Не Ванга, конечно

Жизнь потихоньку возвращалась в спокойное русло. Кирилл готовился к сдаче курсовой работы, Лёша со своей группой уехал в оздоровительный лагерь... Они очень редко переписывались, ещё реже созванивались, постепенно исчезая из жизней друг друга. И Кириллу было относительно плевать. Он в какой-то мере, может быть, даже испытывал радость, когда вместо пугающих предостережений видел во сне эти голубые глаза, смотрящие с некоторой наивностью. Это было лучше, чем смотреть в них при личной встрече, рискуя натворить глупостей. Тех глупостей, которые даже для него были бы непозволительными. Хотя, порой эти сны превращались во что-то странное. — Что вы здесь делаете? — Тихо, но тем не менее радостно спрашивает Лиза, стоя в цветастом сарафане около окна. Кирилл услышал тот же тихий смех, какой слышал от её брата, когда навещал того ещё в больнице и травил анекдоты, чтобы поднять мальчику настроение. Открыв глаза, Гречкин медленно поднялся и сел на край постели, где лежал до своего пробуждения, как бы странно это не звучало в реалиях сна. Девочка не обратила на это внимание, продолжая смотреть на него почти такими же голубыми глазами, какие были у её брата, но почему-то Кириллу казалось, что у самой Лизы они больше серые. /Да, это похоже на безумие/ на удивление здраво подумал он, но все же терзался любопытством. Поднявшись, Кирилл подошел к ней, внимательно вглядываясь в голубые глаза, преисполненные жизнью и светом. На его лице заиграла легкая улыбка. Как минимум, эта девочка не держала на него зла, а это уже весомый повод для радости. Очень неприятно становиться жертвой мстительного духа. Как же он надеялся, что Лиза не заметит этого, но она заметила, и её ответная улыбка стала еще шире. — Глупый. — Она обнимает его и растворяется в воздухе за секунду до того, как писк будильника выдернет Гречкина из этих странных грёз. В такие моменты он действительно считал себя ненормальным. То, что нас не убивает, делает нас объектом внимания ПНД, но Кирилл старался во всем искать хорошее. — Ну и... Что ты тут делаешь? — Глядя на стоящего у ворот Лёшу, едва сдерживающего слезы, Кирилл ради уважения запахнул халат. — Леший, не наводи сырость, и так на болоте стоим. Заходь. Быро-быро, шевели булками. Лето, конечно, но ночь то холодная! — Почти за шкирку затащив парнишку на территорию дома, Гречкин махнул охране, чтоб те закрыли ворота, и повёл Макарова в дом. — Та не разувайся. Один хер мыть будут. Так. Пошли, накормлю. — Почему-то мысль о том, что Лёша пришёл голодный - была настолько логичной, что Кирилл даже не подумал, что могло быть иначе. — Прости, что я так... Посреди ночи... Просто... — Так, погодь. А ты вообще откуда пришёл? А лагерь? — Лёша молчал, опустив взгляд в тарелку, на которую Гречкин выгружал готовые сендвичи. — это к чаю, ща горячее намучу. — Да не надо, разбудишь всех... — Ебало на ноль, если не отвечаешь на мои вопросы. Что у тебя случилось? За последующие два часа Кирилл чуть не стал седым, благо, что блондином закрасился, а потом почти убедил себя в том, что убийство, если оно совершенно на волне искреннего и необъятного гнева - вполне законно. — То есть тебя... Зажали в душевой... И вместо того, чтобы сказать об этом своей этой самой, ты съебался за сто сорок километров ко мне? Ты, блять, долбоёб? Ну да, ты долбоёб, но бля... — Кирилл не находил слов для описания своих эмоций. Всё, на что его хватило, это фраза: — Я позвоню Серому. — Какому? — Серобуромалиновому, блять! Такому, который решит эту проблему прежде, чем её начну решать я! — Не надо! — Но Гречкин уже набрал номер Разумовского и абсолютно не желал слушать возражения. — Доброй ночи и прошу прощения, если спишь, Серёга, но у меня тут твоя пятнадцатилетняя проблема на кухне, сбежавшая из лагеря по причине, слава богу неудачной, но всё же попытки изнасилования. Не подскажешь, что с этим делать? Адрес? Мы в особняке. Подъезжай. — Ну зачем, боже... — Лёша прячет лицо в ладонях и снова начинает дрожать. — Зачем? — Потому что если сейчас им пизды за это не