Однажды, в другой жизни...

Тишина. Звенящая, пустая, безжизненная. От которой хочется закричать, заорать так, чтобы внутренности раздирало этим криком, рвущимся из самых глубин души. Зехра заходит домой, в свой новый дом, который пришлось снять после последних событий, прислоняется к ближайшей стене и сползает по той, тупо и безжизненно глядя перед собой. Впервые в жизни она очень рада, что Ягмур не встречает её на пороге дома, а находится у Саджиде, потому что именно сегодня Зехра Балабан сломлена. И никто не сможет её починить, даже Ягмур. Это был обычный день, обычное задание, обычная слежка в поле. Но закончилось всё очень неожиданно, хотя, и почему она так думает? Выстрел, пуля, попавшая почти в сердце, истекающий кровью Гюрджан прямо на её руках, кое-как вовремя приехавшая медицинская помощь и пять часов ужасающе-бездонного ожидания в коридоре больницы… Всё сплелось в дикий хаос страха, трясущихся рук, онемения в душе и только одной мысли — «только не он! Только не Гюрджан!» Глава Мете оставил своего сына на них всех, и если Гюрджан умрёт, Зехра никогда не сможет работать дальше… Тишина в доме совершенно безжизненная. Удушая своей тихой и убитой гулкостью, отдающаяся мёртвым покоем и полной безжизненностью в душе Зехры. Она сидит. Просто сидит на полу и очень туманным взглядом смотрит куда-то прямо, в безжизненную пустоту. Она почти сломлена. Кемаль погиб. Глава Мете умер. Дядя Хаккы погиб. Пынар умерла. Хульки умер. Сердар умер. Сермет умер. Все уходят. Все умирают и, наверное, им там, в их лучшем мире, намного спокойнее существовать, а они остаются здесь, с дикими ранами в душе и с полным чувством бесконечного чувства вины и боли. Они остаются здесь, чтобы сидеть вот так и смотреть в пустые стены, чтобы пытаться узнать — способны ли идти дальше каждое утро? Возможно, завтра утром Зехра встанет с постели, примет душ, оденется и твёрдой походкой отправится на работу, войдёт в Штаб и уверенно начнет узнавать оперативные сводки. Возможно, завтра утром несгибаемая Зехра Балабан справится с очередной потерей и тонущим чувством боли, зная, что ей есть за что снова и снова начинать сражаться. Возможно, завтра она вновь будет сильной и стойкой, собранной и сосредоточенной… Но сейчас. Она так устала. Она так устала быть сильной. Она раздавлена почти полностью. Когда умер Сермет прямо на её руках, Зехра впервые сказала Омеру, что устала быть сильной. Но сказать кому-то было намного легче, чем признаться самой себе, а именно это Зехра и делала: признавалась самой себе в том, что она чертовски и невероятно сильно устала. Все могут быть сломлены в один прекрасный момент, даже она. Слёзы текут по щекам, Зехра и не пытается их остановить. Она плачет беззвучно, потом лишь начиная всхлипывать, вытирать мокрое лицо рукавом, истерически сжимая зубы. Чертовы террористы. Чертовы выстрелы. Чертов несправедливый и безумный мир. Если даже Зехра Балабан готова сломаться, то значит, что стойкость всего под угрозой. Сколько она там сидит — совершенно не ясно. Наверное, не меньше получаса, пока не успокаивается и не думает о том, что пора уже встать и пойти принять душ. Но только решает подняться, как совершенно отчётливо слышит какой-то тихий звук и словно стук обо что-то. Спокойно. Пистолет мгновенно оказывается в её руке, она осторожно проверяет патроны и убирает предохранитель: возможно, придётся стрелять. Почему-то продолжает сидеть, анализируя ситуацию, но, прежде чем успевает подумать, тихий звук шагов и слабый запах мужского одеколона достигает и её ушей, и её носа. Чёрт возьми. Он выходит из темноты спокойно, грациозно и уверенно. Почти не издавая никаких звуков, медленно и сосредоточенно шагая по мягкому ковру гостиной, руки опущены, поверх — куртка, очков нет в ночи. Эти движения вызывают у Зехры чувства крадущегося тигра или кошки, лениво-уверенные и выверенные отточенными моментами, эти шаги провоцируют в ней удивление, злость, ярость и нотки любопытства. Францис останавливается посреди гостиной, сложив руки перед собой, стоя