Оля

Часть 3. Когда Оля вошла во двор, стало тихо- тихо… Мирон убрал руку с плеч Марфы и попытался встать, но не тут то было! Враз протрезвевшая Марфа вцепилась обеими руками в Мирона и повеснув на нем истошно закричала: – Мой теперь! Не пущу! Не отдам!! Оля стояла ни жива, ни мертва. Как же так?! Что это?! За что?! Она прижала руки к груди, чтобы боль, которая вдруг вспыхнула в ней, не вырвалась наружу… Она медленно, как во сне, прошла через весь двор, прямо к столу, за которым сидели Мирон и Марфа. Мирон стряхнул со своей шеи Марфу, поднялся навстречу Оле… Побледневший как мел, с расширенными глазами, он отталкивал от себя все еще цепляющуюся к нему Марфу, Мирон смотрел, как через двор к нему медленно идет Оля… Подойдя к столу, Оля взяла почти пустую бутыль с самогоном, налила в первый попавший стакан, немного подрагивающей рукой подняла стакан и негромко, но четко, сказала: – С возвращением, Мирон Петрович! С Победой! Выдохнула и выпила до дна. Самогон огненным шаром обжег гортань и желудок… Не торопясь поставила стакан, взяла кусок хлеба, занюхала и откусила… Все это время во дворе стояла гробовая тишина… – Будь счастлив! Не поминай лихом и прощай.. Потом повернулась к Марфе: – Береги его! Развернулась и так же неторопливо вышла со двора… Она шла по темной, сумеречной улице в полнейшей тишине … Со двора Марфы не доносилось ни звука, словно там все вымерли в одночасье… Пройдя несколько дворов, почувствовала как самогон начал действовать, в голове и ногах появилась тяжесть, а в душе как будто что то расплавилось… что- то горькое, тяжелое разлилось внутри нее… и… она запела… сначала тихо, потом все громче и громче, с каждым шагом.. – Я не чай то пила, Эй ох и, я не чай то пила Сладку водочку! ,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,, Я к верье то пришла Эй ох и, я к верье то пришла Со поклоньицем! Старинная казачья песня о бабьей нелегкой доле , о закованной в железные кандалы постылого замужества , молодой казачке, которая видела свою волюшку только в верье ( полынье) –Эх, вервеюшка! Эй ох и, да верьвеюшка! Схорони ты меня! … Моя тетка, тетя Маруся, рассказывала мне, что никогда , ни до войны, ни после нее, бабы так не пели… Пели постоянно, не важно где они были, чем занимались или куда направлялись, что- либо делали, хором либо в одиночку, они пели… Так они облегчали душу… Как говорила тетя Маруся: – Не нытьем, так песнями… После песни, вроде как дух крепнет, а от слез только голова тяжелая и жить вовсе неохота… А почти у каждой ребят мал- мала… Поднимать надо… … Оля дошла до дома, прошла на сеновал и здесь дала волю своему горю и боли… Нарыдавшись, провалилась в тяжелый сон, короткий и без сновидений. На рассвете она поднялась, умылась из рукомойника, зашла в дом, собрала кое- какие пожитки и на вопросительный взгляд доброй тетки Домны, сказала: – Не поминай лихом, тетя Домна! Не могу я здесь оставаться… Поклонилась и вышла из дома. Дошла до дома председателя, зашла и с порога сказала: – Отдай паспорт, Иван Терентич! Пожалей меня горемыку, не могу я оставаться здесь боле… или их или себя порешу… Сказала спокойно, глядя прямо в глаза… Председатель, мужик упрямый и жесткий, пришел с фронта с жестокими ранениями и без руки в 43-м… Поднимал колхоз и поддерживал полуразвалившееся хозяйство и наполовину овдовевшее бабье царство… Искалеченный и с незаживающими ранами, он стал тогда единственной опорой для своих бабочек, как он их ласково называл. К Оле у него было особое отношение, она была на особом счету, она не боялась быть на дальних гуртах одна, она крепко, по- мужски, сидела в седле и стреляла без промаха из своей старенькой трехлинейки ( иногда приходилось отбиваться от волков), знала без особого напоминания когда и что делать… можно сказать была незаменимым работником… Сейчас же только сказал: – Без ножа меня режешь.. Ладно, выкрутимся… Что ж я совсем не человек, понимаю все… Достал из старого, облупленного сундука стопку паспортов, не торопясь перебрал их, нашел Ольгин, зачем-то потряс его, взяв за уголок, затем открыл… Оля терпеливо ждала. Наконец, с тяжелым вздохом протянул ей паспорт. Оля взяла документ, поклонилась Ивану, сказала спокойно и глухо: – Не поминай лихом, Иван Терентич! – Аа, ладно!– Иван махнул рукой.– Бывай! Оля круто развернулась и вышла. До конца жизни Иван будет помнить белое как полотно лицо Ольги, ее жестко сжатые губы и сухие глаза с острым, металлическим блеском. … Ольга шла от деревни быстрым шагом, словно боялась, что ее могут догнать и вернуть. Словно опаздывая куда-то… Потом, спустя много времени, она удивлялась, как это она не запомнила парОм через реку, дорогу, как она добралась до города- где пешком, где на подводе, где на машине… О чем говорила с попутчиками, да и говорила ли вообще? Она не могла вспомнить, что ела , когда спала, и спала ли вообще…