———————
Эймонд
———————
Эймонд сел за главный стол, однако ему не терпелось уйти. Ему не терпелось сказать: «К черту все это» и просто найти Вхагар. Не терпелось забраться ей на спину и улететь. Не терпелось пересечь Узкое море, где его никто не смог бы найти. Он предположил, что разговор с матерью прошел настолько хорошо, насколько это было возможно. На самом деле все прошло так, как и должно было пройти: он был расстроен, а она повторяла о необходимости выполнения долга, при этом то тут, то там добавляя «пожалуйста». Но даже с ее просьбами он не чувствовал себя настолько принужденным. Не так, как когда… просила она. Не тогда, когда она смотрела на него умоляющими глазами и надувала губы. Если бы она попросила его жениться на дочери Баратеона, возможно, он сделал бы это без возражений. Возможно, его матери следовало привлечь ее, чтобы сообщить ему эту новость. Потому что они были… друзьями? Верно, подумал Эймонд, их можно было назвать друзьями в некотором роде. Разве некоторые из набожных не дружили с заблудшими? Разве в учении не было некой фамильярности? Она – грех, возмутился его разум. Он приходил в ярость от одной мысли о ней. Он негодовал от самой мысли о ее имени, потому что она была грехом и едва не утащила его в глубокую яму существования, в которой нежилась сама. Эймонд отлучался молиться, да, и молить об отпущении грехов за то, что почти… почти… Ее губы обожгли его щеку. Если она прижмет их к его губам, извергнется ли пламя из его уст, как у дракона? Если она приоткроет губы и впустит его, сможет ли он покорить само ее существо и сделать ее своей? Прочертит ли она своими ногтями горы и долины на его спине, как Семеро вырезали мир в том виде, в котором он был им известен? Схватит ли она его за только что заплетенные косы и лишит его всякого контроля, пока не превратит принца в свою марионетку, как Семеро сделали с его сердцем? Пальцы Эймонда впились в его бедро. В черные бриджи, обтягивающие его напряженную ногу. Его пальцы впивались, впивались и впивались, пока боль не начала пронизывать кожу. Пока он не был готов поклясться, что его ногти – какими бы неострыми они ни были – могут пустить кровь из его бедра. Однако если бы он мог сосредоточиться на этом, возможно, тогда он смог бы забыть о том, что он чуть не совершил. То, во что она чуть не втянула его, а она это сделала. Она была той, кто манила его в свой грех, и, будучи смертным человеком, как он мог не поддаться? Ведь Семеро не могли наказать его, верно? На самом деле он не совершил великого греха. Он этого не сделал. И все же… Эймонд молился так, словно совершил. Потому что ты этого желал. Эймонд схватил свой кубок и протянул его слуге, чтобы тот наполнил его. Ему нужно было вино. Ровно столько, чтобы пережить эту ночь. Ровно столько, чтобы заглушить чувство вины, которое он носил в своем сердце. Ровно столько, чтобы утром, когда он присоединится к турниру, он был в форме, но мог забыть о сегодняшнем вечере. Забыть о дочерях Баратеона, с которыми его познакомит мать. Забыть, что, будучи вторым сыном, он снова проиграл. Как у второго сына, у него не было выбора. Как второй сын, он не получит того, чего желал. Эймонд посмотрел через стол. Шейра смеялась над чем-то с Рейной Таргариен. С Люцерисом «Веларионом». Она смеялась над чем-то, что никак не могло быть настолько смешным, чтобы на ее темных глазах проступили слезы. Она смеялась, а Эймонд наблюдал за ней. Он сделал большой глоток вина и был вынужден отвернуться. Ему пришлось отвести взгляд от ее кривой улыбки. От ее темных глаз, изогнутых в полумесяцы. От ее черного платья, плотно обтягивавшего ее пышную фигуру. От V-образного выреза, который дразнил видом ее груди. От обнаженной шеи, ключиц и грудной клетки – ожерелье отвлекло бы, подумал он, ожерелье должно было висеть на ее шее, чтобы другие не засматривались на это пространство веснушчатой кожи. От темно-каштановых волн, которые она распустила по плечам и спине, в то время как несколько косичек были убраны от лица и заколоты сзади какофонией различных цветов. Цветов, которые также были переплетены и образовывали корону на ее голове, похожую на ту, что носила и Рейна, только другого цвета. Пальцы, перебирающие его волосы. Плетение кос. Звучание мелодии в его ушах. Цветы, вплетенные в белые пряди. — Ты… я была права… ты действительно выглядишь… чудесно. Эймонду нужно было еще вина. — Наконец-то предаешься усладам жизни, братец? — спросил Эйгон, опускаясь на свободное место справа от Эймонда. Он махнул слуге и, вместо того чтобы велеть юноше наполнить его кубок, просто взял кувшин с вином. Эйгону нравилось оказывать подобную честь самому себе. Эймонд всего мгновение наблюдал за движениями брата, а затем окинул взглядом заполненный людьми зал. Железный трон скрывался позади них. — Я пью вино, Эйгон. — Неужели? — Эйгон усмехнулся и наполнил кубок Эймонда. — А я думал, что это может быть слишком низменно для кого-то вроде тебя. — Кого-то вроде меня? — Ну, знаешь… набожного… идеального, по словам нашей дорогой матери, — перечислял Эйгон, и ухмылка скривила его губы. — Скучного? Или «банального» – более подходящее слово? Ты всегда был самым прилежным из нас. Эймонд вздохнул. Он знал, чего добивается его брат. — Чего ты хочешь? — Поздравить моего брата с его предстоящей помолвкой! — Эйгон хлопнул его по плечу, и Эймонд хмыкнул, прищурив глаз от того, как пальцы брата постукивали его по спине. — Я слышал, ты женишься на дочери Баратеона. — Слухи распространяются быстро… — Не тогда, когда наши дорогие матушка и дед пытались сообщить тебе об этом в течении нескольких недель, но, похоже, ты был… занят. Эймонду не понравилось, как его брат произнес это. — У меня загруженные дни, Эйгон, — возразил он. Блудный сын Алисенты Хайтауэр хмыкнул и поднес свой кубок к губам, бледно-фиолетовые глаза блуждали по столу. Эймонд проследил за взглядом Эйгона. Грех. Его кулак снова сжался на бедре. Эйгон усмехнулся, ставя кубок на стол, от него сильно пахло вином. Он наклонился к нему. — Скажи мне, братец, — прошептал он, словно это был какой-то великий секрет, частью которого он просто обязан был стать, — ты помог… наладить отношения между семьей нашей единокровной сестры и нашей? — Я не понимаю, о чем ты, — процедил Эймонд. — Не притворяйся, младший брат. Ты никогда не умел лгать; это грех, верно? Эймонд сжал челюсть. — Какая у меня была бы причина лгать? — О, — протянул Эйгон, — я не уверен. Возможно, ты не хочешь, чтобы наша сестра узнала, что ты трахаешь ее единственную дочь? Или, может быть, ты не хочешь, чтобы наша мать узнала, что ты затащил в постель бастарда? Или, может быть, ты не хочешь, чтобы наш дедушка… Эймонд не был уверен, когда именно схватил нож со стола, но знал, что в какой-то момент это сделал, и теперь он был направлен в бок Эйгона, прямо под его последнее ребро. — Не говори о моих деяниях так, будто тебе о них известно, — тихо прошипел он. Взглянув на брата, он понял, что Эйгон не ожидал подобного – это принесло ему небольшое, но все же облегчение, – и он отстранится только тогда, когда старший брат поймет. — Мои дни загружены, — повторил он. — Они длинны и наполнены обязанностями, в которых нет места для блуда; хотя я и не ожидал, что ты поймешь. Эйгон усмехнулся, сделав длинный глоток вина. — А трахать нашу племянницу не считается блудом, брат? — Ты собираешься прекратить? — он еще сильнее вдавил нож в бок Эйгона. — Я не… я не… — само это слово – его подтекст – было слишком тяжелым для Эймонда. Для его набожного сердца, которое боролось с его благочестивым разумом. Одной мысли о поцелуе с Шейрой было достаточно, чтобы практически довести его до безумия, а если он и мечтал о ее теле, то только о том, которое было похоже на ее. На самом деле он трахал в своих снах не ее. Это было невозможно, даже если он, просыпаясь молился, чтобы его помиловали за то, что он