———————
Рейнира
———————
— Думаешь ли ты… Рейнира прикусила губу, потирая живот. Прикосновения к нему всегда приносили ей покой. Успокоение. Зная, что они с Деймоном создали еще одну жизнь, которую будут так любить. Так лелеять. Рейнира резко вдохнула и облокотилась на стол, нервно барабаня пальцами. — Думаю ли я о чем, милая жена? — тихо спросил Деймон, подходя к ней сзади и поддерживая одной рукой ее живот, чтобы дать ей немного облегчения. Он опустил подбородок ей на плечо, напевая хорошо знакомую ей песню – ту самую, которую он пел их детям. Рейнира выглянула в окно, на Королевскую Гавань, и вздохнула. Спросила ли она его? Приняла ли она на веру слова единокровного брата? В тот момент она отмахнулась от него, но это не давало ей покоя весь остаток поединка, а затем и за ужином. Шейра была на ужине, улыбалась и смеялась со своими братьями и сестрами, поддразнивая Джейса и Бейлу за то, что они целовали друг друга в щеки. Ничто не казалось… необычным. И когда Рейнира спросила, чем ее дочь – ее первенец – занималась весь день, Шейра улыбнулась и рассказала о том, как провела время с Визерисом. — Я написала для него рассказ, — застенчиво призналась она. — Сегодня он чувствовал себя лучше, и я решила ему его почитать! Деймон ущипнул ее за щеку и похвалил за то, насколько милой девушкой она являлась, но она лишь отстранилась от его руки с еще большим приступом смеха. Это немного успокоило нервы Рейниры, и когда она заметила, что ее старший сын разделяет ее умиротворение – едва заметное по его расслабленной челюсти, – она решила, что бояться нечего. Что она просто слишком много думает. Ее собственное прошлое грозило спутаться с настоящим ее дочери, накладывая отпечаток на то, чего, как она знала, там быть не могло. Шейра была похожей на нее, но… не в подобном смысле. Не ее Шейра. — Ты притихла, — заметил Деймон. — Просто задумалась, — прошептала Рейнира, сжимая его мозолистую руку. Она повернулась в его объятиях и погладила его по щеке. — Кажется, все, что мне остается делать – это думать. — Ммм. Такова жизнь дракона, окруженного гадюками. Она кивнула, и он прижался к ее лбу своим, продолжая напевать песню. — Думаю, будет лучше, если мы поскорее вернемся домой, — призналась она. Дом. Драконий Камень. Место, где ее дети были в безопасности. Где они не сталкивались с жестокими речами и сплетнями. Где они все могли быть счастливы, не задаваясь вечным вопросом, что замышляют Хайтауэры. Где им не приходилось постоянно сталкиваться с вопиющим неуважением к своей семье в виде зеленых знамен и семиконечной звезды. Там, где драконы нежились в тепле, где им были рады и где они наслаждались покоем. — Мы так и поступим. Рано или поздно нам все равно придется вернуться в этот замок. Нам следует насладиться своим домом, пока мы еще можем. Рейнира улыбнулась, обхватив щеку Деймона и наслаждаясь его прикосновением. Ощущением своего родного пламени. Ее возлюбленным. — Джейс и Бейла хотят устроить валирийскую свадьбу, когда мы вернемся, — напомнила она ему. — Да, да. И они ее получат. — А Шейра? — А что с ней? — Ее брак. Деймон наморщил нос и отстранился, обхватив ладонью рукоять Темной Сестры. Рейнира склонила голову, наблюдая за своим мужем, и ей почти хотелось рассмеяться. Смеяться над тем, как сама мысль о том, что его дети женятся, приводила его в неописуемый гнев. Но он был драконом, а драконы – существа жадные, и, конечно, ему не хотелось терять своих драгоценных детей. Но Бейла останется на Драконьем Камне. Рейна в Дрифтмарке. А Шейра… — Ты же знаешь, что Кворен – это лучший… — Как, черт возьми, отправить нашу дочь в Дорн – это лучший вариант? — Деймон сплюнул. — Одну? Вдаль от своей семьи? — его губы скривились в жестокой усмешке, и Рейнире оставалось лишь вздохнуть. Даже когда Деймон был таким – непостоянным, огненным, драконом из плоти, – она не вздрогнула. Она не опустила подбородок. — Кворен, мать его, Мартелл не станет… — Кворен Мартелл станет для нее самым безопасным вариантом, — медленно и твердо перебила Рейнира, покручивая свои кольца. — Дорн будет для нее самым безопасным местом, если что-то… — она прикусила щеку. — Я не хочу терять свою единственную дочь, Деймон. Не хочу. И если это означает, что я должна отослать ее прочь, я это сделаю. — А если под нашими ногами не вспыхнет война? Если ты отошлешь ее без всякой на то причины? Рейнира усмехнулась: — Тогда я буду рада, что проявила хоть каплю осторожности, потому что, если наступит момент, когда что-то случится, мы оба, — он схватил ее за руку, не давая ей теребить свои украшения, — мы оба знаем, что может случится с такой девушкой, как она. Деймон стиснул зубы, не желая встречаться взглядом с фиолетовыми глазами жены. Но он не стал опровергать ее слова. Они оба знали, что она была права. (Конечно, он знал. Конечно, он знал, что первенец его возлюбленной не был рожден для сражений. Для политиканства. Конечно, он знал, что будет лучше, если Шейра окажется подальше от происходящего, если до этого когда-нибудь дойдет). (Но он этого не желал. Нисколько. Деймон не хотел, чтобы эта драгоценная девочка попала в руки Кворена Мартелла. Он не желал терять дочь, которую