Консультант

Первый съемочный день для Всеволода выдался нелегким. Не потому, что он не выспался. И не потому, что приходилось все время быть начеку, так как он никогда еще не работал на съемочной площадке и не был знаком с процессом на практике. Он, этот день, оказался трудным, потому что новое начальство Всеволода невзлюбило. И дергало по любому поводу: и где действительно требовалась его помощь и присутствие, и из-за полной ерунды. Вальтер Шелленберг ни разу не обратился к нему лично: к Всеволоду то и дело посылали или Гельмута или Барбару. Даже если он находился на расстоянии вытянутой руки, режиссер считал ниже своего достоинства общаться с консультантом напрямую. Он даже на него не смотрел. И если Гельмут вел себя терпеливо, когда его в очередной раз отправляли за Всеволодом, чтобы тот проверил и перепроверил одну и ту же сцену, то Барбара, всегда стойкая и невозмутимая перед лицом любых испытаний, стала показывать признаки недоумения. Она ничего не говорила Шелленбергу. Но когда в очередной раз он что-то ей приказал и величаво махнул рукой, лоб ее нахмурился. Какое-то время она озадаченно смотрела на Шелленберга, вернее на его затылок — он уже переключился на оператора и объяснял ему что-то. Потом пожала плечами и направилась через проход, где располагались камеры, к Всеволоду. — Вальтер хочет, чтобы ты опять проверил и как следует объяснил актерам, как их персонажи должны вести себя во время совещания. Всеволод, без остановки бегавший туда-сюда с самого утра и только-только присевший в уголке, чтобы быстро выпить кофе, обратил на нее взгляд, полный если не отчаяния и тоски, то по крайней мере, досады. Он же только что все проверил и перепроверил! И объяснил! Причем режиссер был рядом. Барбара закатила глаза: — Да, я знаю, ты это уже сделал, и они толковые ребята. Но он настаивает, — и добавила чуть тише, наклонившись к самому уху Всеволода, — Ну просто сделай это, о`кей? Будет быстрее, чем ему доказывать, что ты уже все проверил. Уж поверь. — Хорошо, иду. На полдороге Барбара к нему обернулась: — Ты отлично справляешься, Всеволод. Не бери в голову, такие уж они, режиссеры. Иногда просто маньяки. Ничего личного… Ну вот с последним Всеволод был совершенно не согласен. Однако он предпочитал не упоминать никому о злосчастной беседе на пороге студии этим утром. И, похоже, Шелленберг о ней тоже никому не упомянул. А если Всеволод и обращал взгляд в его сторону, то тот норовил немедленно повернуться к нему либо боком, либо спиной. Пиджак он свой скинул, а ворот светлой рубашки теперь был расстегнут. Шелленберг часто перемещался по площадке и казался полон нервного напряжения. Казалось, что он мог находиться в нескольких местах одновременно. Ну, по крайней мере, видеть, что там делается. Разумеется, ассистенты тоже старались: и Барбара с Гельмутом, и все остальные, в соответствии с занимаемой ими должностью. С актерами Шелленберг был самим воплощением любезности. Он им то и дело улыбался приятнейшей улыбкой и всегда хвалил по завершению дубля. А если не был доволен результатом, то очень спокойно и терпеливо объяснял, что не так и как можно было улучшить их игру в данной сцене. Но это касалось лишь актеров. Со всей же остальной съемочной группой Шелленберг был требователен и напоминал генерала на поле сражения, ведущего в бой свои верные войска. А те беспрекословно ему подчинялись. Барбара и сама имела такую манеру руководить. Но ее отношение ко всем было одинаковым и ровным, тогда как у Шелленберга Всеволод умудрился заслужить «особенное» внимание к своей персоне. Чтобы не накручивать себя, он старался побольше отвлекаться на сам процесс съёмок. Это был и обычный обывательский интерес, и