Долгая дорога

Кому отпуск, а кому свободное время для новых дел – Яну в эти двенадцать дней предстояло много трудиться. За работу он сел как только отоспался. В планах было придумать текст на привезённые из тура мелодии: хотелось чего-нибудь в стиле раннего «Эдипова комплекса», и Ян напевал «I am a space shuttle», пританцовывая на кухне в одних шортах и заваривая чай. Вся квартира была залита лимонным солнечным светом – хороший задел для вдохновения, только вот Яну ничего на ум не шло. Он постукивал карандашом по щеке и всё никак не мог написать и слова. Ещё двадцать минут мучений и Ян сдался и принялся проворачивать трюк, который всегда помогал расшевелить мозг и не подводил ещё ни разу. Лёва называл это «Выплеснуть поток сознания», Ян не называл никак. Николенко взял лист бумаги и стал выписывать все слова, что приходили в голову, не обдумывая. Он писал в разнобой, отрицая любую структуру – он давно заметил, что упорядоченность сбивает, стесняет его. Линованная бумага, например, всегда обращает свои полосы в прутья решётки, а про бумагу в клетку и говорить нечего – Ян её не любил. Ему всегда нужен был чистый лист. Чтоб исписать его полностью и наградить парой–тройкой собратьев, а потом вынырнуть из гипноза и прочитать что́ вышло. «Абрикосы, ласточки…» – начал Ян: «…гроза, марена, мир, шёпот, Андрей…». Ян усмехнулся неожиданному гостю, подписал перед именем слово «Привет», пропел на мотив известного шлягера, и не придавая особого значения такой ерунде, двинулся дальше. Бумага, как трал выуживала мысли, словно рыб из океана – из самых глубин и бессистемно несущихся косяков. И Ян перед этим листком весь светился от азарта и любопытства, как ребёнок портовых рабочих: скорее сложить буквы – кинуться к снастям, к сеткам, разузнать, что за рыбы попались на этот раз, познакомиться с новыми причудливыми созданиями: какие у них плавники? А чешуи? А жабры? Ян не помнил когда изобрел такой способ сочинительства, но он приносил флейтисту массу удовольствия, потому что в нём мужчина удивлял сам себя: вроде знаешь все свои идеи наперечёт, а на бумаге возьмёт да и проступит что-нибудь, о чём ты и не подозревал – сам не помнишь, как писал такое. «Рубин, полёт, абдукция», – шептал Ян: «Мыльный пузырь, люпин, malany, нежность, Андрей». Ян нахмурился, ему показалось, он уже читал это имя. Да, действительно: Андрея два, а песня всего одна, и что делать с новым Звонком непонятно. Поэтому Николенко на всякий случай изолировал Андрей от других слов – обвёл в кружочек, и продолжил работу, выписывая периодически интересные находки. В следующий раз Андрей оказался между «заботой» и «беглостью». «Аномалия какая-то», – со смехом подумал Ян и тут же перед собой объяснился: «Во-первых ты перенервничал из-за него вчера, вот в голове и засело. А во-вторых это вполне логично, что у мозга случается ломка, когда человек, которого ты несколько месяцев подряд видел каждый день по многу часов, вдруг исчезает. Уже проходили – день на четвёртый отпускает». Стихи Ян в тот раз так и не закончил, зато когда через три дня у него всё-таки вышло кое-что внятное, возникла новая дилемма. Обычно он отправлял наброски текстов, не важно для какого проекта, сразу в общий чат, где была собрана вся шестёрка, и ждал критики. Сейчас же Ян, ведомый то ли интуицией, то ли подсознанием, пролистал и чат с группой, и чат с технической командой, и беседу «Сетей», и даже чат «ДР Боряныча», в котором были все, кроме, собственно, Боряныча. И кликнул на диалог с Андреем. Потому что мнение Звонка вдруг стало весомее мнения всех коллективов. «Финал на ту мажорную мелодию, которую в Сан-Диего придумал. Куплет и рефрен. Что думаешь?», – написал Ян, прикрепляя сами стихи. Ответа не было долго, Ян часто проверял телефон, не рисковал его оставлять, и