Зимняя ночь

      Она боялась только одного — что это закончится. Что больше ничего не будет. Что медведь сейчас сделает вид, будто ничего такого и не случилось…       Но, едва они вошли в дом и дверь захлопнулась, закрывая их от холода и темноты, Бен тут же притянул ее к себе — одновременно с тем, как она, обернувшись к нему, обхватила его за шею.       В жаркой полутьме комнаты, все еще пахнущей специями от глинтвейна на плите и освещенной только пламенем в камине и переливающимися огоньками елки, все вдруг стало другим. Нереальным, волшебным, соблазняющим и зовущим.       У Рей кружилась голова, все сливалось перед глазами, она не видела ничего и не понимала, только прерывисто дышала, только чувствовала — его обнимающие сильные руки, его губы, дыхание, запах, вкус. Непонятно, как она осталась без куртки и без обуви, и Бен тоже; непонятно, как они очутились на полу у камина, на мягкой медвежьей шкуре, в гнезде из пледов, подушек и одеял, где перед этим весь вечер играли в скраббл.       Он притянул ее к себе на грудь снова, как там, в снегу, и Рей, обхватив его руками за шею, прильнув к нему, прижавшись, закрыв глаза, просто всхлипывала от наслаждения — оттого, как он ее целует, оттого, как сама может ему отвечать. Уже не нежно, изучающе и неторопливо, а горячо, жадно и требовательно, и Рей старательно повторяла за ним, прихватывала зубами его губу, глубоко принимала его язык, вся дрожа от собственной смелости, оттого, что правда могла так… с ним…       Волны жара проходили по всему телу, она вся горела — и от близости огня, и от того, что Бен, такой большой и горячий, прижимал ее к себе так крепко, и от его поцелуев, от того, что между ними происходило сейчас, — наконец, не выдержав, она немного приподнялась и через голову стянула с себя свитер, оставшись в одной рубашке.       Торжествующе улыбнулась — Бен смотрел на нее так, что дыхание перехватывало, — но не успела даже наклониться к нему снова, как он вдруг резко перевернулся с ней в руках.       Рей невольно ахнула от неожиданности, когда оказалась под ним. И тут же ахнула еще раз, потому что Бен уже целовал ее шею, ключицы, так горячо и отчаянно, что она могла только выгнуться, податься ему навстречу, чтобы он еще, чтобы…       Но он вдруг отстранился так же резко. Тоже рывком стянул с себя через голову свитер прямо вместе с рубашкой, и на несколько мгновений Рей восхищенно замерла, разглядывая.       Какой же он… огромный, сильный и красивый. Словно лесное божество. Отсветы пламени танцевали на его коже, отражались в темных непроницаемых глазах, черные пряди волос падали на лицо. Рей невольно зацепилась взглядом за что-то темное на его плече, переплетенные линии, рисунок… — татуировка?       Но он уже начал расстегивать на ней рубашку, и она только судорожно выдохнула, закрыв глаза и отдаваясь его рукам. Ощущениям. Чувствовать, как он ее раздевает. Как наклоняется и приникает губами к ее коже. Ее бросало из жара в озноб и снова в жар, она вся дрожала и задыхалась, пытаясь обнять его, притянуть к себе ближе, чувствуя под пальцами его чуть влажную кожу, мягкие пряди волос, а он целовал ее — шею, и открывшуюся ему грудь, и живот, и шептал отрывисто и невнятно:       — Черт… Ты даже… не представляешь, как я хотел…       Хотел… Он ее хотел!       Она еще сильнее выгнулась ему навстречу, замирая от мысли, что… это происходит. Боясь что-то сделать не так, что-то нарушить, боясь, что все это прекратится. Что у нее этого не будет, не случится — близости, первого раза с мужчиной, в которого она была так отчаянно влюблена. Если она и хотела этого — то только с ним, с этим невозможным, прекрасным медведем. С ним, с которым было так безопасно, тепло, защищенно.       Его колено легко ткнулось между ее бедер, и Рей тут же раздвинула ноги, позволяя ему прижаться глубже. Сильнее потянула его на себя, подавшись навстречу.       И… черт.       Он вдруг отстранился. Поднял голову. Глаза у него были совершенно шальные, и дышал он тяжело, но Рей уже поняла, что все закончилось. Он очнулся, пришел в себя, сообразил, что делает и…       — Рей, — голос у него звучал хрипло, но говорил он серьезно, трезво, и смотрел прямо ей в глаза. — Мы сейчас… просто… хорошо подумай, хочешь ты дальше или...       — Нет! — Она решительно замотала головой, сильнее зажимая его колено между своих бедер, словно могла так его удержать. — Хочу! Бен, пожалуйста…       Она зажмурилась, потому что ненавидела просить. Показывать, что ей что-то нужно. Выглядеть так жалко.       Но вдруг почувствовала, как он легко поцеловал ее в нос.       — Тогда подожди минутку.       Рей растерянно открыла глаза. Он поднялся и куда-то… ушел? Проводив его взглядом, она выдохнула. Среди подушек и одеял было уютно и мягко, словно и правда в гнезде. Густая шерсть шкуры так возбуждающе касалась разгоряченной кожи. Совсем как пряди его волос, когда он наклонялся ее целовать и…       Да, надо сделать все, чтобы это не прекратилось! Зажмурившись от смущения и собственной смелости, она решительно стянула с себя штаны прямо с бельем и — чтобы точно не осталось пути назад — отпихнула этот ком одежды подальше. Пусть Бен окончательно убедится, что она хочет, пусть не думает, что она… боится.       На самом деле, немного. Совсем чуть-чуть.       