растил, как свою собственную, из-за мужчины, от которого едва уберег Ступени). — После рождения дитя, — тихо сказала Рейнира, поглаживая большими пальцами покрытые шрамами костяшки пальцев Деймона. — После рождения дитя она выйдет замуж. Шейра пробудет с нами еще несколько месяцев. Деймон тяжело выдохнул. — А если она не захочет выходить за Кворена? — Мы с ней уже поговорили. Она сильно симпатизирует ему, а поскольку Рейна и его дочь близки, у тебя будет еще больше причин навестить их, — Рейнира попыталась улыбнуться. Она действительно пыталась. Сама мысль о том, чтобы отослать дочь, была невыносима, но в противном случае девушка со слабым сердцем может сойти с ума от горя, случись что-то неладное. Рейнира знала свою дочь. Она знала, что может произойти. Она снова обхватила щеку Деймона, привлекая его взгляд к себе, и запечатлела нежный поцелуй в уголке его рта. — И если мы сможем довериться словам Кворена, — прошептала она, — то будет лучше, если мы заручимся поддержкой Дорна, заключив нерушимый союз. — Все союзы хрупки, ābrazȳrys, — возразил Деймон. — Неужели тот, что мы выковали собственным огнем и кровью, тоже слаб, valzȳrys? Деймон усмехнулся, накрывая руку Рейниры своей. Он повернул лицо и поцеловал ее ладонь. — Нисколько. — Тогда не беспокойся о союзе между моей дочерью и принцем Дорна. Кворен не настолько слаб, чтобы отступить от своей клятвы, и если я права, то он… Она думала, что была права. Она видела это, когда Кворен преподносил цветы Бейле, именуя ее королевой любви и красоты. В его глазах читалось ожидание – почти тревога, словно он снова стал юношей, надеющимся на благосклонность красавицы, – и тогда Рейнира поняла, что одобрит его кандидатуру. Понравится это Деймону или нет, но она одобрит. Вскоре она станет королевой, ее слово будет законом, и ей не придется считаться с мнением своего принца-консорта. И она решила, что Кворен получит ее одобрение, как она и задумала. Ибо он был похож на потерявшегося щенка, когда обнаружил отсутствие Шейры, и в последствии еще больше расположил принцессу к себе, поинтересовавшись у Рейниры о дочери. И хотя молодой волк Севера, безусловно, был бы отличным выбором для Шейры, Дорн имел решающее значение, и Рейнира была уверена, что в любом случае получит достаточную поддержку Севера. За это ей следовало поблагодарить Джейса и Бейлу, а Шейру – за то, что та всего за несколько дней обвела дорнийского принца вокруг пальца. И эта мысль, безусловно, была ей предпочтительнее, нежели снисходительность к насмешкам единокровного брата. — Он бы сделал что? Губы Рейниры изогнулись в улыбке, когда она встретилась взглядом с фиолетовыми глазами мужа. — Я совершенно уверена, что он пошел бы на войну ради моей милой девочки.———————
Эймонд
———————
— Ты не будешь участвовать в охоте? — тихо спросила Шейра, осторожно накладывая припарку Эймонду. — Верно? Он наблюдал за ее работой, прислонившись к столу в своих покоях, и, когда он наклонил голову, его взгляд метнулся вверх к ее лицу. Она являла собой воплощение сосредоточенности: брови нахмурены, глаза прищурены, а нижняя губа поджата. Она работала быстро и умело, ей потребовалось всего несколько мгновений, чтобы прийти в себя, когда она увидела покрывшуюся коркой рану, и Эймонд ценил прикосновение девушки гораздо больше, чем прикосновения Орвиля – впрочем, великий мейстер уже интересовался его состоянием этим утром, и Эймонду пришлось придумать какую-то неубедительную отговорку. Похоже, это стало его быстро формирующейся привычкой. — Я обещал своей матери сопроводить леди Кассандру, — хмыкнул Эймонд. — Хм. Шейра прижала припарку чуть сильнее, чем следовало, отчего Эймонд вздрогнул, но ухмылка все равно расползлась по его губам. — Тебе это не нравится, маленькая племянница? — спросил он, и валирийский мягко слетел с его уст. Она поджала губы и потянулась за свежим отрезом льна, чтобы перевязать его рану. — С чего бы это? — выпалила она. — Если твоя матушка просит тебя об этом, то ты, конечно, должен слушаться. Возьмем, к примеру, — она начала обматывать его плечо, касаясь пальцами бледной плоти, — моя матушка ожидает, что я буду сопровождать принца Кворена Мартелла до конца этой недели, и я так и поступлю. Услышав это, Эймонд нахмурился и схватил Шейру за запястье, останавливая ее движения. Она подняла на него глаза, вопросительно вскинув бровь. — Тебе это не нравится, дядя? — Вовсе нет. (Ложь, если он когда-либо поддавался подобному). — Я всего лишь считаю, что это ниже твоего достоинства. — Что? — залилась она смехом, так быстро переходя с валирийского на общий. — Предаваться веселью с принцем Дорна? Это большая честь для меня! Дядя, пожалуйста, прибереги свои шутки для своей леди Баратеон. Я уверена, что ее… жизнерадостный нрав будет тебе за это очень признателен. — Зависть тебе не к лицу, Шейра. — Да и чему тут завидовать? — она отдернула руку и продолжила свою работу, но Эймонд тут же ухватился за ее бедро, зарываясь пальцами в ее сорочку. Она прочистила горло, поерзав на месте, но больше не подала других знаков того, что его прикосновение подействовало на нее. И это беспокоило его. В значительной степени. Теперь он знал выражение