Стоит им ступить последний шаг, как с характерным всплеском вода возвращает себе прежнюю текучесть, как если бы она ни на мгновение не останавливалась. — Ты всё ещё можешь повелевать водой? — Удивлённо спрашивается Цинсюань. Такой вопрос сбивал с толку своей абсурдностью. После смерти сохранялись те же способности, что и при жизни. Цинсюань точно об этом знал, и Ши Уду приходила на ум только одна причина, почему младший мог быть этим удивлён. — Ты не можешь? — Уточнил он и немое молчание стало ему ответом. — Дай руку. Не надо иметь особых знаний или способностей, чтобы определить примерное количество духовных сил у другого человека, достаточно коснуться его меридианов. Ши Уду хмурится. У Цинсюаня не просто было крайне мало духовных сил, большая часть из них принадлежала даже не ему. Потеряв контроль в порыве непреодолимой злости, он не замечает, как начинает с силой сжимать запястье младшего. Только поймав недоумённый взгляд Цинсюаня, он приходит в себя. — Уду. — Осторожно позвал тот, будучи точно уверенным, что разозлило его брата. — Всё хоро… — Почему? — Звучит слишком резко, отчего Цинсюань невольно вздрагивает. Всё в старшем сквозит напряжением и раздражением. — Почему он. Это был вопрос, на который никогда не было ответа. Цинсюань сам не знал и тем более не был способен объяснить. Ему понадобилось бесконечно много времени, чтобы разобраться в собственных чувствах и смириться с ними. — Ты же уже знал. — Тихо утверждает Цинсюань, растирая теперь кожу на запястье. — Он больше не причинит мне вреда, правда. Я в этом уверен. — Обещать за другого человека было наивно и абсурдно, а обещать за Хэ Сюаня он не имел права, но всё же это было тем единственным аргументом, какой он имел. — Это мой выбор. — Это неправильный выбор. — Почти шипит Ши Уду, едва сдерживая гнев. — Ты наивно вёлся на его ложь сотни лет и ни разу меня не послушал. Посмотри, чем в результате обернулось твоё доверие. — Брат. — Цинсюань берёт ладони Ши Уду в свои и немного наклоняет голову на бок. Ему каждое слово старшего болезненно в кожу впивается, и требуется вся сила воли, чтобы держать эмоции при себе. Он уже смог принять то, что для его брата было непостижимо. Сейчас он должен проявить терпимость. — Я уже не ребёнок. Я могу сам о себе позаботится — Не можешь. — Просто поверь мне. Пожалуйста На его мольбу брат отвечает долгим оценивающим взглядом, от которого на месте провалиться хочется. — Нет. Цинсюань молча смотрит на брата и в глазах читается глубокая обида. Это и близко не было самым грубым высказыванием Ши Уду по отношению к младшему, но всё же тот сжимает губы, чтобы не было заметно, как они дрожат. Чего бы он не достиг, этого всегда будет мало. Наконец, Цинсюань отпускает руки Ши Уду и отводит взгляд. — Я не знаю, увидимся ли мы ещё раз. Я не хочу ругаться. — Выдаёт младший спустя некоторое время. Если он расстанется с Ши Уду на такой ноте, то вечность будет сожалеть. — Вот поэтому я не могу тебе поверить. — Он всё пытался вернуть себе самообладание, и постепенно ему это удавалось. — Говоришь, что он не причинит тебе вреда, но не знаешь, увидимся ли мы ещё раз. Добровольно оставаться игрушкой в чужих руках это не выбор, Ши Цинсюань. Тот хочет что-то сказать в ответ, но вместо этого громко всхлипывает. Каждым словом Ши Уду умело вскрывал ещё ноющие раны, заставляя удивляться тому, насколько больно можно сделать всего парой высказываний. Но истина в том, что брат снова был прав. Он озвучивал все сомнения, которые одолевали младшего долгое время. Сейчас Цинсюань понял, его разум говорил голосом Ши Уду. На глазах выступают первые слёзы и он прячет взгляд в рукаве белого ханьфу, всеми силами стараясь свести эмоции к нулю. У него была гордость, не позволяющая реветь перед братом. Но всё же чувства и сомнения внутри сильнее, и слёзы текут против его воли. Но Цинсюань чувствует, как ладонь Ши Уду успокаивающе ложится ему на спину. Тому бы дальше порицать, но в один момент стало слишком тошно. Пусть Ши Уду считал себя правым, но на лице младшего пролегла гримаса страдания и он всё продолжал всхлипывать, не в силах успокоится. И от этого ему самому было больно. Почти весь остаток