Рей закрыла глаза. Ее била дрожь, и мысли путались от волнения, возбуждения, ожидания и страха, что что-то помешает, что ничего не случится и… что все случится прямо сейчас. Она даже не сразу поняла, что Бен вернулся, что звякнула пряжка его ремня, раздался звук расстегивающейся молнии, потом какой-то шорох, шелест — но взглянуть она почему-то боялась. Он пустился рядом, поцеловал ее снова — сначала в губы, потом тут же в шею.       — Боже, какая ты…       Рей опять оказалась под ним, и это было так хорошо. Его теплые руки, его поцелуи. Только бы он не перестал. Только бы все и правда случилось… Он как-то вдруг оказался между ее раздвинутых бедер, и она отстраненно, с блаженной улыбкой подумала — какой же он большой. Тяжелый. Медведь.       Ответила на глубокий и отчаянный поцелуй, открываясь ему так сильно, как только могла, обхватила его спину, подалась навстречу, вся замирая от волнения, вот сейчас, сейчас он…       От неожиданно жесткого и болезненного давления между ног она невольно сжалась и, ойкнув, инстинктивно отпрянула.       — Черт, Рей! — Бен тут же поднял голову, отодвинулся: — Прости…       Рей закусила губу, потому что это было обидно — ну черт, ну почему! Она так и знала, что что-то обязательно случится!.. В отчаянии потянула его к себе снова, но он не поддался.       — Почему ты мне не сказала?       — Потому что…       К глазам подкатили слезы. Потому что. Она хотела, чтобы это случилось. И боялась. И боялась, что если бы он узнал, что до него она даже ни с кем не целовалась, то просто бы… Он бы не стал, передумал, слишком много возни с какой-то… которая ничего не умеет. Которая не может ничего ему дать в этом чертовом сексе. Никакого удовольствия, никаких впечатлений. Которая может только брать. Еще один долг… Но как она могла это все ему объяснить?       — Глупая. Разве так можно? Никогда мне не ври. — Он убрал упавшую ей на щеку прядь волос. Тон у него был такой же, как когда она обожглась и он ей лечил руку. — Особенно в таких вещах. Я должен был знать.       Рей наконец смогла взглянуть ему в глаза. Он смотрел серьезно, но без тени насмешки или пренебрежения.       — И теперь ты не станешь, — горько резюмировала она, отвернувшись.       И как это глупо — еще и разделась. Соблазнительница. Хотелось просто убежать, забиться куда-то в угол и рыдать от стыда и разочарования.       Бен все так же внимательно смотрел на нее, она это чувствовала. А потом вдруг поцеловал ее в нос и ухмыльнулся:       — Мммм… нет. Стану.       Рей снова взглянула на него, изумленно приоткрыв рот.       — Просто… не так быстро, — добавил он. — И не сразу. Чтобы ты привыкла. И чтобы тебе было хорошо.       Она молчала, не понимая. Он что… серьезно? Ненормальный медведь. Ненормальный.       — И не надо так смотреть, — фыркнул вдруг Бен. — Я не святой, чтобы отказываться… от такого подарка.       Рей тоже фыркнула — недоверчиво. Подарок, конечно.       — Может, еще бантик бы на меня повязал? — Она кивнула в сторону елки, возвышавшейся за его спиной. — У нас вон на елке лента есть. Широкая такая, большая, как раз.       — Красная, шелковая, — кивнул он и ухмыльнулся, внимательно глядя ей в глаза, а потом на ее губы. — И трогать так приятно… Погоди-ка. У меня идея.       Он приподнялся и, обернувшись, быстро стянул ленту с елки. Рей озадаченно смотрела, как дернулась ветка, как качнулись и звякнули игрушки, немного осыпались иголки от резкого движения. Что он…       Все с той же предвкушающей ухмылкой Бен снова поудобнее устроился рядом с ней, не спеша намотал ленту себе на ладонь, а потом… вдруг коснулся ее шеи. Медленно провел по ключице и ниже, к груди, потом к животу. Она вздрогнула, судорожно втянула ртом воздух — от ощущения нежного прохладного шелка в сочетании с его теплыми пальцами по коже тут же пробежали мурашки. Свободные концы ленты щекотно касались ее живота, потом легко скользнули между чуть разведенных бедер, и это было просто… невозможно. Бен снова провел рукой вверх, коснулся ее соска лентой и пальцами, погладил, а потом наклонился и лизнул.       — Ай… — она ахнула от неожиданности и удовольствия, и тут же всхлипнула оттого, как он приник горячими губами к ее груди. Потом к другой… Рей всхлипнула снова, запустив ему пальцы в волосы, прижимая его к себе.       — Чувствительная, — сказал он довольно, наконец оторвавшись. — Мне так нравится…       — А я думала, что тебе не нравлюсь, — вдруг вырвалось у нее.       Она тут же мысленно отругала себя — зачем, зачем все портить? Но это горькое “не возбуждает”, отчего-то засевшее где-то внутри, все время рвалось наружу. Хотя было понятно, что он тогда сказал о другом, но все равно, она ничего не могла с собой поделать, ей казалось, что он сейчас в очередной раз делится с ней чем-то хорошим просто так, а ей нечем расплатиться… Нечего ему дать. Черт, зачем она сказала? Сейчас он вообще разозлится, что она никак не расслабится, что портит все удовольствие, и просто перестанет, или они опять поругаются, как из-за генератора, и…       Но Бен вместо ответа только снова ухмыльнулся и вдруг легко перевернул ее на живот.       — Слишком много думаешь, — шепнул он ей на ухо. Рей чувствовала, как он прижимается грудью к ее спине, чувствовала его на себе, такого большого, теплого и прекрасного, ее медведя, и закрыла глаза, потому что… потому что и правда тут же перестала думать, бояться, волноваться. Потому что вот так было правильно. Невозможно хорошо. Быть под ним, когда он закрывает ее от всего мира. Когда вот так целует. Вот так трогает. Вот так держит.       — Я так тебя хотел трахнуть, еще когда ты меня в первый раз в скраббл обыграла, — он поцеловал ее в шею, за ухом. — Даже на улицу убежал… “Не нравлюсь”, смешно.       И снова шелк, и его пальцы, и поцелуи… от шеи по позвоночнику вниз. К пояснице. И ниже… И снова вверх. Рей закрыла глаза, бессильно уронив голову на скрещенные перед собой руки. Жар растекался по всему телу. Жар и сладкая дрожь. Она сжимала бедра и ерзала, пытаясь приподняться ему навстречу, потому что между ног уже все горело, потому что там было так мокро, и хотелось… И чувствовала животом и грудью густую медвежью шерсть шкуры, на которой лежала. Невозможно. Слишком.       — Но я же не мог, пока ты боишься… думаешь себе всякое. Что что-то должна. Что нельзя отказать…       — Мм… — всхлипнула она невнятно, потому что не могла ничего сказать. И уже забыла, что пыталась ответить. Потому что Бен вдруг пробрался одной рукой ей под грудь, обхватил, подтягивая к себе, а другой рукой скользнул под живот. Снова шелк ленты на ладони и его пальцы, боже…       — А я хотел, чтобы вот так. — Пальцы спустились ниже, нежно провели ей между ног. Нежно и легко, потому что там было уже так мокро и скользко. — Чтобы ты доверяла. И сама хотела. Ты ведь хочешь сейчас?       — Да… — вырвалось у нее со стоном.       Бен провел ей пальцами между ног еще несколько раз, надавливая чуть сильнее и глубже, а потом осторожно убрал руку, и Рей даже разочарованно всхлипнула.       Чуть приподняв ее за талию, побуждая привстать на коленках, он подсунул ей под живот подушку. А потом обеими руками провел по ее бедрам снизу вверх, осторожно раздвигая ей ноги. Раскрывая ее там, где было уже столько влаги, что капли стекали по коже. Надавливая пальцами, проникая чуть-чуть, поглаживая, нежно растягивая.       Она сама невольно подалась навстречу, выгнулась, едва не теряя сознание от желания. Хотелось только одного — немедленно, сейчас почувствовать как он накроет ее собой, почувствовать, как он возьмет ее за бедра, как прижмет к себе, как он войдет, как ее наполнит, потому что если он этого не сделает, то она умрет прямо на месте. Но секунды тянулись и тянулись, и она едва не скулила, а может быть, и да, жалко всхлипывала и просила, — Рей уже ничего не понимала, пока не почувствовала его руки снова. Он… он… руки скользнули ей под живот с двух сторон, протянули что-то — он обернул ленту ей вокруг талии. Не спеша завязал бант на пояснице. Боже… Длинные шелковые концы касались ее разгоряченной кожи, стекали по ее ногам, словно жидкий огонь. Невозможно.       — Бен, — всхлипнула она в отчаянии.       И он отозвался тут же, наконец взяв ее за бедра так, как она хотела. Подтянул немного к себе. Направляя так, как нужно.       — Вот так… Ты мой подарок. Незаслуженный. Самый драгоценный. Моя принцесса… Рей. — Он поцеловал ее в плечо. — Скажи, если надо будет остановиться.       Это произошло как-то само собой. Может быть, было чуть больно. Или просто… это было напряжение. Растяжение. Наполненность, которая росла, заставляла ее поддаваться, словно что-то горячо раскрывалось внутри навстречу. Она не понимала. Все эти ощущения — жара от камина, возбуждающего скольжения шелковой ленты по бедрам, мягкого прикосновения густой шерсти к груди, и Бена, его теплых рук, как он держал ее, как проникал в нее, — все слилось в одно невозможное сладкое оглушающее чувство, от которого она задыхалась и стонала. И подавалась назад, к нему, чтобы взять больше. Чтобы почувствовать все до конца.       Его пальцы снова оказались у нее между ног, Рей чувствовала под животом его запястье, ерзала сама по его руке, просто следуя желанию, инстинкту, сильнее подавалась бедрами назад, и в какой-то миг ощутила, что они оба двигаются в одном ритме.       Это было много. Слишком. И одновременно все время недостаточно. Ей хотелось еще, и она просто делала то, что хотела, слыша только отчаянный стук сердца, которое разгонялось все быстрее и быстрее. Набухающий внизу живота жар, и будто что-то тугое и горячее между бедер, натягивающееся до предела, с каждым ритмичным движением становилось все более невыносимым. И вдруг неожиданно для себя она вскрикнула, почувствовав, как по ногам пробежала дрожь и взорвалась мучительно сладкой пульсацией. Прямо там, где она была так раскрыта, так им наполнена. Где была вся… его.       Рей снова со стоном уронила голову на руки, окончательно потерявшись. Пульсация затихала, а Бен еще двигался, еще немного и… Кажется, он вздрогнул. Резко, с коротким стоном выдохнул. Она вся дрожала, когда он опустился сверху. Дрожала и как будто таяла, но уже успокоенно. Просто блаженно хорошо.       Кажется, он притянул ее к себе. Кажется, что-то шептал. Целовал коротко и нежно. Рей слабо улыбалась, пытаясь что-то отвечать, но ее почему-то невозможно клонило в сон. А потом она почувствовала знакомое, привычное, любимое, то, что было правильнее всего — Бен взял ее на руки и понес наверх, в постель.       

