Долгая дорога

Сменяли друг друга фасады: то каменные, то плиточные, то стекло-бетонные, мелькали между ними зелёненькие клумбы и водосточные трубы, давно не видавшие влаги. Нарушив общее целомудрие, проплыла мимо трансформаторная будка с непристойными граффити, а за ней – и билборд с томной и неуместно полуголой девушкой, рекламирующей, кажется, мюсли – пиарщики всего мира работают одинаково топорно. Взгляд Андрея зацепился за табло обменника: курс шекеля к доллару нынче был весьма привлекателен, только не стоило любоваться им слишком долго – велик был риск отстать от Яна и навсегда потеряться в Израиле. Вчера группа переместилась из Хайфы в Ашдод, но Звон, честно говоря, не заметил разницы и имел неосторожность об этом сообщить. «Ты просто здешнего моря не видел», – тогда возразил ему Ян, и вот теперь, с самого утра, тащил через город, чтоб переубедить. «Куда мы вообще идём?» – периодически вопрошал Звон. «Тебе понравится», – только и отвечал Ян, в очередной раз поворачивая – город он знал хорошо, даром что не мог читать названия улиц. Они ему были и не нужны, спасал опыт – множество поездок с Лёвой и Шурой к жившему здесь Карасю, чтоб писать «Нечётного Воина». Наконец путники упёрлись в берег, им в лицо дунул порывистый ветер. «Ну, и где вы в Хайфе найдёте такую красоту?» – торжествуя спросил Ян, указывая влево. Там уходил в море волнорез – узкая высокая полоса голого бетона, щедро усыпанная знаками «STOP» у самого своего начала. Она тянулась далеко в воду, и всем своим существом являла борьбу со стихией: безуспешно взбирались на неё пенные солёные волны. Такого в Хайфе действительно не было, а жаль – смотрелось так, что дух захватывало. «Мне кажется, туда нельзя», – засомневался Звон. «Пошли», – заговорческим шёпотом убедил Ян и полез за нехитрое ограждение. Наверное, это было не совсем легально, но оттого только более весело. Детский азарт и чувство безрассудной искрящей шалости обоим вспенили кровь, и Звон с готовностью шагнул за Яном. Поначалу ещё было сухо, но где-то на середине накатила первая волна, Звонок проиграл ей в догонялки и некоторое время шёл, оставляя мокрые следы. А потом волны хлынули разом. Одна за другой они наваливались на бетон, толкали, дразнили, пятнали путников за икры и снова и снова приглашали в свою неизвестную морскую игру. И мужчины приняли вызов, и вода схлопнулась вокруг. Со всех сторон летела в лицо солёная пена, падали брызги, мокла одежда, и Звон захохотал, когда в этом хаосе чуть не врезался в летящую мимо чайку. Ему показалось, что он внутри огромного мокрого фейерверка, где всё ревёт, шумит, блестит от капель и рвётся во все стороны. Да, резвиться в брызгах – это то, чего им с Яном не хватало! Их накрыла морская эйфория, и остаток волнореза они уже бежали сквозь воду и ветер, отплёвываясь, смеясь, фыркая, жмурясь от летящей влаги и стремясь ей навстречу. На языке оба затормозили мокрые насквозь, и стоя на тоненькой кромке у самой воды, победно раскинули руки, переводя дыхание. Волны устроили им авиации, и Звон словил хлёсткий поток прямо в лицо. — П-ха, – отфыркивался он. — Нормально? — Супер! – заявил Андрей, встряхиваясь по-собачьи. – Я как-будто… Супер! Ха!... – он и вправду давно так не веселился. — А я говорил, тебе понравится! – из-за ревущего прибоя приходилось орать, и лёгким нравилось работать в полную силу. — Кто последний, тот лох! – внезапно крикнул Звон и рванул к берегу. Нет, у Андрея однозначно вымыло последний рассудок! Какие догонялки? Впрочем, Ян не собирался оставаться в дураках и бросился следом. Мокрый бетон скрипел под подошвами, Звон бежал с преимуществом, как вдруг поскользнулся на плеснувшей некстати волне и полетел в бок, нелепо вытягивая руки. Горизонт накренился, бетон кончился, дружелюбная вода в миг оскалилась, и уже разинула свою пенное-слюнявую пасть, чтоб сожрать мужчину, как что-то остановило бегуна. Это Ян настиг Звонка со спины, и в последний момент, у самого края, схватил за пояс. Под пальцами опять мелькнул уже знакомый ток, Звон ещё долю секунды продолжал падение, потом оттормозился, поймал