представлял ее в подобном облике. Это был не он. Это было испытание Семерых. — Я не занимаюсь подобным с ней. — Но ты проводишь с ней время. Так много, что можно подумать, что ты это делаешь. Эймонд усмехнулся: — Мы читаем. Вот и все. — Читаете? — Эйгон со смехом откинул голову назад и похлопал Эймонда по спине. — Боги, неужели я должен отвести тебя в очередной бордель, чтобы ты научился правильно ублажать женщину? Держу пари, ты кончаешь, когда она, черт возьми, целует… — Не приравнивай ее к одной из своих шлюх, — выплюнул Эймонд. — А мы обидчивые, не так ли? Убирая нож, Эймонд испытывал настоящее искушение вонзить его под ребра Эйгону. — Я не стану выслушивать, как ты неуважительно относишься к женщине. — Похоже, не к простой женщине. — Да, — согласился Эймонд, отложив нож в сторону, чтобы налить еще вина, — нашей племяннице. Родственнице. — Твоей собственной леди Стронг? — Скажи это при ней или при ком-либо еще, и я прикажу крысе нашей матери вырезать тебе язык – нет-нет, я сделаю это сам. (Эйгон действительно откинулся на спинку своего кресла. Ему были не чужды свирепые взгляды Эймонда, хотя большинство из них доставались ему, когда он все еще был с похмелья или настолько пьян, что все вокруг приобретало странный оттенок. Но сидя здесь, практически трезвым, если не считать нескольких кубков вина, которые он выпил ранее, он действительно заметил свирепый взгляд своего брата. Огненно-фиолетовый, пылающий, почти черным. И всего лишь потому, что он произнес имя, которым оба мальчика называли свою племянницу, когда росли. Эймонд был тем, кто произнес это имя первым, так почему же он был так расстроен? Почему он разгневался из-за какой-то чертовой шутки? Из-за правды?) («Реакция сира Харвина на тренировочном дворе была достаточным подтверждением», — сказала однажды его мать много лет назад, когда сидела рядом с сиром Кристоном и прикладывала платок к его окровавленному носу). (Хотя Эйгон не был уверен в местонахождении своего брата, не был уверен в том, как его брат проводил свое время, он не ожидал признания, как явного, так и скрытого. Он не ожидал, что Эймонд станет защищать их племянницу. Не таким образом, как сейчас. Возможно, он мог бы использовать несколько резких слов или что-то вычурное, чему он научился из своих чертовых книг и то, о чем поведала ему их мать. На самом деле он просто хотел понять, почему их мать пришла к нему – к Эйгону – и спросила, где находится Эймонд. Старший из ее детей был уверен, что обычно все происходило наоборот, однако она прижимала ладонь к шее и нервничала, что было заметно по тому, как ее глаза метались по его покоям). (Он просто хотел знать, чем именно Эймонд заполнял свои дни. Да, возможно, у него были свои предположения о том, чем занимался его одноглазый брат, и он высказал их, но не ожидал признания). (Эйгон знал, что его брат на самом деле не трахал Шейру, он знал это по тому, как защищался его святоша-брат. Но он также понимал, что эта защита, эти встающие дыбом волосы, этот яд на его устах были вызваны тем, что он определенно думал об этом. Эймонд хотел этого. Он хотел, и Эйгон знал, что он хотел). (Он просто не был уверен, что сам Эймонд знал об этом). Затем сир Гаррольд Вестерлинг прервал празднество, объявив о появлении Бейлы и Джекейриса – пары, которую предполагалось представить вместе. Эймонд поднялся со своего места из уважения, хотя бы для того, чтобы не ставить в неловкое положение свою семью, к чему был склонен его брат, и захлопал вместе с остальными гостями – хотя ему было неприятно это делать. Ибо одного вида Джекейриса Велариона, наследника Рейниры Таргариен, было достаточно, чтобы гнев Эймонда переключился с Эйгона на мальчишку-бастарда, идущего по залу со своей будущей женой. И он узнал косы в волосах своего племянника. Косы, которые носил и он. Косы, которые заплела ему Шейра. И так же, как и у него, в темные волосы Джекейриса были вплетены цветы, белые, которые напоминали ему гипсофилу. Джекейрис был одет в кроваво-красную тунику с черной отделкой и расшитый нитками камзол, украшенный золотыми застежками. К его плечам был приколот многотонный воротник, на котором были изображены сигилы Таргариенов и Веларионов, выполненные из тонкого металла. Рядом с ним стояла Бейла, одетая в прекрасное платье красного, золотого и черного цветов, и Эймонд узнал черный шелк, украшавший корсет ее платья. Рубиновое ожерелье стекало по ее груди, ярко сверкая на фоне смуглой кожи и гармонируя с красным цветом платья. Ее белые локоны ореолом обрамляли ее улыбчивое лицо, и она так же заплела несколько косичек по всей длине. В ее волосах не было цветов, вместо этого они были вплетены в корону на ее голове. Корону, сделанную Шейрой. Эймонд легко отвел взгляд от красивой пары – нехотя признавая, что они довольно хорошо дополняли друг друга, – и посмотрел на свою племянницу. Она сияла и хлопала в ладоши, но, в отличие от него, действительно казалась искренней. Деймон наклонился и похлопал падчерицу по плечу, что-то прошептав, а затем поцеловал ее в щеку, чем заслужил от нее еще более яркую улыбку. Несомненно, это был комплимент ее ручной работе для братьев и сестер, комплимент, который Эймонд тоже сделал бы ей, если бы захотел. Короны держались крепко. Шелк хорошо сочетался с платьем Бейлы. Ее практика на волосах Эймонда принесла свои плоды и для создания прически Джекейриса. И она казалась более чем довольной. В некотором смысле это означало, что их вылазка в Блошиный Конец того стоила. (Эйгон ухмыльнулся). (Мог ли Эймонд быть более явным? Разглядывать девушку, пока все остальные наблюдали за «парой недели»?) Эймонд отвел взгляд, прежде чем зеленая гниль вновь разлилась по его позвоночнику. Прежде чем он задумался о том, почему ему хотелось, чтобы рядом с ней был именно он. Прежде чем он задумался о том, как бы он похвалил ее за то, что она создала что-то такое… чудесное. Она ведь уже использовала это слово, не так ли? Конечно, он мог использовать тот же термин? Несомненно, это было нормально? (Шейра осмелилась взглянуть на своего дядю и прикусила щеку, когда поняла, что он не смотрел на нее в ответ. Она не была уверена, почему подумала, что он стал бы это делать. Она не была уверена, почему ее это волновало. Почему она хотела, чтобы он посмотрел на нее, как бы признавая, что их прогулка по Блошиному Концу того стоила. Словно для того, чтобы получить хоть каплю его одобрения – ведь после того, как она услышала его комплимент, она не была уверена, что сможет вынести что-то еще из его уст. Она хотела снова услышать похвалу. Не ее пению, а ее ручной работе. Она была уверена, что он распознал это). (Но он не смотрел на нее, и ей пришлось подавить разочарование, подступившее к горлу. Она не должна расстраиваться. Для этого не было причин. Было глупо чувствовать подобное). (И она почувствовала на себе чей-то пристальный взгляд. Чей-то теплый и обсидиановый взор. Она посмотрела в сторону стола, за которым сидел Кворен Мартелл, и встретила его взгляд с легкой улыбкой. Рядом с ним сидела его дочь, в которой Шейра, насколько она была уверена, распознала ненависть по отсутствию приветствия и пронзительному взору, которым она ее одарила, пока ждала Джейса и Бейлу). Эймонд вновь опустился в кресло, а Джекейрис и Бейла проследовали к главному столу и сели между Рейнирой и Деймоном по центру. Их мать подняла свой кубок, одной рукой придерживая округлившийся живот, и произнесла тост за них обоих. Он наблюдал, как его собственная мать, сидевшая по другую сторону от Рейниры, произнесла тост от имени Короны, и Эймонду захотелось закатить глаз. Подобные формальности были скучны. Утомительны. Бесполезны. Его собственная свадьба была бы такой же. Пышной для принца королевств. Броской. Но без восторженных улыбок, в этом он был уверен. Он бы не стал улыбаться так, как Джекейрис Веларион, чокаясь своим кубком с Бейлой