стал уже сомневаться в исправности уведомлений, когда ему наконец-то написали. «Неплохо. Только в середине куплета как будто размер нарушается и количество слогов не совпадает. Но ты же знаешь, я не текстовик». Ян тут же прислал исправленный вариант. На этот раз ответ пришлось ждать аж до следующего дня, и всё это время Ян то и дело проверял телефон. Он думал, что бросит это занятие, как только получит реакцию Звонка, но ошибся: ежедневное, почти болезненно частое посещение чата продолжалось и после Андреевского ответа. Нет, это уже явно была не «ломка», это, в понимании Яна, была такая вещь, для которой люди придумали фразу «Скучать по человеку». Яну нравилось листать их диалог, перечитывать недавние беглые переписки и вспоминать тур. Вот Звонковское «Где ты?», когда на Ямайке Ян заплутал в коридорах, и Андрею пришлось долго объяснять маршрут, а потом плюнуть и напечатать: «Ладно. Стой на месте, я тебя заберу». Вот Яновское «Тебе брать?», когда гуляя с Максом по Лондону, они набрели на магазин, торговавший виниловой классикой. Вот мемы, скриншоты, фотографии какой-то еды и сообщение из одних цифр «1987322». Это Яну надо было записать куда-нибудь индекс концертной площадки, и он не нашёл ничего лучше, чем сбросить его в первый попавшийся диалог. В общем, это занятие порабощало Яна. Он выключал телефон, убирал в карман, а потом чувствовал, как рука сама тянется за гаджетов, потому что рукой управляет мозг, а мозгу очень непривычно находиться без Андрея, он ищет его всюду, и если не находит, то создаёт сам. Если долго смотреть на яркий источник света, то он оставит на сетчатке ожог, и потом всюду, куда бы не был направлен взгляд, перед глазами будет плыть фиолетовый, синий или зелёный отпечаток той лампочки, фонаря или солнца. Вот тут было что-то похожее – вездесущая проекция Андрея. Она мерещилась Яну всюду, будто сам Звон был ближайшей звездой, на которую Ян до этого глазел и без защитных очков. Или нет, не звездой даже, а невообразимых масштабов квазаром – самым ярким объектом во вселенной. Ян слышал о таких в подкасте. В редкий вечер, когда Яну таки удалось обуздать бесплотный образ Андрея и заняться разбором чемоданов, он обнаружил физическое напоминание о гитаристе – пару его футболок, привезенных из Таиланда. Одну явно перепачканную кетчупом, вторую, вроде бы чистую и пленительно приятно пахнущую Андреевских парфюмом. Ян, стыдно признаться, несколько раз подносил её к носу. Как он позже себе объяснил – просто, чтоб убедиться, что она не пахнет потом и не нуждается в стирке. Словом, Андрей был как всплывающее уведомление, которое появляется ежеминутно, загораживает весь экран и мешает работать. Из-за этого всего к концу отпуска Ян не сделал и половины задуманного, зато чертовски устал от вездесущего Звонка и в дорогу собирался с большим энтузиазмом. Скорее увидит Андрея – скорее усмирит повернувшийся на этом самом Андрее мозг. Это всё равно что дать ребенку конфетку, которую он настойчиво требует третий час подряд. Утро отъезда в Москве выдалось зябким и хмурым, и если бы мог, Ян бы спрятал руки в карманы, но надо было тащить багаж. Однако настроение у мужчины было преотличное. Он не признавался себе в этом, потому что попросту не замечал, но внутри у него ликовала и пела, бросалась лепестками, и шла пёстрым парадом разукрашенная материя счастья. Оранжева, розовая, румяно-красная, она двигалась ласковым валом и простирала ввысь ленты, флаги и диковинные воздушные змеи: подобно дирижаблям шевелились исполинские матерчатые осьминоги, кальмары и немыслимые создания завораживающей красоты. Всё ликовало шумно, бурно, радостно, с сиянием и блеском, с каким-то терракотовым, киноварным отливом, которому не шли названия этих цветов, потому что были недостаточно ласковы и певучи