лица девушки, когда прикасался к ней интимно. Он знал, как она реагирует на его прикосновения, и не хотел, чтобы она была такой равнодушной. Не наедине. — Не ревнуй, пташка, — успокоил он ее, направляя ее ближе между своих ног, чтобы обхватить ее своими бедрами. — Я не ревную. — Ревнуешь. — Если бы это было так, — фыркнула она, — ты бы знал, дядя. — Я вижу это по твоему лицу, — он выводил круги на мягкой округлости ее бедра, пытаясь поймать ее взгляд. — Ложь очевидна на твоих устах, милая девочка, и ты лжешь о своей зависти к леди Кассандре. Шейра закатила глаза, высвободив нижнюю губу из-под зажатых зубов, и потянулась к Эймонду, чтобы закончить перевязку. — Смело с твоей стороны полагать, что мне не все равно, — сказала она. — Ты не можешь знать мое сердце так, как знаешь сердце своего дракона, так что не… Эймонд усмехнулся и, используя свои ноги, прижал Шейру к себе, дабы ее тепло беспрепятственно согревало его обнаженную грудь. Взяв ее за подбородок и наклонив лицо девушки к себе, он перевел взгляд с ее глаз на губы. — Теперь ты – мой маленький морской дракон, — сказал он ей. — Мой, и только мой. Конечно, я буду знать прихоти твоего слабого сердца так же, как знаю сердце Вхагар. Шейра поджала губы. — Жестоко с твоей стороны так говорить. — Иногда в правде таится жестокость. — Я не ценю жестокость. — Тогда я огражу тебя от всего, что смогу, — прошептал он, наклоняясь, чтобы поцеловать ее украдкой. — Ибо куда бы мы ни отправились в этом мире, повсюду царит великая жестокость. (Он должен лишить чего-то ее, ведь тогда ее грехи могут показаться меньшими, чем его собственные. Он должен спасти ее. Чтобы уберечь ее в благосклонном и благословенном свете Семерых. Если бы согрешил он – лишил чего-то ее, – тогда она не смогла бы стать более проклятой, чем уже была. Он возьмет грех на себя ради нее. Теперь он это знал). (Он знал это после молитвы прошлой ночью и этим утром. Он искупит за нее грехи и возьмёт ее в жены, чтобы она получила отпущение грехов. Чтобы она могла стать такой же правдивой и благословенной, как он). (Он станет самоотверженным и эгоистичным одновременно, ибо он был набожен, да, но он все еще был смертен. Все еще был мужчиной. И септон Юстас велел ему время от времени позволять себе быть смертным). (С Шейрой он будет смертным). — Ты защитишь меня от всего, что таится в этом мире? — спросила она у его губ. — Я украду тебя, моя племянница, — пообещал он. — Сберегу тебя, как свое собственное сокровище. И никогда не позволю другим увидеть тебя. — А если я захочу увидеть свою семью? — Я просто не допущу этого, — его рука переместилась к ее затылку, пальцы зарылись в ее прекрасные волосы, притягивая девушку еще ближе, — ведь они тоже драконы, а мы — существа, рожденные от жадности. Они бы попытались отнять тебя у меня. Шейра фыркнула. — Ты говоришь так, словно я твоя леди-жена, Эймонд. («Я буду воспринимать тебя как таковую»). — Разве это было бы так ужасно? — спросил он. Встав на носочки, Шейра подалась вперед и нежно поцеловала его всего на мгновение. Недостаточно долго, чтобы он смог насладиться ее вкусом. — Возможно, — она закрепила его перевязку и положила ладони на его напряженный живот. Ее глаза сверкнули озорством и чем-то неведомым в глубине самого темно-карего цвета, который когда-либо видел Эймонд. — А что подумает леди Кассандра? — Ты спрашиваешь так, будто мне не все равно. — Возможно, так и есть, — она склонила голову набок, проводя пальцами по впадинам его мускулов. Его плоть покалывало под ее теплом, как если бы она излучала лед. — Ты будешь сопровождать ее, не так ли? — А ты – Кворена Мартелла. — Он очень добрый. Конечно, мне небезразлично, что он думает. — Он ублюдок, — сухо поправил он. — Все еще расстраиваешься, что он одолел тебя на ристалище, дядя? — беспокойство, которое она испытывала по поводу его раны, было забыто, когда на ее полные губы наползла ехидная ухмылка, и Эймонду захотелось стереть это выражение с ее лица. Он хотел поглотить ее целиком, хотя бы для того, чтобы она больше никогда не упоминала о дорнийском принце. Ему было абсолютно наплевать на турнир – или, по крайней мере, он так себе говорил, ведь прямо сейчас Шейра была с ним. В его покоях. Наедине. Ее руки на его обнаженном животе. Лишь халат придавал ей видимость приличия, ибо сорочка девушки почти не оставляла простора воображению. Его ноги плотно обхватили ее. Их дыхание стало общим. И сейчас с ней был не Кворен, а Эймонд. Эймонд был тем, кто в конце концов победил, он знал это. Он знал это, несмотря на все еще ужасно ноющую рану. Он знал это, несмотря на свою уязвленную гордость, которая треснула вместе с его щитом. Эймонд наклонился и откинул волосы Шейры назад, обнажая ее шею в знак поражения. Ее прелестную шею, на которой виднелось несколько слабых следов от их… греха. Их общего греха. Эймонд провел языком по зубам. Он бы пометил ее еще больше. Он бы вонзил свои зубы в ее плоть точно так же, как это делают драконы, и показал всем, где он пустил кровь. Он бы показал всем, что Шейра Веларион принадлежит ему. И он попросил бы ее оказать ему ответную услугу. Он умолял бы ее показать всем, что он принадлежит ей. Он