Таргариен. Он бы не сидел так близко к своей будущей жене, практически склонившись над ней, чтобы они могли шептаться о всяких пустяках. Он бы сидел так, как сидит сейчас, надеясь, что вино хоть немного заглушит его здравый смысл. Надеясь, что он не вспомнит ту ночь, когда его жизнь должна была закончиться. Отправили бы его в Штормовой Предел на следующее утро? Чтобы стать лордом после смерти Борроса Баратеона? Или же он женится на одной из младших дочерей и ни на что не будет претендовать? Вообще ни на что. У него был выбор из дочерей, но, конечно, женитьба на старшей была бы самым разумным решением? По крайней мере, в таком случае он бы хоть что-то от этого приобрел. Если он не испытает счастья, то сможет получить власть – какой бы незначительной она ни была. (Эйгон склонил голову набок, заметив угрюмость своего брата – он всегда был угрюмым юнцом, но сейчас, казалось, выглядел даже более уныло – и когда он посмотрел на Шейру, его глаза расширились. Она смотрела на Эймонда. Она наблюдала за Эймондом, рассеянно кивая тому, что говорил Люцерис. Она наблюдала за Эймондом так же, как он наблюдал за ней). («О, — с восторгом подумал Эйгон, — это слишком занимательно!») (Он бы потянул время, отказываясь от выпивки, только для того, чтобы предаться драматизму происходящего. Рука Эйгона нашла руку Хелейны, когда он потянулся к своей сестре, и если его удивило, что она не вздрогнула, то он не стал об этом думать. Она всегда была странной, но иногда ему нравилось держать ее за руку. Ее мягкую руку. Ему нравились такие). (Однако прямо сейчас его больше занимали его брат и племянница). (Хелейна долго и пристально смотрела на руку Эйгона, лежащую поверх ее собственной. Его большой палец рассеянно поглаживал костяшки ее пальцев, пока он откинулся в кресле, время от времени потягивая вино. «Странно», — подумала она, возвращаясь к своему кубку и глядя на покачивающуюся жидкость. Если бы она продолжила смотреть и сосредотачиваться на вине, то, возможно, смогла бы игнорировать подкрадывающийся туман, который угрожал ей очередным видением). (Возможно, ей удалось бы не обращать внимания на неприятные ощущения в животе, когда она представляла мозолистую руку, сжимающую нежную. Когда она представляла, как зеленый танцует с черным, прядя нити, которые обязательно распутаются, если их найдет неправильный человек). Эймонд прикусил щеку, глядя, как Джекейрис и Бейла вместе направились к центру зала и начали танцевать. Они пытались оставаться серьезными, но то и дело разражались приступами смеха, особенно когда Джейс то и дело спотыкался. Танец драконов, как он однажды прочел, был традицией браков Таргариенов. Он знал, что его мать танцевала его с Визерисом. Рейнира с Лейнором, и, вероятно, с Деймоном тоже. Деймон c Лейной, Рейнис с Корлисом, Алисса с Бейлоном, Джейхейрис с Алиссаной. Список продолжался и продолжался, и Эймонд почувствовал, как в нем нарастает горечь от того, что он присоединится к этому списку. Он присоединится с одной из девушек Баратеона. Он выпил еще немного. Тепло разлилось по его костям, когда он налил себе еще один кубок вина. Джейс и Бейла закончили свой танец, раскланиваясь и отводя руки назад, и зал разразился аплодисментами, когда пара снова соединилась, смеясь и прижимаясь друг к другу, словно они не могли насытиться. Возможно, они и не могли. Возможно, подумал Эймонд, это действительно был брак по любви и радости с некоторыми сопутствующими удобствами. Несомненно, для обеих семей могли бы найтись и более удобные кандидатуры. И тем не менее, они все были здесь. На свадьбе двух Таргариенов-Веларионов. Если бы только его мать не заботилась об удобстве его собственного союза. Если бы только у него был выбор. Если бы только он мог поступать по своему усмотрению. Конечно, он бы не выбрал Баратеона. Он бы выбрал кого-нибудь получше. Когда слуги начали выносить подносы с едой, Эймонд снова поймал себя на том, что смотрит на Шейру. Она пила вино – он понял это по тому, как капля красной жидкости окрасила ее нижнюю губу, и ему захотелось стереть ее, – и о чем-то хихикала с Рейной, которая наклонилась и комично зашептала, пока Люк протестовал, пытаясь разнять их двоих. Только слуга с подносом горячей еды смог справиться с этой задачей, к большому удовольствию Люка. А затем юноша встретился взглядом с Эймондом. Его темные брови нахмурились, и Эймонду ничего не хотелось так сильно, как чтобы мальчишка, укравший его зрение, отвернулся. Чтобы он больше никогда не смотрел на него. Чтобы он больше не напоминал ему, что именно из-за него у Эймонда был только один глаз. Из-за него Эймонд чувствовал боль почти каждый чертов день. Из-за него Эймонд не мог позволить Шейре увидеть его без повязки. Но Люцерису? О, Эймонду хотелось прямо сейчас сорвать повязку и показать маленькому щенку, что он с ним сделал. Чтобы увидеть страх в его незаконнорожденных глазах. Чтобы увидеть, как юнец ерзает на своем месте и умоляет сестер защитить его. Да, Эймонд хотел бы это сделать. Но сделать это означало рискнуть тем, что Шейра увидит, а этого он просто не мог вынести. Его гордость не позволит ему подобного. (Шейра заметила молчаливость своего брата и поняла, что Люк вступил в немую схватку с их дядей. Она нахмурилась лишь на мгновение, распознав злобу в фиолетовом глазу Эймонда, и немедленно встала, приглашая Люцериса потанцевать с ней. Было бы гораздо правильнее потанцевать одними из первых после Джейса и Бейлы, чем позволить многолетней напряженности вспыхнуть из-за очередной игры в гляделки). (Шейре было все равно, покраснел ли Люк от смущения, когда его вытащили в центр зала. К ним присоединится еще больше людей. Она не стала бы рисковать возможной дракой на приветственном пиру своих брата и сестры. Именно для этого и нужны турниры – хотя она полагала, что это будет непросто, поскольку ни Эймонд, ни Люк не будут участвовать). (Но это не имело значения. Она насладится танцем со своим младшим братом, прежде чем ей придется выслушать список воздыхателей, которые слишком явно давали понять, что прибыли просить ее руки). Эймонд почувствовал медный привкус на языке, когда слишком сильно прикусил щеку. Он наблюдал, как Шейра встала со своего места и потащила Люцериса в центр для танца. Джейс и Бейла радостно закивали, и они вчетвером принялись танцевать под какую-то гребаную мелодию, причем не самую лучшую. Эймонду показалось, что все они сбиваются с ритма, особенно Шейра, которая, похоже, знала об этом: она ухмылялась, смеялась и еще больше хохотала, кружась вокруг Люцериса, несмотря на его пылающие щеки и умоляющий взгляд, который он посылал своим родителям и Рейне. Но последняя была занята – теперь к ней присоединилась принцесса Рейнис, которая заняла место Шейры и вполголоса разговаривала с внучкой. Потерянный щенок подчинился прихотям своих братьев и сестер, а Эймонд не сказал бы, что был доволен, однако он определенно не был огорчен, потягивая вино с ухмылкой на губах. — Лорд Боррос! Ужас заполонил его нутро при звуке голоса матери, и Эймонд почти подумывал о том, чтобы выпить весь чертов кувшин вина, только чтобы пережить этот разговор. Он перевел взгляд вперед, туда, где сейчас стоял Боррос Баратеон. Мужчина был одет в статный коричнево-желтый дублет, а на его груди висела ливрейная цепь с гербом Баратеонов. У него была густая борода и черные, начинающие седеть волосы, а также два голубых баратеоновских глаза. Он определенно приходился двоюродным братом Рейнис. Рядом с ним стояла молодая женщина, одетая в сиреневое платье со вторым слоем желтой ткани, проглядывавшим из-за выреза и по центру юбок. Ее волосы были темными – не совсем черными, но и не совсем каштановыми, – и выделялись на фоне бледной кожи, на которой красовалась и родинка. Эймонд встретился с ней взглядом, с ее не впечатляющими ореховыми глазами, которые не могли решить, чего в них больше – карих, зеленых или голубых оттенков, и ему захотелось усмехнуться. Должен ли он так открыто представлять один из этих вариантов? Как будто она была одним из подносов, которые разносили слуги? — А Вы? — Алисента запнулась, кивнув в сторону дочери Борроса. Эймонда это ничуть не волновало, и, учитывая, как Эйгон изо всех сил старался не рассмеяться, обнаружил, что ненавидит эту сцену еще больше. — Леди Кассандра Баратеон, Ваша Светлость, — вежливо ответила женщина, прежде чем это успел сделать Боррос. Кассандра сделала реверанс, — для меня большая честь познакомиться со всеми вами. — Кассандра – старшая из моих детей, — проворчал Боррос. Скучный голос еще более скучного человека, подумал Эймонд. Ему захотелось оглядеться вокруг. Чтобы посмотреть, не обмочился ли его племянник в штаны. Чтобы посмотреть, все ли еще Шейра танцует со своим братом, словно с марионеткой, над которой можно потешаться. — Она также самая миловидная, поэтому я решил, что лучше представить ее первой, Ваша Светлость, — его голубые глаза обратились к Эймонду, — Ваше Высочество. «Убейте меня, пока я не сотворил сего сам», — хотел он молить своих богов. Конечно, даже стоять рядом с самим грехом было бы лучше, чем следовать тому, во что превращалась эта беседа? Натянутая. Жесткая. Неловкая. Эймонд предпочел бы задыхаться в течение двух недель, чем быть вынужденным разговаривать с лордом Баратеоном и его дочерью. — Лорд Боррос, — сухо поприветствовал Эймонд, слегка склонив голову, — леди Кассандра. Он чувствовал, как растерянный и разочарованный взгляд матери впивается ему в затылок. — Возможно… возможно, ты мог бы пригласить леди Кассандру на танец? — поторопила его Алисента, прежде чем тишина поглотила их всех. Мог ли он? Смог бы он на самом деле? Эймонд вздохнул, и когда он собрался придумать какую-нибудь отговорку – он познакомился с девушкой, разве этого недостаточно? – касательно того, почему он не может танцевать, его взгляд уловил нечто интересное. Между Кассандрой и ее отцом оказалось открытое пространство, выходившее на теперь уже оживленный зал, заполненный танцующими гостями. И в этом пространстве Эймонд увидел ее. Он увидел, как она смеялась и улыбалась, словно влюбленная дурочка, потому что рядом с ней был этот чертов дорнийский принц, который держал ее за руку и что-то шептал на ухо. Не имело значения, что танец подразумевал смену партнеров. Кворен Мартелл прильнул к Шейре, словно уже был ее мужем. Словно он был единственным, кто мог говорить с ней, танцевать с ней, быть с ней, потому что даже Джекейрис, Бейла и Люцерис отступили на несколько шагов от пары – двое первых хихикали друг с другом, меняясь партнерами с поднятыми руками и осторожными шагами. Он должен был наслаждаться тем, что Люцерис выглядел в толпе как потерянный щенок, вынужденный участвовать в танце, потому что его сестра бросила его ради какого-то незнакомца. Он должен был упиваться тем, что Шейра заманила в сети какого-то глупца и обратила свой грех на другого. Но он этого не сделал. Он мог сосредоточиться только на руке Кворена Мартелла, лежащей на предплечье девушки. Он мог сосредоточиться только на том, как она улыбалась – этой чертовой кривой ухмылкой – принцу. Он мог сосредоточиться только на том, как Шейра, казалось, была очарована тем, что слетало с губ этого обаятельного мужчины. И даже когда Шейра схватила Люка за руку и заставила его снова танцевать с ней, он мог сосредоточиться только на том, как она продолжала смотреть на Кворена. Этот зеленый яд разлился по его позвоночнику и охватил все его существо. Он раскалил его кровь. Он пронзил его нутро, высасывая из него всю жизненную силу. Он вгрызся в его мышцы, натянув сухожилия до предела. Он охватил саму его суть, и тогда его тело могло вырабатывать лишь зеленую кровь, готовую гореть пламенем. Он не мог объяснить, почему не желал ничего больше, чем разлучить Кворена и Шейру. Ему не хотелось думать о причинах. Ему было все равно, почему он уже стоял рядом, протягивая руку Кассандре, и в то же время пристально глядя на ладонь, лежавшую на талии Шейры. Знал ли Кворен, что ей нравилось читать и писать? Знал ли Кворен, что она выучила почти каждое растение Вестероса? Знал ли Кворен, что она могла говорить на высоком валирийском, словно это был ее родной язык? Знал ли Кворен, что именно она сплела цветочные венки, практикуясь на его волосах, чтобы убедиться, что прическа Джейса будет идеальной, и пробралась в Блошиный Конец за шелком для платья Бейлы? Знал ли Кворен, что она умела изготавливать мази, припарки и масла для ран, но с трудом смотрела на запекшуюся кровь или внутренности? Знал ли Кворен, что при виде крови ей становилось плохо? Знал ли Кворен, что Шейра любила море больше всего на свете, – за исключением своей семьи, – и была готова на все ради возможности просто посидеть на берегу и ощутить, как морской ветерок обдувает ее кожу? Эймонд усмехнулся при этой мысли и, наконец, посмотрел на Кассандру. — Не окажете ли Вы мне честь танцем, миледи?———————
Шейра
———————
— Всем здесь не помешало бы избавиться от нескольких слоев одежды, — усмехнулся Кворен, забирая Шейру у Люцериса. Она не удержалась и фыркнула, когда ее брат снова застонал от того, что его передали какой-то даме Хайтауэр. С усмешкой она подняла руку в такт движению Кворена. — Говорите исходя из собственного опыта, мой принц? — она знала, что дорнийский стиль одежды в чем-то гораздо менее консервативен, но не была уверена в том, где пролегала грань допустимого, не считая того, что, как она полагала, являлось благоприятным для жары стилем из легких и менее плотных тканей. — Хм, — он подмигнул, вызвав румянец на ее щеках, — я видел немало свадеб, на которых лорды и леди были одеты в то, в чем их мать родила. — В чем их мать родила? — Шейра рассмеялась. Она повернулась в такт с Квореном, который теперь двигался в противоположном направлении. — Люди рождаются облаченными в кровь. — Совершенно верно, миледи. — Вы видели свадьбы, которые заканчивались кровопролитием? — Разок-другой, — сказал он, пожимая плечами, — я имею в виду, что большинство свадебных дней в Дорне настолько жаркие, что терпимо носить только самые легкие наряды. Это часто оставляет… очень мало места для воображения. — Это звучит гораздо менее сковывающе, — хмыкнула она. Кворен усмехнулся, обхватил ее за талию и закружил в воздухе в такт песне, а Шейра на мгновение впилась пальцами в его плечи, просто чтобы успокоиться. Его руки были теплыми. Нет, они были горячими, прижимаясь к изгибу ее талии. Она чувствовала, как жар просачивается сквозь ее платье. И когда он опустил ее обратно на пол, она почти сожалела о потере его прикосновения. — Следует ли мне пригласить Вас на дорнийскую свадьбу, миледи? — спросил он. — Останется ли в силе наш уговор о моем собственном дорнийском платье? Кворен рассмеялся и кивнул, шагнув ближе, а затем, отступив назад, снова развернулся. — В здешних платьях Вы будете страдать от жары в Солнечном Копье. Возможно, мне придется снабдить Вас целым сундуком платьев. — Я предпочитаю, чтобы они были черными, — напомнила она ему, и пара рассмеялась, когда она жестом указала на свое платье. — Миледи, солнце будет обжигать Вас, если Вы облачитесь только в черное, — его рука прижалась к ее ладони, а пальцы постукивали друг о друга, когда они снова начали кружить. — Может быть, красное? Это цвет Вашего дома, верно? Или, — он наклонился ближе, усмехаясь, и прошептал ей на ухо, — может быть, цвета моего дома? Желтое? Оранжевое? Я полагаю, что первое хорошо бы Вас дополнило, и это, безусловно, напомнило бы моему народу, что Вы прибудете не как завоевательница, а как гостья. Шейра повернулась лицом к Кворену, тяжело сглотнув от того, как близко он стоял. (В другом конце зала, за главным столом, сидел Деймон, закинув одну руку на спинку кресла Рейниры, и наблюдал. Он наблюдал, как Шейра