***

      Утром первого дня нового года снова пошел снег.       Лежа в уютной постели под теплой рукой обнимающего ее и еще спящего медведя, приподняв голову, она смотрела, как за окном кружатся легкие белые хлопья.       На этот раз она проснулась раньше. Видимо, Бен вчера устал даже больше, чем она.       Рей улыбнулась.       Мысли про то, что случилось ночью, тоже кружились, как снежные хлопья. Одновременно такие сладкие и такие… смущающие. Ощущение его рук, его запаха, его поцелуев все еще были тут, на коже, и между бедер немного тянуло, и по всему телу разливалась приятная усталость. Как будто она… хорошо потрудилась? Усталость и вместе с этим — легкость. И предвкушение нового дня и новой ночи. С ним, с медведем Беном.       С ее Беном.       Она перекатилась на спину, все еще не снимая с себя его тяжелую руку. Не удержавшись, легонько провела кончиками пальцев по его предплечью, и он довольно вздохнул во сне. Какая же у него лапища! Такая огромная и… и при этом способная так бережно и ласково касаться. Так обнимать. Держать… Рей провела пальцами выше, от его локтя к плечу — да, она не ошиблась вчера, у него здесь была татуировка.       Сдвинувшись, чтобы было удобнее, она принялась разглядывать рисунок. Темные переплетающиеся линии, как будто какие-то символы. Или это просто рисунок дома среди елей? Свет из окна проникал сюда слабо, и видно было плохо, но ей показалось, что рисунок немного странный. Как будто… сдвинутый? И цвет… что-то было не то, у дома в лесу не должно быть красных окон. Полустертое мелькание красного, едва заметное, но все же. Как будто рисунок нанесен поверх другого рисунка. Даже не просто рисунка. Каких-то букв. Она вглядывалась изо всех сил. Да, вот тут: выцветшие, едва заметные, полустертые красные линии, словно нанесенные на чем-то таком же выцветшем черном.       Слово.       Из них складывалось какое-то слово.       Р... Е..       Нет.       Нет-нет-нет!       Сердце пропустило удар и тут же заколотилось как бешеное.       Нет!       Рей крепко зажмурилась, только чтобы не видеть, — как будто могла спрятаться, убежать в темноту, вернуться в сон, в зимнюю долгую баюкающую ночь, в которой она прожила все эти три недели.       Но буква “Н”, казалось, вспыхнула и загорелась алым под веками.       РЕН       Три этих пламенеющих буквы. Именно таких, именно так написанных, эти острые, царапающие углы, красные линии на черной маске, — она помнила их, она не могла забыть, — прочерченные, вытатуированные болью в ее сердце, три адских буквы.       Три пули, от которых тогда, давно, на осколки разлетелся хрустальный шар жизни Рей Палпатин.       Три шрама, которые она одержимо выскребала каждый день на стене своей бытовки, чтобы не дать себе сломаться, чтобы жить, существовать ради одного — найти и уничтожить.       Три отравленных лезвия, которые вошли сейчас прямо в сердце и разорвали его на части.       Беспомощно ловя воздух ртом, не в силах сделать вдох, Рей взглянула на него.       Черные пряди волос падали ему на лицо, длинные ресницы были сомкнуты. Белая кожа с родинками. Губы, которых так хотелось коснуться снова — провести пальцем, очерчивая контур, поцеловать. Размеренное дыхание.       Его рука, теплая, сильная и тяжелая, — рука, которая вчера так ее касалась. Которая столько раз протягивала ей еду. Пододвигала чашку кофе. Которая сейчас так собственнически и защищающе лежала на ней.       Рей в отчаянии снова взглянула на татуировку, словно это еще могло быть ошибкой. Должно было быть ошибкой. Мысли сталкивались, напрыгивали друг на друга, отчаянное “нет” и выбивающее воздух из легких “да”, все за и все против: его забота, его тепло, как вчера он так нежно… У него много денег. Дорогой костюм. Натуральные продукты. Он живет один в лесу...       Нити, связи прорастали, сплетались в одно целое, в один логичный рисунок, в три алые буквы.              Смерть наступает внезапно. Вот так. Мгновенно. Буднично и грубо.       Она это узнала еще тогда.       Смерть не дает попрощаться, примириться, насмотреться на дорогие лица, глотнуть напоследок жизни и любви.       Смерть просто бьет наотмашь, сбивает с ног, звенит в ушах хрустом осколков, выбрасывает тебя в пустоту, и больше ничего уже нет.       Она попыталась сделать вдох — уже мертвая, уже убитая, — и оттуда, где только что было живое сердце, выплеснулся черный свистящий холод, мгновенно охватывая все тело, растекаясь по рукам и ногам, сковывая живот, стискивая горло.       Оставляя после себя только пустую оболочку.              Рей осторожно убрала его руку, выскользнула из постели. Он что-то недовольно пробормотал и подгреб под себя одеяло.       Зажав рот рукой, давясь сухими, рвущими горло рыданиями, она на цыпочках, стараясь неслышно переступать на дрожащих, непослушных ногах, прокралась к лестнице. Спустилась вниз.       