В саду алых камелий

      Такемикадзучи был до глубины души удивлен, если не поражен. Ему дали разрешение на обучение контролю молнии! Больше двенадцати веков скрывали свитки от него, сжигали показательно книги и дневники. Внушали, что это желание грех. На шкафы, тайные комнаты накладывали магические печати. Следили за каждом шагом, проверяли покои, читали личные записи. Врали, клеветали, извращали знания о первом воплощении. Ругали, наказывали, запугивали кангой — делали всё, чтобы хозяин отринул даже мысль о своей силе, о своей истиной форме. И тут так просто отдали это знание. Это не смешно, это страшно. Пугает настолько, что волосы встают дыбом, ладони потеют, а пальцы на ногах немеют. Такемикадзучи мог поклясться, что в тот момент он услышал, будто приговор — смерть.       Небожитель неподвижно сидел на кушетке, в травяном павильоне и неслышно дышал, косясь на Амеун, пытаясь понять затею в голове старухи. Та под холодным тусклым светом лампы медленно читала свои записи о здоровье или ещё о чём-то, иногда почмокивая и шмыгая носам. «Получается Киун не соврал, но тогда, что задумали Старшие? Вряд ли они с добрыми намерениями…», — Бог потёр лоб. Картина получалась весьма странной. Но независимо от обстоятельств, если Бога решили впустить в мир, который был скрыт под мириадами печатей, он не упустит своего. Он уже согласился, он уже вцепился в эту надежду зубами! — Ну шо ж, всё с тобой в порядке. На тебе поле пахать можно ти, — старуха захлопнула книгу, взяла желтое яблоко с белой плоской тарелки и потерла его об хакаме. — Шуруй от судова.       Бог резко поднял голову и посмотрел на глупо качающийся пучок седых волос. В глазах засиял веселый огонек, но всё же Такемикадзучи осторожно сполз с кушетки и пошёл к двери, косясь на сгорбленную Мику. И вот рука почувствовала холодок, собираясь дернуть за ручку, как за кисть крепко ухватились. — Странно, почему эта царапина никак не уходит! Как ты шмякнулся, говоришь? — Амеун ворочила правую руку, на которой сияла бледно розовая полоска.       Всё раны Богов затягивались быстро и почти никогда не оставляли следов. Чтобы увидеть у небожителя шрам, ожог или ещё что-то, надо было задаться целью и потратить на неё несколько веков. Раны нанесенные в прошлом походе затянулись за два дня, рана после падения около пруда за ночь, но вот маленькая царапина не сошла до сих пор. Бог о ней даже забыл.       Такемикадзучи неохотно начал объяснять: — Это не от падения, меня поцарапал посохом другой Бог. Это вышло случайно. Наверное на острие сильный яд. Скоро исчезнет, не волнуйся, Амеун.       Старуха зоркнула и изогнула мохнатую бровь: — Ты небесный Бог! На тебе, как на псе, должно затягиваться. «Как я и думал: не дадут мне свитки. То это не так будет, то другое. То там царапина, то где-нибудь ещё!» — Такемикадзучи поджал губы. Рука медленно скользнула из холодных костлявых пальцев.       Ему более двенадцать веков, а место в храме не изменялось. Он Бог, повелитель грома и мечей, генерал армии, однако всё в том же треклятом, приклеившемся, словно репейник, положении.       Стоит слугам рявкнуть, процедить сквозь зубы, Такемикадзучи подчиняется, словно мальчишка, пытающийся заслужить заботу и одобрение Старших.       Мику пожевала губы, хмыкнула и пошла обратно за стол. Взяла ручку, открыла пожелтевшую книжку и резво застрочила. Такемикадзучи глупо захлопал ресницами. — Чего? Теперети не бежишь за молнией? — она повернула голову и сощурилась в улыбочке. — Иди в библиотеку, иначе так покумекаю и передумаю.       Бог распахнул яркие, живые глаза и выбежал из палаты. В комнате эхом слышно было «спасибо».