баланс, мельком глянул на Яна и вырвался из хватки вперёд – проигрывать он не собирался. В сетку заграждения оба влетели одновременно, статус лоха остался без обладателя. — Ты мог там упасть! – Ян запыхался и слова получались громкими, отрывистыми, но не злыми: оба хапнули адреналина и даже не успели испугаться. — Ну не упал же, – от воды Андрей не мог как следует разлепить глаза, – у тебя хрен упадёшь!... Я, может, купаться захотел… – он перевёл дух, краем глаза наблюдая, как друг, облокотившись на стенку, цепляется за рабицу и в адреналиновом изнеможении мотает мокрой головой. – Знаешь, Ян, а я понял, чем Ашдрод от Хайфы отличается, – лукаво произнёс Звон. — М? — Здесь море пахнет иначе. Ян рассмеялся – и вправду иначе, только это, конечно, не главное. С другой стороны, Звон ведь прав, что с него взять… молодец, понял… понял… Яну бы тоже кое-что понять, да только он всё никак не задумается. А ведь он обещал себе ещё позавчера, в такси. «Нехорошо, нехорошо», – подумал Ян. Человек он вообще-то был прагматичный и откладывать дела не любил: «Хотя сейчас этому явно не время – прежде всего надо обратно до отеля добраться». Да, в Ашдоде, в отличии от Хайфы, группа жила не в гостинице, а в отеле. Это значило, что во-первых ребята теперь располагали полноценной столовой, а во-вторых могли в любое время дня спуститься в обширную лаундж-зону. Там среди манящих голубых бассейнов стояли под палящим солнцем шезлонги, питьевые фонтанчики и пляжные зонты, втиснутые в плитку. Ян уже успел полностью высохнуть когда подходил к одному из таких, ещё издали слыша знакомые голоса. Оказалось, что Шишкин с Эльзой приехали вместе и решили навестить группу до концерта, но из всех ребят нашли только Лакмуса с Борей и теперь болтали с ними у бассейна. «Красивая пара», – подумал бы любой при взгляде на Макса и Эльзу: оба в шортах и футболках, чуть загоревшие, темноволосые, с живыми смешливым глазами – даже сквозь тёмные очки видно. Ян никак не мог привыкнуть, что они именно пара – официально женаты и носят обручальные кольца. Ему казалось, что они ещё слишком молоды для брака в свои тридцать лет, потому что Ян судил по себе: у него за полвека ни разу не было свадьбы, а единственный гражданский брак развалился. — Привет! – Эльза первая заметила Яна, и он пожал ей руку. — Вы давно тут? — Минут двадцать точно, но ты ничего не пропустил, всё как обычно, – девушка поправила красную косынку на голове и кивнула в сторону мужа. Шишкин стоял в обнимку с Лакмусом: двое Максов танцевали вместе, то нежно и трепетно, то наоборот, как цапли, смешно вытягивая ноги. Боря с азартом подбирал аккомпанемент на телефоне, и парни меняли стиль: то твист, то свинг, то страстное танго-фламенко – достойный досуг взрослых самодостаточных мужчин – Эльза права, всё как обычно. «Вот они ведь друзья – Макс и Макс: шутят, гуляют, танцуют», – задумался Ян при взгляде на это действо: «Только вряд ли Лакмус постоянно думает о Шишкине. Более того: даже Боря, наверное, не является вечным героем Максовских мыслей, хотя он басисту ближе всех». Ян загляделся на бассейн, в голове у него мелькали неразборчивые, мимолётные, как блики на воде, мысли. У Яна выходило, что их с Андреем дружба отличалась от чужих и была какой-то особенной что ли. Только мужчина всё никак не мог ухватиться за эту особенность – охотиться на неё, что ловить рыбу голыми руками – она выскальзывала и исчезала, стоило только к ней приблизиться. «А, может, всё-таки у Лакмуса тоже есть своеобразная гиперфиксация на Боре?» – устало подумал Ян и сел на край бассейна, окунув босые ноги. Спрашивать Макса было как-то неудобно и нелепо, и Ян оставил любопытство, решив, что разберётся в себе сам, без сравнений и чужого опыта. Он ошибся. Пронеслись мимо Тель-Авив, Кесария, Иерусалим, отгремели концерты, отзвучали новые выпуски традиционного уже подкаст, а Ян всё бился и бился над причиной, по которой Звон так крепко обосновался у него голове. Выяснилось, что без чужого опыта никак не обойтись, и Ян вполне логично направился за ним в интернет, а потом и сам не заметил, как всё закрутилось.