в слабом свете уличных фонарей, но лицо выражение его чертового лица Зехра Балабан видит очень отчетливо и ясно. Точно также, как и он — её. Тишина. Снова тишина, отдающаяся только слабым эхом далёких звуков, далёкой жизни и мира, которого нет в данном помещении. Зехра смотрит прямо на его лицо и сначала пытается проанализировать происходящий момент. Он не говорит ни слова, глядя прямо и явно давая ей право первой взорваться и напасть. — Её здесь нет, — говорит Зехра, откладывая пистолет в сторону. Угрозы нет. Это дикий вывод, но Зехра это знает. — Я должен был убедиться, — низкий голос и совершенно непробиваемый вид этого долбанного ублюдка, этот чертовски невыносимо его непробиваемый взгляд, отстранённое поведение и якобы умиротворение. Зехру это бесит. Давно её никто так сильно и внезапно не выводил из себя, как этот блондин. — Мне даже обидно, что ты мог посчитать меня такой дурой, — она заводится. Зехра прямо чувствует, как внезапно вся её ярость и злость, всё дикое напряжение и холодное бешенство устремляются в сторону незваного посетителя, нагло вломившегося в её дом. Она чётко и ясно понимает — вот оно, то самое мгновение, когда её эмоции начинают сливаться во что-то одно и сосредотачиваться на ком-то другом. И она жестоко-сильно желает выплеснуть эти самые эмоции. — Я не считаю тебя такой дурой, Зехра, — Францис прислоняется спиной к стоящему рядом с ним высокому столу с видом человека, который ведёт светскую беседу с приятным ему человеком. Уверенность и спокойствие, исходящие от него в эти моменты, совершеннейше бесят Зехру. Он застал её тут в неподходящий момент слабости, самокопания и прострации, когда она вообще не в состоянии быть адекватной, — не мои решения. Я знал, что Книги тут нет. Это скорее, плохо. Для тебя. Для меня. Для всех. — Ты вломился ко мне в дом, — Зехра остро понимает, что так и сидит у стены, не вставая и буравя Франциса взглядом, — ты — мерзкий тип. — Я выбрал время, чтобы тут никого не было, — он оглядывается и говорит дальше, — у тебя мило. Зехра прикрывает глаза в немом раздражении, которое захватывает всё тело, начинает зудеть под кожей, горит где-то в лёгких и выражается в стиснутых зубах и сжатых кулаках. — Террористы разбираются в оформлении домов? — язвительный вопрос и она хочет заорать на него, — какого чёрта тебе здесь надо? Ты меня бесишь, понятно? Ты достал со своей Книгой! Ты постоянно попадаешься мне на пути! — теперь резкий толчок от пола, и она встает, сжимая руки и понимая, что глухая злость заполняет все её внутренности, — я говорила тебе на набережной, что если я буду с тобой возиться, тебе не понравится?! Я говорила тебе, чтобы ты ушёл с моего пути?! Я говорила тебе проваливать из страны?! Какого чёрта ты этого не сделал?! Ледяная ярость чувствуется в её душе при каждом слове и вздохе. Нестерпимо не хватает дыхания, нестерпимо хочется орать и громить всё в доме, а потом зарыдать и оплакать всё, оплакать всех, кого она потеряла, включая свою душу. Зехра ведь продала свою душу государству и Разведке, Зехра отдала всю себя этому делу и этой миссии, Зехра знала, на что шла и всегда была счастлива, но с годами давление всё усиливалось, накапливаясь непомерным грузом, а приступы вины и боли становились более частыми. Непробиваемый. Вот он какой — непробиваемый. Зехру это бесит настолько сильно, что она готова задушить его собственными руками. Францис просто стоит и смотрит на неё своим нечитаемым взглядом, будто бы размышляет о чём-то скучном и банальном. Потом медленно осматривает Зехру с головы до ног, то, как она, сжав кулаки, делает несколько шагов по направлению к нему. То, как буквально клокочет её дикая ярость и злоба, ненависть к себе, злость к врагам, как клокочет боль и ужас, страх и безжизненность. Он осматривает её, а потом привычно ухмыляется, чтобы в следующий момент открыть рот и сказать: — Давай. Иди сюда. Выплесни на меня свою злость. Ей бы только удивиться тому, как легко он «считал» её состояние, поняв, что Зехре требуется здесь и сейчас. Ей бы только