дать, они, почувствуя свою безнаказанность, сотворят ещё больше пиздеца! — Писк микроволновки прервал спор и Кирилл поставил перед Макаровым тарелку с супом. — Ешь. И не надо мне тут ничего говорить, — Взмахом руки прерывает Кирилл только набравшего в грудь воздуха Лёшу. — Я по той же причине вырос ебланом. Поверь, я знаю, что делать с такими как я. — Да ничего ты не... Ты хороший. — Опускает взгляд в тарелку Макаров и вздыхает. — Почему все считают тебя плохим? Кирилл молчит, не зная, что ответить. За его плечами были и наркотики, и пьяные гонки, и несколько изнасилований, и избиения... Сколько девушек пошло на аборт из-за его глупости уже можно даже не пытаться считать. Но всё это не доходило до прессы, его отец быстро подчищал все хвосты за распиздяем сыночком. — Потому что я действительно плохой. Не надо обелять меня только из-за того, что я не веду себя с тобой как мудак. — Но ведь действительно не ведёшь. Значит что-то хорошее в тебе есть. Ты помогал мне в казино, ты спас мою жизнь рискуя своей... Я читал в новостях, что ты был единственным, кто оказывал первую помощь пострадавшим в детском саду Подмосковья... — Лёш. Это просто стечение обстоятельств. И заметь, что тебя я спас ценой жизни твоей сестры. Ты... Не смотри на меня так... Доверительно. Я человек эмоций, я сначала творю хуйню, а потом смелости не хватает всё исправить. Я и тебя могу задеть, понимаешь? То, что я тут красиво говорю выбирая слова означает лишь то, что я трезв, спокоен и одной частью мозга уже сплю. Ты прекрасно знаешь, что обычно я говорю совсем не так. Ешь и я отведу тебя спать. Серый решит твои проблемы. Лёша ест в полной тишине, пока Кирилл, подперев голову кулаком, следит за ним из под полуопущенных ресниц. 12:47 Кирилл переводит взгляд от экрана телефона и заходит в кафе. Милая официантка улыбается ему, приносит меню за стол и уходит, давая время на выбор. — Никому не двигаться, это ограбление! Телефоны все на стол! — Кириллу почему-то кажется, что это всё выглядит жутко наигранно и неестественно, но громкий выстрел, заставивший его вздрогнуть и открыть глаза, избавил от сомнений. Грядёт очередной пиздец и он будет в его эпицентре. Лёша, заметивший вздрагивание Гречкина, отставляет почти допитый чай и вопросительно смотрит на парня. — Всё хорошо? — А? Да, задремал просто. Ну, пойдём баиньки? Серый приедет к утру, нам надо отдохнуть. — Он зевает, а Лёше всё это кажется настолько по семейному уютным, что даже ощущение чужих рук на теле притупляется, воспоминания об этом меркнут под весом чужой заботы... Кирилл ведёт его на второй этаж, приобняв за плечи, то ли чтоб самому не уснуть по дороге, то ли чтоб удержать Макарова, если тот уснёт и споткнется. — Тебя отдельно уложить или со мной? — Кирилл почему-то уверен, что после такого стресса Лёша едва ли захочет остаться в одиночестве, поэтому задаёт вопрос скорее из уважения, чем действительно интересуясь ответом. — Я... Всё нормально, я могу спать один, не волнуйся. — Не ебобо мне мозги, малой. — Гречкин утягивает его в свою комнату и закрывает дверь на замок. — Разделся, лёг, отвернулся к стенке и уснул. Давай. Лёша смущённо стягивает с себя одежду, вешает её на спинку стула у кровати и забирается под тяжёлое одеяло. Кирилл, проследивший за этими манипуляциями, через минуту оказывается рядом, прижимаясь спиной к спине мальчишки и, наконец, закрывая глаза. — Какой ты горячий... — Не открывая глаза, тихо бормочет Лёша, стараясь прижаться к тёплой спине соседа как можно сильнее. — Специально для тебя включил свой особый режим горелки, чтоб твой организм, вымерзший под ночным ветром, не заболел к утру. Спи, Леший, утром к нам придёт на разборки СверхРазум. Нам нужны будут силы. Утро наступило как-то непозволительно быстро, начавшись со столь знакомого голоса Сергея Разумовского, который сидя на прикроватном стуле с Лёшиной стороны, пытался разбудить обоих парней. — Мне очень не хочется доставлять вам проблем... — Смущённо тупит взгляд в пол Лёша, иногда с видом побитой собаки глядя то на бушующего