Кайл в цепях

      Пятница. Обед. 12.05 вечера, если быть точным.       Это значит, что мы с Картманом «официально» вместе уже 11 дней, 22 часа и 35 минут. И мы еще не убили друг друга. Это хороший знак.       Я просто не понимаю, в чем здесь секретная формула. Он все еще сводит меня с ума своей бестактностью, а я все еще свожу его с ума тем, что «являюсь назойливым евреем». Он по-прежнему постоянно срывается на мне, а я отвечаю ему взаимностью. Единственное, что действительно изменилось между нами, это то, что мы чаще прикасаемся друг к другу и немного добрее друг к другу. Так как же, мать его, нам так хорошо вместе? Почему это работает? Это не имеет никакого смысла.       Полагаю, я должен быть достаточно доволен тем, что у нас есть, чтобы перестать искать логику в происходящем. Это то, что Картман постоянно говорит мне делать. Он прав — мы должны просто сидеть и наслаждаться тем, что у нас есть. Хотя я думаю, что было бы легче наслаждаться этим, если бы другие люди знали. Я понимаю, что это было мое решение держать все в секрете, но иногда скрывать от него на людях меня просто убивает. Например, когда на его куртке есть ворсинки, которые мне очень хочется убрать. Или если его волосы слишком аккуратны, а мне хочется их немного взъерошить…       Секретность также заставляет меня чувствовать себя виноватым, особенно когда дело касается Стэна. Мне надоело постоянно врать ему о том, что мы с Картманом делаем вместе. То есть, конечно, я не стал бы рассказывать ему, чем мы на самом деле занимаемся вместе, если бы он знал. Но я бы хотел иметь возможность отвечать на его рассказы типа «Мы с Венди так весело провели время в художественной галерее в субботу» своими собственными. Я действительно думаю, что он поймет и примет мои отношения с Картманом, если я расскажу ему об этом правильным образом. Картман все время предлагает рассказать Стэну от моего имени, но я как-то не думаю, что это хорошая идея — осторожность никогда не была сильной стороной Картмана. Это будет большая бомба для Стэна, и мне придется очень хорошо подумать, как преподнести все это ему в положительном ключе.       В любом случае, я не могу сделать это прямо сейчас. Не то чтобы я не доверял Стэну, но даже один человек, знающий обо мне и Картмане, — это риск.       Я вхожу в школьную столовую и вижу, как Кенни машет мне рукой, приглашая сесть не за наш обычный столик. Сегодня у нас много народу — Кенни, Баттерс, Крейг, Клайд, Венди и Биби. И Картман, конечно же. Стэна сегодня не видно — кажется, он сказал что-то о дополнительной футбольной тренировке. Все бормочут приветствия, когда я занимаю место напротив Картмана. Он ничего не говорит, но поднимает глаза, чтобы встретиться с моими, и отвечает на мою тайную улыбку. Когда я откусываю свой сэндвич, я замечаю, что в уголке его рта осталась крошка, и мне приходится подавить сильное желание наклониться через стол и слизать ее. Я, наверное, не стал бы этого делать, независимо от того, знают о нас люди или нет, но все равно это была приятная мысль.       — Ребят, вы видели того чувака в новостях вчера вечером? — говорит Клайд.       — Вчера в новостях было много чуваков, придурок, — отвечает Крейг.       Эти двое спорят и рвут друг друга почти так же часто, как я и Картман. Интересно, они тоже тайно трахаются друг с другом? Никогда не знаешь.       — Я про того, который уехал умирать в Нидерланды, ты, ебаный умник, — говорит Клайд. — У него был неизлечимый рак или еще какая-то хрень, и он хотел умереть, поэтому он поехал в страну, где легальны ассистированные самоубийства.       — Ого. Как он это сделал? — спрашивает Биби.       — Врач скормил ему кучу смертельных наркотиков, и бум, все закончилось.       Какая веселая тема для разговора. Я ничуть не удивлен, когда Картман вклинивается в разговор. Он любит говорить о смерти и разрушении, чуме и моровой язве, все в таком духе.       — Молодец, — говорит он. — Какой смысл продолжать жизнь, если ты больше не можешь ею наслаждаться?       — Как ты можешь так говорить? — говорит Венди. — Клятва Гиппократа гласит, что врачи должны делать все, что в их силах, чтобы сохранить жизнь человека. Эвтаназия полностью противоречит этому.       — Прости, Венди. Не могла бы ты повторить? Мне стало скучно, и я перестал слушать, как только ты открыла рот.       Венди рычит себе под нос и вонзает вилку в картофельное пюре. Картман продолжает, забавляясь, что похоже на то, как когда он знает, что злит меня…       — Слушай, если мне суждено умереть, я лучше покончу с собой, чем стану мучаться, что отвратно.       — Нет ничего «отвратного» в том, чтобы с честью пережить то, что выпало тебе от жизни. Самоубийство — это просто трусливый выход.       — Трусливый выход? Я так не думаю. Нужно быть очень смелым, чтобы убить себя.       — Нет, это эгоизм! Как семья этого парня должна относиться к тому, что он сделал?       — Они должны быть пиздец как рады, что он больше не мучается. Если нет, то это они эгоисты.       — Ты такой бесчувственный!       — Ну, да! Открыла Америку!       Я чувствую, как моя кровь начинает закипать, когда я слушаю их. Как бы смешно это ни звучало, но мне очень не нравится, что Картман спорит с кем-то другим. Он полностью отвернулся от меня, встречаясь взглядом с Венди. Я никогда не считал себя ревнивым человеком, но я так ужасно завидую тому вниманию, которое он сейчас ей уделяет, что у меня от этого болит голова.       — Я согласен с Картманом.        Это приковывает ко мне все взгляды. Все таращатся в изумлении, включая Картмана, который выглядит более удивленным, чем кто-либо другой. Довольно забавно, что на самом деле всех ошеломила не моя позиция за эвтаназию, а тот простой факт, что я в чем-то согласен с Картманом. Удивительно, что кто-то еще не позвонил в местную прессу. Я прочищаю горло и продолжаю.       — Лично я, если бы я страдал, хотел бы поскорее покончить с этим, а не тянуть время. Если животные имеют право на быстрое прекращение страданий, то почему мы не можем иметь такую же возможность?       Пока говорю, я чувствую, как Картман намеренно задевает мою ногу под столом. Наши глаза встречаются, и он улыбается мне.       — Спасибо, Кайл. Видишь ли, если еврей согласен, значит, я прав. Кто, блядь, хочет прожить остаток своих дней с питательной трубкой?       Венди хмурится.       — С тобой все понятно, почему ты не хочешь. Чтобы поддерживать твою жизнь, жиртрест, потребуется довольно большая питательная трубка.       — Венди, не будь сукой.       Слова вылетают у меня изо рта прежде, чем я успеваю их остановить. Все снова выглядят ошарашенными, кроме Венди, которая выглядит просто разъяренной. Как будто мне есть до этого дело — она не имела права так разговаривать с Картманом. В кои-то веки он не сказал ничего такого, что заслуживало бы такого злобного ответа. Теперь, когда за столом воцарилась тишина, я с удовлетворением возвращаюсь к своему сэндвичу. Откусывая корочку, я бросаю взгляд на Картмана, который не сводит с меня глаз. Он выглядит заинтригованным моей вспышкой, но также ему и весело — очень очень, на самом деле! Я улыбаюсь про себя, возвращая свое внимание к обеду.       Я стараюсь угодить ему.       После школы я иду встречать Картмана у деревьев за нашей поляной, чтобы мы могли вместе дойти до дома. Вместо того чтобы идти к нему домой, мы для разнообразия идем ко мне. Картман, похоже, считает, что если он будет проводить больше времени в кругу моей семьи, то они к нему привыкнут, и тогда будет больше шансов, что они примут наши отношения, когда мы наконец будем готовы рассказать всем. Его энтузиазм и уверенность в том, что наши отношения пройдут долгий путь, так меня обрадовали, что я тут же согласился, но, поразмыслив, это решение, возможно, было не такой уж хорошей идеей. Моя мама абсолютно ненавидит Картмана, и ненавидит уже много лет, и переубедить ее будет непростой задачей, на которую, как мне кажется, он не способен.       Картман уже ждет меня, когда я прихожу, и заключает меня в свои объятия, как только я оказываюсь на расстоянии вытянутой руки. Я отвечаю на его приветствие быстрым поцелуем в губы, и мы бодро направляемся в сторону моего дома. Я чувствую, как рука Картмана сжимает мое плечо, пока мы идем.       — Все еще не против того, чтобы мы пошли к тебе сегодня? — спрашивает он.       Я вздыхаю и пожимаю плечами.       — Конечно, нет. Что самое худшее может случиться?       Ну правда. Не думаю, что Картман может сделать или сказать что-то такое, что заставит мою маму невзлюбить его больше, чем уже есть. Наверное, не надо так говорить.       — Уверен? — продолжает он. — То, что ты теперь моя сучка, не означает, что ты должен… во всем со мной соглашаться.       Я бросаю на него презрительный взгляд, а он злобно ухмыляется. Я знаю, что он имеет в виду разговор за обедом.       — Не называй меня своей сучкой, придурок. И я не во всем с тобой согласен. А вот насчет эвтаназии я с тобой согласен.       Он хихикает.       — Кстати, о том, как называть людей суками, как, по-твоему, твой супер-лучший приятель отреагирует на то, что ты сказал его девушке?       Хорошая мысль. Сомневаюсь, что Стэн будет очень рад тому, что я накричал на Венди, но, по крайней мере, я могу попытаться оправдаться.       — Ну, она вела себя как сука. То, что она тебе сказала, было совершенно не по правилам.       — Это было не хуже, чем то, что ты сказал бы мне.       — Это другое. Она не имеет права так с тобой разговаривать.        Картман издает короткий смешок.       — А ты?       — Да! Спорить с тобой в таком тоне — это мое дело, а не ее.       Я сокрушаюсь, когда слышу, как произношу эти слова. Я говорю, как избалованный мальчишка. Картман останавливается на месте. Когда я оборачиваюсь, чтобы посмотреть на него, он смотрит на меня в недоумении.       — Ты… ревнуешь, что я поссорился с Венди?       Блин, сраный проницательный мудак! Я чувствую прилив крови к лицу.       — К-конечно, нет! С чего бы мне ревновать?       Похоже, я полностью утратил способность лгать, потому что выражение лица Картмана говорит о том, что он видит меня насквозь.       — Ты, блядь, ревнуешь! Ты ревнуешь, что хоть раз не получил моего безраздельного внимания, да? — он начинает бурно смеяться, что никак не улучшает моего настроения в этой ситуации.       — Заткнись, жиртрест!       Смех становится громче. Что ж, я рад, что он находит эту ситуацию охуенно забавной. И ещё громче. Мудак! Надеюсь, он упадет на задницу, и надеюсь, что это будет больно.       — О, тебя беспокоит, что она соперничает с тобой за место моей любимой жертвы? — усмехается он. — Эта унылая маленькая хиппи заставляет тебя чувствовать угрозу?       — Да!        Вот — это заставило его замолчать.       — Что? Ты серьезно?       Мой гнев утихает, как только Картман перестает смеяться, и я понимаю, насколько глупо прозвучало то, что я только что сказал. Какого хрена я сказал, что чувствую угрозу со стороны девушки моего лучшего друга? Не может быть, чтобы она нравилась Картману, и уж точно он не нравится ей. Откуда взялось это чувство собственничества? Я даже не могу его обосновать. То есть, я могу попытаться, но…       — Ну… между вами есть напряжение. И ты целовал ее, — это было отстойно, и мы оба это знаем. Картман закатывает глаза.       — Нет, она поцеловала меня. Когда нам было восемь. И любое так называемое «напряжение», которое все еще существует, это ее вина. Мне на нее плевать. Я, блядь, ненавижу хиппи, помнишь?       — Ты, блядь, и евреев ненавидел.       — Ради всего святого… — Картман вздыхает с досадой, глядя на меня так, будто я сошел с ума. Думаю, так и есть — почему я вдруг стал таким неразумным придурком? Я ведь доверяю Картману, да? Он делает шаг вперед, сокращая расстояние между нами.       — Ты хоть понимаешь, как глупо ты сейчас звучишь? Ты правда думаешь, что она тебе конкурентка? Я скорее буду спорить с тобой, чем с ней. В отличие от нее, ты неотразимо сексуален, когда злишься, и к тому же…       Бросив быстрый взгляд на пустынную улицу, он берет мой подбородок в руку и крепко целует меня. Мои глаза закрываются, а руки сжимают переднюю часть его куртки, когда я отвечаю на поцелуй. Все заканчивается слишком быстро, как мне кажется, и Картман отстраняется, чтобы посмотреть мне в глаза.       — Миллион ее поцелуев не стоит даже одного твоего, — хрипло пробормотал он.       Ух ты… Интересно, с какой поздравительной открытки он это взял. Просто это было жесть как банально и клишировано. Тем не менее, мне очень понравилось. Я реально почувствовал, как желудок затрепетал, когда он это сказал. Не ожидал услышать что-то подобное от Картмана. Думаю, он тоже не ожидал. Он неловко прочищает горло, а я смеюсь и прижимаюсь лбом к его лбу.       — Картман, ты иногда такой… педик.       Я ожидал, что он оттолкнет меня от себя и полусерьезно ударит по моему затылку.       — Иди нахрен, еврей! Это ты ведешь себя как педик и ревнуешь без всякой причины!       Я продолжаю дразняще смеяться и уворачиваюсь от его ботинка сорок пятого размера, когда он пытается коснуться моей задницы, пока мы идем дальше.       — Я знаю, прости. Я просто хочу, чтобы сегодня все прошло хорошо. Я заглажу свою вину позже, обещаю, — он ухмыляется, потянувшись вверх, чтобы потрепать мои волосы, когда мы поворачиваем за угол на мою улицу.       — Не сомневаюсь.       Он заслуживает того, чтобы ему все возместили. О чем, блин, я думал, ревнуя из-за Венди? Картман никогда даже не упоминает о ней. Хотя, если подумать, Стэн иногда так себя ведет, когда Венди приходится работать с парнем, который умнее или красивее его. Возможно, ревность — это просто необходимое зло в отношениях. Интересно, стал бы Картман ревновать, если бы кто-то начал уделять мне немного больше внимания?       Когда мы подходим к моему дому, я замечаю, что Картман приглаживает волосы и делает глубокий вдох. Не могу представить, что сейчас творится у него в голове. Надеюсь, это не «Помни, Эрик, просто будь собой». Я открываю входную дверь и веду его за собой, Картман медленно идет за мной. Айк лежит на диване и, как обычно, смотрит телевизор. Опять этот сраный хоккей! Клянусь, если мне еще раз придется услышать «Na Na Hey Hey Kiss Him Goodbye», я проткну себе барабанные перепонки авторучкой.       — Айк, перестань быть таким асоциальным и поздоровайся с Картманом.       Айк вздыхает и пренебрежительно машет рукой.       — Разве я не могу познакомиться с твоим спутником жизни в другой раз, педик?       Картман хмурится.       — Эй! Закрой свой рот, маленький виброжо… — он прикусывает губу и делает вдох. — …Я имею в виду, добрый день, Айк.       Его тон меняется как раз в тот момент, когда мама входит в комнату из кухни. Она выглядит счастливой, увидев меня, но ее улыбка быстро исчезает, когда она понимает, кого я привел домой. Я ярко улыбаюсь — мне просто нужно вести себя незаметно, как будто я совершенно забыл мнение мамы о моем парне.       — Привет, мам. Ты ведь помнишь Эрика Картмана?       Ее глаза сужаются.       — Как я могла забыть? Привет, Эрик.       Как и планировалось, Картман переходит в режим ультра-харизмы. Он одаривает мою маму одной из своих блестящих не самодовольных очаровательных улыбок и протягивает ей руку.       — Миссис Брофловски, доброго дня вам. Очень рад снова вас видеть. На вас очень красивая блузка. Вы похудели с тех пор, как я видел вас в последний раз?       Моя мама смотрит на протянутую руку Картмана и осторожно берет ее, пожав лишь на мгновение, прежде чем убрать свою.       — Я… я сбросила несколько килограмм, да. Спасибо, что заметил.       Она улыбнулась! Совсем чуть-чуть, но это точно была улыбка! Может быть, это все-таки сработает.       — Мальчики, не хотите чего-нибудь выпить? Я приготовила немного лимонада.       — О, позвольте мне помочь вам, — мило говорит Картман.       — Это очень мило с твоей стороны, Эрик.       На лице моей матери появляется улыбка, когда она ведет Картмана на кухню. Я слышу, как он ведет светскую беседу и хвалит декор. Я думаю, что он, наверное, немного перебарщивает, но, думаю, он никогда не делал ничего наполовину. По крайней мере, он не оскорбляет. Когда я опускаюсь на диван, Айк смотрит на меня и поднимает бровь.       — Он ведь не тот твой друг, который пытается трахать чужих мам?       Кошмар! Наверное, Айк чувствует, что Картман тоже немного перегибает палку.       — Нет, Айк. Это Кенни.       — О да…       Наступает короткое молчание, Айк выглядит задумчивым. Картман уже давно не появлялся здесь, так что, надеюсь, Айк его не вспомнит. Я слышу звон бокалов на кухне. Они должны вернуться сюда в любую секунду.       — Погоди-ка, — резко говорит Айк. — Это тот жиртрест, который пытался уничтожить евреев, да?       Вот жопа. Наверное, надо было просто согласиться с тем, что он трахает мам. Черт бы побрал моего брата и его фотографическую память! Он смотрит на меня так, будто я что-то на подошве его ботинка. Думаю, это разумная реакция — в конце концов, я только что привел в наш дом антисемита. Я жестом прошу его говорить потише — последнее, что нам нужно, это чтобы маме напомнили о сомнительных детских выходках Картмана.       — Слушай, он больше не такой. Он изменился и хочет исправиться. Просто дай ему шанс, пожалуйста.       Айк вздохнул.       — Хорошо. Но если появится хоть малейший намек на то, что он хочет меня истребить, я выбью из тебя все дерьмо.       Звучит справедливо. Я молча киваю, когда мама и Картман возвращаются в гостиную, каждый с двумя стаканами лимонада в руках. Картман протягивает один мне, а мама ставит стакан Айка на журнальный столик перед нами. Картман уверенно улыбается, садясь между мной и Айком, а мама садится в кресло в другом конце комнаты, чтобы закончить вышивку, которую она наполовину закончила.       — О, Кайл, я как раз рассказывала Эрику, — говорит мама, работая. — Ты помнишь Ариэллу, старшую дочь Коэнов? Так вот, мы с ее мамой разговаривали сегодня в продуктовом магазине, и, похоже, она положила на тебя глаз.       Айк хихикает.       — Кто, Ариэлла или ее мама?       Глупая шутка моего брата осталась без внимания, и мама продолжила.       — Ну, она хотела спросить, не хотите ли вы с Ариэллой как-нибудь сходить куда-нибудь вместе. Она настаивала на том, чтобы пойти с вами, но я обещала, что спрошу тебя.       Я подсознательно бросаю взгляд на Картмана, который приподнимает бровь, но в остальном, кажется, не тронут моей ситуацией. Думаю, чтобы заставить его ревновать, нужно нечто большее, чем гипотетическое свидание.       — Нет, спасибо, мам, — говорю я. — Ариэлла красивая, но она такая поверхностная. Я бы не хотел идти с ней на свидание.       — Да, особенно если там будет ее мама! — добавляет Айк со смехом. — Полный кайф!       Мама слегка улыбается и кивает.       — Это и правда немного экстремально. Ведь вам обоим уже по шестнадцать лет.       — Ну, знаете, как говорится, — весело говорит Картман. — Единственная разница между ротвейлером и еврейской мамашей в том, что ротвейлер в конце концов отпустит.       Боже мой… скажите мне, что он этого не говорил! Айк чуть не захлебнулся лимонадом, а мама смотрит на Картмана так, что, я уверен, он вспыхнет. Я смотрю на лицо Картмана, и становится ясно, что он понимает, что сказал что-то совершенно неуместное. На самом деле, это преуменьшение — не думаю, что он мог бы быть дальше от уместности, если бы попытался. Наступившая после этого тишина, кажется, длится всю жизнь — никто не решается заговорить. Атмосферу можно разрезать ножом. О, Господи…       — Эмм, в любом случае, нам правда нужно начать делать домашнее задание. Мы пойдем! — хватаю Картмана за рукав куртки, одним движением стаскиваю его с дивана и тащу к лестнице. Не могу поверить! Он уже несколько дней не мог придумать шутку про евреев, а теперь решил побаловать себя? Мы быстро и молча поднимаемся по лестнице. Когда мы доходим до моей комнаты, я чуть не взрываюсь, как только закрывается дверь.       — Чувак, что это было?       Он сморщился от моего тона, выражение его лица — это что-то между защитой и искренним извинением.       — Я нервничаю! Я шучу, когда нервничаю! Я не виноват, что у евреев нет чувства юмора!       Даже не потрудившись прокомментировать его второе антисемитское замечание за вечер, я прислоняюсь спиной к двери своей спальни, обхватив голову руками, чтобы унять несуществующую головную боль.       — Боже, теперь она будет ненавидеть тебя больше, чем когда-либо.       — Ну… в следующий раз повезет больше, наверное. Давай просто отметим этот случай как учебный опыт. Просто у меня все было хорошо, пока…       — Пока ты не открыл свой рот! — закончил я за него.       Он собирается ответить, но прерывается, когда раздается стук в дверь. Я открываю ее и вижу Айка, стоящего в дверном проеме с двумя стаканами в руках.       — Эй, ребят, вы забыли свой лимонад.       Не дожидаясь разрешения войти, Айк проходит мимо меня и ставит два стакана на мой стол. Когда он поворачивается, чтобы уйти, он кивает Картману, ухмыляясь как маньяк.       — Ротвейлер… молодец!       Он выходит из комнаты, хихикая, когда я захлопываю за ним дверь. Я оглядываюсь на Картмана, который выглядит несколько гордым собой.       — Ну, по крайней мере, я нравлюсь твоему брату.       Я закатываю глаза, скидываю школьную сумку с плеча на кровать.       — Давай просто начнем делать домашку.       Картман кивает, и мы оба достаем учебники. Домашнее задание, наверное, не самое идеальное занятие для двух подростков в пятницу вечером, но это была причина, по которой мама разрешила, чтобы Картман был здесь сегодня. По крайней мере, если она войдет, а мы будем окружены книгами, она ничего не заподозрит. Мы оба устраиваемся на моей кровати бок о бок, молча листаем учебники, пока травма от маленького промаха Картмана утихает.       Примерно через двадцать минут мне надоедает читать Шекспира, и я бросаю взгляд на Картмана. Он, кажется, лишь смутно заинтересован своим учебником по американской истории. Он никогда не относился к школьной работе с энтузиазмом, но каким-то образом ему всегда удавалось наскрести оценки по всем предметам, хотя и с трудом. На самом деле, единственный раз, когда он действительно проявил хоть какую-то активность в школе, это когда мы проходили Вторую мировую войну, и то только потому, что это дало ему много нового материала, чтобы использовать его для издевательств надо мной.       — Как история? спрашиваю я.       — Нормально, — пожимает он плечами. — Было бы легче, если бы ты перестал меня отвлекать.       Я хмурюсь.       — Я тебя не отвлекаю.       Он поднимает взгляд от учебника, пробегает глазами по моему телу, а затем поднимает их вверх и встречается с моими.       — Ты лежишь рядом со мной на кровати в облегающей одежде, и я ничего не могу с этим поделать. Этого вполне достаточно, чтобы отвлечь меня.       Я сочувственно киваю. Мы договорились не распускать руки сегодня вечером, учитывая, где мы находимся. В доме Картмана все хорошо, даже когда мы не предоставлены сами себе — в доме Картмана мы можем беспокоиться только о том, что один человек застанет нас за этим занятием. А здесь их трое — и они не всегда стучат. У меня есть замок на двери, но мама заподозрит, если я им воспользуюсь. Здесь просто слишком рискованно, чтобы что-то делать. С другой стороны, флирт…       — Хорошо, я пойду поработаю за столом.       