Словно вода в пустыне, Которую невозможно отыскать. Ты нашла меня, когда я был сломлен, И помогла мне подняться, подарила мне вкус к жизни. Словно цветок, растущий на асфальте, Такой красивый и редкий, Ты дала мне надежду, когда я был опустошён, Прошла вместе со мной через огонь, ты была рядом.
В начале декабря Бомгю позвал Мин Джон к себе на ужин, заявив, что она совсем про него забыла. Ему казалось, что он разучился готовить, хотя никогда и не отличался особым талантом в этом деле, всё-таки что-то делать умел. Сегодня посуда гремела особо громко и раздражающе, ложки то и дело падали на пол, вода выкипала, разогретое масло стрелялось, а специи пересыпались в количестве большем, чем нужно было. Мужчина уже тихо матерился, начиная подумывать, что доставка могла бы оказаться не таким уж плохим вариантом. Оставалось нарезать овощи и приготовить их. В целом получалось ничего так, съедобно и даже по виду привлекательно. Чхве потянулся за большой разделочной доской, разложил перед собой вымытые овощи, распределяя в кучки по цветам, и принялся нарезать. С утра болела голова, и не хотелось верить, что возраст даёт о себе знать уже сейчас: на улице собирался снег, о чём заранее предвещало серое, почти чёрное небо, сплошь затянутое тяжёлыми, низкими облаками. В доме тоже было темно, одному свет почти ни к чему, можно включить только там, где находился, а детские страхи остались позади. В это тоже хотелось верить. Скоро придёт Мин Джон, и лучше бы ей поспешить, чтобы не застать снегопад и возможные, вызванные им пробки. Бомгю принялся за овощи красного цвета, в кучке находился только болгарский перец, довольно крупный и увесистый, хоть им уже давно не сезон. Висок прострелила резкая боль, поиграла на встречающихся на пути нервах и отдалась эхом где-то в затылке. Мужчина невольно зажмурился и шикнул. В глазах на мгновение потемнело, и как будто свет на кухне мигнул, отключился, а затем снова вспыхнул. Тупая боль. Чхве шмыгнул, нахмурив нос и брови, подумал, что можно включить свет и в гостиной, мало ли, Мин Джон всё равно скоро придёт. Он вернул взгляд на кухонный стол и разделочную доску и не сразу понял, почему красного стало больше. Любимый цвет? Бомгю бы вряд ли ответил на этот вопрос. Никакой привязки и особой тяги, цвет — под настроение, погоду или возможности: когда денег нет, особо не до выбора. Сегодня красный становился притягательнее, как яркая вспышка, что сначала ослепила, а после подсветила доселе незамеченное, но важное. Красный красивой насыщенной каплей, в которой отражался свет лампы с потолка и целый мир. Красный, что растекался вслед за движением пальца и смешивался с тоже красным, но бледным соком от перца. Лезвие ножа с деревянной ручкой переливалось сталью и лишь небольшой участок металла покрылся красным. Мужчина вздохнул и потянул порезанный палец в рот, по старой доброй, ещё из детства, привычке зализывать собственные незначительные ранки. Нож с шумом упал на столешницу. Бомгю другой рукой, правой, провёл по капле крови, окончательно размазывая её по дереву доски, улыбнулся, вытащил палец левой руки изо рта и облизал указательный правой. Это была его кровь. Красная и насыщенная, бархатная и глубокая, с ярким вкусом и опьяняющим содержимым. Чхве снова взял нож и провёл лезвием по уже пораненному пальцу, заставляя кожу разойтись, не пытаться ему мешать, выпустить наружу ещё каплю. Он поднёс палец к глазам и рассматривал с упоением, как переливался свет в зависимости от движения руки, как менялся оттенок и как его погружало в глубину, бездну, из которой не хотелось выбираться. Бомгю размазал кровь по углу доски, который ещё оставался чист, получился аккуратный завиток с исчезающей линией на конце — капли мало. Ничтожно мало. Он суетливо осмотрелся по сторонам, закусывая губы и о чём-то раздумывая, неспешно растянулся в кривой улыбке и побежал в спальню, где в спешке, разбрасывая ненужные попадающиеся на пути вещи, нашёл большие плотные листы бумаги, раньше баловался