взорваться от злости и выгнать его, или начать угрожать пистолетом, или замереть, действительно выглядя шокированной тем, что он только что предложил. Ей бы прочувствовать странное беспокойство от осознания того факта, что они разговаривают и снова не пытаются убить друг друга. (Она сделает всё это потом, на следующий день). Вместо этого она делает то, чего не собиралась делать вообще. Подлетает к нему и пытается ударить. Как он и сказал. Замахивается и твёрдо выставляет кулак, отточенным движением желая ударить его и наконец-то выбесить. В прошлый раз это сработало, но теперь… Францис резко и быстро выставляет вперёд ладонь и с размаха ловит её кулак, останавливая удар и удерживая её тело на расстоянии. Зехра понимает, что они снова вперились друг в друга ужасающе-въедливыми взглядами, словно пытаясь чисто глазами прикончить друг друга, растоптать и уничтожить навсегда. Замирают, от злости крепко сжимая челюсти, оценивая друг друга, чтобы в следующее мгновение… Такое уже было у них. Однажды. И не так давно. В том мотеле. Зехра рычит и нападает. Они начинают драться. Серьёзно и по-взрослому. Жёстко. Быстро. Сосредоточенно-хаотично. Напряженно и огненно, она выплескивает всю злость, обиду, боль и раздражение. Как же Зехра его ненавидит. Первые удары не достигают цели, но потом всё меняется. Он выставляет руки, Зехра подрезает его ногой. Францис удерживается на ногах, но отступает к столу, чтобы почти швырнуть её на ковёр. В ответ Зехра приседает и тащит его за ногу, он опять пошатывается, она вскакивает и первый удар достигает своей цели — прямо в его плечо, удар острый и сложный. Францис в ответ захватывает её правое запястье и заламывает руку, легко развернув её к себе спиной и пытаясь прижать к стене, чтобы на время заблокировать. Получается ровно на секунды три, пока он не говорит почти в её ухо: — Становится лучше, Зехра? Я к твоим услугам. Зехра рычит от злости, отпинывая его от себя. Новый удар — новый блок, новое швыряние его уже на пол, чтобы она попыталась сесть на него и ударить по груди. Францис почти позволяет, но затем снова перехватывает удар и отшвыривает Зехру в другую сторону, она ударяется о диван, лампа на столике падает и разбивается с тихим стуком. Локти, резкие удары, она пинает его ногой — он бьёт по её спине. Зехра умудряется почти схватить его за горло — Францис снова заламывает ей руку. Драка становится всё жёстче, а чувства Зехры — всё более притупленными. Она больше не сосредотачивается на эмоциональной боли, а сосредотачивается на злости, ярости, на бешенстве и на желании раскатать его, своего врага. Только получается так себе — он очень хорош и на этот раз они дерутся слишком тяжело и утомительно. Сколько проходит времени — сложно сказать. Зехра ударяет его кулаком по скуле, получая взамен пинок и снова летит на ковер. Переворачивается на спину и вдруг понимает, что почти задыхается от физического изнеможения и усталости, от того, как горят лёгкие и как не хватает в тех воздуха. От того, как по мышцам разлилась та самая усталость и напряжение, как словно какое-то освобождение вырывается из её души. Она устала. Она выплеснула свою боль, ярость и злобу. Францис стоит в двух шагах от неё и ладонью вытирает что-то с виска. Кровь. Она и сама, кажется, порезалась об осколки того самого торшера в пылу драки, когда пыталась встать в пола в последний раз. Он же стащил с себя крутку и теперь действительно вытирает ладонью скулу, пока она садится и с горящими лёгкими пытается отдышаться. Тело дрожит, но это приятная дрожь, словно после огромной физической нагрузки наступает облегчение. — Когда-нибудь я тебя прикончу, Францис, — снова говорит через вдохи и у неё новый план. Он свалит отсюда прямо сейчас, а она выпьет чего-нибудь очень крепкого и просто рухнет на кровать, стараясь упасть в полное забвение. Ей действительно стало легче. — Когда-нибудь ты перестанешь быть такой самоуверенной, — его голос сосредоточен и не даёт ей спуска. Никакого участия, никакого сочувствия, никакой теплоты. Наоборот, Зехра