танцевала с Люцерисом, несколькими лордами, Джекейрисом, Бейлой и даже Рейна на мгновение присоединилась к веселью. Но он молча вскипел от ярости, когда Кворен Мартелл прокрался в центр зала и украл Шейру у ее братьев и сестер). (— Я думал, его сердце все еще принадлежит его покойной жене, — съязвил Деймон на валирийском. Он остерегался разговоров на общем языке, когда рядом сидели эти змеи Хайтауэры). (Рейнира закатила глаза и похлопала его по бедру). (— Они просто танцуют вместе, любовь моя, — отмахнулась она. — Он делает то, чего от него ожидают). (Рейнира не призналась бы Деймону, насколько ее порадовало это зрелище. Ни одна мать не желала видеть свою дочь выданной замуж, но она могла вздохнуть с облегчением, ведь из всех мужчин это, скорее всего, был бы Кворен. Возможно, тогда его паруса поднимутся в ее защиту, если в них возникнет необходимость). (— Хм. И это включает в себя прикосновения к ее талии и поцелуи в ушко?) (— Ты переоцениваешь их танец). (— Неужели? — спросил он, желая взглянуть в лицо своей возлюбленной, однако в то же время не намереваясь отводить взгляд. Он не хотел, чтобы его падчерица находилась в присутствии Кворена без присмотра. — Я отчетливо помню, как мы вели себя в ночь твоего свадебного пира. Не думаешь, что твой отец слишком бурно отреагировал, видя в нас худшие из пороков?) (Деймон почувствовал на себе ее равнодушный взгляд). (— Я бросила тебе вызов, чтобы ты сделал меня своей женой, но ты струсил, превратившись в мгновение ока из мужчины в мальчишку, и все потому, что я прижалась своими губами к твоим, — напомнила она ему с язвительной ясностью. — Я вижу, как наша дочь смеется и наслаждается танцем с добрым мужчиной. В этом мире есть и менее приятные вещи, любовь моя. Давай будем благодарны за то, что это худшее из зол). (Вздыхая, Деймон позволит себе сдаться только на эту ночь. Лишь потому, что его жена попросила его об этом. Он поднял ее руку со своих колен и прижал к губам, наслаждаясь теплом ее кожи, контрастирующим с холодом колец). (— Если она выберет его, а он ее, — пробормотал он, уткнувшись в руку жены, — я переименую себя в короля Узкого моря и вернусь обратно на Кровавый Камень, хотя бы для того, чтобы устрашать корабли этого ублюдка Караксесом). (— Да, да, — усмехнулась Рейнира, отпивая еще воды, — если это доставит тебе удовольствие, любовь моя. Если это доставит тебе удовольствие). (— Это доставит мне удовольствие. Очень много, на самом деле). (— Ммм. Конечно). (— Я клянусь в этом прямо сейчас, а Корона и боги тому свидетели). (— Я не сомневаюсь в твоей клятве, — промурлыкала Рейнира. Затем она взяла его руку и запечатлела поцелуй на костяшках его пальцев. — Я лишь прошу тебя попридержать свой пыл до тех пор, пока не появится наш ребенок и я не буду названа королевой Семи Королевств, — она тепло улыбнулась. — Кроме того, возможно, лучше подождать до их свадьбы. Давай сначала закрепим наш союз). (— Если бы только я мог увезти ее далеко-далеко после свадьбы). (Рейнира тихо рассмеялась, еще раз поцеловав руку Деймона, а затем прижала ее к своему животу, поглаживая ее медленными кругами). (— Если это доставит тебе удовольствие, муж). (— Так и будет, жена). (— Тогда все, чего пожелает твое сердце, будет твоим). (— Оно всегда будет желать только тебя). (На мгновение остались только они. Только Деймон и Рейнира Таргариены. Они были довольны этим). Шейра прочистила горло, а ее глаза метались между глазами Кворена. — Я никогда раньше не надевала ничего подобного, — прошептала она. — Тогда я изготовлю много платьев, — решил Кворен, щелчком пальцев выводя ее из раздумий. — Вы сможете решишь, какое из них Вам понравится больше. — А если мне не понравится ни одно из них? (О, Кворен наслаждался ею безмерно. Какой она была веселой. Насколько быстро она затихала, но также быстро разражалась смехом и шутила. Она была точь-в-точь как ее мать, разве что немного скромнее и в десять раз сдержаннее). Прежде чем они поменялись партнерами, Кворен поцеловал ее руку и шепотом пообещал: — Тогда я закажу платья всех цветов у каждой швеи со всех уголков этого мира, пока Вы не наденете такое прекрасное, что влюбитесь в собственное отражение. (Он знал, что несколько перегнул палку, но, увидев румянец на ее щеках, приоткрытые розовые губы и распахнутые пылающие глаза, Кворен понял, что оно того стоило). Сердце Шейры заколотилось при этих словах, и, хотя она была увлечена кем-то другим, она не могла не думать о Кворене. О сладкоречивом Кворене Мартелле, который говорил с ней так нежно и сладко, что у нее наверняка вспыхнула какая-нибудь разновидность зубной боли, однако она не возражала. Да и как она могла? Он обращался с ней так славно, так нежно. Он прибыл к ней не как мужчина, который хотел заполучить ее руку ради семейного имени, а как тот, кто желал стать ее другом. Потенциальная помолвка была лишь приятным дополнением. И хотя сама мысль об этом приводила ее в ужас, она поняла, что могла бы вполне смириться с идеей о браке, если бы это был Кворен. Человек моря. И в данный момент она подумала, что могла бы быть счастлива с таким мужчиной, как Кворен. Но сейчас она танцевала не с Квореном. Сейчас она танцевала с молодым волком, лордом Криганом Старком из Винтерфелла. Новым Хранителем Севера. — Лорд Криган, — мягко поприветствовала она. — Принцесса Шейра, — ответил он. Он был близок ей по возрасту, гораздо ближе, чем Кворен, и выглядел соответственно. Он был красивым молодым мужчиной, еще не закаленным суровыми зимами, и Шейра подумала, что он слишком мягок на вид, чтобы быть тем мрачным лордом, о котором она слышала. По слухам, он заточил в темницу своих родичей, чтобы самому стать Хранителем! Когда-то она даже думала, что он был ближе по возрасту к ее матери, но теперь убедилась, что во всем ошибалась. К тому же он недавно овдовел и нуждался в жене. — Вам нравится Королевская Гавань, милорд? — спросила она. — Здесь… тепло. — Верно, полагаю, так и есть. Неловкий разговор, без которого она действительно могла бы обойтись. — Ваша мать считает, что мы могли бы стать хорошей парой, — вежливо пробормотал он, и Шейре захотелось пожаловаться на свое невезение. Она понимала, почему он сказал ей об этом. Почему он признался. Это было уважительно и вежливо, но ей скорее хотелось не слышать его слов. Ей нравилось знать, зачем прибыл Кворен, и всячески увиливать от этой темы. — Да, я так и предполагала. — У Вас… много воздыхателей? — Полагаю, — честно ответила она, оглядывая тех, кто, как она была уверена, были здесь ради ее руки. Кворен поймал ее взгляд, когда каким-то образом оказался рядом со своей дочерью, и они смеялись, исполняя свою собственную версию танца. Шейра улыбнулась, — моя матушка решила не… Ее слова замерли на губах, когда она поняла, что Кригана мало интересовало то, что она хотела сказать. Его яркие серые глаза смотрели не на нее, а мимо нее, и он казался совершенно ошеломленным. Выражение его бледного лица показалось ей похожим на то, которое она часто видела у Деймона, когда он смотрел на ее мать. Шейра медленно проследила за взглядом Кригана. — Понимаю… — вздохнула она, и уголки ее губ приподнялись. Он смотрел на Бейлу и Джейса, а точнее, он смотрел на Джейса, а Бейла смотрела на Кригана со скромной улыбкой на накрашенных красным губах и трепетом белых ресниц. Криган улыбнулся – или, по крайней мере, попытался улыбнуться, – и Шейра не смогла сдержаться и фыркнула. — Мне кажется, Вы танцуете не с тем Веларионом, милорд, — поддразнила Шейра, снова привлекая его внимание. Его щеки вспыхнули, и он откашлялся. — Нет, я уверен, мое внимание направлено на Вас, и… — Пожалуйста, милорд, я нисколько не обижаюсь. Мои брат и сестра прелестны, и я не посмею винить кого-то за то, что они тоже так думают, — Шейра пожала плечами и сделала шаг вперед, сжимая его руку. Она кивнула в сторону брата и сестры. — Было бы обидно не