***

      Вьющиеся черные волосы развивались на ходу, если бы в храме можно было бегать, то Такемикадзучи несомненно сделал бы. Солнечный свет лился через окна, клены, сосны шумели своими зелеными кружевами. Слуги работали: выдергивали сорниковые травы, подметали дорожки, постригали кусты и поливали ирисы, блестевшие фиолетовым туманом. Статный юноша свернул за угол: белые драпировки с изображение мицу домоэ резко колыхнулись и поднялись к крыше. Небожитель вдруг остановился и шумно задышал, взгляд плыл по молочной сёдзи. Алебастровая рука потянулась к задворкам, почти коснулась деревянных выемок — Такемикадзучи внезапно одернул ладонь и сильно прижал к бешено вздымающийся груди. Он развернулся и, слегка покачиваясь, пошёл обратно. Тихо-тихо. Обернувшись и глубоко вздохнув, Бог подошел опять к двери. Он поворочал головой, облизнул губы и прикусил, когда потянулся к выемкам, чтобы открыть. Сощурившись и дыша через раз, Такемикадзучи коснулся осторожно задворок. Не почувствовав ничего необычного, бессмертный открыл один алый глаз. «Они сняли силовое поле! Они взаправду сняли его!» — смехом раздалось в сердце повелителя гроз.       В молодости, очень много лет назад, владыка молний пытался зайти в эту комнату, но ошпарил себе все руки. Ожоги несколько дней не сходили. Магические печати надёжно защищали знания, не давая зайти никому. Двенадцать Старейших очень постарались, чтобы заклинание реагировало так радикально. Они считают себя в своём праве. Небожитель плохо маскирует свои эмоции, он так и не научился это делать. Подменять чувства. Он не прячет дыру, которая разрастается, словно борщевик, а прилежно дрессирует. И однажды это поглотит тех, кто опрометчиво считает себя хозяином божества. Теперь на это есть шанс.       Звонко распахнув бумажные двери, Такемикадзучи влетел в комнату, словно молодая резвая стрекоза. И на мгновение застыл, вдыхая полной грудью вековую пыль. В комнату рекой лился свет даже из мутных окон, в углах была кружевная работа пауков. Бог ощущал, как носки прилипли к изъеденным доскам, тишину нарушало жужжание мухи. Черноволосый запорхал вокруг бирюзовых старых стеллажей, краска совсем потрескалась и кое-где осыпалась, напевал себе под нос. Бог, не церемонясь, хватал свитки и складывал их в парчовые рукава, в пояс, в хакаме. Обнося второй стеллаж, Такемикадзучи заметил, что футляры свитков отличаются. Одни деревянные, другие бумажные, некоторые в позолоте и украшенные камнями, четвертые из белого нефрита и с рубинами. Последних было меньше всего. Прикусив губу и ещё раз оглянувшись, Бог полез за ними. — Вы решили вынести всю библиотеку? Не получится, — усмехнулись сзади.       Такемикадзучи побледнел, выронил свитки и медленно обернулся, будто его застали на месте преступления. Перед ним с каменным выражения лица, подняв подбородок, стоял Секиун. Бог сглотнул. — Нет, Секиун. Я… Шинки вытянул руку, заставляя замолчать: — Это неважно. Мы уже приготовили нужные материалы, так что выкладываете всё обратно. И что за неопрятный вид?! Как с помойки пришли, вы Бог или кто?       Такемикадзучи понурил плечи, но глаз не опустил. Он буравил гневное лицо слуги. Что ещё мог сказать Старший? Спасибо, на этот раз Таке легко отделался. Видимо, этикет для шинки был выше, чем гордыня. Унизить можно и ласковыми словами, Бог знает. Тонкая заноза сидела в сердце и по сей день. Секиун так и не смог оценить, сколько стараний божество приложило для его доброго взгляда. И с каким невиданным терпением для себя.       