скетчингом. Безжалостно вырвал первые, с уже нанесёнными когда-то набросками, вернулся на кухню, скинул всё содержимое кухонного острова на пол, положил первый лист, вытер руки об штаны и выдохнул. Азарт в глазах выдавал с потрохами, и ждать больше не хотелось. Бомгю крутанулся в поиске заветного ножа, схватил его и, совершенно не колеблясь, снова резанул себе палец, на этот раз сильнее и глубже. Первая капля сама торопливо скатилась с кожи и кляксой осталась на листе. Чхве даже задержал дыхание, пока наблюдал падение и растекающиеся волны — всего мгновение, а мужчина восторженно ахнул, он ликовал от красоты развернувшегося перед ним, от красоты момента, от случайно найденной возможности и от красоты собственного тела. На белой коже ладони с мелкими складками и совсем еле заметными, создающими неповторимый, прекрасный узор, линиями красный смотрелся потрясающе, волшебно, неповторимо. Бомгю наблюдал заворожённо, впитывал в себя каждое изменение, каждый перелив и хотел повторить шедевр. Новый порез, закусанная губа, блестящий взгляд, и рождённый в голове или за её пределами, в космосе, узор ложился на лист бумаги, которая охотно впитывала живую краску. Сухая бумага окропилась и требовала ещё, ей не интересны были жертвы, ей нужны были подношения. К чертям церемонии и этикет, в безумии рождаются творения. Мужчина выводил линии на листе бумаги, снова резал руку и снова склонялся над столом. Смеялся, когда получалось идеально по его задумке; заламывал брови, когда линия сворачивала не туда; и снова улыбался, быстро придумывая новый виток узора. Мин Джон вышла с работы пораньше, считая, что заслужила. Улыбнулась себе, что наконец-то думала в таком ключе: могу, достойна, заслужила. Тараканы в голове успокоились, кто переехал, кто покончил с собой, кто скучал за ненадобностью. Быть сильной и уверенной — приятно. Быть собой и в ладах со своей головой — неоценимо, когда знала, что может быть по-другому и как это «по-другому» плохо. Когда ощутила на себе и повторять не хотела. И мир выглядел другим, больше не холодный и опасный. Петь и кружить в танце от радости не хотелось — не в её натуре, как и мир не стал переливаться радугой, но что-то однозначно изменилось. Возросший серотонин отвоевал у депрессии интерес к жизни, убрал ощущение постоянной усталости, а заодно и обречённости, сон наладился, а аппетит вернулся вместе с несколькими потерянными килограммами, окрасившими щёки в здоровый розовый. Каждое движение перестало быть неподъёмно тяжёлым, истощающим и обессиливающим, и с людьми вновь захотелось общаться, как когда-то давно. Таблетки ещё остались, как и поселившийся внутри страх окончательно сойти с ума, особенно когда, как неуправляемая стихия, накатывала тревожность, либо взрывалась яркими красками эйфория. Обе не имели логичной причины и от того одинаково пугали. Девушка, просто так, без надобности перепрыгивая через две ступеньки, добралась до квартиры Бомгю и позвонила. Дверь никто не открыл, и Ём по привычке вошла сама, скинула обувь и зимнюю одежду. Свет горел только на кухне, и гостья направилась туда, а на пороге замерла, не понимая, что происходит. Бомгю склонился на столом и что-то выводил, красный узор виднелся ярким пятном издалека. А затем мужчина выпрямился, схватил нож и беспристрастно провёл им по руке. Ём увидела множество кровоточащих порезов, кровь послушно стекала вниз по ладони, пальцам, ногтевым пластинам, её пятна расползались по одежде, столу, полу. На бледном, сосредоточенном мужском лице тоже красовались красные пятна, размазанные по скулам и губам. Когда Чхве в очередной раз занёс нож над своим запястьем, Мин Джон дёрнулась с места. Она навалилась на Бомгю, выхватила орудие и схватила за край домашней кофты. Её трясло, она трясла, кричала и плакала, взывала к разуму, стыдила, спрашивала «почему?» и не могла поверить. Прошло больше полугода, больница, таблетки, терапия — зачем всё это было нужно? Зачем лечился, если вот так.? Зачем повёл за собой, если собирался