станцевать хотя бы раз с Бейлой. Она очень хороша, и однажды Вы станете Хранителем во время ее правления. Лучше произвести хорошее впечатление сейчас, хм? — Вы уверены? — он выглядел так, словно был готов сорваться со своего места, однако показался ей недоверчивым. Шейра хихикнула и, с приближением смены партнеров, подвела его ближе к Джейсу и Бейле. — Идите, идите, милорд. Повеселитесь с будущими королем и королевой! При смене партнеров Шейра отошла в сторону, наблюдая, как Криган лавирует между парами, чтобы добраться до Бейлы и Джейса. Ему с легкостью удалось убедить Бейлу потанцевать с ним, и Шейра с ухмылкой наблюдала за тем, как Джейс не следил за их руками, словно ястреб, но он определенно все время смотрел на лицо Кригана. Шейре следовало бы похвалить себя за то, что она заметила это. К ней подошла служанка с вином, и она нежно поблагодарила молодую девушку. Она оглядела толпу, отмечая определенные лица и задаваясь вопросом, сможет ли она вспомнить имена мужчин, о которых ей рассказывал Деймон, и вычислить, прибыли ли они в столицу просить ее руки. Некоторых из них было легче распознать: Клемент Селтигар с его белыми волосами, Бенджикот Блэквуд был моложе, но происходил из знатной семьи, Гормон Масси из Камнепляса горячо поддерживал притязания ее матери, так что не оставалось сомнений, что на него можно рассчитывать, Кермит Талли с его ярко-рыжими волосами и еще более яркими голубыми глазами, Джоффри Аррен, приходившийся ее покойной бабушке Эймме пятиюродным братом или кем-то в подобном роде. Шейра была почти уверена, что эти мужчины, а также Криган Старк и Кворен Мартелл, были теми, кого дала ей на выбор матушка. Да, она могла бы отдать должное своей матери, ведь ни один из мужчин не был неприглядным, но на самом деле она находила красивым только Кворена. Возможно, это произошло потому, что он был старше, и сама эта мысль должна была отталкивать ее, но она думала, что это, возможно… взволновало ее. Шейра улыбнулась и отпила немного вина. Неужели еще один танец с Квореном мог бы навредить ей? Было ли это бесстыдством – так скоро демонстрировать свое расположение к нему? Могла ли она просто объяснить, что считает его лучшим партнером для танца? Или, возможно, она могла бы заявить, что отводит каждому мужчине отдельный день, и сегодня – день Кворена? — Наша матушка считает тебя идеальной, Шей, — посетовал Джекейрис, поправляя одну из кос. Его волосы были заплетены не так, как волосы Эймонда, и это ее сильно беспокоило. — Ты могла бы полностью все испортить, и она все равно похвалила бы тебя. — Возможно… но мы все прекрасно знаем, что Люк – ее любимчик. — Я-я? И Шейра, и Джекейрис повернулись к своему младшему брату. — Конечно, ты, болван, — сказали они оба в унисон. — А еще ты любимец нашего дедушки, — заметила Шейра, продолжая заплетать косу. — Я уверена, что как только лорд Корлис вернется, он начнет расспрашивать о своем «маленьком лорде Дрифтмарка» еще до того, как расскажет о своем здравии. — Не говоря уже о том, что наша матушка отказывается допустить, чтобы тебя постигло хоть какое-либо несчастье. Сир Вестерлинг однажды рассказал ей о том, как я толкнул тебя сильнее обычного во время тренировки, и она чуть не отгрызла мне голову, как это обычно делает Вермакс с овцами. Люцерис почесал затылок, погружаясь в раздумья. Шейра всегда считала его сильным, когда это требовалось; он был мальчиком, который мог поднять глаза навстречу опасности, но, когда он был дома в кругу семьи, он становился тихим и застенчивым. Лично Шейре нравилась эта сторона ее брата. — Я… я бы не стал… Джейс развернулся на своем стуле, заслужив порицание Шейры, и указал на Люка. — Шейра, по словам наших родителей, не способна сотворить ничего плохого, я наследник, и, следовательно, самый ответственный из всех нас, Бейла тоже наследница и само воплощение нашего отчима, поэтому, конечно, он ее обожает, Рейна иногда доставляет хлопоты, но поскольку бабушка любит ее больше всех, она для нее идеальна, — он глубоко вздохнул и продолжил, — Джоффри был первым младшим ребенком нашей матери, поэтому она обожает его, как будто он – сами звезды на небе, а Эйгон и Визерис – ее первые мальчики от Деймона. Она любит их больше, чем воздух, которым дышит, но ты хочешь знать одну ключевую деталь? Шейра улыбнулась, глядя на распахнутые глаза Люка. — Что? — спросил мальчик у своего старшего брата. — Хотя наша мать, возможно, любит всех нас и оберегает, даже если это означает потерю собственной жизни, — сказал Джейс, — она сожгла бы весь Вестерос ради своего самого милого мальчика. Да, даже если она сделает что-то не так, она полагает, что и Рейнира, и Деймон быстро ее простят. Может быть, тогда ей даже сойдет с рук благосклонность к Кворену. Усмехаясь про себя, Шейра начала искать взглядом дорнийского принца, но по мере того, как ее глаза осматривали одно лицо за другим, ее улыбка медленно угасла, когда она заметила кое-что еще. Что-то горькое, похожее на яблочную косточку, раскололось и обволокло ее язык, и ей пришлось выпить еще вина, чтобы не поморщиться от едкого вкуса. Но привкус землистого алкоголя никак не мог подавить это неистовое кипение в ее груди. Даже когда приятный гул окутал ее сознание и заложил уши, когда она допила остатки вина, она не могла избавиться от этого проклятого… чего-то. Это было что-то особенное. Это было что-то зеленое, и оно вырвалось наружу, обжигая ее нос, словно что-то острое, и высекая слезы на глазах. Она несколько раз моргнула, пытаясь избавиться от жжения, которое исходило изо рта, проникало в нос и пыталось завладеть ее глазами. Шейра отставила пустой кубок в сторону. А затем она начала двигаться. Она шла и не знала, куда именно. Она шагала, проталкиваясь мимо танцующих пар и извиняясь, она шла, шла и шла, пока не набрела на случайного лорда прямо перед сменой партнеров. Он подхватил ее и закружил, ставя обратно на землю и обходя вокруг нее с опущенной головой. Она прошла мимо него в такт песне. Она прошла мимо него, подняв руку, и повернулась к нему лицом. — Я думала, ты не поклонник танцев, дядя, — сказала она на валирийском. Эймонд поднял бровь и посмотрел направо. Проследив за его взглядом, Шейра нашла источник своего гнева. Источник этой горечи. Это была девушка, Баратеон, без сомнений, с длинными черными волосами и ореховыми глазами. Она была стройной, гораздо стройнее, чем Шейра, и это заставило принцессу Веларион передернуться. Баратеон была красива. До жути красива. На ее коже не было ни единого изъяна, за исключением родинки у полных губ, но даже она, казалось, идеально подходила к ее квадратному лицу. Шейра нечасто чувствовала себя по-настоящему непримечательной, но, глядя на эту женщину, Шейра осознала, что впервые в своей жизни почувствовала себя некрасивой. И судя по тому, как девушка свысока смотрела на Шейру, она была уверена, что все с ней согласятся. (Эймонд чуть не рассмеялся, когда она заняла место Кассандры. Он чуть не рассмеялся, потому что девушка Баратеон была самым невыносимым созданием, которое ему когда-либо приходилось терпеть, и если бы Шейра заняла ее место, то, по крайней мере, он смог бы найти смысл в этом вынужденном личном пекле. По крайней мере, это означало, что Шейра не танцевала с Квореном, ибо если бы ему пришлось наблюдать за этим еще хоть мгновение, он был уверен, что мог бы отрубить мужчине руки за то, что он прикасался к Шейре. За то, что так открыто проявил неуважение к ней). (Но, когда он увидел, как Шейра поникла, когда добралась до сути Кассандры, он осознал, что не может ликовать. Он точно понял, о чем она думала, когда она прикусила губу, когда ее взгляд потускнел, когда она ушла в себя. Он ненавидел это зрелище. Для него это было так же жалко, что и хмурый взгляд). — Не смотри на нее, — вздохнул Эймонд, сжимая ее ладонь своей. Шейра прикусила щеку. — Я всего лишь пыталась вспомнить, где