***
Роза привычно копается в шкафу Алекса. Они знакомы уже чуть больше месяца, просто кое-кто успешно обходит чужие личные границы, и пускать его в своё пространство и сердце вдруг оказалось так легко, что даже немного страшно. Червь потягивает пиво из банки, подпирая плечом косяк и осматривая с ног до головы Розу в своей одежде. — Слыш, Червь, — кутается в какой-то брендированный огромный бомбер рокер, поворачиваясь к своему басисту, — А ты это… можешь песню на американский, блин, лад перенести, ю ноу? Алекс хмурится и делает подозрительно долгий глоток пива, что Роза уже думает, что зря это всё спросил. — А чё, на русском никак, флавер? — Да ну, блин, у нас, видал, сколько на русском песен, ю ноу? Надо же это, как его, ну, короче, на мировой, нахрен, масштаб выходить уже! А чё, блин, проблемы какие-то? — Да нет… Просто… — тушуется Алекс, прячась в закрытую позу, и молчит чуть дольше нужного, но Роза не спрашивает, а Алекс и не продолжает. Только вечером рокер в чужом брендированном бомбере забегает к нему на огонёк, передать чуть потрёпанный сложенный листочек с песней. Червь не сдерживает улыбки, читая название. — Ты знаешь? — даже очки поднимает, заправляя волосы, словно ободком, и смотрит так нежно, что сердце щемит. — Я знаю. И ты знаешь. — прозвучавшее неозвученное так и повисло между ними, и пока смущение не проявилось на лице ещё красочнее, Роза поспешил ретироваться, — Переведи, плиз, я завтра приду ещё короче… это… ну, пока! — Бай, флавер, — поджимает губы Алекс, вспоминая, как дышать.***
Роза всё чаще наведывается к Алексу на хату, сначала выдумывая поводы, даже таскает какой-то реквизит для этого импровизированного театра абсурда. Правда, в этом нет особого смысла, ведь Червь и без того всегда рад его видеть, но поддерживает эту игру, ведь она нужна в первую очередь самому Розе, чтобы осмелиться прийти. Однако веские причины заканчиваются, пёсик Червя легко узнаёт Розу даже по шагам в подъезде, а Роза берёт с собой молоко, зная, что его точно нет в холодильнике. В итоге они сидят на ковре, оперевшись спинами о диван, соприкасаясь плечами, и молча перебирают струны на гитарах. Просто так. Без особых причин. Им спокойно. А Роза ловит себя на мысли, что мелодия впервые рождается так легко без эмоциональных качелей. И ему нравится эта музыка. Она по-прежнему наполнена его чувствами, но создана не из отчаяния или страдания, не из эйфории или протеста, ему не нужны стимуляторы вдохновения, разбитое или быстро стучащее сердце, чтобы творить. Ему спокойно, безопасно и уютно. И Роза уверен, что это по-прежнему рок, потому что он пробовал многое, но такой гармонии не испытывал никогда. Его личный разрыв шаблона, его собственный слом системы.***
Хлопает дверь, возня в коридоре. В квартире Багрового Фантомаса тишина, и это странно. Шершень не спит, а глушит коньяк, и это как раз обычно, но он первый нарушает молчание, когда Роза заходит на кухню, это тоже странно. — Ты чёт долго… — хрипит барабанщик, на что его друг лишь жмёт плечами, так что приходится продолжить, — Ты где… где был, блин? — Музончик писал, — просто отзывается Роза, с непониманием глядя на Шершня, будто тот с луны свалился, никогда ведь не интересовался, что с ним и как — рокер сам рассказывал. — Один?.. — смотрит в упор, будто пытается вывести на чистую воду. — А чё в этом такого? Я ж, блин, почти всегда те-рь один пишу. И правда. Даже возразить нечего. Роза уходит спать. Шершень опрокидывает очередной стакан.***
Кулак дробью с силой долбит по единственной двери, за которой можно найти хоть какую-то помощь, потому что кроме как на стук, сил больше не осталось. Сонный и лохматый Червь под собачьи визги на весь дом открывает и лицезреет свою звезду мирового масштаба в катастрофе, видимо, масштаба вселенского. Лицо его побледневшее, взгляд уставший, а общий вид не выражает ни одной эмоции, что так на него не похоже. Ни слов, ни жестов, ни мимики, ни звуков, ни чувств. Угасший и потерянный с глазами на мокром месте Роза поднимает тяжёлый взгляд, и Алекс понимает, почему слышал сигналки скорой помощи в спальном районе. Курт притихает и даже скулит непонятливо, что его давний друг не бежит по приходу сразу брать почти плюшевую собачонку на руки, играть и обниматься. Что-то страшное