бросить? Зачем дал надежду, если её нет у самого? Истерика, а за ней сжимающий в тиски страх накрывали с головой, перед глазами мутилось, а ноги не держали более. Вдвоём они завалились на пол, удерживаемые спинами кухонным гарнитуром в узком проёме кухни. Мин Джон продолжала плакать и что-то говорить, всё тише и тише, пока не замолчала, выдохшаяся и замученная. — Зачем? — перед тем, как замолчать. Бомгю поднял израненную руку, широко растопырив пальцы и разглядывая её со всех сторон. — Красиво… — с диким восторгом. — Ты больной! Бомгю, ты больной! — вторая волна истерики уже подкатывала, захлёстывала, как цунами. — Т… …тебе лечиться нужно! …тебе же больно! …ты о чём думал? …ты подумал о нас? Мин Джон резко замерла, затем подскочила с пола и нашла глазами свою сумку, из которой быстро вытащила телефон, набрала номер скорой, назвала нужный адрес и сбросила, сразу переводя взгляд на мужчину. Он выглядел жалко, всё ещё разглядывал изувеченную руку и, казалось, был растерян. Как маленький ребёнок, хлопал ресницами и надувал губы, а когда так и не получилось осознать происходящее, взглянул на девушку большими от отчаяния или боли глазами, из уголков которых уже стекали слёзы. Боль дошла, нужные контакты в цепочке передач сигналов наконец соединились, и до адресата дошло всё и сразу. Свалилось, как лавина, как множество кирпичей на голову разом, как избиение, когда десять на одного. Когда всего так много, что рвёт на части. Когда боль везде и не найти конца. Когда хочется орать, иначе лопнуть от внутреннего давления и растечься позорной лужей. Такими лужами сейчас казались капли крови на полу, на дверцах гарнитура, на одежде и собственных пальцах. Красный был везде и прожигал роговицу, закрыть глаза не помогало, образы впитаны, с другой стороны зрачка запечатлены, высечены, сколько бы ни жмурился и ни тряс головой в надежде вытряхнуть, сбить прицел, замутнить линзы, не видеть, не помнить. Не чувствовать. Агония к горлу подошла и его сжала руками цепкими, не оттащить, не вырваться. Бомгю несколько раз ударился затылком о дверцу шкафа, не услышал женский вскрик, зато перед глазами хоть всё поплыло. Ём обхватила мужчину, обняла крепко, к себе притянула, по волосам провела. — Потерпи немного, сейчас-сейчас, тш-ш-ш, — укачивала она. Чхве подался вперёд, зарылся лицом в женскую грудь и жалостно всхлипывал. — Не оставляй меня, прошу!.. …не оставляй одного, я не выдержу, это слишком, я один не смогу, будь со мной, пожалуйста… Он молил, а у Ём внутри всё сжималось от двоякости. Она понимала, о чём он, даже слов не нужно, ей было знакомо каждое. Она не понимала, почему, ведь всё было прекрасно, друзья, песни, музыка, не было признаков… Или были, а они не заметили? Бомгю выпрямился, смотрел сквозь взъерошенную чёлку глазами-бусинами, мокрыми от слёз, но чернее ночи. Аккуратно положил здоровую ладонь на женскую скулу, нежно огладил. — Пожалуйста, будь со мной, — медленно и тихо, интимно, проговорил. — Пожалуйста. Его губы в крови отдавали солоноватым вкусом, тут же горечью. Мин Джон растерялась и ответила на поцелуй. В дверь позвонили. В приёмном покое было тихо, уже вечер. Бомгю увезли и к нему не пускали. Врач сказал, что здоровью, физическому, ничего не угрожает, а про психическое Мин Джон сама скрывать не стала. В руках вертела телефон и всё же решилась набрать. — Здравствуйте, доктор Чхве Субин, — сразу начала она, — это Ём Мин Джон, ваша пациентка. — Да, мисс Ём, я вас слушаю. — Простите, что я вот так звоню. Я по поводу Чхве Бомгю, он тоже ваш пациент. — Что-то случилось? — Он в больнице, но я не могу сказать, что точно случилось… — девушка задумалась, как бы она могла охарактеризовать то, что увидела на кухне часом ранее. — Он снова…? — Я не знаю! — Хорошо, что он делал? — Он изрезал себе всю руку, резал и резал. Не знаю, сколько по времени. — Насколько серьёзно? — Врач говорит, что восстановление займёт время, но опасности нет. Мне кажется, он перестал пить таблетки. — Вы близки? — Что? Да, мы дружим. — Тогда, Ём Мин Джон, можете привезти его ко мне? Я сам свяжусь с больницей и организую, чтобы его перевезли к нам. А вы, пожалуйста, будьте рядом.***