***

Отсутствие сна – одна из самых действенных пыток, и Ян совершал её чуть ли не ежедневно, допоздна засиживаясь перед монитором. Если бы кто-то забрал у Яна ноутбук, то нашёл бы там длинный перечень запросов и десятки просмотренных сайтов: «Навязчивые мысли и что с ними делать», «Навязчивые мысли о человеке», «Почему постоянно думаешь об одном человеке», «Как избавиться от гиперфиксации на человека», «Как перестать думать о человеке» и так далее, пока не надоест. Но такого не происходило, потому что у Яна был строгий протокол: вкладки инкогнито, удаление истории и десятки паролей, напоминающих коды доступа, из-за которых Ян чувствовал себя сотрудником какого-нибудь силового ведомства: следователем или полицейским, пытающимся выследить преступника. Только вот в роли преступника он тоже невольно видел себя, и сердце заходилось каждый раз, когда кто-нибудь приближался к ноутбуку: вдруг что-то заподозрят? Вдруг надумают чего-нибудь, узнав, что у Яна в голове поселился Звонок? Трудно так жить, но Ян приспособился, проводя, порой, часы перед синеющим экраном. Он менял города и страны, но неизменно запирался в номере и пролистывал сайты о навязчивых мыслях, сначала с раздражением, а потом и со злостью закрывая те, где упоминалась влюбленность: это не его случай, он просто не может перестать думать о друге. Только и всего. Это стало его бесплодной ежедневной рутиной, тяжелой и утомительной, и в один вечер, может недели три спустя, в конец измотанный, он сдался и напечатал: «Признаки приворота». Нет, ну а что? У него попросту не осталось рациональных объяснений своему помешательству. Надо было видеть Яна в тот момент – довольство расплывалось у него по лицу. Николенко заулыбался гениальной догадке, быстро находя у себя все симптомы и так же быстро вбивая новый запрос: в интернете тысячи гадалок, какая-нибудь да сможет подтвердить или даже снять приворот. Яну было смешно и радостно, как человеку, который долго бился над примером, использовал редчайшие формулы, а потом взглянул на задачу иначе, и вдруг увидел, что она решается совсем детским, и оттого давно уже забытым способом. О какое это было блаженство – наконец-то знать предполагаемую причину своего поведения, создавать новую почту с новым аккаунтом и переводить деньги, на предоставленный незнакомкой номер. Любая сумма – лишь бы скорее заполучить правду, и скорее от неё избавиться. «Чтобы посмотреть, приворожили ли вас, мне надо знать имена и возраст вас, и человека, которого вы подозреваете», – напечатала женщина. Ян тут же побледнел. «А можно по фамилиям?» – спросил он и успокоился, когда женщина согласилась. Как хорошо, что у него фамилия кончается на «о», так что нельзя сказать кто за ней стоит: женщина или мужчина. Прошла четверть часа, прежде чем Ян получил ответ: «На вас со стороны Звонкова приворота нет, вы с этим человеком колдовски вообще не соединены». Ян закрыл глаза: он искал стрелявшего, и вот нашёл слепца – прекрасная теория рухнула. Он взрастил её нежно и трепетно, как взращивают молодые деревца, успел уже полюбить её, и тут ей выдрали корень. Разочарованный, ничего не понимающий, лишившийся кругленькой суммы и абсолютно разбитый, мужчина поплёлся спать, решив что завтра ему уж точно повезёт, и он наконец-то во всём разберётся. Это была частая мысль. Он лежал в кровати, но никак не мог уснуть. Ему казалось, что одеяло, которое ещё вчера было в размер, сегодня уменьшилось, и его теперь не хватает, чтоб укрыть ноги – иррациональное бестолковое раздражение, беспокойство, словно посреди уютной