***
Белый чешуйчатый зверь тихо шуршал по треснутой земле, словно черепице, и обтекал пышные софоры, пряча путников под холодной убаюкивающей тенью. Но кроме черноволосого мужчины, никто и не думал спать. «Путь до Касимы не должен занять много времени, ещё каких-то пятнадцать минут и мы дома. Дома.» Киун выпал из своих размышлений, услышав сладкое посапывание. Он давно не слышал этот звук. Да и господин уже как вечность не спал на его руках. Дети растут очень быстро, а небожители ёще быстрее. Киун по-детски улыбнулся, рассматривая близкие черты лица. Щёчки Такемикадзучи остались такими же, как в детстве — пухлыми. Улыбка шинки стала ещё ярче сиять. Сейчас есть возможность утонуть ненадолго в воспоминаниях, где его непоседливый ребёнок, хохоча, называл его кроликом. Ки до сих пор не знает, почему «кролик», но весёлый смех и наивную чистую улыбку не забудет никогда. Жаль, что за последние годы он её почти не видел. Ведущий мягко опустил голову и соприкоснулся с черной макушкой, прижимая спящего к себе сильнее. Ему нужно слышать это сопение. Нужно, как солнечный свет живому. И такое волнение понятно. Господин в первый раз в таком полуживом состоянии. Старшие скрупулезно следили за здоровьем господина: реагировали даже на чих, поэтому молодой Такемикадзучи никогда не болел. И скверной тоже. Слуги и утром, и вечером проверяли тело господина, а сами обмывались святой водой. И вот сейчас Киун привезёт домой побитого, отравленного, полуживого Бога. И это, когда ему сам Сэкиун лично приказал следить за здоровьем хозяина. Сегодня Желтое облако будет ждать сложный и тяжелый разговор… Нет, это допрос с пристрастием. Но вот змея прошуршала вдоль каменных фонарей и промелькнула через величественные двухэтажные красные ворота. Впереди храма стоял строй из десяти. С приближением гостей белая полоска становилась «галкой». От стаи отлетел вожак. Он спешил, что черная лента сзади развивалась. — О, приветствую, вас, великая змея Тори. Простите, мы прискорбно сожалеем, что не можем оказать должный прием. Мужчина лет сорока почтительно склонил голову. Киун мягко похлопал по чешуе змеи. Белый «транспорт» задорно высунул язык. Киун благодарно улыбнулся и встал, держа крепко Такемикадзучи. — Сэкиун-доно, Тори не слышит вас. Вы забыли: у змей нет слуховых отверстий. Госпожу Бэндзай она понимает, потому что у них ментальная связь. — Кхм, спасибо за напоминание. Сэкиун улыбнулся, поднимая голову. Это дугообразная линия ничего хорошего не обещала. Но на удивление белобрысого угроза медленно ушла, оставляя задумчивый и внимательный взгляд. Тори тихо уползала в храм к своей хозяйке, на неё больше никто не обращал даже мысли. — Киун, что это всё значит?! Я оставил на тебе заботы о господине, но что с ним сталось? И ты ещё смеешь ехидничать! — Нет, всё совсем не так. Давайте обсудим это позже, прежде нужно хозяину помочь. — Отнеси его в лечебную комнату. Я уже предупредил, что Такемикадзучи-саму ранили. Амеун-сан должно быть уже приготовила всё необходимое. Ты же после того, как и она тебя осмотрит, иди в желтую комнату. Ведущий шел по главному коридору храма, предварительно сняв гэта, если кто-то увидит, что по храму в обуви кто-либо носится, то ему не сдобровать. Повинуясь, Ки быстрым шагом пошёл в травный павильон. Его так за глаза молодые шинки называли. Почему «травный» Ведущий и все Старейшие догадывались смутно. Но если одиннадцати старикам как-то было всё равно, то Ки жаждал узнать глубокий смысл. Такую загадку интересно разгадывать, подбирать к ней ключи, и он долго подбирал. Вся эта глупая и смешная головоломка происходила из-за того, что это крыло было белым. Абсолютно белым: что внутри, что снаружи. Около павильона цвели, обрамляя чистейший белый гравий, в клумбах только молочные лилии и пионы сорта «Сияние средь снегов». Там не было никаких лечебных или просто трав. Казалось, что даже софоры, ели, сосны, жимолости бледнели на фоне распустившихся цветочков ирги. А здание красили белоснежной краской раз в три месяца. У Ки было две теории: либо травный, потому что в