ТоджиНао вик

      Как это ни было странно, Наоя и Тоджи были из одной семьи. Те же стены, те же люди, те же порядки. И с этим всем они были настолько разными: Наоя был избалован, облюбован, вылизан; Тоджи был изгоем. Тоджи был совершенством, и у Наои всё схватывалось внутри, когда он видел Тоджи лично: Тоджи был силён и величественен, а Наоя, даже учитывая эти почести будущему наследнику, был маленькой крошкой, не достойной того, чтобы говорить с Тоджи.       К счастью, они почти не говорили: Наоя удивлялся, сколько было разных способов использовать его рот вместо разговоров. Тоджи научил его многому и всего пару раз приговаривал, толкаясь пальцами в щёку, и жёстко скользя по нёбу: «Совсем другое дело, откуда только твой маленький ротик набрался таких грязных слов…» Наоя и без того отлично выдумывал отборные ругательства для всех и каждого, кто ему не нравился, но для Тоджи он старался ещё лучше: его мозг создавал причудливые словосочетания, за которые Наоя надеялся быть наказанным, и часто получал желаемое. Тоджи не реагировал только на слова о себе, словно вовсе их не слышал, словно они проходили сквозь него, как воздух, и никак не задевали. Разок он мрачно взглянул на Наою и сухо спросил: «Зачем же ты тогда приходишь ко мне ласкаться?» Наоя тогда почти подавился слюной и впервые осознал, что — действительно — он приходил к Тоджи не просто за вниманием, он приходил к Тоджи, чтобы тот гладил его так, как может только он.       Гладить буквально Тоджи не умел, но умел много других интересных вещей, и его руки изучили и одарили тело Наои всеми возможными способами. Наоя не мог представить, что можно столько всего испытывать, и тем более в один момент. Наоя был одержим Тоджи, а Тоджи, конечно, просто развлекался от скуки. Он говорил, что забавно вертеть наследником, а Наоя соглашался на всё, что Тоджи хотел сказать или сделать. Наоя был на коленях, Наоя выпрашивал, вылизывая ступни, Наоя умолял и обещал что угодно, лишь бы заслужить ещё касание, лишь бы получить благосклонность Тоджи.       Со всем этим у них родилась особая связь: Наоя знал, что других Тоджи не подпускает так близко, Тоджи отводит их подальше одним своим взглядом, Тоджи не показывает им ничего кроме презрения. С Наоей было иначе. Через ленивое потакание пошлым желаниям Наои Тоджи учил Наою. Дело было не в сексе как таковом, Тоджи показывал, что такое власть на собственном примере, он справлялся с этим лучше, чем кто угодно другой из семьи. Ему не нужно было делать что-то особенное, чтобы у Наои подгибались колени, чтобы ком приятно застревал в горле, и хотелось скорее протолкнуть его дальше в глотку массивным членом Тоджи. Тоджи манил рукой — Наоя был у его ног. Тоджи бросал резкий взгляд — Наоя умолял не прогонять его. Наоя заводился от запаха Тоджи и его смутного силуэта в другом конце длиннющего коридора, и одном воспоминании о нём: не обязательно даже о его касаниях, не обязательно Тоджи должен был быть без одежды или в какой-то компрометирующей ситуации, или с пошлым взглядом сверху вниз. Нет, достаточно было просто вспомнить про то, какой Тоджи: вспомнить его рост, размах плеч, кимоно, в котором он ходит, его обычно ленивую, непринуждённую манеру держать себя. Наоя влюбился в Тоджи с первого взгляда, и всё его очарование было не в точёном теле, не в тембре голоса, не в том, как он ставил Наою на колени из прихоти, без намерения даже позволить прикоснуться к себе — дело было в том, сколько мощи текло под его кожей.       Все в семье знали, что Тоджи — двинутый на голову, просто чудище, лучше бы помер в той яме, все боялись его, уповая на переменчивый характер, но Наоя видел, что Тоджи не был, на самом деле, спонтанным или ветренным. Он был основательным и надёжным, и не делал ничего важного просто так, из-за того, что это взбрело ему в голову — он делал что-то, прежде наблюдая, обдумывая и принимая решение. Просто никто не смотрел на него достаточно пристально, чтобы это заметить — вообще-то, люди в семье старались избегать его взгляда и также смотреть на него. А ведь Тоджи даже не угрожал им словами, он просто находился в пространстве, делая воздух тяжёлым и горячим.       Когда Тоджи уходил из семьи, бросил на Наою взгляд чуть менее враждебный, чем на других, стёр пот со лба и кинул в Наою своё старое хаори, только недавно смятое после шуточной схватки с родственниками. Наое показалось, что Тоджи хотел что-то сказать, может, какое-то напутствие, может, что-то, что осталось не высказанным в их беспорядочных сексуальных сессиях, но промолчал и исчез так быстро, что Наоя не смог уследить.       После Наоя осматривал родственников и огромную дыру на заднем дворе, разломанное сухое дерево, что было видно из комнаты Тоджи. Семья была в тихом бешенстве, она была бессильна перед Тоджи и получила, в конце концов, ничего кроме разочарования и чертовски болезненного удара по гордости. А Наоя — получил хаори. Он держал его рядом с лицом каждую ночь, когда слишком скучал, когда тело привычно ныло от желания, а слить его так, как хотелось, не было шанса. Наоя был счастлив, что запах пота не выветривается так долго: приторная пыль быстро исчезла, а мускус въелся в ткань. Пусть руки Наои и не справлялись с тем, чтобы принести облегчения, и запах на хаори не был вечен: Наоя смотрел на него и понимал, что он особенный для Тоджи. У них было что-то особенное. И примеряя это хаори на голое тело приятным душистым вечером Наоя смотрел в зеркало, пока гладил себя, и представлял, как они с Тоджи снова встретятся в один прекрасный день.