бы молился и богохульствовал, если бы это потребовалось. — Мне нет дела до побед этого мужчины на ристалищах, когда именно я, — он наклонился к ее подбородку, впиваясь губами в ее веснушчатую кожу, как изголодавшийся мужчина, — в конце концов победил. — Ты… ты видишь это как… — Шейра сглотнула, и Эймонд прикусил ее шею, — соревнование, дядя? Это все, чего я… Эймонд усмехнулся при одной только мысли об этом. Соревнование? Нет, нет, не было даже места соревнованию. — Не считай меня таким простаком, Шейра, — прошипел он ей в лицо. — Я бы не стал… Я бы не стал… («Мы совершили немалый грех», — хотел сказать он. Он хотел, чтобы она поняла, что, хотя он и не сожалел о случившемся, сама его вера пошатнулась – единственное, что он знал всю свою жизнь. И он сделал это ради нее. Это не было юношеской потребностью победить). Он дрожал, стоя на месте, и от желания, и от отчаяния. Он хотел ее. Прямо сейчас. Он проснулся с огнем в крови, думая о том, что она чувствовала. Как он чувствовал себя внутри нее. Каково было целовать ее. Каково было наблюдать за ее улыбкой и смехом, когда Вхагар поднялась в небо. Каково это было – чувствовать, как ее рука переплеталась с его собственной. И когда ей удалось пробраться в его покои через туннели Мейгора… — Кажется, я чуть не заблудилась. Твои указания ужасны, дядя, — тихо хихикала она, держа в руках пестик, ступку и свежие льняные отрезы – он хотел ее так же, как уже имел. Он хотел, чтобы она сидела верхом на нем, стонала ему в губы, обвивала пальцами его шею и шептала его имя ему в уста. Он хотел снова оказаться внутри нее, свободно поглощать ее по своему усмотрению, ибо она была так же восхитительна, как самые вкусные яства, которые только можно было раздобыть на королевских кухнях. Хотя он считал ее даже более восхитительной, чем самый сладкий фрукт. Он мог поклясться, что предпочитал вкус ее языка, танцующего с его собственным, уже больше, чем Вхагар наслаждалась овцами. Но он хотел, чтобы она поняла. Чтобы она знала, что была не просто призом. Что она была не просто достижением. Она была чем-то большим, и он просто не мог подобрать название тому, что она для него значила. Она была родственницей. Она была грехом. Она была… другом. Компаньоном. Бастардом. Она была прелестной. Красивой. Морской и небесной. Она была тем, о чем он мечтал по ночам, пусть в форме испытаний Богов или его собственного воображения, но она была рядом. Она была теплой и медовой, и он знал, что она была чем-то большим, чем просто поводом для доказательства. Большим, чем просто желание. Она была необходимостью. Эймонд нуждался в ней, и он не знал, как сказать ей об этом. Он не знал, хочет ли он это сделать. (Он даже не был уверен, что хочет признаться в этом самому себе, ибо это, возможно, станет самым большим грехом, который он когда-либо совершил, а его вера не смогла бы этого вынести). (Пока нет). — Ты вовсе не вещь для меня, — продолжил он, прокладывая дорожку поцелуев к ее губам. — Я просто говорю метафорически. — Ммм, неужели? — Да. — Правда? — Да, Шейра, — он отстранился, поглаживая большим пальцем ее губу, пухлую и покрасневшую. Эймонд встретился с ней взглядом, на мгновение ошеломленный тем, как она смотрела на него. Неуверенно. Нервно. С безмолвной мольбой в этих пылающих карих глазах. Она спрашивала, серьезен ли он; он осознал, что стал лучше читать по ее лицу. Это было гораздо легче, когда он стоял так близко к ней. Эймонд стиснул зубы и, несмотря на стреляющую боль в плече, обеими руками обхватил лицо Шейры и сказал: — Я говорю серьезно, — и, хотя он желал, чтобы слова прозвучали твердо, уверенно и неоспоримо, он не смог сдержать дрожи, вырвавшейся из его уст, и колебания своего голоса, когда что-то затрепетало у него в груди. Ему захотелось скрыться. Отстраниться от ее лица и бежать. Выплеснуть ненавистные слова, лишь бы прогнать ее прочь. Но он этого не сделал. — Ты не… — Эймонд сглотнул, сжав челюсть, чтобы отогнать желание причинить словесный вред. — Ты не… мимолетное увлечение. Шейра медленно кивнула, рассеянно поглаживая пальцами его худощавый торс. Он заметил, что она недавно снова ковыряла ногти, если судить по свежим красным ранкам у ее ногтей, поэтому он взял ее руки и поднес их к своим губам, целуя каждый пальчик, пока она наблюдала за ним. — Ты сказала, что это всегда буду я, — прошептал он. — Я… ах… да, но… Он мог слышать неуверенность, охватившую как ее голос, так и разум, и притянул ее ближе, заставляя встретиться с ним взглядом. Он заставит ее понять. — Знай, что, — хотя страх пронзил его сердце, а голос в голове шептал отпрянуть сейчас же, пока он не утонул в проклятии ее глаз, он почувствовал, как улыбка расцветает на его губах, — это всегда будешь и ты тоже. Шейра сглотнула и протянула руку, убирая прядь его серебристых волос. (Она поняла, как сильно ей нравятся его волосы. Ей нравилось ощущать их в своих руках. Ей нравилось, как они обрамляли его лицо, смягчая жесткие черты, переходящие в резкие линии. Ей нравилось, когда они ниспадали вниз, как сейчас, не обремененные тяжестью повязки, которая лежала на его столе. Ей нравилось, что она могла видеть его). (Он ей нравился). (Очень