Нагло подмигнув, я сползаю с кровати и подхожу к своему столу. Отодвинув стул в сторону, я кладу на стол раскрытый учебник по литературе и наклоняюсь, чтобы почитать его, открывая Картману прекрасный вид на мою обтянутую джинсами задницу. Я практически чувствую, как его глаза блуждают по моей изогнутой форме. Он издает разочарованный звук, и я ухмыляюсь. Быть отвлекающим маневром — это круто.       — Это не поможет, Кайл!       Я поворачиваюсь и пытаюсь выглядеть невинным.       — Ну, прости меня за то, что я был таким сексуальным.       Он ухмыляется, когда я снова сажусь на кровать со своим экземпляром «Ромео и Джульетты». Да, это то, что мы изучаем на литературе. Как тошнотворно уместно. Проходит едва ли минута, и я чувствую, как рука Картмана скользит по моему бедру. Я делаю вид, что не замечаю этого, поднося книгу ближе к лицу. По какой-то причине Картман воспринимает это действие как поощрение, другой рукой он гладит меня по волосам и прикасается губами к моему уху. Это приятно, но некомфортно из-за нашего окружения. Теперь я знаю, что чувствуют девушки, когда их лапают на заднем сиденье машины какого-то мерзавца. Я нервно оглядываюсь на дверь своей спальни и ерзаю, когда Картман целует меня в шею.       — Чувак, нет.       — А если мы будем вести себя очень тихо? — шепчет он.       — Может быть, позже, когда все уснут.       Он нетерпеливо вздыхает.       — Ты не можешь вот так просто перегнуться через стол и ожидать, что я не захочу что-то с этим сделать!       Я отстраняюсь от него, не поднимая глаз. Если я посмотрю на него, то, скорее всего, уступлю.       — Это называется дразнить, смирись с этим.       — Ааа!       Поняв, что я не собираюсь поддаваться его нытью, он сидит и возится несколько минут, больше времени глядя на меня, чем на учебник. Я неохотно поднимаю на него глаза.       — Вот что я тебе скажу. За каждые десять минут, которые ты потратишь на выполнение домашнего задания, я буду целоваться с тобой в течение минуты. Как тебе такое?       Он минуту думает над моим предложением.       — Две минуты?       Я закатываю глаза.       — Полторы?       Компромисс для отношений — это как парус для лодки. Так я слышал. Несмотря ни на что, Картман выглядит счастливым, он ухмыляется, возится со своими часами, предположительно устанавливая таймер на десять минут. Он открывает учебник по истории, прислоняется ко мне, усаживаясь читать.       — Ты ведешь жесткую сделку, еврей.       Я понятия не имею, как, но мне удалось уговорить маму разрешить Картману остаться на ночь. Она согласилась только при условии, что я пообещаю держать Картмана подальше от нее все время. В необъяснимый момент слабости она накормила его ужином, и мы ели ее знаменитый куриный суп с шариками мацы и ругелах в моей комнате.       Примечательно, что Картман не сделал никаких замечаний по поводу того, что ему пришлось есть «еврейскую еду». Думаю, он усвоил урок. Возможно, он боится сделать еще одно антисемитское замечание, если моя мама приложит ухо к двери. Я бы не стал ее обижать.       Наше домашнее задание было забыто несколько часов назад. Мы хорошо потрудились, но не закончили. Думаю, что наш маленький уговор «десять минут работаем, полторы — целуемся» в итоге сработал в обратном направлении. После того, как наши учебники были убраны, мы просто валялись на моей кровати, разговаривая, флиртуя, целуясь и препираясь, как мы обычно делаем. В какой-то момент Картман обошел мою комнату, собирая случайные сувениры, которые я хранил годами, и расспрашивая меня о них. Казалось, его искренне интересовали мои ответы. Жаль — если бы он хоть наполовину так хорошо слушал в школе, он бы, наверное, уже был на одном академическом уровне со мной. Сейчас мы оба сидим на моей кровати и смеемся над каким-то умным замечанием, которое Картман сделал сегодня одному из учителей. К этому времени я понял, что если останусь с Картманом, то на всю жизнь застряну с ребенком-мужиком. Он как Питер Пэн; я не думаю, что он когда-нибудь вырастет. Хотя это круто — думаю, что смогу справиться с тем, чтобы быть зрелым в этих отношениях. По одному из этих странных совпадений мы оба одновременно смотрим на мой будильник. Уже десять тридцать. Если бы мы были сегодня у Картмана, я бы, наверное, сейчас стоял голый на коленях с полным ртом его яиц. Я робко смеюсь при этой мысли, а Картман ухмыляется. Я знаю, что он знает, о чем я думаю.       — Ну, раз уж мы не можем делать то, что обычно делаем в это время суток, может, посмотрим кино или что-нибудь еще?       Наверное, это хорошая идея, пока мое воображение не разбушевалось.       — Конечно.       