белёсых таблетках и капсулах предполагалось нахождение полезных веществ, как в целебных травах, либо просто издёвка. В общем, скучные и ржавые ключи нашёл только наш мыслитель. Если ели и престарые сосны скрипели и шумели, подыгрывая холодному ветру, то доски не издавали ни скрипа, ни единого шума — вчера поменяли. Честно говоря, их меняют чуть ли не каждый год. Ведущий не понимал такого рьяного желание Карасун вечно обновлять, менять и покупать. Да, господин не разорится от её прихотей, но… на это правда нужно тратить столько денег? Новые отполированные доски и летящая походка плохо сочетались с безопасностью, поэтому Ки был предельно осторожен, как никак он несёт тело Бога, нужно быть внимательным, но господин уже не был пушинкой, и тащить его на руках было тяжелой работой. Спешки не избежать. Чем ближе шинки подходил к белому уголку, тем тише становилось. В этом месте всегда так. Даже кряхтение кустов и деревьев, даже улюлюкивание ветра прекращалось. Такое впечатление, что храм с тысячью слугами вымирал. Может молодой господин был прав, когда говорил, что это часть Касимы-Дзингу проклята? Киуну всегда было интересно понять: хозяин шутит или нет. Под «проклятием» Такемикадзучи понимает заклинание Тишины, которое могла наложить Амеун, чтобы около госпиталя было тихо и никто не мешал больным и ей. Или он действительно считает это место несчастливым… Проводник надеялся на первое, хотя старушка рьяно доказывала и убеждала, что ничего не использовала, но в это мало верилось. Всем. Около сёдзи одиноко стояла Миун. Она протирала очки. Но едва увидев Такемикадзучи на руках Ведущего, тут же с криком «что случилось» открыла двери. Киун качнул головой в знак благодарности, но не ответил на вопрос, а юркнул в помещение и направился в левую комнату. Пройдя по коридору совсем чуть-чуть, шинки влетел в чистую прохладную комнату и аккуратно положил спящего на белую кушетку. Откуда-то за спиной Ки послышалось недовольное старческое кряхтение и почмокивание: — Брыська ты отсюдова, мельтишать будешь и мне мешать. Позжай тобой займуся. — Глубокая рана от плеча до паха, сломаны ребра и. — Фути, знаю я! — Также господин был отравлен, Тори нейтрализовала яд. Госпожа Бэндзай-тэн дала какую-то микстуру, после неё Такемикадзучи-сама заснул, — громко отчитывался Киун, чтобы та услышала. — Белую чутка прозрачную дала? Старушка в одеянии мико начала развязывать веревки на платье Бога. — Да. — А теперь марш! Белобрысый как влетел в комнату, так же и вылетел — быстро и без лишних слов. Он не сомневался нисколечко, что старая жрица правильно определит микстуру, вправит кости и вылечит. У них с Богиней искусств давно заключен договор. Амеун знала все лекарства в доме Бэндзай, прекрасна знала, что наставница может влить или затолкать в горло мученику. Иногда казалось они имели ментальную связь. Киун медленно пошёл в правые комнаты. В отличии от правых, которых семь, левых было всего две. Одна для хранения лекарств и их приготовления. Она была очень большой. Другая, где осматривали господина. Это была личная палата Такемикадзучи. Там он оставался под строгим контролем Амеун, если чувствовал себя нехорошо. Коридор безупречно стерилен и тих. Всё сверкает белизной, и в воздухе парит лекарственный дух. Проводник уверено зашёл в пятую палату, там горел свет. Как он и думал: там грустные Каун и Сайун, зализывающие раны, сидели на кушетках в косодах. —Киун-сан, Киун-сан! Как вы? Как господин? Старшие уже поку…отчитали, да? — Амеун единственная, кто может покусать! — Сайун возмущенно пискнул, — И сейчас мы у неё в лапах. А ты всё о Сэкиун-доно! Они оба переглянулись и печально уставились на белобрысого. Ки же успокаивающе улыбнулся. — Со мной все будет в порядке, а господин быстро поправится. И не волнуйтесь так. Ваши эмоции могут передаться хозяину, это сейчас ни к чему. — Вы уверены, что всё будет хорошо, — печально вздохнул Сайун, — а я вот нет. Вы видели, что сделал господин. Теперь Старейшие сожрут вас и его, но вначале вас, с особой жестокостью и наслаждением. Он явно намекал на