У камина все так и валялись разгромленные пледы и подушки, медвежья шкура. Красная лента…       Рей зажмурилась и отвернулась, снова подавив рвущийся из горла судорожный всхлип.       Нет. Нельзя. Нельзя! Надо держаться, надо, черт подери, надо!       Все тело сопротивлялось. Не слушалось. Отказывалось работать. Не давало делать то, что она была должна, обязана. Не хотело возвращаться из долгой сонной и волшебной зимней ночи в отрезвляющий холод этого жуткого утра. Не хотело… снова умирать.       Все в ней — разнеженное, теплое, так легко привыкшее к безопасности и уюту, открывшееся и оттаявшее для доверия и любви, так сладко нацелованное и наласканное им, — все сейчас ранилось от каждого вдоха, от каждого шага, от каждого мгновения этой новой и страшной реальности.       Снова разлетевшиеся осколки. Тьма и отчаяние. Пустота. Как тогда.       Стараясь не смотреть по сторонам, не думать, не вспоминать, сглатывая накатывающие слезы, Рей нашарила ком из штанов и белья где-то около елки, подобрала свитер и рубашку и начала судорожно одеваться, не попадая в рукава.       Не смотреть, не думать, не вспоминать. Не сейчас. Сейчас нельзя. Потом. Когда-нибудь потом, когда она сможет. Если сможет. Сейчас только действовать, шаг за шагом, как она делала всегда, как спасалась, как она умеет.       Умела, горько всхлипнула про себя Рей. А теперь…       Первое отчаянное желание было — бежать. Просто убежать, исчезнуть, чтобы не видеть. Отгородиться, забыть, спрятаться, снова, скуля и рыдая, зализывать раны, снова пытаться выжить в разлетевшимся на осколки мире. Но куда? Куда она побежит? Снег перестал, а значит, ее следы еще долго будут видны. Он скоро проснется. Захочет узнать, где она. Он ее догонит. Будет спрашивать. Не отпустит…       Черт! Черт! Не думать. Не вспоминать. Не сожалеть.       Отомстить. Отомстить, как она поклялась себе, как упрямо верила, понимая, что мечтает о несбыточном? Держась за эту ниточку надежды, чтобы не сойти с ума.       И вот оно — тут. Вот, как она хотела. Вернее, как даже не могла себе представить. Как не могла мечтать.       Не призрачный, не выдуманный шанс, а реальный подарок судьбы — убийца здесь, в одном с ней доме, убийца, который ничего не знает, не подозревает, что…       Рей закусила губу в отчаянии, понимая, что не сможет. Просто физически не сможет. Не выдержит. Тело ее не послушается. Руки безвольно опустятся.       Даже ради родителей. Даже ради всего, что ей пришлось пережить. Даже несмотря на все клятвы, которые она себе давала. Как, черт возьми, как? А без этого… как она будет жить. Для чего… Как она отсюда уйдет… Что она будет делать дальше…       Лопнувший, разлетевшийся на осколки мир теперь полыхал красным, а сама она словно сжалась, превратилась в черную точку пустоты.       — Ты чего так рано вскочила? — раздалось сверху. — И меня не будишь! Рей?       Тяжелые шаги, скрип лестницы.       Она вздрогнула. Соберись. Соберись, черт возьми!       — Рано? — каким-то неимоверным усилием воли она заставила себя улыбнуться и посмотреть на него. — Уже почти полдень!       Он был в одних штанах, такой огромный и красивый, и она помимо воли разглядывала его — как он потягивается всем своим мощным тренированным телом, как ерошит себе волосы. Мило, сонно и уютно, так, что все в ней сразу потянулось к нему навстречу.       Оказаться в его руках снова. Снова почувствовать себя живой. Защищенной. Оберегаемой. Драгоценной. Подарком…       Она быстро отвернулась, изо всех сил стараясь проглотить рвущееся рыдание, переходящее в вой.       Он нахмурился.       — С тобой все в порядке?       — Я… да… живот немного тянет. Скоро… ммм… женские дела.       Он быстро спустился по лестнице, подошел к ней, притянул к себе. Заглянул в глаза. Внимательно, как всегда смотрел:       — Как ты себя чувствуешь? После вчерашнего? Точнее, сегодняшнего.       — Хорошо, — бодро, слишком бодро ответила она и тут же добавила, опустив взгляд: — И… странно. Ну, там все так… теперь по-другому. Как будто натерто. Но уже проходит.       Потому что надо было что-то добавить, что-то, что сказала бы влюбленная девушка после такой ночи. Влюбленная и смущенная… Не стой столбом, черт подери, одернула она себя. У него возникнут подозрения, он будет за тобой наблюдать… И Рей приподнялась на цыпочки и, зажмурившись, прижалась губами к его щеке.       — Спасибо. — Это слово царапало горло, раздирало рот, словно она выплевывала из себя кусок льда. — Мне было так хорошо… сделаешь кофе? Я нашла зерна, но…       Он смотрел на нее, смотрел внимательно, и Рей продолжала болтать, нести какую-то бессмыслицу про зерна, про то, что не поняла, как справиться с кофемолкой.       — Да, кофе точно нужен, — наконец сказал он, поцеловав ее в макушку. — Еле проснулся… Так хорошо спалось. Сейчас, только камин разожгу.       