случилось? Алекс конечно пускает Розу, закрывая дверь. И в тёмном коридоре позволяет упасть к себе в объятия и плакать. Плакать зашуганно, тихо, быстро, чтобы никто не видел, прямо в пропахшую сигаретами старую майку, хоть и не брендированную, но точно любимую. Алекс конечно поглаживает Розу по плечам, стараясь не озвучивать это неуместное «я же говорил, что он будет вечно объёбанным Каем, а ты его, блять, грустной Гердой». Алекс конечно даёт выплакаться, не сбивает, молчит. Это больно — видеть другую сторону звезды. Алекс конечно всегда справлялся со своими чувствами, но Розе как-то удаётся срывать все его эмоции с предохранителей, и вот он уже прижимает к себе рокера, целует в макушку, вытирает слёзы с щёк и выцеловывает лицо, стаскивая мешающиеся очки. Роза рыдает, хлюпает носом и вдруг улыбается сквозь слёзы, ощущая соприкосновение шершавой бороды с влажной кожей. Червь замечает эту улыбку, и сам рефлекторно улыбается, но взгляд по-прежнему полон беспокойства, заботы и ещё чего-то очень незнакомого. — Всё окей будет, ю ноу? — Я знаю… — кивает Роза, — И ты знаешь… Рокер поднимается на носочки. И Алекс вовлекает его в чувственный и горький поцелуй, поглаживая Розу по щекам. Не так романтично, как они себе представляли, не так невинно, не так неловко. Как-то быстро они нашли связь и столкнулись языками, как-то быстро их первый поцелуй превратился скорее в самозабвенное «сосаться», но никто не был против. Вроде не подростки уже. Первым отрывается Роза, поджимая губы. Оба смотрят слегка опьянённо друг на друга, будто неверяще. — Сорри, я чёто… забылся… — запоздало оправдывается Червь, ласково заправляя волосы Розы за уши и убирая руки. — А… это… ну… забудься ещё, — опускает глаза рокер, и Алекс жалеет, что в коридоре слишком темно, чтобы разглядеть их цвет. Роза цепляется мизинцем за руку басиста, и тот наклоняется, целуя его в лоб так, будто это не они только что весьма откровенно и бесстыдно сосались прямо в коридоре. Они ложатся спать в обнимку. Больше не говорят, больше себе не позволяют. Роза чувствует себя ребёнком, увидевшим кошмар, но сегодня он наконец-то спит без беспокойных снов.***
Роза нервно стучит ложкой, размешивая чай. Червь осуждающе смотрит на нетронутый завтрак, который вообще-то вчерашний ужин, но английский завтрак в их стране лишь по праздникам, так что никто и не возражает. Произошедшее между ними повисло в воздухе неловкостью и как-то уступило по важности происходящему. — Флавер, не трави май соул, поешь, а, — по-утреннему хмуро хрипит Червь. — Блин, да не могу я! Балабольному этому болванчику Сапогову надо записать альбом уже завтра, а этот орешек, блин, дай Саня, окислится ваще не скоро, если ваще, — обречённо смотрит в чашку стремительно угасающая звезда, почёсывая пушистого Курта на коленях, не потому что хочет, а потому что иначе эта надоедливая собака не отстанет от него, — его щас ещё в реабилиталку если засунут, это, блин, нахрен, крах вселенной произойдёт, блин! Надо его срочно, нахрен, вытаскивать оттуда! — Ю финк, это ему нужно? — звучит уже слегка раздражённо. — Чё? Ты к чему это, блин, клонишь? — К тому, флавер, — устало вздыхает Алекс, — что Шершень знал, что туморроу важный для группы день. И что опять? Пойми, хани, нельзя хелпануть тому, кому только разве что сам гад хелпнет. Ты берёшь на себя ту мач, а он давно не чайлд, чтобы с ним няньчились. — Сам гад… Бог, что ли? — Роза думает ещё пару секунд и вдруг будто что-то осознает, — блин, Червь, ты, нахрен, гений! Как я сам-то, блин, не докумекался! — Да брось, флавер, я лишь называю вещи своими неймс, — смущённо зачёсывает волосы басист. — Я короче тогда щас, блин, к Богу сгоняю, он его воскресит, и мы всё, нахрен, отрепаем, завтра запишем, и «дарова, слава мира», блин! Собери табы пока, я мигом! — воодушевлённо тараторит Роза, подрываясь с места. — Чё? Роза скидывает удивлённого пёсика с коленей и чуть ли не вприпрыжку убегает, хлопая дверью, оставляя Алекса поражённо обрабатывать услышанное. На столе остывает чай и нетронутый завтрак-незавтрак. Становится так тихо, что слышно тиканье часов. — Оу фак. — Аф, — соглашается Курт.***