Гречкина, то на несколько суетливого Сергея, вертящего в руках ручку. — Ничего же не случилось... Я же справился. — Напоминаю, Леший, что ты в истерическом состоянии припёрся ко мне почти в два часа ночи, сбежав из лагеря, до которого даже на моей ламбе хуярить минут сорок. Ты, кстати, как добрался? — На попутке... — Алексей... — Вздыхает Разумовский. — Ночью садиться в чужие машины не безопасно, это во-первых. Во-вторых, почему ты не сообщил о произошедшем своему руководителю? — Я не стукач! — Тут же вскидывается Макаров, но тушуется под тяжёлым напряжённым взглядом Гречкина. — Было бы лучше, если б они, не получив наказания, в следующий раз уже с гарантией тебя нагнули? Ты, блять, мазохист?! — Кирилл. — Стальной голос Разумовского ясно дал понять, что тот уже теряет терпение. — Почему не позвонил? — Обращаясь уже к Лёше, всё тем же холодным голосом уточняет Сергей. — Они утопили мой телефон в туалете... Кирилл с размаху бьёт кулаком в стену так, что чуть поодаль с крепления слетает картина, рама которой не выдерживает столь грубой встречи с полом. — Имена, пароли, явки. Я им пизды дам. Сука, в асфальт закатаю. Кишки через глотку выпущу, вокруг шеи намотаю и на них же повешу на ближайших берёзах! — Я не помню. Я слишком испугался. Да и не смотрел, они пытались меня избить, мне пришлось закрывать лицо... — Всех нахуй убью. — Шипит Гречкин, запуская пустую расписную вазу в стену. — Ты на машине? — Обращается он к Разумовскому. Тот кивает, но жестом просит слегка остыть. — Может они обращались друг к другу по имени? Фамилии? Кличке? Хоть что-то одно попробуй вспомнить, а дальше мы размотаем этот клубок. Кирилл, на пару слов тет-а-тет. — Оба выходят из комнаты, Кирилла всё ещё трясёт и он сам понять не может, почему его так взволновал этот мальчишка. — Я знал тебя не с самой лучшей стороны, да и любовь к ближнему, особенно к обездоленному сироте, едва ли можно было назвать твоим достоинством. Что изменилось? Кирилл, он воспитанник моего дома, я убью за него любого. Но почему это так заботит тебя? — Кирилл не знает, что ответить, смотрит в эти холодные глаза, в которых бегущей строкой виднелось «ТронешьЛёшу-Уничтожу.ТронешьЛёшу-Уничтожу...», и пытается отыскать в них ответ. — Хороший вопрос, Серый... Хороший вопрос. Я не знаю. — Соврать не получалось. — Я в душе не ебу, почему я такой... Может из-за чувства вины? — Это ложь. Чувство вины ты не испытывал ни тогда, ни сейчас. — Слишком уж спокойно отзывается Разумовский. — Чем бы ты ни руководствовался - обидишь его - я тебя уничтожу. — И Кирилл, несмотря на почти мягкий тон собеседника, понимает, что да, уничтожит. При чём не убьёт, а именно уничтожит, чтобы Гречкин жил и помнил. — Никогда. — Вырывается у Кирилла против воли и Сергей устало вздыхает. — Идём. Они возвращаются в комнату молча, Лёше слегка неуютно от затравленного взгляда Гречкина, который тот иногда на него бросает, словно познал великую, но страшную для самого Лёши тайну. — Кажется, одного из них назвали Грузом, а у второго был шрам на ключице. Больше не помню. — А было их пятеро. Найдём. Отдыхай, когда проблема будет решена, я верну тебя к твоим. — Мягко улыбается Сергей, слегка треплет мальчишку по волосам и целует в макушку. — Ничего не бойся. Я всегда на стороне справедливости, малыш. — Лёша всё ещё напряжён, слегка напуган... Кирилл очень не хочет его оставлять одного, но и набить морды его обидчикам кулаки чесались сильно. — Посидишь тут без нас, Леший? Мы буквально часика на два, может на три. Одной ногой там... — Второй в гробу, учитывая, как ты водишь машину. — Усмехается Разумовский. Кирилл, который по началу хотел огрызнуться, заметил лёгкую улыбку Макарова и благополучно промолчал. — Ну хочешь, на твоей поедем, главное, чтоб доехали раньше, чем случится Третье Пришествие. Так что, малой, не помрешь от скуки? — Подожду вас. Досплю свои положенные восемь часов сна. — Чудно. Если что, Сонька в твоём распоряжении. — Кивает в сторону компа с приставкой Кирилл. — Ну или телек включи. — Лёша кивает и заворачивается в