комнатки вдруг необъяснимо возникла кровавая баранья туша, подвешенная на крюк. Ян поёжился – нет, так спать решительно невозможно. Если колдовство ни при чём, значит Ян плохо искал, упустил что-то важное, и теперь должен это исправить. Он снова включил ноутбук, снова сгорбился над экраном: буквы под курсором заменяли цвета: фиолетовый, синий, белый, контрастом выделявший на тёмном фоне слова: «самоанализ», «симпатия», «привлекательность», «влюбленность». «Любовь». Теперь Ян не отвергал их сразу, только рассматривал внимательно и осторожно, не без скепсиса – так учёные читают новые исследования, противоречащие аксиомам. Раз уж он решил переступать через принципы сегодня, то исключений быть не должно – куда колдовство, туда и любовь. Было около трёх часов ночи когда Ян устало рухнул на клавиатуру. Холодные веки лежали на горячих глазах, в горле было мерзко, будто кто-то залез туда и насухо вытер полотенцем. Язык прилип к нёбу, и мужчина чувствовал это, покорённо устроив голову на клавишах. Он чертовски устал, он выбился из сил, он не мог больше терпеть неизвестность – бетонную, неприступную, загоняющую в угол и бьющую поперек хребта многотонную неизвестность. В шапке палача расхаживало по комнате Незнание, жарко шептало Яну в уши приговоры и душило, душило, душило. Потихоньку, помаленьку: смакуя и растягивая то, как остатки сил покидали Яна. Лечь бы сейчас и медленно диффундировать в пол... Ну уж нет. «Сука! Сука-сука-сука!» – внезапно разъярённо закричал Ян и принялся колотить себя по ногам, сам не понимая, откуда у него на это силы. Зачем? Зачем эти мучения!? Почему у он такой запутанный?... или запутавшийся? Когда всё стало так сложно? В кого верить и кому молиться, чтоб, найдя причину, вытравить Звона из своей головы? Чтобы обрести покой? В обозлённом, болезненном исступлении, с налитыми кровью глазами, Ян уставился на экран, глядел, уже почти не соображая: чёртова нерешаемая головоломка! Кубик Рубика с семью цветами. Задание, где надо выбраться из клетки не имея ключа, и ещё не зная, что выход заварен. «А-а-а-а-а!» – Ян оглушил сам себя, сорвавшись на рык. Бессмысленно и беспощадно. В животной ярости, как обезумевшая от боли лошадь, которой рвут губы, он подался вперёд всем телом и обрушился на стол. Жидкий кумач хлынул из носа. И перед глазами – тоже кумач. Бешенство, сравнимое с бычьим, вырывалось наружу ударами: Ян колотил стол, топал ногами, орал, чередуя плач и хохот, и в конце концов обрушился на матрас лицом вниз. Спустя время адреналин схлынул, подобно воде после прилива. Вот только вода обнажает скалы, а адреналин – боль. Она поселилась в локтях, в запястьях, в лице и ладонях, в голове. Мужчина медленно поднялся, оставляя на кровати красное пятно и размазывая кровь по подбородку. Прошёл по номеру от окна к двери и обратно – несколько кругов – так бродят животные взаперти. И он заперт со своим ноутбуком, с загадкой о себе. Сам с собой. Ему надо решить треклятое уравнение с такими переменными, которых не найти без пресловутого «допустим…». «Допустим», – протянул Ян, цепляясь за мелькающую мысль, и кликнул на строку поиска – безумная идея, да и плевать, сегодня все принципы – в топку. Лишь бы поддалась западня. Запачканные пальцы осторожно коснулись клавиш, медленно вбивая запрос – «Тест на бисексуальность»: галочки, крестики, шкалы. Ян взглянул на результаты, закрыл вкладку и открыл новую – с другим, правильным тестом, который точно не ошибётся. Потом ещё одну и ещё одну, и ту, где формулировка ответов позволяла немного торговаться, и ту, что на