дня они ходят по лавочкам с сувенирами, одеждой и украшениями. Соскучившийся по подобному Цинсюань не мог удержаться от соблазна всё посмотреть и потрогать, но каждый раз отказывался от покупки, чем злил продавцов, уже рассчитывающих на хорошую прибыль. К счастью, одного надменно-безразличного взгляда Ши Уду было достаточно, чтобы они замолчали и с услужливым видом продолжили показывать товар. Безусловно, все эти маленькие безделушки манили падкого на всё красивое Цинсюаня. Когда-то любил носить сразу множество украшений, но, увидев страшную жизнь за чертой бедности, он не мог вести себя так же беспечно и старался не поддаваться соблазну. К тому же он чувствовал, что не должен брать деньги у брата. Впрочем, сам Ши Уду, видимо, такого мнения не разделял и после того, как младший несколько раз отказался от покупки вещей под предлогом их нелепости, хотя перед этим восторженно крутился перед зеркалом, даже спросил, не повредился ли тот головой. Его попытка заплатить наперекор отрицанию Цинсюаня также не удалась успехом, поэтому всё, что осталось Ши Уду — так наворачивать круги по очередной лавке и лишь изредка уточнять, уверен ли Цинсюань в своём нежелании. Хотя и тут не обошлось без исключений, когда хозяин одной из лавок стал настойчиво интересоваться, не желает ли прекрасный молодой господин познакомится с его дочерью. Мужчину даже ничуть не смутила презрительная гримаса, перекосившая лицо его гостя, и он с невиданным энтузиазмом стал расхваливать девушку. Вскоре Ши Уду не выдержал и, бросив на прилавок несколько монет, схватил младшего за руку и вывел на улицу вопреки всем протестам. Получивший идеальное подспорье для шуток Цинсюань не мог не прокомментировать нежелание брата остепениться, обзавестись женой и маленьким домиком на краю города. На что получил в свой адрес недовольный взгляд и несколько сомнительных советов по поводу собственной жизни. Но договорить свою тираду Ши Уду было не суждено, потому как младший заметил магазин косметики и едва было не направился туда, но в последний момент был остановлен. Манера брата принимать женский облик и носить женские вещи всегда выводила Ши Уду из себя. Они гуляли ещё недолго, осматривая ленивым взглядом похожие друг на друга товары. Решив, что на этом с него достаточно походов по магазинам, Ши Уду покупает два графина фруктового вина и уводит младшего в парк, где почти всегда мало людей. Цинсюань задумчиво крутит в руках шёлковый веер, купленный Ши Уду в той самой лавке с назойливым продавцом. Он был рад, хоть эта спонтанная покупка произошла без его согласия. Смотря на это, Ши Уду невольно вспоминает их разговор около реки. Он легко касается плеча младшего и передаёт часть духовных сил. — Попробуй. — Он осматривается вокруг, чтобы убедиться, что поблизости нет людей. — Твои способности никуда не пропали. Цинсюаню требуется некоторое время на осмысление услышанного. Он неуверенно взмахивает рукой, и резкий поток ветра срывает цветы на расстоянии нескольких чжанов. Их лепестки беспорядочной россыпью опускаются на землю, образуя свой разноцветный ковёр. — Ты видел?! — Широкая улыбка озаряет лицо Цинсюаня, и его глаза сияют детской радостью. Он смеётся и кружится вокруг себя, а его движения кажутся почти такими же лёгкими, как прежде. Он повторяет ещё несколько раз, будто не может поверить в происходящее. — Ветер ещё слушается меня. — Тебе не хватало духовных сил, всего-то. — Комментирует Ши Уду. — Прекращай пока тебя никто не увидел. — А знаешь, — Цинсюань послушно прекращает поднимать ветряные потоки и, прикрыв половину лица веером, говорит заговорщицким тоном. — когда-то я думал, что духовные силы можно передать только через поцелуй. Приподняв брови, Ши Уду отрицательно качает головой, на что уже хихикающий Цинсюань только кивает, подтверждая существование своей абсурдной гипотезы. Несколько секунд они смотрят друг на друга и оба заливаются смехом. Они гуляют ещё некоторое время по парковым дорожками и останавливаются на мосту через декоративный пруд, населённый парчовыми карпами. Разноцветные рыбы сбиваются в беспорядочные кучки, и в этом есть что-то завораживающее. — Я должен идти. — Тихо говорит