***

      — Я как раз думал… что надо бы в город, — сказал он, разливая кофе и протягивая ей чашку. — Вчерашний… эммм… презерватив был единственным.       Ухмылка у него была такая озорная и милая.       Рей замерла, сжав чашку в руке.       Черт! Какая же она идиотка! Даже не подумала вчера о том, чем все могло для нее закончиться. Черт! Она, всегда такая осторожная, такая предусмотрительная, вдруг разом забыла обо всем, отключилась от реальности, словно с ним ее не могло ждать ничего плохого. Идиотка, у которой вожделение начисто отбило мозги…       — У меня остался в кошельке, к счастью, — продложал он, снова бросив на нее быстрый взгляд. — Но больше нет. Заодно купим, что тебе надо, ммм? Но ты можешь остаться дома, если плохо себя чувствуешь. Съезжу один.       Дома…       — Да, я бы лучше осталась, — кивнула Рей. Она и без того невольно прижимала руку к животу, словно ее ранили именно туда: где все так отзывалось, все так хотело его, где еще вчера расцветал нежный сладкий жар, а сейчас свистел мертвенный черный холод.       — Хорошо, — он протянулу руку и погладил ее пальцы.       Рей вздрогнула.       — С тобой точно все в порядке? — повторил он. — Это не из-за… вчерашнего? Не слишком… Рей, серьезно! Ты должна мне сказать честно, не надо ничего терпеть, притворяться и…       — Нет, что ты! — перебила она, изо всех сил растягивая губы в улыбке. — Что ты… Просто… у меня когда начинается это все… женские дела… я становлюсь нервной. Дергаюсь, и вообще… Голова может заболеть. Лучше полежать. И чтобы было тихо.       Он кивнул.       — Ладно. Напиши мне, что тебе купить.       — Да… конечно. Сейчас.       — А я пока соберу мусор. Отвезу заодно стекло и упаковки в контейнер.       

***

      Она вышла его проводить к снегоходу.       — Я же тебе показывал, где висит ружье, да? На всякий случай.       — Да…       — И знаешь, как…       — Разумеется, — твердо перебила Рей. — Возвращайся скорее.              Еще немного — и все будет кончено.              

***

      Шли секунды. Минуты. Часы.       Рей не знала, сколько прошло времени. Она так и сидела, сгорбившись, на полу, судорожно сжимая в руках ружье.       Если бы она была той, прежней собой, до встречи с ним, той, которая мечтала о мести, она бы…       Она бы встала, размяла затекшие ноги. Поела. Заняла удобную позицию. В кресле? Да, пожалуй. Надо быть готовой. Надо нажать на курок, как только он войдет в комнату. Развернуться к двери и нажать. Никаких разговоров, никаких вопросов. Надо…       Но она не была прежней.       Она понимала, что не сможет. Что спросит. Что будет обвинять. Говорить о расплате. Лишь бы не переступать последнюю черту.       Понимала, что стоит только встать сейчас, двинуться, как руки сами собой разожмутся. Что она отбросит чертово ружье и разрыдается.       Рей стиснула зубы, зажмурилась, чтобы не видеть сейчас это все — медную вытяжку, посуду у мойки, его чашку рядом со своей — у нее уже была тут своя, черт подери! — камин, елку. Чертову красную ленту.       Попыталась вернуться туда, откуда бежала, туда, где было ее место — в тьму, холод, выживание.       Рен. Наемный убийца.       Красное на черном.       Заголовки. Фото. Обрывки фраз. Шок, охвативший весь город. Это было повсюду — даже когда, сжавшись в комок, она сидела у стены, глотая слезы и не зная, что делать, ветер прибил к ее ногам обрывок газеты.       Кровавая трагедия в доме Палпатин. Дерзкое убийство наследника и его жены. Местонахождение дочери неизвестно. Девочке четырнадцать лет, возможно, успела убежать, возможно, не была предметом заказа. Наемный убийца… Рен. Свидетели. Фирменный почерк. Фирменный знак.       И эти врезавшиеся намертво острые красные буквы на черной маске.       Рен, повторяла она про себя. В тот день, в следующий, через неделю, через год. Рен. Я выживу, я смогу, я тебя найду, я убью тебя так же, как ты убил их. Рен.       Повторяла, когда старая Маз — царствие ей небесное — учила ее обращаться с ножом. Повторяла, когда в первый раз по-настоящему подралась за ценный мусор и вышла победительницей. Когда отдавала Платту большую часть заработанного тяжелым трудом. Когда научилась его обманывать. Когда научилась не верить, не бояться и не просить. Когда голодала, мерзла, пряталась ото всех, как крыса. Когда решила, что деньги, которые копила на оружие, лучше потратить на бытовку, потому что, имея дом, получится работать больше и лучше.       Когда все вокруг словно кричало: твои мечты о мести останутся лишь мечтами. Но она шла к этой цели — медленно и неумолимо.       А теперь…       Говорят, от любви до ненависти один шаг. Неправда. Она пыталась, пыталась изо всех сил — но не чувствовала в себе ненависти. Той настоящей, жгучей ненависти, с которой жила все эти годы, которая держала ее, которая грела ее, подстегивала, помогала выносить ежедневный ад.       Ненависть была горячей, обжигающей, а сейчас внутри был только мертвый, пустой холод. И обида. Вот что было сильнее всего. И если она и спросит, как он мог, то имея в виду вот это: этот дом, это тепло, кофе по утрам, вечерний скраббл, ночные объятия. Подушки на полу и красную ленту.       И это было низко. Позорно. Ее такая глупая и такая отчаянная влюбленность. Разбитое сердце болело так сильно, что, кроме этой боли, она просто не чувствовала больше ничего…       Сколько ему тогда было лет? Восемнадцать? Двадцать? В этом мире взрослели рано. И убивать начинали тоже рано.       Шли секунды. Минуты, часы.       Что с ней будет, когда его не станет?       Ничего.       Пустота.       