английском языке. Ещё и ещё. Это уже была паника – момент, когда системы отключились, самолёт падает, и остаётся жать на все кнопки, но куда бы Ян не нажимал, тесты выдавали одинаковый ответ. Они все ошибались. Ян сказал «допустим», но то, что он получил было недопустимо. Это позволительно каким-нибудь Фредди Меркьюри, Элтонам Джонам, Чайковским, Джонам Грантам, да всем людям мира, но ему, Яну, непозволительно. Никогда и ни в коем случае. Подумать только – любить мужчин – какая глупая нелепица! Несуразная бредятина! Это всё не взаправду. Да, он часто шутит про это, разыгрывая с Юрой сценки для видео, да, он носит ушные мониторы со знаком бисексуалов и хранит где-то в шкафу две или три концертные футболки с таким же символом. Но это лишь мессендж окружающим – не себе. Любить мужчин! Ему совсем не идёт, с ним это смотрится неорганично, инородно, отвергаемо всем организмом. Испытывать чувства к своему же полу, всё равно что уподобляться тому больному извращенцу из Таиланда и спаивать людей в порыве собственной похоти – недопустимо, отвратительно, мерзко, запретно. Кто-то скажет, что это совсем разные вещи, но для Яна они стояли в одном ряду, сколько бы правым не был этот «кто-то». Такой уж Ян: других не осудит, себе не позволит. Новое знание было неприятно всему Яновскому существу, отвергаемо, как бывает отвергаем гвоздь вбитый в молодое дерево, когда растение сочится смолой, противится железу, но после обволакивает его новыми кольцами и оставляет глубоко внутри. И никто не знает, что там, под множеством слоёв, почти у сердцевины засел острый кусок металла. Ян никогда не был ипохондриком, но теперь вдруг понял что́ чувствуют те люди, которые ставят себе страшные диагнозы и лежат, скованные тревогой по рукам и ногам. Страшно пошевелиться, будто иглу проглотил. Какая ирония! Потратить столько сил, убить столько времени, биться над загадкой, словно лбом в бетон, и получить ответ, от которого хочется отказаться. Ну не смешно ли?! Ян истерически расхохотался, закусил себе пальцы и расхохотался снова. Всё это время разгадка была так близко, а он обнаружил её только сейчас. Нашёл в сердце, в голове старый железный гвоздь – неизвестную до этого сторону личности. Пугающую до скачущего пульса. Мужчине не хватило сил умыться, и он прямо так, с перемазанным кровью лицом, опять устроился под одеялом, но теперь оно, казалось, и вовсе исчезло. Ян словно голый и нечем прикрыться. Всё детство он укутывался с головой, чтобы страшные монстры из темноты не смогли до него добраться, но попробуй скрыться от страха, когда его источник – ты сам. Вот и у Яна не получилось: он ворочался всю ночь, иногда утирал слёзы, причину которых не понимал, и в конце концов заснул от силы часа на два. — Тебя будто КАМАЗом переехало, всё в порядке? – спросил Андрей за общим завтраком. — Да, нормально, устал просто, – соврал Ян. — А с носом что? — В косяк вписался ночью, – быстро ответил мужчина и поспешил глотнуть кофе, загородившись кружкой. Та чашка стала единственной Яновской пищей за день: в горло ничего не лезло, хоть и внутри ширилось чувство пустоты. Вообще кофе должен бодрить, но на этот раз напиток не помог: помутнённое недосыпом сознание не запомнило ни сборы на концертную точку, ни салон микроавтобуса, ни саундчек, на котором у Яна рябило в глазах при взгляде на клавиши. Даже предконцертные посиделки в гримёрной, и те прошли мимо. Уже, кажется, играли финальное «Серебро», самые последние аккорды, когда Ян почувствовал, что больше не может: вдох-выдох, пальцы на флейте, немного дрожащий звук, ещё