Мужчины, которые плачут

      В ушах противным звоном раздаётся до мерзости знакомый голос, а виски сдавливает проклятой болью. Во рту Сириуса как будто кошачий туалет из песка и чего-то мерзкого. Он невольно кривится и выныривает из неспокойного сна, туда, где не понятно, что хуже — ночные кошмары или дрянная реальность.       — Джеймс, он ведь у тебя? — Гончая его матери всегда точно знает, где искать блудного сына, и старший Блэк уже даже не удивляется, когда тёплая рука брата тихонько касается его плеча, хочется злиться на него, но одновременно в душе теплится какая-то садистская радость, смешанная с раздражением. Осторожный до невозможности, он буквально выводит из себя своим спокойствием. Предпочтительно, чтобы на Сириуса злились, ненавидели, а это проклятое сочувствие смерти подобно. Хотелось не чувствовать ничего, но проклятые эмоции как всегда смешивались в тошнотворный коктейль, который ложился на грудь могильной плитой. Сириусу всегда было тяжело понять, что именно он чувствует, а хуже всего, что чувствовал он себя сразу и по-всякому.       — Я никуда не пойду, — шипит он, укрываясь одеялом с головой, надеясь, что он сможет спать дальше, избавившись от навязчивых нарушителей спокойствия. Домой идти категорически не хотелось. Если Регулус обдаёт его сочувствием, то мать — холодным безразличием, после смерти отца она будто закрылась от всего мира и смотрела на него ледяным взглядом, в котором читалось одно только разочарование; и Сириус рад был бы видеть в её лице хоть проблески остатков любви, но сердце Вальбурги превратилось в камень. Старший сын не оправдал её надежд, и тратить свои силы на его перевоспитание она не собиралась. А так хотелось, чтобы она хотя бы разозлилась. Блэк всегда пытался довести её до ручки, чтобы увидеть что-то знакомое, что-то из прошлого, когда она не была похожа на холодную безразличную куклу.       Слишком тёплые руки брата подхватывают его за талию, и в больной от похмелья голове успевает мелькнуть только одна мысль: «Когда он стал таким сильным и взрослым?» Он абсолютно спокойно прощается с Джеймсом и извиняется за принесённое Сириусом неудобство, от чего старший Блэк физически чувствует, как задевается его самолюбие. Позорная ситуация. Уж лучше бы на месте Джеймса был Снейп, и то бы так стыдно не было. Перед Джеймсом он хотел всегда выглядеть безупречно, даже если безупречно наглым или безупречно грубым — всё равно, Сириус просто обязан был оставлять только неизгладимые впечатления у Поттера, а сейчас из неизгладимого — отвращение и жалость.       — Сам виноват, — бормочет Регулус, когда они выходят за порог квартиры и аппарируют на Площадь Гриммо. — Если бы хотя бы раз за неделю показался дома, мне бы не пришлось шастать по пабам и злачным местечкам, надеясь обнаружить твоё тело в состоянии, близком к бессознательному.       — Ну так и не искал бы, я вон у Джеймса и не так уж и бессознателен, — шипит из последних сил в ответ Сириус, а после его выворачивает на тротуар рядом с фонарём, ещё горящим, в предрассветных сумерках.       — Мама беспокоилась, а я ещё не настолько иссох сердцем, чтобы игнорировать её горе. — Регулус хочет ещё что-то сказать, но видит, что брат совершенно не в состоянии его слушать, поэтому лишь тихо добавляет: — Хоть тебя она и всегда любила больше, я всё ещё сын.       Сириус не слышит этой фразы, так как занят тем, что пытается восстановить дыхание и найти под ногами землю. Весь мир этим утром настроен против него. Холодный морозец пробирается через тонкую ткань рубашки, ведь братец не удосужился надеть на него куртку, но этому Сириус даже рад, будет повод вернуться к Поттеру. Стало немножко погано, что даже в такие моменты он думал о Джеймсе, а не о себе. Он нервно хватает ртом воздух, а руками — проклятый ледяной, как руки его матери, фонарь и пытается глубоко вздохнуть. Холод сковывает его грудь и не позволяет расправить плечи, взгляд расфокусировано поднимается вверх, мажет мимо лица Регулуса и утыкается в белую точку луны на небе, слишком большую, как будто в