очень привычно чувствует от него его ледяную жесткость и привычный ход вещей. — У меня был тяжёлый день, — рычит она и кое-как поднимается на ноги. Наконец-то скидывает с себя кожаную куртку, оставаясь в одной блузке, — и дома я встречаю тебя. Как думаешь, мой уровень «хорошего» настроения может повыситься что ли? Он её бесит. Ей это немного нравится. Зехра подходит к шкафу и резко открывает тот. Не приветствуется распитие крепких спиртных напитков, религия этого не одобряет, только вот сегодня без этого вообще никуда. Кем-то давно подаренная бутылка с виски стоит прямо тут, Зехра сосредоточенно вытаскивает ту и оборачивается. Конечно, она знает, что Францис так и стоит тут, не сделав ни одного движения в сторону выхода. Конечно, она не собирается стоять тут и пить прямо перед ним, поэтому достает стакан, щедро наливает себе в тот примерно половину ёмкости, чтобы снова упасть на пол и, тяжело дыша, сделать первый глоток. Алкоголь раздирает горло, она кашляет, потом пытается отдышаться, крепко зажмурив глаза. Слёзы выступают от того, как теперь горло словно обжигается, но не важно, в голову сразу ударяет приятный гул. Адреналин после драки так и кипит в венах, дрожь сменяется волной теплоты и напряжение наконец-то начинает медленно исчезать. Когда она открывает глаза, то обнаруживает, что незваный гость не только не ушёл, но и совершенно точно — обнаглел. Он уселся почти рядом и достал второй стакан, забирая теперь из её рук бутылку. Зехра в шоке настолько, что даже теряет своё выраженное хладнокровие и спокойствие, в бешенстве сжимая зубы и снова нападая на него: — Ты собираешься меня напоить, чтобы выпытать, где находится Книга? Ты никогда её не получишь. — Я получаю то, что хочу, — монотонный ответ и теперь он пьет. Зехра совершенно остро чувствует иррациональность данного момента. Этот человек сидит рядом с ней и просто ведёт себя так… как она вообще не может представить. Он выводит её из себя, Францис очень часто и раз за разом словно оглушает её своими действиями и словами, самоуверенными выходками и странными поступками. Чего только стоит то, как он встал на одно колено, чтобы отдать ей кольцо Сердара? Или его идиотские слова по телефону? Ошарашенно она пялится на него, злясь на саму себя в том, что всё-таки не хочет прострелить ему мозги: у неё новый красивый ковёр светло-бежевого цвета, тогда придётся его выкинуть. — Не в этом случае. — Ты такая немного самоуверенная, правда? Зехра Балабан, — Францис поворачивается к ней лицом и теперь они сидят в тишине, пялясь друг на друга. Это чувство неловкости будоражит Зехру. То есть, есть разная неловкость: от невежливости например, от неуместности ситуации, от горя или ещё от чего. Но неловкость здесь и сейчас между ними — она необъяснимая и непостижимая для Зехры. Эта неловкость закручивается в какую-то невидимую спираль, словно окутывая её сознание и тело в невнятной мягкости, неловкость заставляет переживать и о чём-то волноваться. Неловкость — томительная, тягучая, острая и насыщенная. Неловкость. — У меня был тяжелый день, — новый глоток алкоголя уже даётся намного легче, Зехра спокойно глотает и тело совершенно расслабляется, ноги начинают становиться буквально ватными, руки — расслаблены, а мозг — утрачивает остроту восприятия, — у меня нет настроения возиться ещё с тобой. Ты не получишь свою Книгу. Ты так и не сказал мне, кто предатель, мне пришлось почти умереть, чтобы случайно об этом узнать. Поэтому я тебе никогда её не отдам. — Я бы возился с тобой вечность, — лёгкая ухмылка на обычно совершенно непробиваемом лице. Зехра видит, как его взгляд скользит прямо по ней, осматривая вдумчиво и въедливо, — я не против, я люблю такое удовольствие, — и тут его голос — такой развязно-приятный — резко становится сосредоточенным и напряженным, — но люди, которые действительно хотят эту Книгу, не будут такими добрыми. Ты даже не представляешь, на что они способны, Зехра. И что они сделают. Даже ты не представишь. А если узнаешь — ты этого не переживешь. Зехра ему