одеяло, почти сразу засыпая. Просыпается он от нежных поглаживаний по волосам, сквозь сон бурча "ну Лиза-подлиза, дай поспать", за что тут же получает лёгкий подзатыльник. — Открывай глаза, Спящая Красавица. Всю жизнь проспишь. — И пусть. В ней нет ничего такого, ради чего можно было бы вылезти из под тёплого, мягкого, уютного одеяла. — Впрочем, аргумент не был засчитан и Макарова, буквально, вытряхнули из кокона, сплетенного из одеяла со сбитой простыни. Взгляд мальчика фокусируется на блондинистых волосах, потом опускается на широкую улыбку, заставляя сонные мозги начать подбирать все подходящие под этот смутный образ кандидатуры. — Кирилл... Уже приехали? — Часов пять назад уже. — Кивает он и подаёт Лёше его одежду. — Пойдём кушать. Пожалуй, Кирилл с самого себя был сегодня в шоке. И ещё немного с Сергея. Он то думал, что молодой миллиардер пойдёт решать всё дипломатическими путями, но точно никак не ожидал, что тот почти в приказной форме заставит администрацию выдать ему двух воспитанников детского дома, а потом изобьёт их до кровавых соплей, вызнавая имена подельников, изукрасить лица которых предстояло уже Гречкину. То моральное унижение, когда Разумовский смешивал первую парочку насильников-неудачников с грязью, настолько впечатлило Кирилла, что он решил на всякий случай больше не звонить тому по ночам, да и ранним утром, да и ближе к вечеру тоже. И Лёшу лишний раз не нервировать. Оказаться на месте двух полуживых кусков мяса ему, как ни странно, не очень хотелось. Тем страннее был контраст тихого и спокойного Сергея, сидящего на полу около кровати спящего в ней Лёши. Молчаливый, отрешенный от мира, он держал в ладонях руку Макарова, слегка поглаживая его запястье большими пальцами... То ли грешник перед божеством каялся, то ли праведник пришёл на поклон. Кирилл боялся нарушить это единение, но лёгкая волна ревности, поднявшаяся в душе, требовала расцепить этих двоих и забрать мальчишку себе. — Я спать. — Тихо шепчет Кирилл, заваливаясь на кровать, и перекидывая одну ногу через мальчишку, прижимаясь всем телом и вдыхая запах мяты, осевший на волосах, вероятно, после злополучного душа. Сергей это никак не комментирует, кажется, он даже не слышал Кирилла, всё ещё находясь в своём странном трансе и глядя в одну точку. Лёша во сне тяжело вздыхает, от чего Разумовский вздрагивает, тут же отпуская чужую руку и встаёт. Какое-то время смотрит на двух спящих подростков и молча уходит, позволяя Гречкину разбираться в болоте его чувств самостоятельно. Тот, по звуку шагов из-за полуприкрытой двери убедившись, что гость ушёл достаточно далеко, открывает глаза и смотрит на соседа. Какое-то время прислушивается к дыханию, склоняется, почти к самому лицу, глядя на то, как едва трепещут длинные ресницы от беспокойного сна... В мозгу эта картина бьётся молотом по наковальне, записываясь на жёсткий диск памяти, вбиваясь татуировкой с обратной стороны век... Кирилл не умел ни о ком заботиться. Он мог заплатить умеющим людям, чтобы те сделали всё за него, однако в случае с этим чёртовым Макаровым хотелось превратиться в цербера и загрызть любого, кто посмеет приблизиться к нему, убить любого, кто косо глянет, и Кириллу было страшно. Слишком незнакомое чувство, слишком бешеные эмоции, слишком странные желания, хотя кому как не ему эти желания знать и принимать как сладкий грех. С Лёшей грешить не хотелось. Эту невинность, почти святость, не хотелось портить ни своей похотью, ни извращенностью. Скрыть от мира, выстроить вокруг него святые стены и молиться сутками напролёт, прося прощение за сам факт существования чего-то столь грязного, и испорченного, как он сам. — Люблю я тебя, что ли, мелкий... Не дай бог, конечно... Если он есть. — Кирилл едва сдерживается, чтобы не лечь на мальчишку сверху, придавив своим весом, впитав в себя его тепло, дыхание и саму суть. Ограничивается лёгким прикосновением губ к щеке и ложится обратно на свою сторону, слегка подтягивая одеяло. Он творит какую-то херню и, хотелось верить, что она не будет иметь последствий.