для человека, которому были посвящены. Всё это было про Андрея. И всё это было в Яне. И всё это было написано у Яна на лице так явно, что на паспортном контроле мужчину дважды попросили не улыбаться. И он укусил себя за щеку, состроил серьёзное лицо, чтоб то на секунду стало похожим на серую мину проверяющего, а потом уголки рта снова потянулись вверх – противостоять этому чувству было решительно невозможно. Израильская Хайфа, где Ян приземлился, не чета была оставленной Москве. Знойная, как и все города пустынь, она красовалась перед музыкантом аллеями пальм и белыми домами, и всё манила, манила к себе, прячась за панорамными окнами аэропорта, как самый желанный товар за витриной. Ян не поддавался на её провокации. Он сидел в зале и ждал прилетающего в Израиль рейса. На нём должны были приехать все участники команды, которые жили теперь в Турции. По расписанию время его посадки было через полчаса после приземления Яна – совсем пустяк, для встречи с друзьями можно и подождать. Наконец назначенный час наступил, и в зал потекла толпа туристов. Макса Ян заприметил сразу – невозможно игнорировать это рыжее взбалмошное нечто, щеголяющее по аэропорту в пёстрых кроксах. Рядом с басистом почти сразу обнаружилась Саша Овчеренко с целой кучей чёрных сумок. Она тоже переехала в Турцию и снимала домик рядом с Лакмусами, так что теперь они стали ещё более неразлучны, чем прежде. — А Звона где потеряли? – Ян даже не подумал, что с начала стоит поздороваться. — Так мы ж с ним из разных городов летим, – удивился Лакмус, и Ян хлопнул себя по лбу. Ну конечно! Одна страна, но разные населенные пункты: у Лакмуса какой-то город на «Ф», а у Звона Конья. Макс прилетает в три дня, а Андрей – в семь вечера. И ведь Ян прекрасно знал это, но никак не мог запомнить, или не хотел запоминать, потому что тешить себя перспективой пораньше встретиться с Андреем было гораздо приятнее. И перспектива эта только что закрылась. Ян почувствовал, как отчасти детские обида с разочарованием удушливо заполняют ему горло. Захотелось тихонько взвыть, но он себе не позволил, и только Саша подметила, как печально у него сложились брови. — Всё хорошо? – спросила она. — Да… да, я просто думал вы все вместе прилетаете, встретить хотел, но ладно, до семи вечера тут торчать нецелесообразно в любом случае… Тебе помочь? — Только не урони, – Саша передала Яну одну из сумок. — Господи, – Ян не ожидал, что та будет такой тяжёлой, – что ты там таскаешь? — Стабилизаторы для камер и аккумуляторы. — Святая женщина. Покончив с размещением в гостинице, Ян читал новости в телефоне. «У нас штормовое, рейс задержат на два часа», – пришло от Андрея в общий чат. Ян запрокинул голову и изнеможённо вздохнул, он и не знал, что минуту назад Андрей сделал то же самое. Никому ситуация с задержкой не нравилась. «Ок. Ждём», – сухо ответил Лёва. Ага, конечно, ждут они! Ждёт тут только Ян, а все остальные праздно шатаются по городу и вообще не разделяют этого Яновского чувства, когда ни на чём толком не можешь сосредоточиться и сидишь как на иголках. Кое-как перекусив Ян спустился в холл первого этажа и стал коротать время, разглядывая интерьеры. Прежде всего в глаза бросались внушительных размеров аквариум, излишне громоздкая стойка регистрации и статусные кресла, обитые синей кожей. У входа, креня вправо, стояло в горшке кособокое растение, отдаленно напоминающее пальму. Над ним висел кондиционер и листва шелестела под его напором. Ян глядел на вход не отрывая глаз, но Андрея всё не было и не было. Вместо него заходили в здание женщины в летних комбинезонах в горох, мужчины с пейсами, путники в матерчатых костюмах и стайки детей, бегущих за родителями. Ян забавы ради уже начал искать в каждом из них что-нибудь похожее на Звонка, когда двери открылись и