Сегодня явно не его день. Мало того, что пришлось опять кидаться под машину, чтобы навестить старого друга, так тот ещё и ничем не помог, ведь: «Роза, блин, я канеш всё понимаю, но приходить в мой выходной, рушить мне спа-вечеринку, ещё и с такими глобальными просьбами, да и безвозмездно? Я, если что, всё ещё обижен, что ты меня в группу не взял, а теперь ты, блин, хочешь, чтобы я её тебе спас!». Он, конечно, по доброте душевной, предложил обратиться в Ад за помощью, мало ли, какому демону нужен контракт на мелкую душонку, чтобы план ежемесячный закрыть, но, поговорив с Сатаной, Роза пришёл к неутешительному выводу: наверное он не готов пожертвовать своей душой или здоровьем друга ради мечты, которой живёт, кажется, только он один. Вернувшись на землю, рокер думает, что сошёл с ума. Ведь он никогда не видел, чтобы вечно улыбчивый, доброжелательный и оптимистичный таксист так ругался с кем-то. И уж тем более с вечно спокойным, как скала, Червём. — Тебе ваще как права дали?! Донт ю си человека на дороге?! — рычит разъярённый басист. — Уважаемый! Да как это так делается-то! Я в ваших современных этаких тенденциях, понимаешь, пальцем деланный, как грится! И коли уж решил кто мне под машину вылететь, то я уж его, как грится, не в бровь, а в стол! Тут уж, если честно, мои полномочия мочи не имеют! О, как! А вы уж, если и взялись обвинять кого, то вы бы, на секундочку, разобрались бы, кто кому да чего… А если не знаете, лучше вон, заходите в твиттер, вбивайте impropancake в поиск и читайте хедканоны по вл в закрёпе, сразу разберётеся! Фандом не ласточка, разрастётся и забудет всё, что создано предками! — Червь, ты, блин, чё здесь… — Флавер… — облегчённо выдыхает Червь, отвлекаясь от ругани и тут же растеряв весь свой запал, быстро осматривая звезду на предмет ранений, увечий и в целом любого полученного урона, — ты как? Жив-хелфи? Ниче нигде не болит? Хед не кружится? — Да я прекрасно нахрен, как машина. — Так ты сам бросился под неё? — совсем уж холодно упрекает басист. — Да мне же узнать просто, блин, мы ж без этой записи… — Стап. Я… я ведь правда вчера подумал, ну, ю ноу, что ты рили ноу. А ты… ты нихрена не ноу, Роз, — обессиленно, но всё ещё непроницаемо, — тебе рили так нужна всемирная лав? Так нужна, что ты и жить без неё не хочешь, блин? — Червь, ты чё… Я же… Мы же вчера… — Да, Роза. Мы вчера, а сегодня ты… Впрочем, может, это рили не так импортант для тебя. Сорри, что… неправильно всё андерстенд. Би керифул, си ю. Червь спокоен. Но от этого спокойствия Розе нихрена не легче. Потому что Червь, убедившись, что с рокером всё в порядке, махает ему и уходит. — Ёперный театр, ребятки, я конечно мало что понял, но что-то тут не чисто… Сева, может, разберёт, что к чему, он такое частенько поглядывает, — таксист чуть задумывается, а потом отвлекается от мечтаний, — эй, малец, тебя, может, подбросить куда? Как грится, сор из избы — топи баню! — А можно… как-то, блин, без бросаний, нахрен?.. — растерянно поворачивается к водителю Роза. — Это запросто! Главное, чтоб ехать, как грится, надо было куда!***
Спал плохо. Ему снилось, что он оброс морем мягкой шерсти, и почти утонул в ней, его поглаживал большими руками Червь, было так тепло и спокойно, а потом выкинул ненавистно на улицу, навсегда запирая перед ним дверь в райское место. Кажется, Роза, нассал ему в коридоре. Или в душу. Непонятно всё, смутно. Роза забился под машину, прячась от дождя. А проснулся весь в слезах и с быстро бьющимся сердцем. Так страшно. Быть брошенным. (Может, он бы и полез за таблетками опять, однако Саня чётко дал понять, что в выходные его лучше не тревожить.) Роза постоянно вставал, брался за гитару, но голова была пуста от нот, там были лишь слова Червя. Он прокручивал в голове их разговоры, пытаясь найти ответ. Кажется, нашёл, но он ему не нравился совершенно. Мечта так вскружила ему голову, что он действительно не обращал внимания на что-то ещё. Что-то очень важное. Сначала похерился Шершень, потом альбом, теперь вот… Глаза слезятся, неужели он во всём виноват? Почему всё всегда должно зависеть от него одного? Как же он устал от ответственности за всё. «Ты берёшь на себя ту мач…» Роза трёт глаза. Глупость, конечно. Он же пишет историю, нахрен. Хотя нет, не так. Они должны писать историю. И может не так уж всё от него одного зависит. Менее одиноко от этого осознания, конечно, не становится.