Тут зашуршало что-то в белом, тяжело ступая. Мужчина с юношей переглянулись. — Ох, Секиун-сан! Подождите, пожалуйста, я не успеваю, — с жалобным криком Киун врезался в старшего. Все книги и свитки, которые закрывали серебряную макушку, распались прямо на ноги слугам! Бог сморщился. — Осторожней! Осторожнее! Куда ты бежишь? Знаешь, что несешь, а всё равно набрал так, чтобы развалилось, — Секиун причитал и размахивал руками на зажмурившегося Проводника. — Простите-простите, я всё сейчас соберу, — Киун сел на корточки и спешно начал хватать выпавшее. — Пошевелись. Объясни ему, что и как будет происходить. До скорой встречи, хозяин, — отчеканил каждое слово сановник, оглушительно закрывая двери.       Такемикадзучи сощурился и перевел взгляд с молочных пальцев, что порхали над пожелтевшими листами, на сёдзи, которые до сих пор колыхались. «Похоже Секиун не очень рад. Тогда почему же он ушёл? Он не будет следить, контролировать? С его-то желанием держать всё в своих руках!» — на переносице образовалась морщинка. Грудь Бога будто сдавили железным обручем. — «Не чисто, ох, как не чисто здесь!»       Небожитель вновь посмотрел на слугу. Белокурые волосы топленного белого шоколада захватили внимание алых глаз. Локоны спадали на округлые плечи, обрамляя кружевом. Солнечные лучики тихо падали на одежды и отражались, словно от нефрита. Такемикадзучи поджал губы, когда увидел, что челка Киуна некрасиво липнет к высокому лбу. Он подавил желание поправить её. — Молодой господин, — неожиданно шинки поднял голову.       Такемикадзучи, словно ошпарившись, резко обернулся к окну и стал в подтёках искать рисунки дождя. Пока в голове судорожно бегали мысли, за спиной послышался тихий смех похожий на стеклянный колокольчик. Бог затеребил волосы, заплетая косичку. — Прекрати! Чего хохочешь? — Вы похожи на сороку, которая залетела в ювелирную лавку, — Киун ещё звонче засмеялся. Не пряча улыбку персиковых губ. Владыка гроз замер, не зная, как на это ответить.       Наконец, наглец решил хотя бы спрятать лицо за длинным рукавом! Такемикадзучи пожевал губы и стал медленно вытаскивать свитки, невесомо поглаживая футляр. Чем легче становился наряд Бога, тем сильнее хмурился Таке. Он нарочито зло посмотрел на порозовевшего Ведущего, щеки которого разрумянились и походили на спелые яблоки. — Насмеялся?       Киун понурил плечи, но в голосе его не слышалось и тени раскаяния: — Прошу простить меня. — Размечтался! Бессовестный. Негодник, — темноволосый хотел ещё что-то сказать, но видя веселье в серо-карих глазах, растерялся. —Бессовестный. — Вы повторяетесь, Такемикадзучи-сама, — шинки поднялся с кипой бумаг.       И так всегда. Бога посещала уже неоднократно мысль, что у его Ведущего нет совести, вот даже граммочки! Ну, какой человек может в открытую насмехаться над хозяином? Не прятать улыбку, веселые огоньки в глазках и звонкий смех. Самое интересное, это издевательство почему-то не кололо гордость божества, не равнялось одной маленькой смерти для доверия. Как бы Таке не электризовал волосы, чем не угрожал, беловолосый выходил сухим из воды. Ничего не мог сделать бессмертный, смотря на искрящиеся лицо, словно Киун был соткан из тончайшего света. Когда эту манеру шутить переняли и младшие, Небожитель смирился. Смирился с тем, что он мазохист.       Хмыкнув и взяв из рук часть книг, Такемикадзучи покосился на старенький столик в пыльным углу: — С чего будем начитать? Вы с Секиуном, видимо, уже всё продумали. — С самого начала, с теории. Думаю, вы уже заметили, что книги отличаются по убранству, — слуга заглянул в алые глаза и прищурился. — Самые сложные рукописи для понимания, украшены дорогими камнями. Мы начнем с желтой бумаги и деревяшек!       Его голос приобрёл ласковые нотки, будто он разговаривал с маленьким-маленьким господином. Бог заметил, что всем вокруг нравился такой тембр, притягивал к себе. Даже Старейшины плавились. Только вот хозяину он казался приторным до тошноты. Такемикадзучи разгладил дрожащие губы в подобие улыбки. Стоит потерпеть, если уж за это ему дадут знания о молнии. Киун продолжил ещё более мягко, ставя кипу бумаг на столик, который жалобно скрипнул. — Теорию вы будете изучать в библиотеке. Свитки и книги уносить в покои — строго запрещается. Практика будет в поле. Западный участок.       