***

      Она услышала звук мотора и вздрогнула. Развернулась. Зажмурившись, щелкнула предохранителем. Сильнее сжала в руках ружье. Сейчас… Сейчас…       Дверь распахнулась, и он появился на пороге.       — Рей, я тут… — он запнулся, уставившись на нее, пакеты с покупками упали на пол. — Что случилось?       Он сделал шаг вперед, и она выкрикнула:       — Стоять! Еще шаг — и я стреляю!       На глаза снова навернулись слезы. Странно. Она думала, что все уже выплакала.       — Подними руки!       Рен подчинился. Его фигура словно дробилась, множилась, расслаивалась, плыла.       — Привет от Сноука? — коротко усмехнулся он, вздернув губу. — Отличная работа… и с таким глубоким внедрением! Поздравляю, Рей. Или как там тебя зовут на самом деле.       — Рей Палпатин, — голос у нее дрожал, она слышала себя словно со стороны. Сколько раз она мечтала произнести это вслух, лицом к лицу с убийцей. Произнести четко, ясно, холодно и безжалостно, а теперь… — Помнишь это имя, Рен? Помнишь?       Он вдруг издал странный звук, похожий на смешок. Схватился за голову,взъерошил себе волосы, словно забыв, что он на прицеле.       — Вот черт!.. Все-таки ты, Рей… Малявка. Черт… Кто бы мог подумать… Рей…       Он сделал шаг вперед, но она дернула ружьем.       — Стой!       Бен вздохнул. Как будто… облегченно. И неожиданно улыбнулся.       — Палпатин… Черт подери… Рей, я их не убивал.       — Не ври! — Она сорвалась на крик, в котором звенели слезы. — Я видела твою татуировку, Рен! Я знаю!       Надо было просто нажать на курок, надо было… Но она не могла. Рука стала чужой. Все тело было чужим. Она видела только его — его лицо, его глаза, видела, хотя зрение плыло от пелены слез.       Я их не убивал…       И она… не сможет.       — Рен… это не один человек. Это не имя, — спокойно продолжал он. — А что-то вроде… названия профессии. Клана. И твои родители… Я тут ни при чем. Это сделал предыдущий глава нашей… группы. Мой предшественник. Но я не знаю, по чьему приказу. Говорили, что… старый Палпатин выжил и это его рук дело.       — Нет! — она замотала головой. — Ты врешь! Врешь!       — Мне тогда было восемнадцать лет, Рей! И я жил на другом конце страны. С дядей. Реном я стал позже, в двадцать. И уже не у Палпатина, а у Сноука.       — Ты врешь… — бессмысленно повторила она.       — Нет. Не вру. И ты это уже поняла… — Он помолчал и вдруг добавил: — Ты знаешь, я тебя не узнал. Хотя когда увидел твое лицо, подумал… Ты же, по сути, ничуть не изменилась. Такая же красивая. И снова чуть не лишила меня глаза вместо приветствия. Как в детстве…       — Что?.. — Рей моргала, чувствуя, как слабеют руки. Как ружье становится неподъемно тяжелым. Как падает ей на колени приклад, который уже не получалось держать.       — Не помнишь? Я тебе не понравился и ты запульнула в меня моделью “Сокола”. Самолет такой, помнишь? Подарок моего отца твоему. Стоял в библиотеке.       Он сделал к ней шаг. Рей смотрела и не могла шевельнуться. Самолет на подставке. Который потом сломался, оттого что на него прыгнул старый пес Чуи… Надпись “Сокол”... Она часто водила по ней пальцем, буквы горели синим...       — В общем, далекоидущие планы моей матери тогда почти потерпели крах. Как же, объединить в брачном союзе дом Скайуокеров и дом Палпатинов! Наследники, предназначенные друг другу еще с пеленок.       Еще шаг. Скайуокер… Рей вздрогнула. Скайуокер. Шутки отца, что у нее есть жених. Настоящий принц. Откуда он мог знать?.. Воспоминание, неясное, смутное, вдруг начало пробиваться на поверхность откуда-то из глубины сознания — противный ушастый черноволосый мальчишка, который… Что он тогда ей сказал? Она не помнила. Помнила только его вскрик, кровь, испуганные лица родителей… Ей было года три… И эта фамилия, которая казалась какой-то волшебной… принц-жених…       — Я тогда заявил… что-то вроде, что я тебя уничтожу. Ты ответила, что я противная змея. С ушами. А, и “монстл”! Картавила так смешно. Я уже пошел в школу, а ты была такая еще малявка… Спать ложилась в памперсе.       Еще шаг.       — Знакомство пришлось отложить. А потом… Потом я уехал. Частная школа-пансион. Я еще тогда решил, что родители хотят от меня избавиться, со мной было слишком сложно или они оба хотели заниматься только своими делами… Прошло несколько лет. Мать неожиданно прислала мне твою фотографию с новогоднего бала. Тебе там было лет двенадцать. Настоящая принцесса в голубом платье. Такая… с локонами. Я тогда подумал… что ты, пожалуй, ничего. Черт, да вообще очень красивая! И что я не прочь на тебе жениться, так уж и быть. И держал фотографию под подушкой. Смотрел перед сном. Ты меня утешала, когда было грустно и тоскливо. Пацаны узнали про это и даже пытались меня дразнить, но на самом деле просто завидовали. Одни раз ее украли, знаешь, эти пацанские шуточки, “теперь я буду спать с твоей невестой под подушкой”. Хм… кончилось парой разбитых носов. У них. А у меня — холодной комнатой на пару дней.       