верит. Бывают такие моменты, когда с первой секунды есть острое осознание, что сказанное только что — истинная и полная правда. Что нет ни грамма лжи и что собеседник — искренен слишком сильно и серьёзно. Так вот, это — тот самый момент, когда Зехра знает — Францис её не обманывает. Удивительное ощущение — верить своему врагу и даже размышлять о том, как это — быть на другой стороне. — Даже если бы я тебе её отдала, — разговор становится всё более сложным и запутанным, — это бы не стало гарантией того, что ты бы отстал от меня и я была бы в безопасности. Книга — единственное, что держит меня от варианта быть убитой тобой или твоими дружками. И мы оба это знаем. — Сейчас всё немного сложнее, Зехра, — чего он всё время называет её по имени? — не в этот раз. Ты знаешь, что мои начальники — не из этой страны, и люди, которые за этим стоят — слишком опасны и сильны. Не надо злить их ещё сильнее. — Заткнись, — беззлобно бросает она, — я не хочу говорить про твою Книгу. Я устала. Я хочу покоя в своём доме. — Ты хотела встряски и ты её получила, — Францис первым расправляется со своим стаканом и потом снова возникает тишина. Они сидят на полу, в полутьме комнаты, прислонившись спиной к дивану. Между ними — расстояние, может быть, в пятнадцать-двадцать дюймов. Есть свет — он проникает через большие панорамные окна, свет струится через тонкие белые шторы, делая всё немного… страннее. С улицы доносится редкий шум, это загородный район, здесь, в основном, тихо и мирно. Пока сюда не пришёл Францис и она не пыталась его избить снова. Может быть, Зехре это даже понравилось. Без приставки «может». — Что мы решим, Зехра? — тон его голоса опасно-приятный и ей немного не нравится, что краешком сознания что-то начинает цепляться за происходящее. Что-то становится другим, не таким, как раньше, что-то смешивается. Вернее, смешивается что-то от неё и от него, переплетается в немыслимое общее, заставляя её удивляться и озадачиваться. А ещё — чувствовать это самое странное чувство неловкости. Уважение друг к другу. — Я решаю выпить ещё, — бормочет она и наливает себе ещё половину стакана крепкого алкоголя. Возможно, это большая ошибка, но ей — легче. Легче от принятого решения, легче от драки и выплеска адреналина и боли, легче от тупого разговора с врагом. — Упрямая, — спокойная констатация факта от Франциса. — Вы… То есть — злодеи, — Зехра чувствует в голове приятный гул и небольшой эмоциональный подъём. Садится чуть боком, чтобы задать следующий вопрос, глядя на этого самоуверенного и непробиваемого противного блондина, — Вам хорошо живётся, да? Вы ни к кому не привязаны? Вы не чувствуете боли? Если кто-то умер, Вам же плевать да? Ни боли, ни привязанностей, ни любви, ни эмоций? Вы так живете? Так хорошо, правда? — Ты слишком пьяна, чтобы вести такие философствующие беседы, — твёрдый ответ и Францис наклоняется лицом ближе, совсем как на той лавочке, когда они говорили в первый раз. — А ты слишком часто оказываешься на моём пути, — Зехра осматривает его лицо, будто бы видя впервые. Высокий лоб. Зачесанные волосы. Невозмутимое выражение лица. Приятный профиль. — Почему ты стал не блондином? — тупой вопрос. Она знает, что тупой, но хочется знать. В конце концов, в следующую встречу она его убьёт, почему бы не поболтать прямо сейчас? — В смысле… Ты раньше был блондином. Ты в телефоне записан у меня как «блондин». — Мне перекраситься? — впервые, впервые за всё время их знакомства Зехра слышит намёк на шутку или даже юмор, — для тебя? — Я думаю, как некрасиво кровь будет выглядеть на твоих волосах сейчас, — протягивает Зехра, снова делая большой глоток, — когда я прострелю тебе голову. На белых волосах будет красивее. Этот «чёрный» юмор не свойственен для Зехры, но она почему-то вообще не сдерживает себя. И вообще — с удивлением снова осознаёт, что в присутствии этого Франциса вообще не сдерживает себя. Никогда. Она была слабой, растерянной, злой, раздраженной, яростной, удивлённой, расстроенной, бесящейся — какой она только не была! И каждый