В зеркале в больничном холле отразилась бледная кожа, взлохмаченные волосы и красные пятна на кофте. Девушка пригладила волосы, достала из рюкзака влажные салфетки и стёрла кровь с лица. Стянула с себя кофту и выкинула в ближайшую урну, даже смотреть на красное стало тошно. Снизу была надета майка, её и куртки хватит, чтобы дойти до дома. Уличный мороз и пронизывающий ветер не помогали собрать мысли в кучу. Эмоции, пережитые за один час, по количеству и концентрации превзошли все, что она испытывала за год до этого. Слишком. Опустошенная и поникшая, девушка брела по обледенелой дорожке и думала, что не хотела себе такой жизни и такого пути, что не выбирала его, по крайней мере осознанно, да и никто бы не захотел. Как бы ни романтизировали психические расстройства и заболевания, придумывая драматические сюжеты с участием людей, больных душой, никто, Мин Джон была убеждена, никто не хотел бы стать таким в своей реальной жизни: променять здоровую голову, здравый рассудок на душевную боль, причин у которой может и не оказаться, как и волшебной пилюли для исцеления. И даже рядом с собой не все готовы иметь такого человека, терпеть его выходки, перепады настроений, а может, чего и хуже. Люди с поехавшей кукушкой должны держаться вместе? Они могут понять без слов, но легче ли им будет вместе, или труднее? Опаснее ли? Смогут ли выкарабкаться вместе, или все пойдут ко дну? И есть ли предел у бездны, когда ни учёные, ни врачи не знают пределов возможностей человеческого мозга; когда ни один богослов не ответит, насколько тяжела душа? На какие глубины нужно погрузиться, чтобы оттолкнуться, и будет ли вообще шанс оттолкнуться? Отчаяние проникло под кожу, как холодный ветер — под куртку, заставляя сжиматься всем телом и покрываться неприятными мурашками. Впереди возник знакомый дом, а на первом этаже горел приятный, чем-то напомнивший детство, свет. Ём, правда, поднялась на третий и тихо позвонила в дверь, открыв которую, её встретил удивлённый Кан Тэхён. — Мин Джон? — его голос сквозил волнением и непониманием. — Что-то случилось? Мужчина не ожидал гостей этим вечером, не ожидал, что девушка придёт сама. За рукав куртки утянул Ём в дом, закрыл за ней дверь и помог раздеться, подмечая, как легко, не по погоде, та одета. За руку отвёл на кухню, где тут же принялся кипятить воду и готовить чай. Мин Джон подошла сзади и обняла, сначала как будто неуверенно, спрашивая разрешения, а затем прильнула всем телом, обвила руками за талию и положила голову на плечо. — Расскажешь? — снова спросил мужчина, слегка повернул голову и уткнулся в женскую тёмную макушку. Бомгю тоже не выбирал такую жизнь, не был виноват и упоминал, что хотел бы быть здоровым. А он сильный. Он справится. Девушка ещё сильнее прижалась и, привстав на цыпочки, уткнулась носом в изгиб шеи. Кожа была тёплой и, казалось, ароматной, приятный мужской запах постепенно окутывал и заставлял прикрыть глаза, расслабиться, просто отпустить всё и растаять в крепких надёжных руках. — Просто соскучилась, — даже не проговорила, а выдохнула Ём. — Могла бы позвонить, я бы сам пришёл, а то ты замёрзла. Тэхён развернулся, оказавшись лицом к лицу к гостье, разгладил её растрёпанные волосы и заправил за уши. Оставил ладони на женских щеках, согревая их и любуясь красивым лицом девушки, которую полюбил. Его песня стала хитом и явным вопросом одной конкретной девушке. Мужчина терпеливо ждал ответ, исполняя песню на различных популярных шоу, где ему аплодировали и не знали, что каждое слово — из сердца. — Поцелуй меня. От фантомного вкуса чужой крови во рту Мин Джон сначала поморщилась, но решительно прогнала все воспоминания и сомнения сегодняшнего дня. Она хотела жить свою жизнь, распоряжаться ею сама, по своей воле и прихоти своего сердца. Поэтому сейчас, прогнувшись в спине, тонула в