вдох и ещё выдох, но уже без флейты, потом одни вдохи – и всё равно воздух дефицитный. В глазах потемнело, Яна повело и мужчина схватился за ближайший угасающий силуэт, а силуэт схватил его в ответ, не давая упасть. Андрей держал Яна под локти, стараясь, чтоб Николенко не задевал струны. А для того всё уже завертелось, замелькало размазанными вспышками, как фонари, за которыми следишь, катаясь на карусели. Кажется его сейчас стошнит… или нет… ему просто нечем… – он стал плохо понимать своё тело, и только чувствовал, как чьи-то пальцы достают мониторы ему из ушей, царапая длинными ногтями. Звуки хлынули рекой, но он слышал их отрывками, неразборчиво, будто голоса прогнали через фузз: «Что там?», «Звон, приподними его… да, придерживай под голову», «Заберите у него уже флейту! Он же глаз кому-нибудь выколет!». Яна замутило ещё сильнее – действительно фузз – система перегружена, обратный сигнал потерян, и от мужчины нет отклика, сколько б Андрей не звал. Пространство плыло и подрагивало, будто Ян глядел через раскалённый воздух, и в этом пекле появлялись овалы лиц: Шурик, Макс, Овчаренко, лицо Андрея не появлялось, но Ян чувствовал тонкий запах Звонковских духов совсем рядом. «Тих-тих-тих-тих…», – успокаивающе шептал голос Андрея откуда-то из-за виска. Уже за кулисами, на диване, когда Ян пришёл в себя и убедил всех, что не умирает, Шура коснулся его лба. — Ты горячий. — Спасибо, – заигрывающе и томно выдал Ян. — Ха-х!... Как у тебя сил хватает? Температура, говорю, пей, – и Уман сунул ему в руки полный пластиковый стаканчик и невесть откуда взявшееся лекарство, которое подействовало так, что Ян уснул уже по дороге в гостиницу, и в номер его заводил Звон, подставляя плечо разбитому болезнью телу. За те годы, что Ян играл в Би-2 плохо бывало всем: то кто-нибудь с температурой сляжет, то отравиться, то клеща подцепит, то ногу сломает. И всегда команда старалась как-то помогать. Ян помнил Шурин голос, спрашивающий: «Лёвчик, тебе чая заварить?», помнил тихий писк клавиш телефона, когда Лакмус звонил в скорую: «…удар электрическим током…». Помнил, но уже начинал забывать Феллини-тур и пьяную Лёвину интонацию, с которой он требовательно повторял: «Да держите кто-нибудь ему волосы, а!», пока Шура обжимался с унитазом. Воспоминания, как паззлы, складывались в одну и по ныне действующую данность: о заболевшем в группе заботятся. И не было ничего удивительного или неожиданного в том, что эту обязанность на сей раз взял на себя Андрей: это всё-таки он поймал Яна на сцене. К тому же он искренне переживал. — Тридцать девять, – озвучил Звон, видя, что Ян не может сфокусироваться на градуснике, – у тебя тридцать девять. — Ещё градус – и я водка, – слабо выдал Ян. — Ага, – добродушно кивнул Андрей, в очередной раз удивляясь Яновскому свойству шутить в тяжёлые моменты, – ложись давай, водка… переодевайся… Тебе воды принести? — Нет, я сам… — Понял, – Звон развернулся и безапелляционно пошёл за водой. Ян отрешённо глядел ему вслед. Мужчине думалось, что в привычных вопросах и обыденных жестах появились новые черты, лёгкие, еле заметные оттенки и полутени трепетности, особенной заботы и чего-то ещё, неуловимо скрываемого в таких прохладных Андреевских ладонях. Как в той детской игре про колечко. Звонковские ладони весь вечер открывали Яну двери, щелкали выключателями, расправляли кровать, на которой горничная сменила бельё. А сейчас они наскоро складывали одежду Николенко, оставив стакан воды на тумбе. — Это где ты так? – Андрей указал на синяки у Яна на ногах. — Не знаю… – рассеянно