Шаг. Еще шаг. Рей снова видела это голубое платье. И тот детский бал, похожий на сон. Одно из любимых воспоминаний, куда она возвращалась снова и снова, когда становилось совсем невыносимо. Локоны, которые ей завивали все утро перед большим зеркалом. Волшебный наряд. Блестки, фатин и шелк. Украшенный гирляндами и цветами зал. Напитки и сладости, музыка и танцы. Гора подарков, которые она лично, как хозяйка дома, дарила пришедшим в гости детям. Она и правда тогда чувствовала себя принцессой и мечтала, как станет взрослой…       — Это долгая история, как я очутился у Сноука. Родители развелись, а я и так все время на них обижался. Внезапно всплыло, кем на самом деле был мой дед. Ты наверняка слышала, да? Тот скандал. И дядя, который начал сходить с ума. Сначала взял меня к себе по просьбе матери, а потом чуть меня не убил. Позже выяснилось, что виной всему была опухоль в мозгу, его прооперировали… Но не важно. Я тогда был юным и глупым, понимаешь? Обиженным и злым… И не знал, что за все приходится платить. А Сноук меня убедил. Начинал издалека. Приближал к себе постепенно. Подсадил на похвалу, время от времени одергивал каким-нибудь унижением, чтобы я хотел этой похвалы еще больше. О, он умеет убеждать! Говорил мне то, что никогда не говорили родители… Ему так нравилось держать на поводке последнего отпрыска Скайуокеров… Да, я был Реном… Был телохранителем Сноука. Да, я убивал по приказу. Но не твоих родителей, Рей. Клянусь тебе. Памятью моей мамы.       Она не поняла, как он забрал из ее рук ружье. Как поставил на предохранитель и отложил. Как потом осторожно притянул ее к себе.       — От Сноука так просто не уходят. Я долго вынашивал план. Подчищал концы, готовился. Копил деньги. Сноук… поставил мне условие. Сказал, что отпустит, если я… убью своего отца.       — И ты… — К ней наконец вернулся дар речи.       — Нет, конечно. Мы с ним все продумали. Это была настоящая шпионская операция. Выстрел, который его даже задел, падение с высоты… Все выглядело очень натурально. Отец залег на дно и, хвала всем богам, не высовывается.       Перехватив Рей поудобнее, он поднялся, сел в кресло у камина, все так же держа ее на руках. Она положила голову ему на плечо, закрыла глаза, просто слушая его голос.       — Я больше не мог, понимаешь. Так и не научился относиться к этому всему… просто как работе. Видел их во сне. Все эти лица… пусть даже они были почти такие же гады, как мой бывший шеф. Больше или меньше… Слишком чувствительный? Наверное. Сноук, когда хотел меня унизить, говорил, что я слаб. Настоящие мужские дела не для меня. Машины, бордели, казино, убийства, рейдерские захваты… Пауки в банке, которые жрут друг друга… А потом… Ты будешь смеяться, но… Наверное, я тогда просто тронулся умом. Пил много. Весь разрывался на части. Однажды ночью я… услышал, как мать меня зовет по имени. Так ясно это услышал, как будто она была рядом.       Он помолчал.       — Она умерла в ту ночь. Инфаркт. Я так ее и не увидел.       Рей подняла голову, взглянула ему в лицо. Бен смотрел прямо перед собой.       — И в ту ночь я решил, что хватит. Я найду бабушкин дом. Приведу в порядок. Буду жить здесь. Начну новую жизнь. Хотя бы проведу тут зиму, потом придумаю, что делать дальше. А когда ты сюда пришла той ночью, черт…       Он вздохнул.       — Сначала я подумал, что Сноук все-таки напал на мой след. Но ты была без оружия, с одним ножом, замерзшая, в чужой крови, бровь разбита. Пришла под вечер в такой мороз, когда рисковала не дойти. Да, я понимал, что тебя могли подослать — как раз такую, чтобы я поверил. Вполне в стиле Сноука: нарушить договоренность, сыграть на моей слабости. Я бы не выгнал бездомную девушку на мороз. Но потом взглянул тебе в лицо и… всё. Ты так напоминала мне ту малявку, которая стала принцессой. Я думал, она умерла на улице. Или с ней случилось что-то похуже. Такие оранжерейные цветы там не выживают. А тут… даже имя то же. Светлое прошлое, которого уже нет. Которое я так старался в себе убить. И это было как будто… благословение от матери — оттуда, с небес. Незаслуженный подарок. Шанс получить прощение. Как будто я еще могу все исправить. Вернуться. Не совершать больше ошибок…       Он повернулся к ней, заглянул ей в глаза:       — Я… пойму, если это все слишком, если ты захочешь уйти. Помогу тебе устроиться, у меня есть… деньги. Помогу вернуть твой дом, если хочешь. Но… знаешь, что я загадал вчера в новогоднюю ночь?       — Что?       — Чтобы ты осталась. Здесь, со мной.       Губы у нее дрожали и не слушались, и руки тоже, и Рей казалось, что она делает все очень медленно, словно оттаивая, — и сердце мучительно болело, как тогда болели руки и ноги. В груди было горячо, жар растекался все сильнее, согревал, снова наполнял жизнью, и она знала — боль скоро пройдет, останется только тепло.       Она обняла своего медведя за шею и поцеловала, чувствуя, как по щекам текут слезы.       — Я останусь. С тобой… наконец дома, Бен.