видела ее раньше, — возразила она. — Ты не умеешь врать, Шейра. — Я не лгу, дядя. — Так и есть. — И как же ты это понял? Эймонд двигался с ней в танце, кружась и хлопая в такт негромким переливам арфы. — Ты снова кусаешь губу. Застигнутая врасплох, Шейра намеренно выпятила нижнюю губу и попыталась откашляться в надежде прогнать смущение. Они снова закружились, и Шейра сделала шаг навстречу Эймонду. (Он посмотрел поверх ее головы и поймал взгляд Кворена Мартелла – мягкий взгляд, направленный на Шейру). Эймонд шагнул ближе. — Кто она? — внезапно спросила Шейра. Эймонд схватил ее за талию, и она резко вдохнула, ибо если руки Кворена на ее талии были уютными и теплыми, то руки Эймонда были подобны драконьему пламени. Ее пальцы впились в его плечи, когда он приподнял ее, и, глядя на него сверху вниз, Шейре на мгновение захотелось, чтобы он не отпускал ее. Чтобы он опустил ее на землю, увлек за собой и никогда не выпускал из виду. Ибо даже несмотря на то, что Кворен был невероятно мил и ей нравилось проводить с ним время, она обнаружила, что жаждет общества Эймонда. Она словно пристрастилась к паслену, несмотря на его отвратительный вкус. Теперь она привыкла к нему, так как же она сможет захотеть отказаться? — Никто, о ком тебе стоило бы беспокоиться, — сказал Эймонд. (Он говорил серьезно. Если бы Шейра не напомнила ему о девице, он бы совсем забыл о ней в тот момент, когда Шейра оказалась перед ним). Шейра не могла объяснить, почему этот неприятный привкус все еще оставался на ее языке. Почему это имело значение? — Ну, — возразила она с ноткой раздражения, — она определенно кто-то, если ей удалось втянуть тебя в это… Он сжал ее талию. — Я же сказал тебе, — прошипел он, наклонив голову так низко, что она могла видеть лишь один темно-фиолетовый глаз, — она никто. Она не… (Ты). (Настолько резкая мысль, что Эймонду пришлось принять ответные меры. Он должен был избавиться от этой ужасной зеленой пелены, отравляющей его кровь. Он должен был сделать… что-то, чтобы избавиться от ярости. От гнева). — А что насчет тебя? — усмехнулся он. — Похоже, тебе нравится, когда тебя выставляют напоказ, как племенную кобылу. Племенную кобылу? — Прости? — пораженная его дерзостью, она перешла с валирийского на общий. — Что ты только что сказал? Он усмехнулся и кивнул головой в сторону кого-то позади нее. — Я сказал, — морщинка на его носу и темнота в глазу были одновременно знакомыми и чужими, слишком похожими на тот день, когда он обхватил рукой ее горло, но одновременно и нет, — что ты, похоже, наслаждаешься этим шествием мужчин, падающих ниц только ради шанса на… на… Глаза Шейры сузились, и она схватилась за лацкан его дублета, притягивая его ближе в надежде, что он сможет увидеть, как сильно она разгневана. Она точно знала, на что он намекал. Что он имел в виду. Несмотря на то, что она знала, что он считал ее грешницей. Несмотря на то, что она знала, что он считал ее низменной и такой же, как ее мать – что бы это ни значило. Несмотря на то, что она знала, что он считал ее порочной, она все же думала, что они прошли это. Она думала, что теперь они были друзьями. — Ну же, скажи мне, чего хотят эти мужчины, — прошипела она, — скажи это, дядя. Однако он лишь свирепо взглянул на нее. Он лишь крепче обхватил ее за талию, а их танец был почти забыт, не считая того, как они продолжали кружить друг над другом, словно хищник вокруг своей добычи. Волк и лань. Шейра не удивилась бы, если бы завтра обнаружила на себе синяки в форме пальцев Эймонда. Она лишь надеялась, что помяла его дублет достаточно, чтобы заставить его пожалеть о своей грубости, но сомневалась, что его это волновало. Она склонила голову набок, когда красная пелена окутала ее зрение. Шейра сделала шаг ближе, и они оказались прижатыми друг к другу. Пламя охватило ее кожу там, где его твердый торс грозил полоснуть ее, настолько четкими были линии его фигуры под прилегающей одежной. Черной одеждой, отметила она, в то время как остальные члены его семьи носили зеленую. Но ее это не волновало. Не сейчас. Не тогда, когда она чувствовала, как он притягивает ее ближе, словно они были в ее покоях. Когда они были наедине. Когда они чувствовали вкус тех самых слов, которые слетали с губ друг друга. Когда их веки опускались, а сердца учащенно бились. Когда Шейре не хотелось ничего больше, чем закрыть глаза и прижаться к нему, лишь бы прекратить то, что сжигало ее изнутри. Что-то, что продолжало жечь ее так сильно, что она не могла уснуть, пока не погружала в себя пальцы и не стонала, словно мучаясь от летнего зноя. (Пламя охватило его сердце и чресла, и Эймонд был уверен, что от него осталась не более чем обугленная оболочка, пока он притягивал ее к себе. Ему было все равно, кто увидит. Пусть Кассандра увидит. Пусть ее отец увидит. Пусть все, черт возьми, увидят, что прямо сейчас это не имело значения. Он доказывал свою позицию. Он показывал Шейре, что, если дело дойдет до словесных пощечин, он не будет стоять на месте. Он был принцем Эймондом «Одноглазым» Таргариеном, набожным и послушным сыном королевы Алисенты Хайтауэр. А кем была Шейра?) (Всем). (Нет, нет, она была незаконнорожденной. Простушкой. Грешницей. Она была всем, чем не был Эймонд, и именно поэтому он был лучше. Вот почему ему нужно было доказать ей, что он был прав). (Но в чем он был прав?) (В чем именно?) (В чем это заключалось? Потому что прямо сейчас все, о чем он мог думать, было ее мягкое тело, прижатое к его собственному. Ее руке, вцепившейся в его дублет. Неужели ее тепло охватило его, превратив в печь для выплавки валирийской стали? Или это была ее грудь, умоляющая его посмотреть вниз вдоль длинной шеи и изящных ключиц, и ниже, пока он не сможет затеряться в долине греха. Пока он не сможет раствориться в хозяйке греха, одетой в черное, похожее на то, что было на нем). (Все, о чем он мог думать, была она. Все, что он мог чувствовать, был ее запах – календулы, сирени, маргариток и роз. Все, что он мог ощутить на вкус, были ее язвительные слова – боль была слишком явной, и она пронзала его уши при появлении. Все, что он мог чувствовать, была ее мягкая и пышная фигура под его безжалостной хваткой. Все, что он мог осознать, было то, что он ненавидел вид других мужчин рядом с ней, заставляющих ее смеяться, заставляющих ее улыбаться, заставляющих ее чувствовать то, что он сам заставлял ее чувствовать. Все, чего он хотел, это…) (Ее). (Грех. Грех. Грех). (Шейра была грехом). (И все же, прямо сейчас, он решил, что сможет вымолить прощение у своих богов позже. Он сможет раскаяться позже. Но прямо сейчас… прямо сейчас ему нужно было утонуть). (Утонуть в ней). Эймонд схватил ее за голову, безжалостно запустив пальцы в темные волосы и притянул ее к себе. Она старалась сохранять спокойствие. Пыталась оставаться хладнокровной. Но когда одна рука скользнула чуть ниже ее груди к изгибу бедер, а другая наклонила ее лицо навстречу к нему, Шейра смогла лишь сглотнуть. Она могла лишь пытаться выровнять дыхание, пока этот огонь разрастался в пламя, испепеляющее ее внутренности. Даже если она сама никогда не ощущала драконьего огня, она точно знала, как он потрескивает и плавится, потому что он был жив и крепок в ней, неконтролируемый и яростно ненасытный. — Они, — его губы находились так близко к ней, что она вдыхала его воздух, — здесь только ради, — Шейра вздрогнула, осознав, что не чувствует, где кончается она и начинается он, — твоей щели, дорогая племянница. Использование этого слова на высоком валирийском было подобно коверканью языка. И Шейра жадно вкушала сказанное. — А ты, дядя? — прошептала она. Что она делала? Что она, черт возьми, делала? — Чего ты хочешь от меня? (Всего). Челюсть Эймонда сжалась. Один раз. Дважды. Трижды. — Ты помнишь мое предложение? Она доверчиво кивнула. — Мы могли бы уйти прямо сейчас, — прошептал он. — Я могу забрать тебя