ответил мужчина и блаженно закрыл глаза, коснувшись подушки. Всё в мире меняет структуру под влиянием температуры, и сны не исключение. Из-за лихорадки Яну снилась причудливая бессмыслица: чайные пакетики в холодном молоке, чистые листы в почтовых конвертах, часы, идущие осолонь, рыбы с фиолетовым мясом и цветная пятнистая рябь – гибрид белого шума и перегретой нержавейки. Разнились сюжеты, образы, краски, но одно оставалось неизменным – Андрей. Он являлся в каждом сне, меняя обличия и порой теряя человеческие черты. Он приносил Яну рентгеновские снимки своей челюсти, указывал на них и объяснял, что у него все зубы молочные, а коренные ещё не вышли. И Ян глядел сначала на Андрея, потом на фото, потом снова на Андрея, а тот уже был гранатом. Обычным спелым гранатом, и у него внутри, в специальных пазухах, как коренные зубы в десне, сидели красные сочные плоды. И они лопались, пеленой застилая Яну глаза, и он просыпался в испарине и на мокрых простынях, чтобы вскоре снова заснуть и встретить Звонка: человеком, цветом, запахом, звуком или всем сразу. Иногда Андрей приходил и наяву, пользуясь картой от номера Яна. Шура распорядился, чтоб завтраки, обеды и ужины приносили Яну в номер, и Андрею лишь оставалось пододвигать полные тарелки подальше от края тумбочки, гадая, когда же их заберёт горничная. — Остыло уже наверное, – Звон кивнул на первое и второе, к которым даже не притронулись. – Ты ел сегодня? — Только чай, – устало ответил Ян, переворачиваясь со спины на бок. — С сахаром хоть? — Угу… Знаешь, мне кажется, что еда у меня только силы отнимает. Я пока открою этой женщине, которая блюда развозит, пока до кровати дойду, столько энергии потрачу, что обед уже не восполнит. — Это потому что еду надо есть, а не смотреть на неё. Съешь, вон, хотя бы булочку. И Ян ел запёкшимися губами, слабо чувствуя вкус. Ян вообще плохо осознавал себя, из всех Звонковских визитов хорошо запомнил только тот, что был в аэропорту – видимо, положительно сказалась смена обстановки. Когда жарко, лучше всего запоминается холодное. Особенно в памяти осели прохладные поручни лифта, Ян на них опирался, пока Андрей выносил наружу чемоданы за двоих. —Андрей, не надо, я сам донесу! — На кого? – хитро подмигивал Звон и подхватывал сумки. И в глазах у него плясами огоньки – искрящий азарт. Длинных эпизодов не сохранилось – только кадры, как в диафильме: вот Ян говорит с Борей, стоит в очереди, идёт по трапу. Вот он пьёт в самолёте холодный персиковый сок, смотрит на полный стакан, чуть прищурившись, затем на Андрея, уснувшего рядом. Допивает и глядит на Звонка через рыжее, запачканное соком дно. Смутно чувствует, что это уже где-то было. Яну нравится сок. И Андрей тоже нравится. До последней капли. А потом, за просветлением опять провал: пёстрый коллаж ночного бреда, лекарств, постелей и цветастых арабесок, будто Яну в глаза калейдоскопы вставили. Он благодарил судьбу, что за эти дни у них не было концертов и саундчеков. Из-за ломоты он просто не выдержал бы два часа стоять за клавишами. Но к концу третьей ночи температура спала, и к Яну понемногу вернулась ясность сознания. И ясно ему было только одно: он не хочет даже размышлять о том, что́ чувствует к Звонку, пусть даже это и пресловутая влюблённость. Он хочет не чувствовать. Потому что это чувствовать нельзя. Во-первых по определению, а во-вторых потому что Звон коллега и друг – не более. «Надо прекращать», – думал Ян. «То помутнение в самолёте, оно ведь ненастоящее, оно из-за температуры, как мираж в пустыне», – доказывал он сам себе.