интерес писателя. Да, он работал над документальной книгой, а не художественной и совсем не по истории кино. Но любое наблюдение нового всегда интересно и расширяет кругозор. Никогда не знаешь, какой опыт тебе может пригодиться для раскрытия темы. Или просто на это раскрытие вдохновить. Съемочная группа напоминала единый хорошо слаженный организм, сложную систему. И система эта не была ригидной: она то и дело менялась, перетекала из одного в другое, выполняя задачи, поставленные и режиссером, и форс-мажорными обстоятельствами, то и дело возникающими в процессе съемок. Всеволод, конечно, имел какое-то понятие об этом процессе и однажды присутствовал при создании передачи на историческую тему. Но все равно количество людей, работающих сейчас за кадром, его поражало. Также было забавно наблюдать, как после очередного Achtung, Aufnahme!* все эти люди тут же либо смолкали и замирали на месте, будто прихожане в храме, следуя какому-то магическому ритуалу, либо напряжённо работали — в зависимости от своей профессии. Как, например, парень, державший здоровенный длиннющий микрофон на вытянутых руках рядом с актёрами и боявшийся при этом вздохнуть. Или операторская группа, внимательно вглядывающаяся в камеру или таскавшая тяжелое оборудование на себе для того, чтобы заснять крупный план. В перерывах между дублями они переводили дух, перекидывались шутливыми комментариями. Но чуть расслабившись, были готовы немедленно броситься в бой. Снова и снова. Актеры, конечно же, также были частью этого единого организма, хотя они и казались принадлежащими к какой-то особенной касте избранных. К ним то и дело подходили гримерши и костюмеры, поправляли их прическу, одёргивали одежду. Иногда эти поправки были по делу, а иногда просто создавали видимость работы. И Всеволод стал подражать своим коллегам: иногда он с самым что ни на есть глубокомысленным видом слегка передвигал книги или пепельницу на столе, потом, с таким же видом, оглядывал чью-то военную форму. Это абсолютно ничего не меняло, но создавало иллюзию занятости. Раз уж его постоянно дергают, нужно хоть как-то сохранять лицо. Тут Николай, пожалуй, был прав: главное, ходи с умным видом, иногда что-нибудь поправляй. И не ошибешься. В перерывах между дублями Всеволод общался с кем-нибудь из съемочной группы. Некоторые его коллеги (если их помощь не требовалась прямо сейчас) отходили в сторону, читали сообщения на телефоне. Могли поболтать друг с другом, выпить кофе в укромном уголке. Но только не Всеволод. Стоило ему чуть отойти, расслабиться, с кем-то заговорить, как немедленно появлялись Гельмут или Барбара. И срочно нужно было возвращаться на съемочную площадку. Более-менее в покое его оставляли, только если он находился рядом с операторской группой, ни с кем не разговаривал и стоял как часовой на посту. Даже если Шелленберг совершенно на него не смотрел и всячески игнорировал, он каким-то чудесным образом знал, если Всеволода не было рядом. И он не был готов немедленно идти на площадку и что-то там проверять. По одному небрежному мановению режиссерской руки. «Вот же обидчивая зараза! Теперь он с меня не слезет. И что я такого сказал, что из этого надо целую драму раздуть?» Ситуация была и правда неприятная. Глупая. Но после первого приступа раздражения и негодования, Всеволод решил не вестись, не реагировать. Ему гордость не позволяла кому-то пожаловаться или просто поделиться своей досадой. Еще чего… «Ладно, будем считать, что я виноват и как-то задел его профессиональную гордость. Хорошо. У него есть право отыграться. Дам ему какое-то время, а если не угомонится, то тогда посмотрим. Придется ему напомнить, что крепостное право давно отменили».

