***
— Когда ты уезжаешь? Саша спрашивает аккуратно, ее голос сочится мягкостью, но все равно Петю вопрос бьет хлеще кнута — израненное сегодняшним днем сердце отзывается роющей болью. Он громко сглатывает, хриплым тихим голосом отвечая: — Завтра. — Мы что-нибудь придумаем, — уверяет Марк, вскакивая с кровати, — только не кисни! Петя поднимает на него заплаканные глаза, прежде чем вновь уткнуться лицом в ладони. Он не верит. За окном разливается чернота. Они сидят в этой комнате уже бесчисленное количество времени — ребята сбежали к нему уже ко второму уроку. Он благодарен им за поддержку, благодарен, что они рядом. Но уже ничего не исправить. Завтра утром за ним приедет машина с Москвы. Что будет с ним по приезде Петя даже думать не хочет, но это его беспокоит меньше всего: — Как он? — Андрей написал, что держится, — говорит Глеб, — Женя справится. Гуменника разрывает в это же мгновение. Ему плевать, что пишут о нем, плевать, как отреагирует отец, плевать. Но он не уберег Женю, он нес за него ответственность и он подвел его. Ребята уходят к отбою. Хотя Марк настаивает на том, чтобы остаться, Саша замечает вымученный взгляд Пети и понимает, что ему нужно побыть одному и Гуменник благодарен ей за проницательность. Лишь напоследок она говорит неясное: — Он ждет. Хоть чего-нибудь. Наверное, это не логично, но сердцу не прикажешь. И уходит. Петя еще некоторое время смотрит плывущим взглядом на захлопнувшуюся дверь, прежде чем броситься из комнаты. Белый больничный свет, треск перегоревшей лампочки. Ему чертовски некомфортно, он чувствует себя оголенным, незащищенным. Он идет по коридору, он не думает куда, ноги сами несут его по маршруту, что он повторит даже с закрытыми глазами. Зеленые облезшие стены душат, ему кажется, что за ним сквозь штукатурку подглядывают тысячи людей. Осуждают. Ненавидят. Ждут, когда он совершит ошибку и дойдет до заветной комнаты. Стены все давят на него, коридор все не заканчивается, он все идет и лишь распахнувшаяся дверь приводит его в чувства, напоминая, что все это — не ошибка. Андрей выглядит удивленным, но в то же время на его лице отражается заметное облегчение при виде Гуменника. — Петя? За его плечом Гуменник видит Женю, что неловко заламывает пальцы посреди комнаты. Андрей бросает короткий взгляд между ними, прежде чем отходит в сторону, позволив Пете войти. Семененко смотрит неотрывно, тень от желтого настольного светильника падает на его лицо, подчеркивая и без того заметные красные глаза на бледном лице. Его губы мелко дрожат, и Петя не выдерживает, бросаясь к нему и крепко обнимая трясущееся тело. Женя до боли крепко хватается руками за него, каждый его тихий всхлип острием вскрывает сердце. Ему больно. Ему больно, потому что Жене больно. — Прости, — Петя шепчет надрывным голосом, отчаянно пытаясь не сорваться. — За что? — Что не уберег. Хлопок двери. Гуменник благодарен Андрею, что тот оставил их. — Что с тобой будет? Женя поднимает голову, мокрыми глазами пробегаясь по лицу Пети. Гуменник ласково накрывает ладонями его лицо, большими пальцами бережно стирая поблескивающую влагу с щек. — Давай не будем думать об этом сегодня, ладно? — просит он, прижимаясь губами ко лбу Жени, — это будет завтра. А сейчас я хочу быть с тобой, пока у меня есть возможность. На Семененко эти слова производят обратный эффект и он вновь не сдерживает эмоций, прижимаясь ближе. Петя не сдерживается тоже, сквозь слезы шепча бесконечные признания. Он не обещает ничего, лишь осыпает правдой, позволяет Жене услышать и понять, что он значит для него. Гуменник вкладывает в эти три слова слишком многое, надеясь, что Женя разберет. Семененко разбирает, осознает и искренне отвечает тем же. Они оба боятся, что это может быть последний раз.***