сильно, и она боялась, что после вчерашнего он станет презирать ее за то, что она оказалась распутной шлюхой. Что он больше никогда не захочет ее видеть. Что он расскажет всем и каждому, кто согласится его выслушать, что она соблазнила его на танец с грехом. Что он отмахнется от нее и назовет все это ошибкой, несмотря на обещание, что он ни о чем не жалеет). (И все же они были здесь, в уединении его покоев, как раз перед тем, как солнце полностью появилось на горизонте, и едва одетые, словно муж и жена. Он целовал ее так сладко, что она едва не рассыпалась на части, и когда он целовал ее пальцы, она могла поклясться, что почти призналась ему в чувствах, которые еще не могла до конца понять). (Он был нежен. Он был добр. Он был прекрасен). (И она не была уверена ни в чем, кроме того, что ей не хотелось уходить от него, что она хотела признаться ему на ушко в этом тепле в своей груди, что она желала, желала, желала). (Что она тоже была драконом, рожденным от жадности – возможно, бескрылым, – потому что хотела украсть своего дядю и никогда больше не позволять никому видеть его прекрасное лицо). — Ты сопроводишь только леди Кассандру? — тихо спросила она, в ее голосе восхитительно смешивались страх и ревность. Эймонду это очень понравилось. Ему нравилось, что она, казалось, хотела, чтобы он принадлежал ей, так же, как и он хотел, чтобы она принадлежала ему. — Я сделаю лишь то, что прикажет моя мать, — пообещал он. И он говорил серьезно. Девушка Баратеон была тусклой по сравнению с представшим перед ним зрелищем, и Эймонд скорее выколол бы себе единственный глаз, чем взял Кассандру в жены. — Я твой, маленькая племянница. — Так же, как и я твоя. Он улыбнулся и поцеловал ее в лоб. — Пожалуйста, не участвуй в охоте, — взмолилась она так нежно, что у него заныли зубы. — Да, твое плечо заживает, но тебе все равно не следует рисковать… — Как прикажет мой мейстер. — Эймонд, — фыркнула Шейра, — я серьезно, пожалуйста… Ей достаточно было сказать «пожалуйста», и Эймонд делал в точности то, о чем она просила. — Я знаю, — сказал он, — я знаю. Он резко вдохнул и, оглянувшись на окно, нахмурился при виде птиц, взлетающих в небо, когда по городу зазвонили колокола. День должен был скоро начаться, и ни одного из них нельзя было застать в подобном виде. По крайней мере, пока что. Ему потребуется больше времени. Ему нужен был план, который не смогли бы обойти силы, считающие их союз незаконным, даже если Эймонд был тем, кто лишил Шейру невинности. Конечно, все доказательства были смыты в купальне на острове, но он легко мог поведать, каково было ее лоно. И какова она на вкус. Хотя… он не знал ее вкуса там, внизу, лишь ее губы и плоть. Он снова повернулся к Шейре, которая, казалось, была опечалена осознанием того, что ей скоро придется уйти. Его взгляд скользнул вниз, к ее промежности, и свет просачивался сквозь ее сорочку ровно настолько, чтобы разглядеть участок темных волос. Возможно, ему следовало бы… — Мне пора идти, — сказала она. (Ей не следовало этого делать, подумала она. Она не хотела этого делать). — Неужели? — рассеянно спросил Эймонд, сосредоточившись на очертании ее промежности, опуская руку к бедру девушки и сжимая его. — Да. (Нет. Нет, она не должна была, и когда она проследила за его взглядом, в ее животе вспыхнуло пламя, умоляющее ее остаться. Пусть то, что скрывалось за его потемневшим глазом, воплотится в жизнь. Она чувствовала обещание этого в отметинах, которые он оставил на ее бедре). — А если мне понадобится, — Эймонд резко вдохнул, когда его большой палец проследовал по изгибу ее бедра к выпуклости мягкого живота, — твоя помощь? Шейра беззаботно хихикнула и указала на его свежие бинты. — Разве я недостаточно помогла тебе, дядя? — Не совсем… Она могла бы помочь ему еще больше, если бы приподняла сорочку и подставила свое лоно к его рту. Если бы он мог засвидетельствовать ее вкус, то кто мог бы ему отказать? Кто мог отрицать, что она принадлежала ему полностью и безраздельно? Кто мог отнять ее? Ее мать? Деймон? Дорнийский ублюдок? Эймонд ухмыльнулся. Нет, никто не смог бы, увековечь он ее вкус на своих устах или нет. Она принадлежала ему, а он – ей. Он отпустил ее бедро – к ее тихому недовольству – и в последний раз поцеловал ее сладкие губы. И хотя ему хотелось задержаться, не отпуская ее, он знал, что должен подготовиться к новому дню. Он знал, что должен присутствовать на молитве вместе со своей матерью. — Беги, маленькая племянница, — прошептал он. — Беги, пока я не запер тебя, как те чудовища, о которых ты читала в своих рассказах. (Шейра подумала, что ей это могло бы понравиться).———————
Шейра
———————