***

Объявили перерыв на обед. Никогда еще Всеволод так не радовался перерыву. Актеров отпустили чуть раньше. У них было отдельное помещение, где они отдыхали и обедали. Остальные направились туда, где на студии была оборудована столовая для персонала. Все оживленно и весело болтали, но Всеволод теперь держался особняком. Он устал и прямо сейчас вступать в разговоры желания не было. К счастью, стоять в очереди за обедом пришлось недолго, а в меню можно было выбрать себе что-то из трех блюд, десертов и салатов. Нагрузив свой поднос, Всеволод поискал глазами место подальше и поспокойнее. Обед он съел быстро: здорово проголодался от всех этих променадов туда-сюда по съемочной площадке. Потом Всеволод открыл прихваченную с собой книгу «Волшебная гора» Томаса Манна — старое издание на немецком, которое он приобрёл недавно у букиниста. Погрузившись в чтение, он не сразу заметил, как к его столику подошел невысокий, плотно сбитый мужчина лет шестидесяти. Был он почти полностью лысым, с редкой порослью седых волос. Как и Всеволод — в деловом костюме и при галстуке. Но всем своим обликом напоминал скорее добропорядочного бюргера из провинции, чем бизнесмена. Раньше Всеволод его на студии не встречал. — Добрый день! — Здравствуйте! — Мне сказали, что это вы — наш исторический консультант из России. Всеволод шутливо поднял руки - будто сдавался в плен: — Что ж, вы меня раскрыли. Не буду отрицать — это я. — Простите, что прервал ваше чтение. Но очень хотелось познакомься. Генрих Мюллер, сопродюсер этого фильма. А, ясно. Еще одно начальство по его душу. Всеволод немедленно встал, представился и пожал протянутую руку. Мюллер торопливо его заверил: — О, прошу вас. Не надо церемоний. Присаживайтесь. У него был ярко выраженный баварский акцент. Хотя новый знакомый вид имел самый добродушный и говорил негромким, спокойным голосом, что-то в нем настораживало. Всеволод не смог бы объяснить, что именно. Но это было его первое инстинктивное впечатление. Возможно, он просто сегодня не выспался, раздражен. Вот и реагирует на все острее, чем обычно. — Хотите кофе? — спросил его Мюллер. — Сидите, сидите. Я принесу. И сам тоже выпью. Что ж, пока что с этим начальством ему везет больше. Но расслабляться не стоит. Мюллер сходил за кофе: на отдельном столике была автоматическая кофеварка, каждый подходил и брал себе кофе, чай или горячий шоколад. Довольно приличные по качеству, как в каком-нибудь баре. Вернувшись, Мюллер вручил Всеволоду его двойной экспрессо. Сел напротив, отхлебнул из своего стакана. Кивнул на книгу, лежавшую на столе. — Что, между делом решили проникнуться нашим европейским декадансом? Всеволод усмехнулся: — Давно не перечитывал. Любите Манна? — Боже сохрани! Мне, знаете ли, и так его хватает — декаданса — в окружающем нас мире. А с каждым годом все больше и больше. Читал когда-то в молодости… Больше всего позабавили неуклюжие попытки главного героя охмурить ту русскую аристократку. Вот уж действительно, попытки соединить вместе несоединимое... Меньше всего Всеволоду хотелось снова вступать в дискуссии по поводу разницу между западноевропейским и русским менталитетом. Но он все-таки спросил: — А почему вы так считаете? — Нашему здешнему нигилизму, которому больше столетия - и понять Россию? Да никогда в жизни! Только и умеют что жаловаться и предаваться мечтаниям. Воображают, что смогли бы понять другие народы, тогда как самих себя понять не в состоянии. И уже давно оторваны от реального мира. Как вся эта санаторная публика Давоса,** годами не спускавшаяся с горных вершин. Мюллер допил свой кофе, отставил стакан в сторону решительным жестом. И заявил без обиняков: — Русские – великая нация. Были, есть и будут. Всегда так считал и буду считать. А Адольф Гитлер был идиотом. Вместо того, чтобы заключить с ними союз и вместе двинуться против американских и английских банкиров, он ударился в бредовые расовые теории. Почему-то решил, что русских можно так просто поработить. А надо было прислушаться к советам Бисмарка, столько прожившего среди русских и имевшего с ними дело: никогда