Цинсюань, когда за горизонтом скрылись почти все лучи закатного солнца. Ши Уду порывается что-то сказать, но младший останавливает его, качая головой. — Брат, тебе больше не нужно обо мне беспокоиться, правда. Та жизнь была прекрасной, но уже ничего не вернуть назад, мы оба совершили слишком много ошибок. — На лице Цинсюаня появляется грустная улыбка. — Я обещаю сам о себе позаботится, а ты должен прожить эту жизнь, не оглядываясь на меня. — Не оглядываясь. — Задумчиво повторяет Ши Уду, запрокинув голову и на секунду прикрывая глаза. Порой он задумывался, достиг бы он таких высот, если бы это не было единственным путём, чтобы защитить Цинсюаня, или ему изначально была дана жизнь простого смертного. — Говоришь слишком заумные вещи, неужели ты опьянел с нескольких глотков вина. Кажется, он не в силах что-то изменить. Не сейчас. Он вынужден был отпустить, хотя внутри кипели едва поддающиеся контролю злость и отрицание. Но Цинсюань был так уверен в собственном мнимом счастье, что переубедить его не представлялось возможным. Ши Уду считал это новой ложью, и он не был готов позволить Цинсюаню самостоятельно принимать подобные решения. Но его власти сейчас было недостаточно, чтобы что-то изменить, и крошечная часть его разума всё же твердила, что младший должен сам бороться за своё благополучие. — Пароль от духовной сети остался прежний. — Как будто в пустоту говорит Ши Уду, подсознательно ожидающий, что это никогда не пригодится. — Если ты не справишься со своим обещанием и тебе понадобится помощь, то свяжись со мной. За всё это время Цинсюань успел забыть про духовную сеть общения и тем более про то, что она доступна и демонам. Это многое меняло. Если так, то они не прощаются. Он на это надеялся. Потому что беспокоился за Ши Уду. — Эй! — С наигранным недовольством вскликивает Цинсюань. — Разве ты не хочешь поговорить со мной просто так. Цинсюань немного грустно вздыхает и обнимает брата, а тому требуется несколько секунд, чтобы сделать то же в ответ. Ши Уду, считавший подобное пустыми сантиментами, не был хорош в публичном проявлении чувств. Но всё же он мягко треплет младшего по волосам и кажется особенно снисходительным. А Цинсюаню кажется, будто он на короткий миг возвращается в детство. Разжав объятия, Цинсюань махает рукой на прощание и поспешно уходит, немного переживая о том, что задержался. На душе скребло противное чувство сожаления, но сейчас он должен был уйти. Украшающие шпильку подвески бьются друг о друга, издавая характерный звон, и запоздало Цинсюань понимает, что забыл вернуть украшение. Он останавливается. Ши Уду всё ещё стоял на том мосту, наблюдая за последними лучами солнца. Впервые за столько лет старший брат показался ему одиноким. Лишённый своего положения, власти и прежнего состояния, он, наконец, потерял и того человека, ради которого забрался так высоко. А все его усилия обернулись прахом. Цинсюань не сможет себя простить за то, что не был рядом. Не слушал советы и всегда осуждал его поступки. Он слишком поздно понял, что и Ши Уду не всесилен. Слишком поздно встал на его сторону. Цинсюань безусловно его любил, но этого было слишком мало. Он сомневался в правильности своего выбора. Ши Уду всегда о нем заботился. И пусть не всегда его поступки соответствовали морали, это только увеличивало цену принесённой им жертвы. Брат положил свою жизнь на кон его счастья, а Хэ Сюань пропустил через все круги ада. Кровь крепче воды, но сейчас он действует вопреки здравому смыслу. Противное чувство вины говорило в нём всё громче, будто уверяя, что он предаёт чужое доверие. — Цинсюань. — Раздаётся голос за спиной, и тот резко оборачивается. Хэ Сюань стоял, скрестив руки на груди, но его лицо не выражало недовольства. — Я уже шёл. — Спешит заверить его Цинсюань. Он бросает последний взгляд на мост, где несколько девушек бросали рыбам хлебные крошки. Ши Уду исчез. И только шпилька в волосах всё также тихо звенела при каждом резком движении, будто подтверждая реальность произошедшего.

Жизни людской предрешённый положен предел.

Разве не глупость — богатство или почёт?

Неразличим ил в морской глубине.

Пылью и прахом кончается каждый взлёт.