Песни познания

Вергилий забыл, что солнце такое яркое. Теперь ему кажется, что глазные яблоки высохнут раньше, чем окончательно рассыплются в пыль. Что так, что так — он ослепнет. Останется тьма, которой он нахлебался сполна — и оттого не против выпить ещё. Вергилий до этого момента не помнил, что такое «солнце». Кажется, это было к лучшему. Сколько у него осталось времени? Час, полтора? Может быть, день? Да, день был бы лучше всего. Целый огромный день — хватит, и чтобы посмотреть на «солнце», и чтобы ослепнуть, и чтобы осуществить задуманное. Но это роскошь, слишком щедрый подарок судьбы. Значит, час. Остался час. Пусть время подгоняет, как гончая. Расслабляться нельзя. Даже если напряжение грозит преждевременной смертью. Под светом этого «солнца» чешуйки пыли на правой руке Вергилия поблёскивают. От среднего пальца осталась всего одна фаланга. На месте двух верхних — пустота. Обнажилось гнилое, слизистое чёрное нутро — наследие Мундуса. «Мундус мёртв», — говорит себе Вергилий. Но он не помнит, кто такой Мундус и почему от одного имени его выворачивает наизнанку. Не важно, кто такой Мундус. А вот то, что Мундуса убил Данте — важно. Что Вергилия убил Данте — ещё важнее. От светлых улочек смутно знакомого городка лучи отражаются, падают на мостовые и вывески. Пусто. Жарко. Вергилию кажется, что он был здесь когда-то, до Ада и гнили, но это не важно. У него всего час. Размышлять некогда. Размышлять незачем. Разве не размышления довели его до смерти? Очередной гараж. Вергилий едва успевает пригнуться, чтобы протиснуться вниз. Это даётся с трудом — похоже, позвоночный столб уже размололо в труху. Связки, мышцы, кости — от всего этого остались лишь каркасы, покрытые той же пылью, что облетает с внешних покровов. Как же он слаб. Останься у него хоть что-то рабочее внутри — Вергилия бы от себя тошнило. Болтовня… почти-человека в гараже для Вергилия — лишь набор звуков. Кажется, ему предложили пищу. Странно. Обычно люди остерегаются незнакомцев. Этот почти-человек верит, что сможет справиться с ним? — …понравилось что-то? — единственное, что Вергилию удалось разобрать из его речи. Правая рука этого почти-человека сияет. Вергилий чувствует Ямато. Не ту груду осколков, в которую он превратился — а настоящий, цельный Ямато. Да. Очень понравилось. Мгновение — и этот почти-человек валяется в другом конце гаража, а Вергилий держит его руку. Всё, что было в этом дитя от демона. Другое мгновение — и вместо неё Вергилий держит Ямато. Теперь он не бессилен. Теперь он точно справится. Теперь он выучил урок… Вместе с кашлем выходит то, что осталось от лёгких — оседает чёрной склизкой пылью на плаще и полу чужого гаража. У Вергилия и впрямь не осталось времени. Гончая догнала. Начался обратный отсчёт. Два удара в воздухе — и Вергилий шагает в портал. Ему смутно знакома скалистая утроба, кресты и гробы. Катакомбы и склепы. Запах мертвечины, сухого праха, витающего в воздухе, и огарков старых, негодных свечей. Дом за… много лет почти не изменился. Вергилий всё ещё видит следы пожара. Гостиная с витыми колоннами. Картина на стене — пострадали только низ и фигура отца, от которого не осталось ничего, кроме статной фигуры и ореола золотых волос, похожих на нимб. ᅠ Вергилий понимает, что совсем не помнит Спарду человеком, но помнит его демоном. Но это не важно. Главное, что Вергилий помнит Данте. Помнит, как они в этой самой гостиной сидели. Как Данте к нему приставал, а Вергилию, пусть он вслух никогда не говорил, это льстило — как льстит всякому человеку интерес к его персоне. Как они выгораживали друг друга перед родителями. Как держались за руки, как всякие дети, перепуганные грозой — только их грозы были страшнее, чем у прочих детей. — Данте… Голос свистит. Вергилий удивлён, что может говорить. Он поворачивается спиной к картине — как Данте когда-то повернулся спиной к их семье. Достаёт Ямато из ножен — те беспомощно гремят по полу, когда Вергилий отбрасывает их в сторону. Ножны — оковы меча. Делают его безопаснее, но умаляют его силу. Человечность — оковы демона. Человечность делает демона беззубым, загоняет в клетку, заставляет уступать другим. Заставляет раз за разом проигрывать, и страдать, и умирать от руки брата — до омерзения человечного брата! Вергилий должен освободиться от ножен. Должен отбросить эту память — и о людях на картине, и о «солнце» над городом, и о рабстве у Мундуса. Раз Данте смог — то и он сможет. И тогда… и тогда он, наконец, одержит верх. Как и должен был всё это время. Казалось, нервная система давно рассыпалась во прах — а больно нечеловечески. Ямато мстит хозяину за то, что он дал его расколоть, потому удар в живот едва не лишает Вергилия жизни. Больно ли мечу, когда его достают из ножен? — Холод звёздных оков ледяной кости мои пронзил!.. — голос срывается в хрип. С помощью Ямато единый мир когда-то разделили на мир людей и мир демонов. Значит, и того, в ком оба мира сошлись, он поделит. Отсечёт слабость — и оставит лишь силу. Звенящую и клокочущую. Неодолимую силу. Вергилию больше не больно. Ведь демону, что не ведает бессилия и смерти, незачем чувствовать боль.