Шейра взяла Деймона за руку, благодарно улыбнувшись отчиму, спускаясь вниз и выходя из повозки. — Спасибо, — прошептала она, сжимая его большую ладонь. — Все для тебя, милейшая девочка, — хмыкнул он, ведя ее вниз, прежде чем потянуться к Рейне и Бейле, точно так же помогая им. Он взял Бейлу за руку, гордясь бурным приемом, оказанным старшей из близняшек, а Шейра подошла к Рейне, переплетая с ней руки, как они это часто делали. Сила привычки во многих отношениях была для нее сродни дыханию, когда рядом с ней оказывалась Рейна Таргариен. — Как прошел поединок? — спросила Шейра, наклонившись. Семья обсуждала это прошлым вечером, но Шейру занимали… другие мысли. Она была не особенно активна в разговоре, когда все, о чем она могла думать, было ощущение, что Эймонд Таргариен делает ее своей. Конечно, она легко рассказывала о проведенном с дедушкой времени, но что было после? Все было как в тумане. Рейна фыркнула. — Ужасно скучно. Алиандра – единственная, кто способен придать происходящему хоть какое-то подобие веселья. — Тебе симпатизирует ее общество? — Она… Рейна оглядела толпу аплодирующих лордов и леди, которые тоже явились на охоту, несомненно, в поисках дорнийской принцессы. Если глаза Бейлы казались отражением Деймона, то глаза Рейны были точно такими же, как у Лейны. Это была одна из немногих вещей, которые Шейра помнила о своей тете, и она задавалась вопросом, как к этому относились ее мать и Деймон. Думали ли они, что видят привидение, когда смотрели на Рейну? Рейна вздохнула: — Теперь она моя подруга. — Просто подруга? — Просто… о-конечно! — Рейна зашипела, притягивая Шейру ближе, когда девушка Веларион разразилась диким хохотом при виде румянца, окрасившего щеки Рейны. — Почему ты… почему ты так говоришь? — ее голос поднимался на октаву выше с каждым произнесенным с трудом словом, и Шейра едва не упала со смеху. Она держалась за свою сводную сестру так, словно та была прибрежной скалой, а ее живот болел от приступа смеха, сотрясавшего ее тело. Рейна торопливо шлепнула ее по руке, умоляя прекратить смеяться, однако Шейра не могла остановиться, даже когда слезы хохота увлажнили ее ресницы. (Эймонд стиснул зубы, когда мать придержала его за локоть, вежливо общаясь с лордом Борросом, который, казалось, был не в восторге от беседы с женщиной. Юный принц мог видеть это по пренебрежительному отношению мужчины, по хмурому взгляду, скрытому под его темной бородой и выдававшему все эмоции, которые он испытывал. Кассандра же время от времени вздыхала – Эймонд с усмешкой отметил, что она выглядит точь-в-точь как ее отец, – и ее ореховые глаза, казалось, были готовы смотреть на окружающих тем же равнодушным взглядом, которым она смотрела на всех и вся в ночь приветственного пира). (Он действительно имел в виду то, что сказал Шейре утром, перед тем как его пригласили в септу вместе с матерью: ему было глубоко наплевать на Кассандру Баратеон и ее скучного отца). (Эймонд вздохнул, сделав глоток вина, и оглянулся на пару колесничих, которые только что прибыли в охотничьи угодья неподалеку от Королевского леса. Его племянники – двое старших – и дядя под всеобщие аплодисменты выбрались из них, а затем и его кузины – близняшки – спустились по подставленной лестнице с помощью своего отца. Волосы цвета вишневого дуба развевались на ветру, заплетенные в косу, обрамлявшую веснушчатое лицо, которое не могло перестать улыбаться). (Шейра потянулась к Рейне, и девушки зашагали вместе, пока Деймон вел Бейлу к Джекейрису и Люцерису. Все приветствовали и хлопали в ладоши семье и обрученной паре, когда они сцепили руки и приветствовали толпу с сердечной благодарностью. Но Эймонда волновала лишь девушка с темными волосами и еще более темными глазами – само воплощение греха, ибо под ее – его – плащом было надето синее платье дома Веларион, открывавшее вид на ее бледную плоть, которую Эймонд хотел еще раз распробовать). (Он хотел знать, пахнет ли она как-то иначе. Пахнет ли она нотками календулы, черники и сирени, витающими в воздухе вокруг нее, или же сегодня она использовала масла для волос, чтобы полностью вымыть запах моря. Как будто он не видел ее совсем недавно. Как будто он не поцеловал ее и не сказал, что она принадлежит ему). (Эймонд отпил еще вина). (Без девушки рядом с ним, когда она находилась на другой стороне поляны в окружении своей семьи, он почти… презирал ее). (За ее грех. За то, что она с ним сделала. За то, как быстро она поставила его на колени в той пещере. За то, как уверенно она обошлась с ним…) (Его леди Стронг сделала его слабым). (Слабым в глазах его Богов. Слабым для любого, кто мог его раскусить. Слабым для своего набожного сердца и благочестивого ума). (Он знал, что должен остановиться, пока его не затянуло вниз, вниз, вниз темное течение ее греха, и все же он позволил ей утопить себя). (И он не хотел, чтобы она отступала). (Он ненавидел данные мысли, глядя ей вслед. Он ненавидел то, как Кворен Мартелл и его дочь подошли к Шейре и Рейне. Он ненавидел то, как дорнийский ублюдок прижался поцелуем к костяшкам пальцев Шейры – костяшкам, которые Эймонд целовал ранее – и взял ее за руку. Он ненавидел то, как она приостановилась и оглянулась через плечо, на мгновение осматривая толпу своими горящими глазами. Он ненавидел то, как она встретилась с ним взглядом, а после перевела взгляд на Кассандру Баратеон, поджала губы и отвернулась, чтобы заговорить с Квореном с улыбкой на лице). (Ее улыбка даже не казалась фальшивой). (Она действительно имела это в виду). (И она хотела, чтобы Эймонд это увидел). (Эта ненавистная незаконнорожденная девица хотела, чтобы он увидел, как она прильнула к Кворену, как запрокинула голову в