объект его мыслей материализовался у входа. Смертельно уставший, взмыленный, взмокший, с прилипшей к поту дорожной пылью. Таким обычно кивают и с толикой брезгливости уступают путь в ванну, не рискуя жать руку, а то мало ли за какие поручни она держалась. Но у Яна не так – у Яна не обычно. У него внутри никакого отвращения. Только искрящая радость и всё тот же парад счастья, но удвоенный, утроенный и возведенный в степень – такой масштабный, что для него, кажется, скоро не хватит места. Яна стало распирать изнутри и потянуло куда-то вверх, как огромный воздушный шар – музыкант чуть ли не галопом побежал к Звонку. Тот не замечал ничего и стоял с неизменно довольной улыбкой и игривым прищуром глаз. Звон опустил сумки и рассеяно уставился в пространство. Психологически он всё ещё был в дороге. «Двигаться, двигаться, двигаться!» – твердило сознание, и в голове безумной какофонией стучали штампы пограничного контроля, ревели двигатели и истошно сигналили машины. — Наконец-то! – выкрикнул Ян и приветственно обнял Андрея. И в этот момент Николенко показалось, что между ними произошёл разряд, будто ударило статикой, хотя никакого электричества не было. В животе что-то ухнуло, а кончики пальцев ощутимо кольнуло. Чувство было необычное, очень яркое, приметное, и Ян, обнимая, даже отдельно пощупал Звону спину, чтоб проверить кольнёт ли снова. Нет, не кольнёт, но всё равно странно. А Андрея, в свою очередь, выдернуло из состояния дороги, где надо двигаться без передышки. Яновское прикосновение, всё равно что салочка в детстве, сигналило, что игра окончена, можно остановиться, перестать нестись. Расслабиться, отдохнуть. Звон так и поступил – рядом с Яном это самое «расслабиться» не составляло никакого труда. Было спокойно и хорошо. У путника появился осознанный взгляд, Андрей вздохнул, с кошачьей харизмой мурлыкнул что-то приветственное, всучил Яну часть багажа и двинулся оформляться. После стоило поужинать, потому что это только Бортник ест раз в сутки, а нормальные люди питаются чаще. Не найдя компании, ребята пошли в ближайший ресторанчик вдвоём, и пройдя под вывеской, которая в русской транскрипции читалась бы как «Бикицер», сели за столик. Местечко было приятное и колоритное, но, на вкус Андрея, немного старомодное. Особенно ему не нравились аляповатые желтеющие бра, бликовавшие в мелкой настенной мозаике, да и само панно было грубоватым. Там не то змей, не то ящер гнул длинную спину и нырял в цветах – банальщина какая-то. Впрочем, еда оказалась замечательной, а остальное Андрея мало интересовало. Звон говорил без умолку, мотая вилкой и периодически отправляя в рот фалафель-другой. Андрей жаловался на духоту аэропортов, на дорогое такси и крашеный бордюр, запачкавший ему обувь, при этом хвалил местных водителей и иногда прерывался на демонстрацию экрана. За этот ужин Яну были показаны фотографии турецких уличных котов, и с десяток снимков с Матвеем и с семьёй, которую Звон таки вывез в какой-то верёвочный парк, о чём тоже поведал в подробностях. Ян, подперев щеку кулаком, блаженно внимал монологу и кивал. Слышать сейчас Андреевский голос, всё равно что смаковать по кусочку нет, не самое желанное лакомство – без него ещё можно жить, а самую обычную еду, которая нужна человеку как воздух, просто чтобы не умереть. Ян «голодал» целых двенадцать дней и теперь навёрстывал упущенное. А у Звонка усы запачкались соусом, как у кота сметаной, но он этого не замечал, и Ян над ним смеялся. Заведение выпустило наружу двух счастливых мужчин, оба были сытые по-своему, а Андрей ещё доволен вдвойне: за него заплатили, а это всегда приятно. — О! – прозвучало Шуриным голосом, когда пара подходила к гостинице. – А мы с набережной, а вы откуда? — Ели, – ответил Андрей, обращаясь ко всей компании: Лёвчику, Боре, Максу, Шурику, Саше и Женьку, таскавшему камеру. – Ну и как там? — Красотища, море, звёзды, только камера не передаёт, – поведала Саша. Андрей поднял голову: да, ни один аппарат не способен правильно отобразить эту чернильную глубину и острые алмазные иглы горящих в космосе звёзд. При взгляде на них Андрей с теплом подумал о грядущем выпуске «Это всё из-за фотосинтеза», который так и назывался «О звёздах», и который теперь снова можно было разделить с Яном. — Вы ж ещё не знаете, – вдруг спохватился Шурик, сбивая Звонка с мысли. – Шишкин написал, что заглянет на следующий концерт. Он там на съёмках будет. — Ага, – ответил Ян, и вся компания двинулась к номерам. Ян уже четверть часа мылся почти в кипятке, стирая с себя всё, что пристало за день, и особенно – какую-то надоедливую мысль, которую мужчина всё никак не мог ухватить. Обтирал тело мочалкой, и отдельно усердствовал над чистотой пальцев, хотя сам не понимал почему. Вдыхал пар и переминался с ноги на ногу под горячими струями. Так делают с чашками, когда заводская этикетка приклеивается намертво – держат под горячей водой, и потом стикер можно отодрать. Яну подумалось, что если б он был чашкой, то непременно пузатой, и обязательно розовой в белый горох. Или зеленой. А Шура – стопкой для виски, а Боря… Ян не придумал. С этими мыслями он упал в простыни, потянулся, и вот комната уже встречает его стройной шеренгой шкафов. Среди них одиноко. Ян оглядывается вокруг и обнаруживает Звонка прямо у себя за спиной, тот улыбается. Ян тянется и кладёт руку мужчине на грудь, и кисть вдруг проваливается вовнутрь. Весь Андрей делается аморфным, мерцает полупрозрачной плотью, как горячее цветное стекло или как мыльный пузырь. Ян пробует вынуть руку, но она застряла: вперёд – легко и мягко, назад – ни на сантиметр. В изумлении он наблюдает, как Звон вдруг начинает заполняться густым жёлто-оранжевым паром, немного времени, и вот Николенко уже не может разглядеть собственные пальцы, укрытые дымкой цвета шалфея. А Андрей как бокал из тонкого лилового стекла, до краёв заполненный персиковым соком, падает, разливается, исчезает, и Ян теряется среди этой апельсиновой материи. Видит густые капли, стекающие со стен и медленно заполняющие комнату, которая, кажется, стремится к центру каждой своей стенкой. Ян тонет и в последней попытке всплыть хватает воздух. Он проснулся лёжа на спине. «Странно», – выдало сознание. «Очень странно», – заспанный мозг был совсем слаб и способен только на лаконичные фразы, как телеграф. Почему сочились стены? Откуда там Звонок? Некоторое время взлохмаченная голова обрабатывала запросы и потом выдала в стройной последовательности: «Разговор – Шурик – Шишкин – Пекло – Подтёки на стенах; Звонок – Просто». Всё объяснилось. Это мозг так причудливо сортирует впечатления за день. Всё просто. — Просто, – про себя повторил Ян и поднялся с постели. Что-то неудержимо манило его к двери. — Привет, – прошептал Андрей, когда Ян открыл ему, нет, не на стук – на зовущую тишину, зависшую между ними. – Расскажи мне всё, я знаю, ты хочешь рассказать. Ян открыл было рот, но тут же понял, что не знает никаких слов, и что лицо его скользит вперёд – к Андрею. Вот их рты и носы приближаются синхронно, как отражения друг друга, но вместо холодного зеркального стекла – горячие губы. Даже слишком горячие, как тот кипяток из ванны. Обжигающий поток проливается вовнутрь и стекает по горлам, кадыкам и гортаням в жаркий узел внизу животов. Обоюдно. — Мне понравилось, – говорит Ян, разорвав поцелуй, и шагает назад. — Мне тоже, – Андрей протягивает мужчине обе руки и сжимает его ладони, и Яну кажется, что у него теперь три сердца: два бьются тоненьким пульсом в запястьях, третье – в груди, и все три любят мужчину напротив. — Ты останешься? — Только