суперлуние. Внезапная мысль лихо захватывает его воспалённый мозг: «Северус ночью встречался с Люпином, в полнолуние». Значит, у них теперь такие отношения. С каких пор, интересно? Возможно, с тех самых, когда Сириус перестал следить за лунным календарём. Честно говоря, он думал, что Римус самозабвенно мучается, пытаясь привязать себя к дереву, чтобы не натворить дел, или ломает голову, как уйти подальше лес, чтобы его внутренний волк даже возможности не имел добежать до цивилизации. Блэку приносило садистское удовольствие думать, насколько Люпин страдает без него. Ему хотелось, чтобы он отчаянно нуждался в отношениях с Сириусом, и когда его гордость сломится, Лунатик должен был приползти на коленях, моля его о помощи. Таков был план. Привязать его к себе сильнее, чтобы он, точно верная псина, таскался за ним по пятам, но Римус вместо этого просто начал ускользать у него из рук. И разрази Сириуса гром, если в этом не было вины проклятого слизня. Теперь у Лунатика выросли клыки, он закрывался от него в ванной, проводил лунные ночи с другим, и беспредельная любовь в его затравленном взгляде сменилась смятением и давящей грустью. Как будто он смирился с тем, что Сириус никогда не будет его, и теперь даже готов идти дальше. Как будто его жертвенность куда-то взяла, да испарилась.       И вот это в его планы не входило.       Сириус, устало сгорбившись, доплёлся до каменной ограды небольшого коттеджа и сгрёб жалкие остатки снега в руки, поддаваясь внутреннему порыву растереть им себе лицо.       — Оклемался? — брат стоит и терпеливо ждёт, как будто это совершенно нормальная сцена и он наблюдает нечто подобное каждый день после обеда. — Я, честно говоря, и не надеялся тебя найти у Джеймса, — говорит юноша вкрадчиво. И Сириус бесится, ведь это Регулус всего пару минут назад рассказывал, как ему сложно было таскаться по барам, а теперь он явно давит на больное, знает ведь, что всё непросто… — Сегодня же полнолуние… — с Люпином…       — Меня это больше не касается, — по пальцам и щекам стекает тонкими струйками талая вода, возвращая немного ясности в жизнь, возвращая контроль. — А тебя тем более.       Регулус отворачивается, не решаясь ему возразить, в конце концов, да, Мародёры не его друзья и даже не знакомые. Он просто замечал, что раньше брат был более жизнерадостным и менее рисковым, и тогда ему было куда спокойнее. Он не пропадал на недели, не напивался до такой степени, что стоять не мог, ночевал дома, дорожил друзьями и был теплее к семье. А потом что-то внутри Сириуса сломалось. Что именно, Регулус и сам не до конца понимал, но тот стал далёким и, самое ужасное, жестоким.              В малой гостиной горел свет, подтверждая предположение младшего Блэка о том, что мама так и не ложилась, пока ожидала его с блудным братцем домой. Вальбурга, обычно спокойная и уверенная женщина, всё это время вздрагивала от каждого шороха, щелчка или хлопка, ожидая возвращения старшего сына, но он пропадал где-то в неизвестности. Регулус точно знал, что испытывает мама, так как в последний раз, когда она ждала кого-то с таким напряжением, в итоге не вернулся. Отец пропал на несколько дней, отправившись в деловую поездку в Шотландию, он не выходил на связь, не отвечал на письма, а после им прислали сухое письмо с сообщением, что Орион Блэк погиб в горах при невыясненных обстоятельствах. Конечно, Регулус прекрасно понимал, при каких. Его горделивый отец никогда не шёл на уступки и не собирался преклонять колена перед полукровкой, который назвал себя наследником Слизерина — этим и заработал себе немереное количество врагов. И вот Сириус взял за моду пропадать долгими неделями невесть где, бередя раны Вальбурги, словно специально измываясь над и так травмированной матерью.       