смехе, искреннем смехе, и как ее глаза превратились в полумесяцы, похожие на летние луны). (Эймонд допил свой кубок вина и поставил его на стол, застав троицу врасплох, когда предложил Кассандре руку. Ему было все равно, одобрительно ли посмотрела на него мать, или то, что Боррос хмыкнул с легким интересом, или что сама Кассандра, возможно, слегка улыбнулась его предложению. Ему, черт возьми, было все равно). (Его волновало то, что боги ни разу не всплыли в его сознании, когда он смотрел вслед Шейре и Кворену. Его волновало то, что его одурманил этот зеленый яд, проникший в самые его кости и умоляя оторвать руки Кворену. Чтобы вывести Шейру в центр публики и засвидетельствовать, что они поженятся. Что они стали единым целым. Что их не посмеют разлучить ни боги, ни люди). (Ибо она принадлежала ему, а он – ей, и сей факт навсегда останется таковым). (Его волновало то, что одного случая обладания ею было недостаточно. Что ей удалось проложить путь в его сердце, а он не заметил этого, пока не стало слишком поздно, пока он не совершил грех ради нее). (Его волновало то, что она – бескрылый морской дракон – поставила его – всадника самого могучего дракона в мире, порождение войны и завоеваний – на колени, а он даже не хотел вставать). (Он хотел целовать саму землю, по которой она ходила, если это означало, что она снова назовет его прекрасным). (И он ненавидел ее). (Эймонд Таргариен ненавидел Шейру Веларион за это). Шейра прикусила щеку, глядя на нее. Леди Кассандра Баратеон. С темными волосами и ореховыми глазами, имевшими голубые вкрапления. Четкие и гибкие линии. Бледная, как молоко, плоть без малейших пятен, не считая родинки возле полных губ. Эймонд велел ей не думать о девушке Баратеон. Не волноваться. Он сказал ей, что делает всего лишь то, что велела его мать. Шейра была той, кого он усадил с собой на Вхагар. Шейра была той, кого он взял с собой на тайный остров. Шейра была той, кого он держал в своих объятиях, целовал и… трахал. Шейра была той, к кому он так нежно прикасался, обещая, что теперь они будут принадлежать друг другу. И все же одного вида Кассандры было достаточно, чтобы горечь заполонила ее язык, словно она только что съела целый лимон. Даже если Эймонд выглядел менее чем взволнованным от общения с Баратеонами и своей собственной матерью, это не избавило ее от зеленого яда, заполнившего ее напряженную грудь. Однако это не помешало ей искренне улыбнуться, когда Кворен приблизился, и его собственная улыбка была чертовски ослепительной и слишком желанной на его красивом лице. Шейра хихикнула, когда Алиандра тут же прильнула к Рейне, и та без сопротивления присоединилась к Кворену. Она бросила последний взгляд на Эймонда и его девушку Баратеон, прежде чем обратить все свое внимание на Кворена. Она не шутила, когда говорила Эймонду, что дорниец ей небезразличен. Он был добр к ней, и ей было очень приятно его общество. Он ей нравился. Да и как могло быть иначе? Кворен был приятным мужчиной. — Вы сегодня прекрасно выглядите, миледи, — наклонившись, сказал ей Кворен, и его обсидиановые глаза сверкнули в приглушенном свете дня. Ее щеки вспыхнули от комплимента. — Как и Вы, мой принц, — она позволила себе еще больше прижаться к нему без всяких церемоний, зная, что люди будут любопытствовать по поводу ее действий, но ей было все равно. Наверняка все уже знали, что мужчины здесь для того, чтобы ухаживать за ней? Чтобы попытаться добиться ее руки? Чтобы исполнить свой долг, не было нужды в домыслах, и, конечно, все уже видели, как она танцует со своими потенциальными женихами? — хотя, — усмехнулась она, похлопывая его по рукаву, — боюсь, что столь прекрасное одеяние, как это, не годится для охоты. Кворен ухмыльнулся. — О? Значит, я буду вынужден носить скучную одежду, наблюдая, как Ваш брат убивает кабана? — Ну, Вы могли бы. Возможно, другие мужчины не будут чувствовать себя скверно от того, насколько невзрачно они выглядят. — Неужели это только из-за их, — Кворен приподнял густую темную бровь, оглядывая лордов и леди, которые с интересом наблюдали за происходящим и наслаждались празднеством, — ужасных тканей, или потому, что они не могут со мной сравниться? — Это намек на высокомерие, который я улавливаю в Вашем голосе, мой принц? — Высокомерие или уверенность в том, что никто не ввел меня в заблуждение, сказав, что я красивый мужчина? Шейра приостановила шаг, слегка повернувшись лицом к дорнийскому принцу. Именно это и было причиной, по которой он так сильно ей нравился. Рядом с ним не было никакого давления, никакого притворства. Он разговаривал с ней как с равной и не относился к ней хуже, чем к себе или кому-либо еще. Кворен умел держать ее в напряжении, не прибегая к жестокости. Он всего лишь был… Шейра не была уверена, какое слово подобрать. Она не могла дать этому названия, по крайней мере пока. Но она знала, что он ей нравится. А как же иначе? — А кто-нибудь говорил Вам, что у Вас смелый характер, мой принц? Он покачал головой. — Хм, — хмыкнул он, — возможно, раз или два. А почему Вы спрашиваете? — на мгновение его темные глаза смягчились, превратившись в беззвездное ночное небо, и Шейре показалось, что