если ты хочешь, – отвечает Андрей. — Хочу, – не узнавая собственный голос, шепчет Ян и утягивает мужчину в глубь номера, к кровати, на свежую простынь – на белый флаг, под которым Ян сдаётся в плен самому прекрасному человеку. Ничего особенного: просто быть рядом. Андрей полусидит, облокотившись на подушки, а Ян, потихоньку сползший вниз, лежит, положив голову на чужие колени. И делать ничего не хочется, только нежиться в одеяле, поглядывать время от времени друг на дружку и улыбаться блаженно, потому что губы могут только это: они позабыли как складываться в другие формы и создавать звуки. Яну с Андреем и не нужно, им обоим и так всё понятно без слов. Звонок запускает пальцы Яну в волосы, и тот, не веря своему счастью, прикрывает глаза. Он готов лежать так вечно, только бы Звон и дальше перебирал его пряди. Вдруг пальцы исчезли, Ян открыл глаза. Он в кровати один. Его словно в прорубь окунули, только вместо воды – ледяной нашатырь, пробирающий от головного до спинного. Что это было? Было ли? Почему с Андреем? Ян рывком сел в постели и уставился на собственные руки, потом поспешно включил ночник. «Ложное пробуждение», – понял Ян. Сон во сне, «Начало». Он поёжился, поймав себя на чувстве, которое потом, наверное, назвал бы огорчением, хотя сейчас решительно не мог найти ему имя. Если сон, то почему такой реалистичный? Почему туда хочется вернуться? И почему снова с Андреем? Мужчина почувствовал, как внутри нарастает паника, и попытался себя успокоить: да кому подобное не снится? В том и дело, что ему – Яну. Ему вообще редко что снится, он обычно спит без картинок в голове, и он бы отдал всё, чтобы так и продолжалось. «Ты влюблён», – выдал мозг–телеграф, и Ян был готов разорвать это послание на кусочки. — Нет! – крикнул он сам себе и испугался громкости. Ему вдруг показалось, что он теряет себя, границы, собственный контур и вытекает сквозь пазухи возникшего пунктира. И он обхватил себя руками, в страхе бросился к зеркалу. В полумраке коридора он глядел в лицо отражению, видел, как то кривится и впивается ногтями в скулы. Видел, как оно в каком-то зверином исступлении хватается за кожу в районе глаз – залезть под нижние веки, в самые глазницы, содрать с себя всю эту оболочку, как крюками, освободиться, избавиться. Ему стало страшно наедине, и Ян, наскоро одевшись, выбежал прочь. Ночная прохлада целовала ему раненные щёки, а он летел, упиваясь гулом улиц: фонари, машины, фары, неоновые вывески и яркие рекламные щиты, скверы, парки, плеск воды и эхо подземных переходов… Он почти смеялся. Запыхавшись, он стоял на светофоре и наблюдал подъезжающий трамвай – здесь они круглосуточно. Транспорт шёл по рельсам – неизменный, определенный, выверенный и ,самое главное, точно известный путь – невозможно заблудиться. Яну нравилось, он даже слегка завидовал. Он переходил по зебре, преодолевая линии поперек: жаль у трамвайных путей нет шпал, так бы Ян с трамваем были чуть похожее. Ян был бы счастлив этому – тоже иметь неизменный известный путь. Мужчина хотел уйти как можно дальше, он не знал куда и зачем он идёт, что ищет, но чувствовал: от него, от Яна, потерялась «Я» и осталась одна «Н» – неизвестная, непознанная. Незнакомая. Прямо как окружающий город. Ян обнаружил себя под светлеющим небом чужой ему улицы. Телефон он оставил в номере и с собой имел только карту-ключ от номера в гостинице. Кое-как объяснившись по-английски с какой-то молодой девушкой, курившей у велопарковки, Ян выпросил телефон позвонить. Дозвонился с третьего раза. — Шурик, доброе утро, это Ян, я заблудился. — Поздравляю. — Нет, я правда потерялся. — Ну, Ян, блять, ну найди персонал какой-нибудь, или там… план здания, – хрипло говорил мужчина, с трудом шевеля пересохшим со сна языком, – пять утра, блять, хули ты шастаешь? — Я