Она не вышла их встретить, пытаясь сохранить лицо перед старшим сыном, не показывая ему, как сильно беспокоилась. Регулус заметил её, упрямо замершей на самом краешке софы в неестественной позе с идеально прямой спиной. Ни один человек не способен провести в подобном положении и часу, а Вальбурга, будто статуя, сидела с самого его ухода ещё вечером. Она не посмотрела на них, шумно поднимающихся по лестнице, не двинула даже и мускулом на точёном лице, но Регулус искренне надеялся, что её тревога хоть немного унялась. Он не мог позволить ей пережить этот ужас томящего ожидания снова.       — Даже и бровью не повела, — буркнул Сириус, когда они дошли до его комнаты. — Леди Бессердечная.       — Она твоя мать, — с укором произнёс Рег, — конечно, она беспокоилась.       — Ты ведь сам потащился меня искать? — с горечью улыбнулся Сириус, тяжело садясь на кровать. — Тебя никогда никто не просит, и ты всегда идёшь и ищешь. Как будто это кто-то оценит.       — Потому что ты мой брат, а я слишком взрослый, чтобы искать вашего с мамой одобрения, — переубеждать старшего Блэка было бесполезно, если уж он что втемяшил себе в голову, то не разуверится в этом, пока сам не убедится, поэтому Регулус даже и не пытался ему что-то доказывать. — Я беспокоился, этого не достаточно?       — Какая разница, если я всё равно здесь? Иди спать. — Сириус откидывается на кровать и устало смотрит на балдахин, скрученный в узел прямо над его головой, но Регулус не двигается с места, он упрямо убирает сваленные на кресле вещи в шкаф. — Я не сбегу, обещаю, отдохни.       — Тебе веры нет, — чуть улыбается он и устало садится, не отводя взгляда от старшего брата.       Сириус хочет сказать что-то едкое про то, что ему надсмотрщик не нужен, и собственный дом — не тюрьма, но в одно мгновение становится как-то так всё равно. Он слышит, как скрипят ступени под домашними туфлями матери, которая, верно, тоже направляется к себе в комнату. Всё-таки ждала. А значит, можно и отдохнуть. Его сознание проваливается в сон настолько глубоко, что он не чувствует, как его раздевает брат и двигает на кровати, а после заботливо подтыкает его одеяло так, как делал отец в их детстве. Становится очень тепло и комфортно, как будто он и правда вернулся домой, а не в логово высокомерных аристократов, сетующих за чистоту крови.       Сквозь задёрнутые шторы в узкие щели пробивались первые лучи рассветного солнца, когда оба брата окончательно провалились в сон без сновидений. Быть может, и хорошо, потому что чаще оба всё же видели кошмары.              Рассветать начинало рано, и Северус, озябший, несмотря на согревающее заклинание, размышлял, насколько холодно может стать от зимы в сердце, а не на дворе. Люпин, как всегда образцово показательный волчара, наматывал круги где-то вокруг него, ожидая скорого превращения. Он был достаточно спокоен, куда спокойнее, чем в последнюю их луну, как будто он смирился со своей жизнью.       Нервный стон обратного превращения прорезал тишину леса, и Снейп двинулся в сторону, из которой встрепенулась ввысь стая жирных ленивых воронов. Они кричали своими похожими на человеческие голосами, мешая ему сконцентрироваться на стонах Римуса, помогающих его найти.       — Северус, я замерзаю, скорее!.. — услышал он наконец голос друга. — Северус, я здесь!       Ускорив шаг, Снейп добежал до скрючившегося в три погибели, словно древняя старуха, Люпина, накидывая согревающее, как только тот показался в поле видимости.       — Как состояние? В порядке? — спросил он его, на автомате помогая натягивать одежду и обувь.       — Желание прикончить себя прямо здесь и сейчас улетучивается вместе с холодом, — философски заключил Римус. — Напоишь горячим шоколадом — совсем оклемаюсь.       — Только после выхаживать меня уже будешь ты, — посмеиваясь, Северус берёт друга за локоть, прекрасная зная, что от дрожи, пробивающей его тело после превращения, он не способен на самостоятельную аппарацию, и, не размениваясь, переносит их к себе на кухню.       — В желудке как-то противно плотно, — пожаловался Лунатик, усаживаясь за обеденный стол.       — Два зайца и один фазан, — резюмировал его ночной улов Снейп. — Потом выпей зелье, мало ли какие паразиты у твоего незадачливого корма были.       — Всё-то ты знаешь, — закатывая глаза, насмешливо произнёс Римус. Ему и правда нравился Северус. Гиперпредусмотрительный, ужасно проницательный и слишком уж тактичный. Интересно, как сильно он успел себя замучить догадками о том, что между ним и Сириусом произошло?       — Блэк вчера пьяный завалился к Поттеру, — приподняв бровь, говорит он, опасаясь задать закономерный вопрос.       — Ты можешь спросить.       Северус ставит перед Римусом на стол кружку с какао, его личную кружку с какао, которое Снейп купил специально для Люпина, хоть сам и не пил его никогда. Он молчит, потому что спрашивать, видимо, всё же не хочет, или, быть может, Римус слишком переоценил уровень их дружбы, и ему просто нет до этого дела. Есть ведь вероятность, что Лунатик всё придумал себе, как это было с Сириусом. Придумать себе образ и влюбиться в него. А тут заставил себя поверить, что между ними что-то большее, чем дружба. Может, он просто навязывается? Смотреть Северусу в глаза отчего-то становится так же страшно, как и смотреть в глаза Сириусу, но он перебарывает себя и осторожно, как будто пробуя воду, украдкой смотрит в глубокие и заботливые глаза Снейпа.       — Расскажи, пожалуйста, если можешь, — говорит он тихо, как будто только и ждал, когда Люпин на него посмотрит. Сейчас, после ночи, Лунатик наиболее чувствителен, а Северус измождён ночным бдением, и всё равно сидит и ждёт, пока Римус начнёт говорить.        Первое слово даётся слишком трудно, в ушах гудит, а к груди подкатывает огромный ком. Он сам себя не слышит, только остатками инстинктов Волка следит за реакциями Северуса. За тем, как ускоряется его сердце, как закипает кровь и он шумно сглатывает в самых неприятных моментах. Снейпа мутит, ни то от недосыпа, ни то от ненависти к проклятому Блэку, не человек — существо. Он накрывает ладонью руки Римуса, когда тот хрипит, рассказывая о своей ночи в ванной и том, как паника завладевала им кусочек за кусочком. Страх уходит с прикосновениями этих холодных тонких пальцев, и Люпин прокашливается, упираясь взглядом в тревожное лицо друга. Почему-то ему становится стыдно за слабость, за мысли о том, что он может не поддержать, сейчас это кажется чем-то нереальным и безумно глупым. Ну разве может Северус его высмеять? Люпин выдыхает и замолкает, неспособный говорить дальше.       — Римус, — чуть помедлив, тихим бархатистым голосом говорит Снейп, будто кот урчит, — ты молодец и поступил правильно. — После его слов камень из груди окончательно исчезает. — Знаешь, у меня недавно появилась идея, у нас с Лили был своего рода пакт… — Он запнулся, то ли от того, что упомянул Эванс так запросто, будто одно её имя не бередит всё его сердце, то ли от того, что раздумывал, нужно ли посвящать Римуса в подобные тайны. — Мы ещё на пятом курсе договорились, что есть мир, и есть мы, в мире может твориться что угодно, но между нами всегда всё будет по-прежнему. Мы примем любой совершённый грех, любую ошибку, и не будем насмехаться. Не смотря ни на что. Потому что есть мир, а есть мы, и если мы с ней не будем работать в команде, то поодиночке точно проиграем.       — Ты хочешь, чтобы мы… — удивлённо произносит Люпин. Глюкоза от слишком сладкого шоколада, прямо как он любит, уже начала всасываться в кровь, и странное возбуждение будоражило кончики его пальцев.       — Заключили пакт, — кивает Северус. — Честно скажу, сейчас, наверное, у меня нет друзей ближе, и я просто хочу показать, что ценю.       — Договорились, — как-то слишком просто соглашается Люпин. Слишком уж заманчива идея того, что будет как минимум один человек на его стороне. — Быть командой, несмотря ни на что.       — Даже если ты начнёшь встречаться с Блэком, а я побреюсь налысо, — слабо улыбается он.       — Даже если у меня будет стригущий лишай и глисты после очередной ночи, а ты станешь Пожирателем, — так же улыбается Римус.       Рука Северуса становится будто теплее от жара его собственных рук, он слегка сжимает ладонь, и Люпину кажется, будто он снова дома, мама жива, а отец вне опасности, и теперь у него есть друг, с которым у них Пакт. О, маленький Римус обзавидовался, если бы узнал.