нежном, медленном поцелуе с мужчиной, с которым могла бы прожить вечность, стать счастливой, окружённой заботой и пониманием, могла бы подарить себя целиком и никогда не сомневаться в своём выборе. Ём за руку отвела Тэхёна в спальню и встала напротив кровати, открыто глядя в большие глаза, которые смотрели в ответ с явным вопросом, с замешательством. Где-то рядом проходила граница, место, где начнётся что-то новое, глава или целый том, для обоих. И если они перешагнут черту, ничего не будет как прежде. Твёрдый и уверенный ответ плескался на дне женских глаз, давая согласие, разрешение, подтверждая взаимность и желание. Поэтому мужские руки обвили талию, Тэхён небольшими шагами довёл обоих до кровати, аккуратно уложил девушку на мягкое белое одеяло, навис сверху и смял губы в сладком, протяжном поцелуе, что становился более напористым и страстным, отчего оба тяжело выдыхали в губы друг другу и пускали мурашки вдоль позвоночников. Кан опустился ниже, покрасневшими горячими губами обжигал кожу на шее, пока руки забирались под майку девушки и тянули вверх. Они не торопились, не спешили, собирались долго тонуть друг в друге, наполняться ощущениями, разделёнными на двоих, умноженными в два раза и возведёнными в степень двух. Обнажённая разгорячённая кожа соприкасалась, рассказывая нервным окончаниям, насколько приятны близость и единение. Капельки пота выступали на мужской напряжённой спине, в которую девушка впивалась короткими ногтями. Два голоса сливались в унисон, в единый мелодичный стон. А глаза смотрели в глаза напротив, замечая каждый перелив и блик света, прямо и открыто, с доверием, подтверждающим: это не просто секс, всё имеет смысл. Тэхён с рычанием запрокинул голову, а затем с тяжёлым выдохом опустил голову на женскую грудь, тяжело дышал сам и слышал, как сильно под тонкой кожей бьётся женское сердце, когда его собственное готово было вырваться от непривычной скорости. Он покрывал ленивыми поцелуями грудь и ключицы своей любимой, оставил россыпь на шее, где билась перегоняющая кровь венка, коснулся губ и, с усилием оттолкнувшись, лёг рядом, слепо нашёл девичью руку и переплёл их пальцы, пока оба переводили дыхание и возвращались на землю. Они смотрели друга на друга и легко улыбались, говорить ничего не нужно было и не хотелось, тела и души поведали о многом без слов. Усталость брала своё, и веки постепенно закрывались, на прощание ухватывая ещё немного из образа напротив. Кан накинул на них сверху одеяло, Ём уткнулась носом в мужскую грудь и закинула ногу на бедро. Эта ночь и этот сон обещали быть самыми сладкими. Девушка дала свой ответ без слов, отдала себя. Мин Джон не знала, в котором часу проснулась, долго блуждала взглядом по комнате, следя то за полосами света на стене, то разглядывая спокойно спящего с приоткрытыми глазами и губами мужчину. Красивый до покалывания в кончиках пальцев. На него можно положиться и жить счастливо. Он сильный. Ём встала, оделась и уже было покинула спальню, как Тэхён проснулся и тихо позвал: — Мин Джон? Она задержалась в дверном проёме, закусив губы, и всё же произнесла: — Я ухожу. — Что? Куда? Кан поднялся быстро, схватил с пола бельё и, прыгая то на одной, то на другой ноге, в спешке и испуге натянул на себя. — Почему? Что-то случилось? Я сделал что-то не так? Тебе не понравилось? Молчание Мин Джон, которая уже обутая стояла в коридоре и одевалась, порождало лишь новые вопросы. Мужчина выглядел потерянно, наблюдал за движениями пальцев, что соединили концы молнии и закрыли замок на куртке, а затем одну за другой защёлкивали кнопки. Когда последняя кнопка с особым, оглушительным щелчком, похожим на выстрел, закрылась, Ём выпрямилась и замерла. До этого она долго думала, раскладывала по чашам весов и взвешивала разное, очевидно неравное, проверяла, что ей больше по нраву. По совести. По её страдающей, вряд ли способной исцелиться полностью душе. Тэхён сильный. Он справится. А Бомгю… — Он не сможет без меня. Прости. За её спиной закрылась дверь.