не воюйте с Россией! Никогда! Но нет, возомнил себя гением, которому опыт старшего поколения ни к чему. Полез на рожон. Втравил немецкий народ в бойню, а потом отдал страну на растерзание врагу. Нужно было не воевать со Сталиным, а заключать с ним союз и брать с него пример, как навести порядок внутри страны и прекратить дрязги в своем ближайшем окружении. Да, сейчас все норовят покритиковать большевиков: и у вас, и у нас. Мол, слишком круто обращались с инакомыслящими, почти как и в Третьем Рейхе. Вот только при Сталине Россия была великой страной! Как бы ни пытались сейчас его демонизировать и ваши критики советского строя, и наши прилизанные либералы. Тут Всеволод усмехнулся и осторожно заметил: — Думаю, что это — крайности. Вы противопоставляете нигилизм и вседозволенность диктатуре. Но ведь возможно найти какую-то золотую середину, компромисс. Да, модель западной демократии не идеальна и имеет свои негативные стороны. Но это все же лучше открытого подавления личности. — Как сказать, как сказать… Личность можно подавлять по-разному. И не только в открытую, как вы сейчас упомянули. Вы, Всеволод, просто еще не жили здесь, в этой нашей распрекрасной западной демократии. Поэтому несколько ее идеализируете. Как влюбленный свою невесту, пока они не съехались и не стали вести совместный быт. Но вообще, как я считаю, народу нужна крепкая рука. И он должен эту руку чувствовать! Иначе все разваливается на части. Это и к России относиться, и к Германии. И к любой другой стране. Внезапно Мюллер сменил тему. Подавшись вперед и чуть понизив голос, он вкрадчиво поинтересовался: — А вы, надеюсь, всем довольны? Условиями работы, проживания? Если что-то не так, то обращайтесь, я с этим немедленно разберусь. По любому вопросу… При последней фразе Всеволод сразу же насторожился. Он знал: именно продюсерская компания была его нанимателем и могла приструнить даже режиссера. И хотя на секунду его охватило искушение посмотреть, как Вальтер Шелленберг получает возможный нагоняй от своего начальства, что-то и в Мюллере, в его манере держаться, во вкрадчивых нотках его голоса, по-прежнему настораживало. И Всеволод решительно и твердо ответил: — Все замечательно. Условия прекрасные, меня все устраивает. — Хорошо. Но если вопросы все же возникнут, можете смело обращаться ко мне напрямую. Или позвонить. Вот мой номер. Всеволод забрал визитку. — Благодарю. — Не стоит. Жаль, но вынужден вас покинуть — работа, знаете ли. Всегда приятно пообщаться с умным человеком. Редкость в наши дни! Особенно когда дело касается молодежи. Язык-то у них хорошо подвешен, говорят красиво, а по сути мало что из себя представляют. Одна фикция, иллюзия профессионализма. Пшик… Зато самомнение до небес! «Ээээ, да у вас тут, ребята, свои междоусобицы. Ну и ладно, меня это не касается. Даже и не собираюсь во все это встревать». *** Остальная рабочая неделя прошла для Всеволода без каких-либо значимых изменений. Шелленберг все также его игнорировал. Но назойливо посылал к нему ассистентов, чтобы снова и снова повторять одни и те же действия после каждого дубля. Скука смертная и занудство. В пятницу русские актеры снова пригласили Всеволода отметить знакомство. Но настроение у Всеволода было не очень. Его вся эта неделя здорово вымотала. Однако делиться с кем-то своими проблемами желания по-прежнему не возникало. Он максимально вежливо отказался, сославшись на какой-то срочный заказ по переводам. Изобразив сожаление при этом. Кажется, изобразить получилось убедительно — пребывание среди актеров благотворно повлияло и на его способности притворяться. Все ему дружно посочувствовали: в пятницу вечером, после съемочного дня, человек вынужден корпеть еще над какими-то срочными заказами. «Нет уж ребятки, сегодня гуляйте без меня». Всеволод вернулся в свой номер, попытался и правда поработать своей над будущей книгой. Но ему не сиделось. Он чувствовал, как тщательно сдерживаемое, накопившееся за неделю раздражение прямо-таки разрывает его изнутри, не дает сосредоточиться на тексте изучаемых материалов. Требовалось как-то выпустить