Сэкиуна. Ки ему ответил, когда он так разошелся. Он это припомнит, учитывая, что ближний берег пострадал от Такемиказучи. Сильно пострадал. Ки не хотел думать о раненных и умерших. Он наивно лгал себе, что их нет. —Увидим. А вы не хороните меня и господина раньше времени, — шутя, Ки погрозил указательным пальцем. Он намеренно вёл себя развязно, чтобы Саун и Каун успокоились. Те лишь снова молча переглянулись. Разговор дальше не шёл, да и Ведущий не особо горел желанием, чтобы он продолжился. Сегодня очень тяжелый день. Он хочет поспать, ему нужно поспать. И это место подходило: за белоснежными ширмой, которая стояла сзади двух кушеток, было четыре кровати. Выбирай не хочу. Все знали, что Ведущий Бога грома вечно сонный. Раньше Ки пытался скрывать проблему, но младшие благосклонно улыбались и приносили одеяло или покрывало. Так, что теперь Желтое облако отключалось при них почти машинально. Киун завалился на первую кровать. Прикрыл глаза. Теперь он остро ощущал, как же он устал, как раскалывается голова, как болит всё тело и красочно представлял по какое число ему влетит, когда старуха увидит грязное одеяло. Но увидит она его ещё нескоро, поэтому можно поспать. Ки отключился. Проводника разбудил скрип двери, обычно бы он его не заметил, но приходя в травяной павильон, Ки становился чутким к любому звуку. Он устало взглянул на девушку в носи, которая почему-то держала жрицеву карагину. Дремоту как рукой сняло, Ки вскочил с кровати. — Миун, что с Такемикадзучи-самой? — Эм, я не знаю. А что? — Как что?! Тебе Амеун-сан дала свою карагину. Как долго ты стояла там? — Она отдала её мне и сразу вышвырнула из комнаты. Я ничего не видела. Да и что с того, просто значит ей она мешает, а может запачкать боится. На него настороженно смотрели три пары молодых глаз. Киун вечно забывал, что они здесь относительно недавно и не знают всех тонкостей в поведении Двенадцати. Старушка Амеун не рассталась бы с накидкой, если бы всё шло гладко. Этот жест означал, что она нервничает, а это жрица нервничала только три-четыре раза за всю свою жизнь. Посмертную точно. Так, что дело не пахло, а воняло жареным. Проводник устало шлепнулся на кровать. Оставалось только ждать, тревожить Амеун в таком состоянии было опасно для всех. Миун принесла стакан с водой позже. Все сидели ждали. Вскоре (через полтора часа) в палату вошла Амеун с идеальным пучком, в белом косодэ, от которого воняло порошком и в красных выглаженных хакаме. И притворно ласково улыбнулась: — Чересь два денька, будет опяти скакать и огрызаться. Все четверо облегченно вздохнули. — Миун, отдай, — вытянутая рука уже тряслась от нетерпения. Девушка быстро вручила накидку. Получив желаемое, старуха достала из штанов три пакеты с лекарствами и рецепты, довольно раздала их и взглядом приказала уходить. Троица выбежала из павильона, только лишь не крича от счастья. Теперь вся злоба будет сосредоточена на Ки. Ведущий нервно сглотнул, он чувствовал, как по лопаткам покатилась капля холодного пота. Старуха быстро окинула взглядом перепачканную простынь и одеяло: — Хорошо сделал, правильно. К госпоже искусств отнес вначале. — Мне выбирать не пришлось. — Ты никогда не выбираешь. Ладно, давайтика тебя осмотрю, не боси весь полосатый. Ты тигром стать захотел? — То была безвыходная ситуация, — Киун беспристрастно парировал. — Это ты в Желтой комнате говорить будешь, а сейчас снимай-ка это! Ки был почти нагой. Амеун быстро осмотрела шинки. И начала творить: напичкала обезболивающим, зашила полосу ровно и с каким-то удовольствием, обмыла в прохладной воде и протерла чем-то жгучим раны для «уничтожения вирусов и грязи». Киуну очень хотелось добавить: «и кожи». Интересно, это такая месть? Сегодня бабуля явно спустила обороты. Перебинтовала его быстро без лишних завываний и проклятий. Неужели Амеун правда расстроилась из-за того, что случилось с господином? По жрице сказать наверняка нельзя было: рада она покалеченным, что коротали её время или огорчена от переживаний или из-за количество больных. Киуна сегодня не назвала «хитрожопыйсоплежуй», значит настроение всё-таки у неё было. Испытать удачу стояло. — Не смотри на меня так! За испорченную кровать я тебе потом всыплю. — Всё действительно плохо? —Тепери нет. Правдоти. — Он был ранен в этой форме, так что не юлите. — Я сказала, что хорошо — значит хорошо. Если будеши меня доставать, отравлю! Мучительно! — Спасибо, — Киун довольно улыбнулся. Амеун не скрывала ничего, просто устала после всего. — Сумасшедший! Ведущий лишь поклонился, жрица кинулась в двери. Помчалась за лекарствами и вернулась через минуту. Вручила таблетки и рецепт и поспешила вытолкнуть «умалишенного». Киун, шутя, ей сопротивлялся, на что старушка ещё сильнее его толкала в спину своими худыми руками. Киуна выкинули из белого уголка, громко закрыв сёдзи. Тихо хохотнув, Киун направился в свою комнату. Коридор оживал, подбадривая шинки; деревья начали шуметь, птицы чирикать, а слуги галдеть. Ведущий не прислушивался к этому гомону сплетен и пустых разговоров. Он прекрасно знал о чём они могли быть. Ума особенного не надо, ведь тема была благотворной для чесания языков. «В травяном павильоне господин лежит», — это уже сенсация в их храме. Большая только «Киуна опять вызывают на ковер!». Поправочка, в Желтую комнату. Ковров и циновок в храме пруд пруди, а это адское место одно единственное в своём роде. Любимое и ненавидимое всеми одновременно. Прекрасное и грязное, яркое и ядовитое. Удивительное место, как и весь храм. Киун повернул вправо, уходя из левого крыла. Его комната была рядом с покоями господина. Они обе находились в правом крыле, в отдалении от основной его части. Что-то похоже на аппендикс. У некоторых Богов вся территория их владений могла поместиться в этот аппендикс. «Орган» начинался от комнаты Ки, потом длинный коридор со множеством широких окон и заканчивался покоями Такемикадзучи. Это часть храма была особенной: в ней пели ранним утром птицы. Никто не знал почему, но утром слышно было их только здесь. А ещё цвели белые камелии круглый год. Эти цветы были расселены довольно странно, такое впечатление, что сажал их пьяный человек. Кусты жили целыми годами, сохраняя свои цветы, но потом сгнивал не только жемчуг, но и сам кустарник. Их вновь закупали и вновь сажали, но не все выживали. И опять казалась, что кусты просто выросли сами по себе. Слуги пытались сделать всё по фэншую, но земля будто отторгала все их попытки, поэтому смирились и оставили как есть. Но это не было так безобразно и неряшливо, как могло показаться. Соседи камелий были и стройные сосны, и пахучие пихты, и лиственницы, и конский каштан, восточный граб, старые софоры. Лес был чист и зелен. Он был изумрудом в драгоценной шкатулке Бога. Молодой господин любил этот лесок и часто гулял в нём. В детстве его одного туда не пускали, потому что в этой прекрасной роще можно заблудиться, к тому же там была старая каменная лестница, которая вела к маленькому исхудавшему пруду. Его бедного часто захватывала тина и опавшие листья. Разумеется, шинки ухаживали и за этой местностью, но вниз особо никто не спускался, даже сам господин, даже когда вырос. Киун аккуратно раздвинул, расписанные внизу облаком, сёдзи своей комнаты. Полностью украшенные двери были только у хозяина. Из комнаты повеяло свежим ветерком, а солнечные лучи весело расположились на желткового цвета дзабутоны и светло-зеленых татами. Ближе к окну стоял котацу, на котором была стеклянная ваза, от неё, искрясь, отражался тёплый свет. Деревянный стеллаж, расположенный справа, весело приветствовал Киуна своими книгами и свитками. Сердце шинки словно выпустили из тисков. Наконец он в своём уютном домике. Ки развернулся и захлопнул сёдзи. Ведущий, шипя, стал стаскивать с себя изорванное носи, со свежей раной это давалось сложно, но возможно. Киун морщился и закрывал глаза от вспышек тянущей боли, когда снимал ткань с правого плеча. Освободившись от плена грязного и липкого платья Киун пошёл, не наступая на окантовку татами, в уборную: нужно было застирать пятна крови и обмыться. Личные ванные комнаты были у Двенадцати и у