она может провалиться головой вперед в его глаза. Они были такими же красивыми, как и он сам. — Не слишком ли я дерзок? Шейра усмехнулась и покачала головой. — Вовсе нет… Кворен. Вовсе нет. (Облегчение захлестнуло принца, и ему стало немного легче дышать. Он боялся, что если будет слишком сильным, слишком откровенным, то, возможно, Шейра отступит. Возможно, она отстранится от него. Возможно, она отдаст предпочтение одному из других своих воздыхателей. Возможно, она последует более… интересным обычаям своей семьи). (Кворен, конечно, считал, что ее дядя, сам принц, так бы и поступил). (У дорнийского принца были все необходимые подтверждения того, что одноглазый принц неравнодушен к Шейре Веларион, как бы сильно он ни старался это скрыть. Если на турнире у него и возникли подозрения, то теперь, когда он поймал взгляд Эймонда Таргариена, неспособного скрыть свой гнев, он в этом убедился. Гнев, направленный прямо на место сплетения рук Кворена и Шейры). (Ему хотелось рассмеяться, ох как ему хотелось. И если никто другой этого не замечал, он удивлялся, как они могли это упустить. Он задавался вопросом, намеренно ли Шейра игнорирует пристальное внимание своего дяди. Он гадал, ответила ли она ему взаимностью, но, поскольку она сосредоточила свое внимание на нем и только на нем, дорниец решил, что влечение Таргариенов было, к сожалению, безответным. По крайней мере, для Эймонда Таргариена). (И сейчас Шейра принадлежала ему. Ему, чтобы ее забавлять. Ему, чтобы заставить ее улыбаться и смеяться – зрелище и звук были столь соблазнительны, что ему почти хотелось попросить ее руки прямо сейчас, на глазах у всех. Ему хотелось настаивать, чтобы они поженились в соответствии с любыми возможными традициями, лишь бы в кратчайшие сроки). (Она волновала его. Она заставляла его сердце биться чаще, и он не знал почему, но ему хотелось чувствовать это сильнее. Ему хотелось никогда не расставаться с подобным чувством после того, как оно, наконец, вернулось к нему впервые за пять лет. Оно было одновременно так непохоже и в то же время похоже на то, что он испытывал к своей любимой Мерии, и он почти боялся, что станет зависим от него, как от макового молока). (Однако он также не был до конца уверен, что ему ненавистна эта идея). — Приятно слышать, — сказал Кворен, протягивая руку к Шейре и направляя ее, чтобы она могла обойти мужчин, катящих бочонок с какой-то жидкостью, — хотя, боюсь, если бы Вы остались до конца турнира, то не восприняли бы мою смелость так, как сейчас. (И так, как в прошлом, хотел добавить он, зная, что был не совсем деликатен. Да и как он мог? Она была соблазнительным созданием). — И как бы Вы это продемонстрировали? — спросила она. Ей казалось, что она догадывалась, как бы он поступил, и, честно говоря, не была уверена, как бы на это отреагировала. По крайней мере, не сейчас. В тот момент, до того, как все… изменилось, она, возможно, покраснела бы и захихикала, словно юная дева, читающая рассказы о дамах и их прекрасных рыцарях. Возможно, она бы наклонилась, чтобы послать дорнийскому принцу поцелуй – целомудренный и пристойный. И несмотря на то, что турнир состоялся в честь Джейса и Бейлы, именно Шейра была той, кто оказала Кворену свой знак внимания. И даже если традиции требовали коронования дамы турнира королевой любви и красоты, эта честь должна была быть сохранена за дамой, оказавшей рыцарю-победителю свой знак внимания. Шейра, несомненно, предпочла бы, чтобы коронованной стала Бейла. Но в тот момент ее было трудно чем-то огорчить. Кворен вздохнул и, прежде чем прядь волос успела упасть ей на лицо, заправил ее за ухо, обжигая пальцами ее плоть. — Я бы короновал самую миловидную леди на турнире как свою королеву любви и красоты, — прошептал он, переводя взгляд с одного глаза на другой. Сглотнув, Шейра отвела взгляд, не в силах сделать ничего, кроме как вздрогнуть под его пылающим взглядом. Даже когда его рука опустилась на ее щеку, скользя пальцами по скуле. Даже когда он притянул ее еще ближе. Даже когда он прочистил горло и повел ее в главный шатер, где их встречали аплодисментами и приветствиями. Даже когда он прикасался к ней так почтительно и ласково. Это было настолько понятное заявление. Факт. Шейра знала, что он короновал бы ее, она знала это, и она действительно осталась бы на своем месте, если бы не вид крови на ристалище – кровь Эймонда, шептал ее предательский разум. И как она могла стоять рядом с Квореном, краснея, словно девица, когда этим утром она явилась непристойной взору Эймонда? Когда она краснела под напором желания в его единственном глазу? Когда она желала, чтобы он взял ее прямо на своем столе, вместо того, чтобы отсылать прочь? Когда еще вчера она полностью отдалась ему? Как она могла быть такой… Делало ли это ее шлюхой? Она знала, что была распутна, но могла ли она быть блудницей? За то, что… наслаждалась простыми комплиментами Кворена, которые так легко заставляли ее краснеть? За то, что ей был ненавистен сам вид Эймонда с другой девицей? Разве это неправильно? Грех ли это? Или являлось справедливым то, что она, будучи драконом, была поглощена своей собственной разновидностью жадности?