Я лезу под кровать и вытаскиваю картонную коробку с моей коллекцией DVD с ужасами. Мне приходится прятать их, так как маме не нравится, что они у меня есть, особенно потому, что большинство из них имеют рейтинг NC-17 или выше. Она знает, что они у меня есть — она просто хочет, чтобы я держал их подальше от Айка. У нее, наверное, случился бы приступ коронарии, если бы она узнала, что у моего милого драгоценного младшего брата есть своя крутая коллекция! Я водружаю коробку на кровать, чтобы Картман порылся в ней.       — Что это за жуть, еврей?       Я пожимаю плечами.       — Мне нравятся ужастики. Они расслабляют. Можно отключить мозг, пока их смотришь, но действие и напряженность все равно стимулируют чувства.       Он поднимает бровь.       — Есть еще один тип фильмов, который также работает, знаешь? Называется порно.       — Да, но ужастики более веселые.       — Согласен. Я всегда подозревал, что ты такой же извращенец, как и я, — Картман ухмыляется, когда я отмахиваюсь от него. Не в силах сделать выбор, он отворачивает лицо от коробки и слепо лезет внутрь, вытаскивая первый попавшийся DVD. Он передает его мне, чтобы я разобрался с ним — кажется, это тот диск, который Стэн подарил мне на день рождения несколько месяцев назад. Я еще не смотрел его, потому что он на испанском языке с субтитрами. Сомневаюсь, что мы будем обращать на него внимание, поэтому я спрыгиваю с кровати и вставляю его в DVD-плеер.       Я пользуюсь возможностью переодеться в пижаму, пока звучат предупреждения о пиратстве и прочее дерьмо, которое нельзя пропустить. Картман берет одну из своих футболок с нижней полки моего шкафа и следует моему примеру. У нас обоих теперь есть странные предметы одежды, припрятанные друг у друга дома, на случай, если мы случайно решим остаться на ночь. Я чувствую, как Картман смотрит на меня, пока я раздеваюсь, и я отвечаю ему заинтересованным взглядом без малейшего намека на тонкость. Мы ухмыляемся друг другу и встречаемся на моей кровати, когда одеваемся. Я забираюсь под одеяло с пультом от DVD в руке. Картман выглядит немного потерянным.       — Э… где мне… ну, знаешь, спать?       — О, ты можешь спать со мной в моей кровати, — отвечаю я, возившись с пультом. Мама не подумает, что это странно. Мы со Стэном спим вместе, когда остается у нас ночевать.       Он фыркает.       — Правда?       Я кладу пульт от DVD на прикроватную тумбочку и бросаю взгляд на Картмана, слыша его недовольный тон. И что с того, что я все еще делю кровать со Стэном, когда он остается у нас ночевать? Он был моим лучшим другом с дошкольного возраста. Моя кровать большая, нам удобно, и это проще, чем возиться с диваном или чем-то еще, чтобы он спал на нем. Что тут такого? Разве что… интересно…       — Э-э, да, — продолжаю я, пока Картман пристраивается рядом со мной. — Иногда это немного неловко. Особенно когда он трогает меня во сне.       Картман замирает и странно смотрит на меня.       — Что ты имеешь в виду?       Я дважды думаю, прежде чем продолжить, но решаю, какого черта!       — Ну, наверное, он думает, что я Венди или что-то в этом роде. Однажды утром я проснулся, а его рука была на мне. А в другой раз я проснулся посреди ночи, а он целовал мое ухо… Боже мой, представляешь, если я тоже начну думать, что он — это ты? Кто знает, что мы можем в итоге сделать!       Я смеюсь, как будто это самая глупая вещь в мире. Картман в ужасе, но я делаю вид, что не замечаю. Я смотрю на телевизор и делаю вид, что смотрю начальные титры фильма. На самом деле я жду реакции Картмана.       — Разве у Стэна нет спального мешка?       Его вопрос прозвучал так резко и так горько, что мне приходится прикусить губу, чтобы не рассмеяться.       — Есть. Но он так привык спать в моей кровати, что было бы невежливо внезапно выгнать его.       — Вы со Стэном уже слишком взрослые, чтобы спать в одной кровати.       — Но мы же лучшие друзья. Это круто.       — Нет, это не круто!       Я практически слышу, как он скрежещет зубами. Он выглядит очень взбешенным. Мне лучше поскорее избавить его от страданий. Но не сейчас. Я невинно улыбаюсь.       — Картман? Ты же не ревнуешь, правда?       — Конечно, я ревную, когда ты говоришь мне, что какой-то другой парень лежит с тобой в постели и целует тебе ухо!       По крайней мере, он был немного более откровенен о своей ревности, чем я.       — Но это просто Стэн. Он натурал.       — Мне плевать, если это просто Стэн. Я не хочу, чтобы он так к тебе прикасался.       Боже мой, он действительно дуется! Я больше не могу так. Выражение его лица, когда я начинаю хихикать, слишком хорошо, чтобы быть правдой!       — Чувак, перестань быть таким педиком и ревновать по пустякам.       Когда Картман понимает, над чем я смеюсь, он рычит во все горло и угрюмо скрещивает руки на груди.       — Ха-ха, очень, блядь, смешно.       