раз Зехра Балабан совершенно не сдерживалась, открыто и ярко демонстрируя свои чувства. А Францис выводит её на эти самый чувства, как ему это удаётся вообще? Пара слов, странные движения, колкости — и она часто теряется, словно в опасении понимая, как сильно он может проникнуть ей под кожу и заставить обратить внимание. — Ты пришла в разведку, отказавшись от своей жизни, — его ответ вдруг звучит совершенно серьёзно и по-взрослому, сосредоточенно и спокойно, — я, конечно же, читал твоё досье после нашего знакомства, так сказать. Я знаю твою биографию. Твоё прошлое. Твоё настоящее. Твои взлёты и падения. Ты отказалась от всего, чтобы быть на этой работе и спасать свою страну, чтобы отдавать этот долг и всегда жить с Родиной. Ты продала душу своему государству, потому что веришь в него. Злодеи — как ты выразилась — делают точно также. Мы продаём душу тому, во что верим и за что мстим. Мы погружаемся в свою идею и делаем то, что также считаем правильным. Мы — одинаковые. Ты и я. Мы с одинаковой страстью отдаёмся тому, во что верим. Разница только в стороне. И в идеалах. — Вы убиваете людей просто так. Мирных. Гражданских, — зачем ей ему что-то вообще доказывать? Почему так важно и интересно доказать, что она — права? — Вы тоже убиваете людей, и не говори мне, что это не так. Спорный аргумент. Жертвы есть всегда. И да, я не отрицаю того, кто я есть. Это мой выбор. Тишина. На этот раз даже не очень не неловкая, а спокойная. Зехра допивает второй стакан алкоголя и понимает, что в последние полчаса вообще перестала думать о прошедшем ужасном дне и о той боли, с которой вернулась домой поздно вечером. Она забыла на время о страшном ранении Гюрджана, о своей слабости и о терзаниях, о том, что иногда так хотелось быть просто чуть слабой и уставшей. Она отвлеклась на Франциса, выплеснув на него свою боль, злость, ярость и негодование. Она выжала из себя эту чудовищную боль и превратила во что-то более существенное: в удары, в адреналин, в разбитую лампу, в перевернутый столик, в синяки, в рану на его лице и в освобождение от напряжения. Она это сделала и ей стало… нормально. — Последний раз тебе говорю — отдай мне Книгу, Зехра, — тон Франциса серьёзный и сосредоточенный. Он также допивает свой стакан с алкоголем и ставит тот на пол, прямо между ними. Не смотрит на неё, и в душе у Зехры поднимается тревога от его слов и предупреждений — она чувствует опасность и тлеющую тревогу от этого предупреждения, — иначе всё будет очень плохо. Решения не буду принимать я, моё время вышло. — И чем решения другого отличаются от твоих решений, Францис? — Ты серьёзно спрашиваешь? — он сцепляет свои ладони между собой и Зехра понимает, что тупо уставилась на этот жест, рассматривая его ладони и пальцы, чувствуя напряжение и чуточку раздражения, — я до сих пор тебя не убил. — Это просто из-за того, что я не отдала тебе Книгу, — на этот раз забвение окончательно грозит её сломить. Зехра откидывает голову назад и закрывает глаза, алкоголь полностью расслабил тело и притупил чувства, адреналин утих, усталость стала такой обволакивающе-приятной и насыщенной. — Говори это себе почаще. Ей это приснилось, наверное. Потому что на этом самом моменте она полностью отключилась. Когда Зехра в следующий раз приходит в сознание, то, медленно открыв глаза, обнаруживает себя лежащей в своей кровати. Разум не сразу понимает, что вообще произошло и где она, почему в одежде, почему так болит голова… И только спустя несколько секунд воспоминания о вчерашнем дне, вечере, а потом и ночи врываются хаосом и взрываются в нетерпимом шоке и некоторой отстраненности. Мало того, что она проспала работу, так ещё… Уснула вчера вечером в гостиной, когда Францис был здесь? Тогда как она оказалась в своей постели после этого? Зехра медленно садится на кровати и сидит, раздумывая некоторое время. У неё есть только один ответ на этот вопрос. И он ей не очень нравится. (Или — наоборот, вызывает давно забытое чувство в душе — предвкушение). Предвкушение чего-то яркого и неожиданного.