Такемикадзучи. У господина их было даже две на самом деле. Остальные шинки ходили в общие, но их было достаточно для такого объёма людей. Ванная комната Ки, обитая белым кафелем, была такова: в прихожей находились широкая раковина, махровые полотенца, плетенная корзина для белья и стиральная машина, которая спасала несколько часов сна шинки. Киун ласково называл её «моё благо цивилизации». Раздвижная дверь вела в отдельную туалетную комнату, а другая вела в мокрую зону, в которой был офуро и душ. Всё было просто и скромно, но Ки очень нравилось. Слуга, застирав, бросил носи в корзину, взял маленькое мягкое полотенце и направился в душ. Помыться полноценно не получиться, но смыть пыль и грязь с лица, рук и ног вполне. Торс и плечи мокрым полотенцем протрёт, осторожно обходя швы и повязки. Киун действовал быстро: нельзя было распарить тело. Если теплая вода, стекающая на белый кафель, была сперва чистой, то после приобрела лёгкий розовый оттенок, когда размочила засохшую на теле кровь. Киун нервно облизнул губы и потянулся за мылом. Боль в плече напоминала при каждом движении, заставляя останавливаться, переводить дыхание, нервно сглатывать… Киун, дрожа, мылил руки и ноги закрытыми глазами: он не хотел видеть шрамы на своем теле. Они постыдно покрывали его тело каждый, каждый раз напоминая, как это было больно. Его проигрыш был на глазах господина. Этот провал… На его глазах… Киун всегда убеждал себя, что ничуть не слабее Чёки. Он Желтое облако — гордость Такемикадзучи, а что в итоге? Ки проиграл два раза, и оба Благословенным. И это доказывают эти треклятые метки. Интересно, как теперь хозяин будет требовать от него стать Роковым? На какие оскорбления и унижения пойдёт? Может сразу будет кидать под нож? Киун дернулся, прижимая ко рту ладонь. Его колотит. Сильно. Нужно успокоиться: он трясясь, умывает лицо, смывает с себя это. Сейчас его переживания ни к чему. Господин лежит в травяном павильоне. Эти эмоции не нужны! Тряхнув головой, шинки открыл глаза. Жмурится, всё было в легкой дымке. На ощупь находит влажное полотенце и обтирается. Ки чувствует, как запах железа остаётся на махровой ткани. Тошноты нет, он уже привык. Шинки прополоскал полотенце и выжал. На кафель упали розовые капли, оскверняя его. Киун поморщился. Шум воды прекратился, даруя умиротворяющую тишину не только в комнате, но и в голове. Спокойствие. Киун поплёлся из ванной комнаты. Медленно, никуда не глядя. Холодной воздух отрезвил его, заставляя отказаться от сладкой дымки сна и наконец вспомнить, что ему нужно одеться. Шкафчик из вишни, где хранились белые носи, сасинуки и два каригину, четыре пары хакамы и столько же косодэ, (сокутай, кроме господина никто не носил, хотя у Проводника он был) был напротив стеллажа с книгами. Свет и его радостно обнимал. Обстановка так и просила расслабиться, но нужно идти. Киун махнул головой. Ведущий, постояв в нерешительности перед дверцами шкафа, решил не звать младших слуг и надел просто темно-синее косодэ и светло-синее хакаме, они пахли приятным запахом чистоты и порошка, они были не так тщательно накрахмалены, как другие одежды, потому их было удобнее носить с раной на всё плечо. Надевая таби, шинки то не мог оторваться от белой ткани, то смотрел на настенные часы, на шкаф, на стеллаж, на тумбочки, на окно и снова на часы. Казалось секундная стрелка била набатом, разрывая спокойствие Ки. Взяв гребень, которые лежал на маленьком туалете, Желтое облако нервно расчесывало белоснежные волосы, шипя, морщась и не смотря в зеркало. Посчитав, что пучок сделан хорошо и можно идти, прикусивший губу Проводник вылетел из своего укрытия. И медленно, словно таби были в смоле, обречено потащился в центр храма, при этом не забывая с каждым шагом внимательнее рассматривать коридоры, кое-где расписанные сёдзи слуг или смотреть на узор отполированных досок. Сейчас Киун сам себе напоминал своего воспитанника. В этом, кроме внешности, они были тоже очень похожи. Киун так залюбовался своими носками, что слегка ударился об узорчатые дубовые двери.Двери Желтой комнаты