на улице потерялся, я вышел погулять и… вот. — Шо? – из трубки раздались невнятное кряхтение и шорох, видимо Шурик пытался сесть в кровати. — Я пошёл погулять вечером, заблудился и теперь мне надо в гостиницу, но тут все улицы на иврите, и я не знаю где я. — Каким, блять, «вечером»? Мы ж в двенадцать только в гостинку пришли… Ты пил что-ли? — Нет. — Ладно, блять, потом расскажешь… Пиздец… Сейчас найдём тебя. Хозяйка телефона успела скурить ещё одну сигарету, прежде чем Ян определил и буквально по цифрам продиктовал Шуре свою геолокацию. — Я просмотр улиц открыл. У тебя там есть продуктовый с зелёной такой птицей на эмблеме? — Да! – закивал Ян, отыскав глазами нужное здание. — Окей, тогда всё точно. Вызвал тебе такси, красная машина, приедет через шесть минут, в гостинице будешь через… через сорок… Хули ты так далеко делаешь? Всё, ладно, – и Шурик отключился. Во всех смыслах этого слова. Ян разглядывал улицы из окна автомобиля. Мимо проплывали белые фасады и аккуратные скверики с тёмно-зелёной растительностью. Среди неё виднелись пустые урны, куда толпы людей ещё не успели набросать мусор. Спешили редкие прохожие, неслышно щебетали утренние птицы, и заспанные сотрудники кофеин протирали витрины, готовясь к открытию. Город потихоньку оживал от ночи, и в лучах восходящего солнца мир становился ясным и понятным. Машина миновала узкий проулок, свернула влево, взобралась на холм, и минуту спустя Яну открылся завораживающий вид. Дома и улицы рассыпались вниз по склону причудливым лабиринтом, ведущим к воде. Море переливалось мягкими бликами, то там, то тут виднелись далёкие паруса, а у берега курили в небо тонкие трубы портового района. Сам небосвод был светло-жёлтым к низу и голубым наверху, и солнечные лучи играли в прятки в тонких, еле заметных облаках, напоминающих разводы растаявшего пломбира. «Какая красота!», – подумал Ян, жалея, что ему не на что заснять это, – «Жаль Андрей не видит». «…Да твою ж мать!» Нет, это просто невыносимо! Ян полагал, нет, он искренне надеялся, что как только Звонок окажется рядом, так Ян сразу же перестанет постоянно о нём думать. Когда человек близко, нет повода по нему скучать, гоняя в голове стайки связанных с ним фантазий. Но нет же! Вот эта вот дурацкая мысль, и не менее дурацкий сон – прямое доказательство обратного. Яркое подтверждение того, что Андрей и не думает убираться из Яновской головы, и что причина его там появления – далеко не тысячи километров, из-за которых мужчины не могли видеться. Что-то другое вынуждало Яна постоянно рассуждать о гитаристе. Что-то, что вытравило из гостиницы и заставило рыскать по ночному городу. Ян в сердцах дёрнул ленту ремня, так, что сработал стоппер – ситуация мужчине не нравилась, потому что как минимум происходящее было непривычно и необъяснимо, а этого Ян не любил. А как максимум – ставило под угрозу Яновскую работоспособность, в чём он убедился в отпуске и что его беспокоило. Он вообще чувствовал, как за это время что-то в нём переменилось, но не мог сказать что конкретно, и это его тоже напрягало. За остаток поездки Ян окончательно решил, что для начала не лишним будет распознать причину своего состояния. Раскрыть эту таинственную Незнакомку Н. – ту Новую составляющую себя, которая вырывается наружу током под пальцами, говорит с Яном через откровенные сны, и вечно сопровождает Андрея, словно тень. А уж потом с ней что-то делать. «Сначала диагноз, затем лекарство», – сам себе продекламировал Ян, разглядывая издали здание заветной гостиницы и на ходу придумывая оправдание перед Шуриком. Оно, кстати, получилось весь изящным, но не пригодилось, потому что Шура решил не лезть. В конце концов, его не должно интересовать что́ клавишник делал ночью в одном из, как оказалось, самых злачных районов города.