На сладость в горле запершило. И все же, Владыка гроз не отстранился, когда его нежно взяли за запястья, подобно тому, как ведут ребёнка в колыбель. Такемикадзучи сел, схватил протянутую желтую книженцию из молочных рук и принялся читать её. «Мы, Такемикадзучи-ками, внук первого небесного бога Идзанаги и первой небесной богини Идзанами, сын бога огня и вулканов, Кагутсучи, божество меча и молнии, усмиритель гроз, божество Касиму-дзингу, покровитель воинов и хозяин душ, владелец земель …»       Нахохлившись и сморща нос, Такемикадзучи перевернул страницу. Читать ещё и о территориях сил не было. Рядом хихикнули. Взгляд зацепился за довольное выражение лица Ведущего. Сощуренные глаза, так что тонка паутинка морщинок танцевала вокруг, слега выраженные изгибы молочных щёк. Изучающий, пристальный взор споткнулся об поднятые уголки губ, которые пленяли подобно нежным и пышным пионам.       Сколько себя помнил Такемикадзучи, на улыбку Проводника он охотился. И не на которую сейчас, хотя на неё тоже иногда, а на ту, что в глубине земляных глаз сверкала борнитом. Настоящую, искреннюю, от которой румянились щеки и уши, от которой губы розовели в оттенки брусники. Ту, которую он видел всего два раза, от которой в голове и сердце всё перевернулось, будто солнце испепелило. Из-за которой поверил.       Глаза — зеркало души. Бог был убеждён. Он видел вежливые улыбочки, когда в душе у людей мертвецкий холод, собачая ненависть и похоть. Он привык не доверять словам, взглядам, улыбкам. Лишь зеркалам, в которых горькая правда стрелой пронзала сердце.       Ведущий вечно жмурился.       Киун придвинулся, белый ворот оттопырился, оголяя шею с длинной полосой. Алые глаза уткнулись в красивый почерк. Бог сильнее наклонился над текстом, распутывая тонкую косичку. — Ты сегодня хохотунчика съел?       Киун поспешно убрал улыбку и внимательнее посмотрел на иероглифы. Голос вернулся к спокойному тону кото. Сахарность растворилась, уступая задумчивости: — Нет, просто я счастлив. Вы наконец успокоите свою душу.       Такемикадзучи хмыкнул. Шинки всегда отвечал в такой манере. Но почему-то сейчас ответ казался искреннем и прозрачным, подобно хрусталю. В сердце мягко разлилась патока, заполняя зудящие трещины. Таке хотелось упасть в подушку и подрыгать ногами, как тогда, когда он услышал о разрешении спуститься в мир людей. Бог робко перевёл тему: — Ты читал? — Да, мы разобрали с другими Старейшими записи. Рассмотрели, какие лучше дать сперва, какие после. «Разумеется, вы провели цензуру. Уверен: от истинного количества рукописей мало, что осталось», — Такемикадзучи холодно хмыкнул собственным мыслям. — Так вот, где ты пропадал два дня! Нет, три уже получается. Три дня, дня…       Слуга опустил глаза и подвинул свитки к господину. Лицо Небожителя разгладилось, как листок бумаги, брошенный в воду. Таке глубоко вздохнул и решил вернуться к волнующим строчкам. «…дарую тебе знание о силе моей. Читай внимательно, моё воплощение. И передавай это умение будущим. Первое, что мы скажем так это о природе молнии, как она зарождается в тебе. Не смотря на наш истинный облик. Это всего лишь форма. В ней мы лучше управляем силой, энергией. Мы не молния, мы желание и страх, порождение человеческих чувств и эмоций. Мы не можем подчинить молнию, подчинить природу. Мы её направляем».       Божество осторожно провело кончиками пальцев по блеклым следам туши. «Мы направляем», — подушечки остановились. Эти слова были словно плевок в лицо. Смачный. Такемикадзучи мечом не управляет, своим слугам не указ. Теперь ещё и молния не подвластна. В грудной клетке отчаянно кто-то или что-то начало царапаться, сжимая до боли сердце и легкие. Он хоть что-то может контролировать? — Киун, я давно хотел сказать, — слуга распрямился и опять засветился. — больше не утруждайте младших заботой о моём саде. Прудом я займусь сам.       