отсюда, и ни одна душа не узнает, — он наклонил ее голову к своей, и их носы соприкоснулись, пока пары кружились, кружились и кружились, и он был прав. Никто не узнал бы. Ни один человек. Он мог забрать ее, и они бы сбежали. Подальше от Королевской Гавани. Подальше от Вестероса. Подальше от своих обязанностей. — Никто не узнает, что я украл драгоценную дочь Рейниры Таргариен и берег ее для… Их глаза встретились. Один фиолетовый. Два карих. Таргариен. Хайтауэр. Веларион. Стронг. (Он хотел ее. Он хотел ее. Он хотел ее). — Себя, — выдохнул он. Шейра хотела его. Она хотела его. Она хотела его. Она подалась вперед, коснувшись губами губ Эймонда. Теплых. Слегка шелушащихся в уголках. Более тонких, чем у нее, но… правильных. Легкое прикосновение. (Он хотел ее. Он хотел ее. Он хотел ее). (Он был всего лишь мужчиной, сказал Юстас. Он мог хотя бы раз побыть мужчиной. Ради нее). (Он мог бы согрешить один лишь раз. Ради нее). — Ты увезешь меня в Пентос, дядя? — прошептала она ему в губы. Она хотела его. Она хотела его. Она хотела его. Ей было позволено хотеть. Ей было позволено… наслаждаться им. В этом не было ничего плохого. И не могло быть, потому что все бы ее простили – милую Шейру, которая никогда в жизни не делала ничего плохого. Ей было это позволено. — Можно ли украсть то, что уже… принадлежит мне? Ее глаза вспыхнули, а сердце сжалось. Она не была уверена, что расслышала его правильно. Его валирийский был слишком низким. Слишком невнятным. Слишком тихим. Слишком мягким. Она не была уверена, что на самом деле его расслышала. (Кристон повернул голову, осматривая зал. Предыдущий свадебный пир Веларионов и Таргариенов закончился не совсем… благополучно, и он старался сделать все возможное в этот раз. Поступать правильно по отношению к своей королеве. Поступать правильно по отношению к будущему королю). (Но, когда он повернулся, его рука еще крепче сжалась на рукояти меча). (Эта шлюха была точь-в-точь как ее мать. Совсем как она. Развращала правильных мужчин на их жизненном пути. Грешила). (Шейра Стронг была шлюхой, и Кристон Коль этого не потерпит). (Алисента натянуто улыбнулась отцу и попыталась отыскать Эймонда и Кассандру. Старшая дочь Баратеонов была ее выбором, и она надеялась убедить в этом Эймонда. Это было лучшим вариантом для всех. Для Эймонда. Для самой Кассандры. Для обеих семей). (Однако, когда она увидела только Кассандру, стоящую в стороне со своими сестрами и закатывающую глаза, Алисента испугалась, что гордость Эймонда встала у него на пути. Она боялась, что он ушел и выставил их всех на посмешище. Но это не мог быть Эймонд. Он был ее драгоценным сыном). (Она опустила голову, пытаясь разглядеть его в толпе). (Серебристые волосы. Хорошо). (Каштановые волосы. Хо…) (Рука Алисенты дрогнула, и она пролила немного вина на красную скатерть. Внезапно она снова оказалась восемнадцатилетней девушкой, сидящей рядом с Визерисом на приветственном пиру по случаю свадьбы Рейниры и Лейнора, но это был Деймон Таргариен, целующий свою племянницу в танцующей толпе гостей. Теперь же это был…) (Но затем Эймонд остался в одиночестве. Нет. Нет, она могла поклясться, что видела с ним эту незаконнорожденную девицу. Она могла поклясться… поклясться, что… нет, Эймонд не сделал бы этого. Он был ее сыном. Ее хорошим сыном. Он был всем, о чем она могла мечтать, и даже больше. Он не предал бы ее подобным образом. Он бы этого не сделал). (Всего лишь паранойя, подумала она. Паранойя, вот и все. Ей просто показалось, что она вернулась в прошлое, сидя на том же месте в схожий момент). (Нет, Алисента знала своего сына, и он никогда бы так с ней не поступил). (Эйгон ухмыльнулся, посмеиваясь про себя, пока пил, потому что он был прав, и никто не мог доказать ему обратного, когда он большим пальцем выводил круги на ладони нервной Хелейны). — Что. Ты. Делаешь? — торопливо прошептала Бейла, широко распахнув фиолетовые глаза и утаскивая Шейру подальше от Эймонда. — Я… — Джекейрис чуть не увидел вас двоих. Наша мать почти… и… и… черт побери, Деймон мог вас увидеть! Наш дядя в мгновение ока последовал бы за Веймондом, — глаза Бейлы метались по залу, и она прикусила щеку, когда потянулась, чтобы провести рукой по волосам, но лишь слегка раздраженно фыркнула. — Мужчины прибыли просить твоей гребаной руки, Шейра! И… и королева! Они все могли вас увидеть, и что бы тогда произошло? А? Одна сторона утверждала бы, что Эймонд тебя принудил, а другая – что ты соблазнила его, как это сделала бы наша мать? О чем ты думала, Шей? — Я… я… я просто… — Шейра не знала, за что ее отчитывают. Она не сделала ничего плохого. Слезы наворачивались на ее глаза, пока Рейна протискивалась сквозь толпу, чтобы присоединиться к ним. Она не… разве это было неправильно? Они все играли в игры с поцелуями, и что было плохого в том, если она просто стояла рядом с Эймондом? Если они наслаждались танцем? Они не… они не… Шейра медленно коснулась своих губ. Ох.———————
Эймонд
———————
Ох. Эймонд прикоснулся к губам, уставившись в пол, а затем проследил за копной украшенных цветами волос Шейры. Бейла увела ее. Подальше от него. Однако это случилось после того, как их губы соприкоснулись. После того, как он впервые почувствовал вкус греха. И Семеро простят его, ибо теперь он знал, что этого будет недостаточно, насколько бы неправильно это ни было. Он расплатится. Он раскается. Он сделает все, что в его силах, чтобы искупить свой грех. Но… но он желал большего… Впервые в своей гребаной жизни он желал чего-то действительно по собственному желанию. Рука в перчатке обхватила предплечье Эймонда, отталкивая его в сторону. — Что, черт побери, эта шлюха с Вами сделала? Шлюха? — Сир Кристон, что… Темные глаза Кристона горели яростью. Негодованием. Королевский гвардеец посмотрел туда, где скрылась Шейра, и Эймонд заметил, как рыцарь сжал свой меч с такой силой, из-за чего у него, несомненно, побелели костяшки. Нет. Нет. Нет. Прежде чем Кристон смог пробиться сквозь толпу, Эймонд схватил его за локоть, долго и пристально глядя на него. — Она моя племянница. Моя родственница, — прошипел он. — Вы не станете… — Она – бастард. Шлю… — Скажите это еще раз, сир Кристон, и я прикажу своему дяде лично снять Вашу жалкую голову с плеч. Кристон склонил голову набок, и уродливая усмешка наползла на его лицо. — Что. Ты. Делаешь. Эймонд? — Исполняю свой долг, — сказал он, пожав плечами, но это выглядело далеко не беспечно. Он был нацелен и готов к бою, если это понадобится; он не нуждался в мече. — Моя мать пожелала, чтобы я попытался сблизиться с Шейрой Веларион. В конце концов, мы родня, и моя мать хотела бы наладить наши семейные отношения, пока они не испортились окончательно. «И если ты продолжишь задавать мне вопросы, — хотел добавить он, — я без колебаний всажу твой меч тебе в горло». Ибо даже если бы Кристон угрожал гребаному Люцерису Велариону, Эймонд не подпустил бы к нему Королевского гвардейца. Эймонд не хотел, чтобы его семье причинили вред, и, к тому же, если позволять Королевскому гвардейцу делать все, что ему заблагорассудится, то Эймонд с таким же успехом мог бы сам размахивать мечом. Кристон усмехнулся и, фыркнув, направился обратно на свой пост. Но он не ушел бы, не сказав Эймонду: — Держитесь подальше от дочери шлюхи, если не желаете пасть в грех, мой принц. — Конечно, сир Кристон, — выдавил он. Однако как только Кристон вернулся на свое место – причем неохотно, – Эймонд снова повернулся лицом к толпе. И он без труда нашел взгляд Шейры. Она уже смотрела на него, прижав руки к груди и ковыряя ногти. Ковыряя. Ковыряя. Бейла и Рейна ругали ее, но она не слушала. Ее внимание было приковано к нему. А его – к ней. Эймонд помолится позже. Он обязательно это сделает. Но сначала – сначала – он должен принять тот факт, что, без сомнений, ни один мужчина не сможет по-настоящему познать Шейру. Никто из них. Не так, как он.