Мальчик и его Лисица

      Приближающийся к Иназума-сити ураган выглядит внушительно и пугающе. Он поднимается прямиком из воды и тянется бесконечно высоко к небу, и его конца не видно. Голова гудит, ветер завывает в ушах, тяжелый ливень заливает лицо и глаза. Аято чувствует, что его одежда вымокла насквозь, ему холодно, его трясет – не то что от ужаса, скорее, от осознания.       Это он во всем виноват. Это все его вина. Если бы не он, ничего этого бы ни случилось.       – Аято, Аято, – зовет его Яэ, кладет ладонь на щеку, заставляет посмотреть на себя. Аято с трудом фокусируется на ее расплывающемся лице. – Послушай меня, Аято.       – Это мой ураган, – неверяще усмехается Аято, отстраняется от Яэ, сбрасывая ее ладони, и снова смотрит на бушующий ураган, разводит руками в стороны. Сердце колотится в ушах так громко, что Аято не слышит даже себя; ему кажется, что его сейчас разорвет. – Понимаешь? Это я его создал. Я поменял столько всего, я столько раз путешествовал во времени, игрался с человеческими жизнями, что это, – изо всех сил кричит он, тыча пальцем в ураган, – закономерный исход!       – Ты этого не просил, – отвечает Яэ, подходит хватает Аято за руку и силой разворачивает к себе. – Этой силы. И ничего из этого. Но ты решил поиграть в героя и спасти меня тогда, в мужском туалете… и ведь спас. И продолжал спасать. Ты не играл с человеческими жизнями, ты пытался их спасти, и не только мою.       Аято качает головой. Яэ старается улыбаться, ее темные глаза блестят, насквозь мокрые волосы и одежда и липнут к коже. Но Аято видит: ей страшно точно так же, как и ему, даже больше, только она старательно маскирует свой ужас под привычной маской, но получается из рук вон плохо. Она кладет руку ему на плечо, гладит рваным, нервным движением и снова заглядывает в глаза.       И Аято понимает: Яэ прощается.       Она считает, что выход из ситуации только один.       Яростно грохочет гром, вспышка молнии освещает бледное, восковое улыбающееся лицо Яэ. У нее ледяные руки, и сама она ледяная, ее трясет, как кленовый лист на ветру, и Аято кажется, что она едва стоит на ногах. Но она стоит и продолжает попытки донести свою мысль до Аято, привести в чувства, заставить его внять доводам разума.       И под ее внимательным, обманчиво спокойным взглядом Аято действительно приходит в себя.       – Послушай меня, наглец Камисато, – говорит Яэ, слегка щипает его за щеку и оттягивает в сторону, заставляя поморщиться. – За эту неделю ты подарил мне столько воспоминаний, столько впечатлений, что я вспомнила, каково это – улыбаться и смеяться по-настоящему, а не фальшиво. И эти воспоминания навсегда останутся с тобой, а пока ты помнишь меня, я всегда буду жить.       – Так нельзя, Яэ, – качает головой Аято и хмурится, накрывая узкую ладонь своей. Яэ раздвигает пальцы, позволяя им переплестись. Пальцы у Яэ ледяные и дрожащие. У Аято тоже.       – Можно, – отвечает Яэ, прищурившись. – И нужно. То, что случилось, – это закономерно. Без твоей силы мы никогда бы не нашли тело Сайгу и не узнали бы, что с ней случилось. Мир должен знать об этом, а ты ему расскажешь. Расскажешь, когда вернешься.       Яэ достает из заднего кармана снимок и протягивает его Аято, и сердце пронзает иглой боли: на цветной фотокарточке запечатлена кристаллическая электро бабочка. С этого снимка все началось: воссоединение с Яэ, подругой детства, перемещения во времени, приключения, которые Аято не мог себе раньше вообразить, страшные тайны и смерти.       Этим снимком все должно закончиться. Если ты не знаешь, куда идти, начни с самого начала, и тогда ты найдешь правильный путь.       А правильный путь у Аято только один, он это знает. То же самое знает и Яэ.       Аято дрожащими влажными пальцами хватает снимок, скользит по нему взглядом, сжимает глянцевый край. Эта фотография – дорога в прошлое, туда, где не будет Яэ, где она умрет от пулевого ранения и никогда больше ему не улыбнется, не поцелует, не возьмет за руку, не обнимет. Эта фотография – дорога в настоящее, туда, где Иназуму-сити не поглотит шторм, где все невинные люди останутся живы, а история пойдет своим чередом.       За исключением того, что в ней не будет Яэ. Яэ с ее лукавыми взглядами, лисьими улыбками, нежными руками и подковерными играми; Яэ с ее завуалированными словами любви, скрытой заботой и неуловимыми объятиями; Яэ с ее колкими словами, миллиардом подтекстов в каждом действии и превосходством в каждом вздохе.       И Аято, зная, помня и осознавая, что это его вина, что он не уберег, останется один.       Навсегда один.       Яэ накрывает его ладонь своею, чуть сжимает, поглаживая указательным пальцем выступающую косточку на запястье. Аято заглядывает в сиреневые влажные глаза и находит там непоколебимую решительность, словно вместе с прикосновением к нему Яэ становится абсолютно бесстрашной, не боящейся ни смерти, ни того, что будет после нее.       Пока Аято помнит, Яэ будет жить. Так он должен себя уверять?       Яростный ураган, поднимающийся прямиком из моря, ревет и воет, закручиваясь по спирали, небо кажется практически черным из-за туч. Сверкает молния, рассекая темень пронзительной вспышкой, несколькими секундами позже грохочет гром. Аято смотрит, как смертоносное чудо природы приближается к городу, вот-вот готовясь пройтись по нему наскоком и поглотить целиком.       Если бы Яэ хотя бы заикнулась о том, что хочет жить, Аято было бы гораздо труднее. Но Яэ знает и понимает его лучше, кем кто бы то ни было другой, а потому молчит и ничего не говорит, не желая бередить душу и усложнять и без того тяжелый момент.       Яэ не хочет умирать – никто не хочет; как и любое живое существо, она стремится к жизни, с которой не желает расставаться. Но она ничего не говорит, тем самым не отягощая душу Аято и подталкивая к самому простому и разумному решению.       Правильному решению.       Единственному верному.       – Спасибо тебе, – говорит Яэ. Аято поворачивается к ней, и ее лицо вдруг оказывается неожиданно близко: она мимолетно касается его губ, приподнимаясь на носочки, и тут же отстраняется. – За все.       – Яэ, – выдыхает Аято. Грудь стягивает болью, в горле встает ком, и он крепко-накрепко стискивает челюсти, чтобы не сказать лишнего, чтобы не начать умолять Яэ сказать, что ей хочется жить, что она не хочет умирать, что она хочет остаться с ним. Но Аято ничего не говорит: он уважает ее действия и желания, он считает разумным то, что она держит все эмоции при себе, потому что так правильно, потому что так нужно. – Спасибо. За… за все.       Яэ светлеет лицом, сжимает его руку чуть крепче, словно она не хочет отпускать его, не хочет уходить в небытие. Затем ее хватка слабеет, пальцы скользят по тыльной ладони, оставляя после себя лишь фантомное ощущение холода, которое быстро смывает яростный ливень.       – Давай, – просто говорит Яэ, бесстрашно улыбаясь. – Не медли, Аято.       И Аято, сжимая глянцевую фотографию, делает выбор.