Проводник опешил. Потом лицо потускнело, плечи понурились, но голосок остался ровным: — Они плохо выполняли свои обязанности, молодой господин? Так я их отругаю. — Это неважно. Около озера, чтобы никого я не видел. Ясно? — Таке перевернул страницу. — Как изволите, мой молодой господин. «Отлично! От одной проблемы избавился. Теперь не надо думать о сохранности шинки », — черноволосый посмотрел по сторонам, но не нашел сладость. А так хотелось отпраздновать. — «Бесстыдник, он даже карамельки не принёс!»       Такемикадзучи, шмыгнув носом, опять уставился на ровные линии. Янтарные зайчики танцевали на васи. Бегали по пальцам, выводя хороводы. За окном развевалась легкая песня ветерка, веточки сирени иногда царапали окна. Отчетливое шуршание страниц дополняло музыку природы.       Где-то рядом послышалось колыхание. Бог проследил взглядом за накрахмаленными одеждами и опустил глаза, когда увидел, что беловолосый несет подсвечник. «Эмоции и чувства — это самый сильный источник энергии, однако самый опасный. Под их влиянием направлять молнию невозможно. Она принесет вред не только врагам и невинным, но и тебе в первую очередь. Ясность мысли превыше всего».       Рядом с назиданием были нарисованные космеи и камелии. Одни со стройными стебельками, другие с пышными бутонами. Тычинки красовались на прекрасных цветах. Такемикадзучи долго рассматривал рисунок, после загнул край листка. «Не на то смотришь! Лучше обрати внимание на левый столбец!» — набатом прогремело, да так, что Бессмертный дернулся и отодвинул книгу. — Киун, что ты сказал? — Бог встревоженно обернулся.       В свете свечи белокурые волосы походили на медные нити, светлые ресницы подрагивали на колыхания огня, грудная клетка мирно вздымалась. Киун покачивался. Тихое сопение еле долетело до чуткого слуха божества. Проводник заснул! Но если не он так надрывно рыкнул, тогда кто?       Такемикадзучи сглотнул. Он медленно закрыл книгу, алые глаза бегали от стеллажа к стеллажу, но в янтарном свете видны были только ближайшие полки. Вцепясь в парчу и отодвинув мысли о подсвечнике, Бог нырнул в темноту. Красться в своём храме было не впервой, но ощущение казалось странным. Такемикадзучи не боялся наказания, посторонних глаз или гнева слуг. Его волновала беспомощность перед этим голосом. Рык пронзил от макушки до пят черной раскаленной стрелой, заставляя беспрекословно подчиниться. Таке сразу посмотрел на этот треклятый столбец. Чужая воля властна над его телом. Бог почувствовал, что волосы дыбом стали, а по спине холодный пот побежал. Свет луны худо-бедно пробирался через грязь окон, шуршание подола кололо нервы и щекотало уши. Дыхание врага не доносил ветер. Тишина заботлива обнимала и прятала своего гостья. — Такемикадзучи… — Оки, приди! — влетая в книжные полки, закричал Бог.       Размытая тень исчезала, вместо неё вокруг появился искрящийся хлыст света. Он оплёл плечи хозяина и потрескивал, будто утешая. Небожитель медленно осел на пол. Взгляд поглотила мордочка дракона.       Ложась, прошептал господин, закрывая лицо рукой: — Киун, это был ты? — Да, это я. Такемикадзучи-сама, вы так взволнованы. Что случилось? — Ты меня напугал. Думаю, что пора заканчивать. Уже поздно, нам надо отдохнуть, — шептал Бессмертный, прислушиваясь к искрам. — Вернись, Ки.       Дракон сверкнул яркой вспышкой, и в темноте под светом луны блеснули глаза на молочном лице. Словно белая статуя из нефрита сияла звездами в тишине. Алебастровые щеки обожгло теплом. Такемикадзучи поспешил встать и задуть свечи. Киун остался хлопать ресницами, но всё же догнал своего хозяина. Слуга и Бог закрыли сёдзи.