***

— Эй, Ви! Ви! Взгрустнулось? Поплачешься мне в крылышко? Грифон надоедливый. Искренняя забота у него мешается с насмешками и ужимками, но у Ви нет настроения разбираться, чего на этот раз больше. На коленях у него раскрыт томик Блейка, который чудом уцелел в дважды разгромленном доме — сначала демоны постарались, а потом один конкретный всё доломал. Ви потёр руку, смахнул с неё невидимую пыль. Он пока не сыплется в труху, но это пока. У него немного силы, но её хватит на месяц. Целый огромный месяц… Забавно. Ви впервые за всю свою жизнь, три четвёртых части которой он потратил на погоню за силой, мог сказать, что он будет с ней делать. — Стих грустный попался? — Грифон залез ему на колено и ткнулся клювом в разворот. — Ну так найди что-нибудь повеселее. Там рядом есть книжный магазинчик. Его владельцы уже пошли на корм Клипоту… да и копы тоже… полная свобода! ᅠ — Я всё думаю… какую же глупость я совершил, — Ви отодвинул Грифона от книги. Неугомонная птица замолкла. Это ненадолго, но Ви хватило, чтобы прикрыть глаза и увидеть перед собой гостиную родного дома. Он видит дальше и шире, чем рассыпающийся остов Вергилия. Это больно, но Ви не хочется избавляться от этой боли. То, чем он будет без этой боли, сидит на вершине Клипота — и Ви совсем не нравится. Но разве не этого он желал три четверти жизни? — Ой, да ладно, — наконец-то подал голос Грифон. — Может, тебе надо побыть таким жалким, чтобы мозги на место встали! Жизнь тебя ничему не учит, так пусть смерть попробует. — Холод звёздных оков ледяной кости мои пронзил, — повторил Ви вслед за Вергилием. Впалый живот обожгло фантомным ощущением Ямато внутри. Ви нашёл стихотворение, из которого взята эта строчка, и зачитал дальше: — Страшный! Злой! Любуясь собой, радость и рабство ты слил… — Ви захлопнул книгу. — Как точно сказано. Он не просто попал в рабство к Мундусу. Он сделал человека в себе рабом демона. И человек, упиваясь этим рабством, забыл, от чего бежал… нет, так ничего не достичь. — Ну что, будем дальше освобождать нашего принца, пока мы не откинулись? Ножны умаляют силу меча. Но если меч желает быть полезным, желает быть защищённым — без ножен не обойтись. И не важно, о чём думает кровожадное нутро меча. — Для начала вернём себе ножны, — Ви, опираясь на трость, поднялся с камня.