его, это раздражение, из себя. Лучшим способом для этого были, конечно же, физические нагрузки. Всеволод встал, выключил ноутбук, переоделся в спортивные штаны, майку и кроссовки. И направился прямиком в спортзал. Он уже бывал здесь в первые недели своего пребывания в Берлине. В основном по вечерам. Но на этой неделе зашел в первый раз. Как следует вымотавшись на тренажерах и почувствовав приятную усталость, он, удовлетворенный, вытерся полотенцем. Было приятно с каждым разом осознавать, как его тело, после долгого перерыва от регулярных занятий, снова становится крепким и выносливым. «Хоть какая-то польза от ситуации». Полный если не счастья, то, по крайней мере, удовлетворения, Всеволод направился к лифту. Пересек вестибюль, нажал кнопку вызова. Лифт спустился на первый этаж, тренькнул сигнал. Двери распахнулись. И прямо перед взором Всеволода возник Вальтер Шелленберг. Вид он имел самый сосредоточенный и зажимал под мышкой папку с какими-то документами. Заметив Всеволода, Шелленберг сразу замер и даже рот приоткрыл. Но моргнул и быстро совладал с собой. Сделал шаг вперед, вышел из лифта; Всеволод, нахмурившись, отступил в сторону. — Добрый вечер! — И вам добрый вечер! Шелленберг уйти не торопился. Продолжал пристально на него смотреть, как будто в первый раз вообще его увидел. Всеволод почувствовал, как раздражение, только что поутихшее, снова в нем нарастает. — Не знал, что вы тоже здесь живете. Досада в голосе Всеволода была очевидна. Так и слышалось: знал бы — попросился в другой отель. К его удивлению, Шелленберг на его интонацию никак не отреагировал. Он, кажется, вообще пропустил её мимо ушей. И ответил самым любезнейшим образом: — О нет, я здесь не живу. Так, зашел по делу к кое-кому из съемочной группы. Документы забрать. Шелленберг энергично помахал папкой. Как-то слишком энергично, даже нервозно. Воцарилось неловкое молчание. При этом Шелленберг продолжал во все глаза смотреть на Всеволода. Прямо-таки пялиться на него. А Всеволод недоумевал: к чему такое внезапное внимание к его персоне. Чудеса какие-то. Всю неделю его игнорировали и вечно от него отворачивались, а тут Шелленберга будто парализовало и он забыл куда шел. С места не может сдвинуться. И улыбается, но вовсе не так, как при их первой встрече. Скорей, как-то рассеянно. Пьяно. А свою папку с документами Шелленберг теперь обнимал и прижимал к груди, будто боялся, что ее похитят. Всеволод спросил его с усмешкой: — А что это вы сами напрягаетесь, ходите за документами? Послать некого? Всеволод понимал, что нарывается. Но все равно не мог удержаться. Забыл, наконец, отвлёкся — и вот на тебе, опять черт этого Шелленберга принес. Еще и во внерабочее время. Шелленберг снова никак не отреагировал на его подначку. — Спортом, значит, занимаетесь? - он пристально оглядел руки и торс Всеволода . - Что ж, вы в хорошей форме… — Ну да, не жалуюсь. Тут и спортзал есть, очень удобно. И бегаю иногда по утрам. — И в России бегаете? — Бывает. Но сейчас там точно не побегаешь. — Это почему же? — Я живу в пригороде, зима снежная выдалась. Бегать проблематично, только если на лыжах. — А на лыжах катаетесь? — Иногда. Когда медведя своего выгуливаю. Шелленберг секунду-другую снова замер. И потом с размаху хлопнул ладонью по своей папке и расхохотался. Звонко и непосредственно, как дитя. Отсмеявшись, он провел рукой по своему лицу, пригладил волосы. На щеках его появились ямочки. А лицо помолодело. Сейчас он казался совсем юным, очаровательным. Кто бы мог поверить, что этот милейшего вида молодой человек всю неделю мотал Всеволоду нервы? Снова засунув папку под мышку, Шелленберг спросил: — А ваш медведь вообще как? Смирный? — Да это уж как получается… — Что ж, надеюсь, что ваш домашний медведь несильно по вам скучает. Всеволод пожал плечами, сохраняя серьезнейший вид: — Я тоже на это надеюсь. Хорошего вам вечера. — И вам того же. Вошедший в лифт Всеволод не видел, каким жадным, горящим взглядом проводил Шелленберг его вслед. Особенно взгляд этот задержался на его широких плечах и натренированных мускулах крепких рук.