Хотя он хмурится, он проявляет удивительное терпение, молча ожидая, пока я успокоюсь. Когда я перестаю смеяться, рука Картмана по-хозяйски скользит по моим плечам, и он притягивает меня к себе. Я прижимаюсь щекой к его груди, а он с силой целует меня в макушку. Думаю, меня простили. По крайней мере, теперь я знаю, что не только я способен на беспричинную ревность. Мы возвращаемся к фильму, но не прошло и пяти минут, как Картман снова заговорил.       — Ты когда-нибудь так смотрел на Стэна?       Стэн однажды спросил меня об этом вскоре после того, как я сказал ему, что я гей. Я никогда не забуду его обиженное выражение лица, когда я начал смеяться в ответ. Я покачал головой.       — Нет, чувак, он мой лучший друг. То есть, я признаю, что он симпатичный парень. Просто он не в моем вкусе.       — А кто в твоем вкусе?       Я смотрю на него.       — Ты в моем вкусе.       Я знаю, это было очень пошловато, но это заставило Картмана улыбнуться, так что мне все равно. И в любом случае, это правда.       — Педик, — бормочет он.       Я хихикаю, когда Картман легонько целует меня в ухо. Мы оглядываемся на экран, чтобы вовремя узнать, что у маленького мальчика в этом фильме ВИЧ. У меня такое чувство, что это будет скорее драма, а не просто ужастик. Это заставляет меня вспомнить разговор, который мы вели сегодня за обедом. Картман сказал, что он был бы рад за члена семьи, который хочет умереть, потому что он болен. Было несколько случаев, когда мой диабет чуть не убил меня. На самом деле, если бы не Картман (хотя и неохотно) пожертвовал почку, я бы умер, когда мне было восемь лет. В последние пару лет все под контролем, но когда я стану старше, может случиться все, что угодно. Слепота, почечная недостаточность, список можно продолжать. Мне интересно…       — Если бы я заболел и захотел умереть, как бы ты к этому отнесся?       Картман выглядит совершенно обеспокоенным тем, что я спрашиваю его об этом.       — Кайл, Господи…       Я не обращаю внимания на его ругательный тон.       — Ты бы действительно был рад за меня?       Он не отвечает, снова обращая свое внимание на фильм. После примерно десяти минут молчания я решил, что он решил проигнорировать мой вопрос. Затем, ни с того ни с сего, он вздыхает.       — Я бы понял и позволил тебе это сделать. Но я бы… — я чувствую, как его грудь поднимается подо мной, когда он делает глубокий вдох. — Я почти уверен, что хотел бы умереть с тобой.       Ого. Я не был уверен, каким будет его ответ на такой торжественный вопрос, но я не ожидал, что он скажет это.       — Почему? Я бы не хотел, чтобы ты это сделал.       Он закатил глаза.       — Как будто мне есть до этого дело.       — Серьезно, какой смысл тебе умирать, когда ты совершенно здоров? Я бы хотел, чтобы ты продолжал наслаждаться жизнью.       — Я бы не наслаждался ею, если бы со мной не было тебя.       Он серьезно? Взгляд его глаз говорит мне, что да, но цвет его лица и то, как он сморщился, говорит мне, что он тут же пожалел, что сказал это.       — Ну… знаешь, жизнь была бы отстойной, если бы у меня не было тебя, чтобы поржать и все такое… глупый еврей.       Он небрежно отворачивается к телевизору, хотя я вижу, что он наблюдает за мной краем глаза. Уверен, что ему неловко от того, как я смотрю на него, но ничего не могу с собой поделать. Парень только что сказал, что не может жить без меня. Я должен просто проигнорировать это?       — Чувак… это довольно тяжело.       — Ну и что? — пробурчал он. — Тогда перестань быть таким важным для меня.       Ни единого шанса. Я прижимаюсь поцелуем к его щеке, его воспаленная кожа согревает мои губы. Я чувствую, как его кожа морщится, когда он улыбается, и с удовольствием принимаю его губы, когда его лицо поворачивается к моему. Я тихо стону от знакомого ощущения, когда его язык играет с моим, и нежно скольжу руками по его груди и плечам. Он толкает меня на спину и нависает надо мной, проводя пальцами по моим волосам и лицу, целуя меня.       Через некоторое время мы отстраняемся и с нежностью улыбаемся друг другу, понимая, что дальше этого сегодня дело не пойдет, но в то же время не чувствуя необходимости в этом. Мы оба довольны тем, что лежим здесь в объятиях друг друга, согретые осознанием того, что мы вместе, и никто не может ничего изменить. Пикантная концовка фильма наступает через несколько часов, и мне стыдно сказать, что я немного задыхаюсь. Я выключаю DVD-плеер с помощью пульта и смотрю на Картмана. Он спит, хотя его рука по-прежнему крепко обхватывает мою талию. Я изучаю его спокойное лицо и чувствую, что улыбаюсь, когда мои глаза закрываются.       Без него жизнь определенно была бы не такой приятной.