В Москве все также — серо-желто от неба и такси и тоскливее, чем в Питере. Машина останавливается, Петя делает ровный глубокий вдох, прежде чем с приподнятой головой выйти из транспорта. Отец не встречает его, не просит прийти к нему весь день. Петя не может в ожидании перестать мерить нервным шагом свою некогда детскую комнату, постоянно повторяя себе: «я спокоен». Вызывают его лишь к позднему вечеру, и Петя понимает, что разговор будет недолгий. Значит, все уже решено без его участия, ему лишь нужно узнать свою участь. — Завтра СМИ напишут опровержение, будут просить комментарий, скажешь, что это все провокация, — Гуменник-старший говорит твердо, с ровной осанкой сидя за рабочим столом из дорогого красного дерева, уткнувшись в кипы бумаг, не поднимая взгляда на сына, — сейчас не вздумай лезть, мне и так пришлось приложить столько усилий, чтобы разрулить это. Петя лишь сдавленно кивает, едва слышно произнося: «Прости», которое, он уверен, затерялось в этом огромном пространстве между ними. — Завтра посетишь выставку, чтобы было оправдание твоему отъезду, — продолжает отец. Его голос звучит громко и уверенно, так противоположно Пете, — В пятницу вернешься назад в пансионат. Я не буду нарушать договоренности из-за этой выходки. Петю вновь хватает лишь на кивок головы. Он чувствует себя болванчиком, зажатым этим дорогим интерьером рабочего кабинета отца, зажатым этим давлением настолько, что он способен только согласно кивать. Впрочем, он даже не уверен, замечает ли эти кивки отец, есть ли ему дело до него или и без этого понятно, что иного мнения не будет? Петя не хочет быть покорным, но он чувствует, что сейчас это вынужденное и верное решение. — Телефон. Петя мешкается, но покорно кладет его в протянутую руку. — Удостоверюсь, что это все действительно провокация. И доучись в школе последние месяцы без эксцессов. Сдашь экзамены, поступишь наконец в Англию… — В Англию? Почему в Англию? — растерянно спрашивает Петя, — почему не здесь? — Я решил, что так будет лучше. — Кому лучше? — закипает Петя, не повышая интонации, но сжимая кулаки за спиной, чтобы не выходить из себя полностью, — я имею право хоть что-то решить в своей жизни? — Ты решил уже, связавшись с этим Семененко! Я даже представить боюсь, если это правда. Ты уедешь отсюда, получишь нормальное образование в нормальном обществе и вернешься на службу сюда. — Если уж вы все меня так усердно готовите стать преемником президента, неужели вы считаете хорошим решением отправить меня на учебу в другую страну? Что скажут люди? И я, и ты станем предателями, так ведь? Ты же понимаешь это. — Будем считать это жертвой, чтобы оградить тебя от дурного влияния. — Ты сам сказал, что это была провокация. — Разговор окончен. Петя ждет еще несколько мгновений, прежде чем развернуться на пятках и выйти из отцовского кабинета. Все прошло так, как он и ожидал.***
Женя Англия? Это странное решение. 23:17Петя
Я все еще не понимаю, зачем. Если уж отец так переживает за твое влияние на меня, то ему было бы проще убрать тебя. На репутацию меньше било бы
23:18
Гуменник удобнее устраивается в кровати, обкладываясь подушками и одеялами, чтобы хоть немного добиться ощущения спокойствия и защищенности. Второй телефон отсвечивает от стены синим светом, и Петя благодарит себя прошлого за то, что пару лет назад придумал вести двойную виртуальную жизнь. Конечно, тогда он не мог представить, что подставной телефон с подделанной «правильной» жизнью спасет его в такой ситуации. Женя Петь Может быть такое, что ему нужно убрать тебя? 23:20Петя
???
Ты о чем?
Зачем ему убирать свою же манипулируемую куклу
23:21
Женя В этом и проблема. Если я правильно уловил, ты давно перестал ей быть. Ему это невыгодно, на посту должен быть тот, кто будет выполнять и не думать, что он выполняет. А ты не такой, и он это понимает. 23:21Петя
Поэтому Англия
Видимо, этот случай стал последней каплей
И он решил отправить меня куда-нибудь, где я не буду мешаться
И где мое поведение можно списать на «влияние запада»
А там уже и от меня отказаться публично можно
Выгодно, ничего не скажешь
23:22
Женя Тебя это не смущает? 23:22Петя
Нет, всякое возможно
Не думал, что это так произойдет
23:23
Женя Что ты будешь делать дальше? 23:25Петя
То, что захочу
23:25
***
Время в здешних стенах тянется невыносимо медленно. Еще немного, и Петя начнет выцарапывать прошедшие часы на обоях, словно заключенный, лишенный свободы. Он ведь действительно — лишенный свободы. Он так устал. Ему плохо, он не в состоянии вывозить все свалившееся и не в состоянии признать, что не справляется. Нужно бы прийти, упасть на колени и просто дать волю слабости, почувствовать себя убитым и не грызть себя за это. Но единственный человек, которому он мог позволить заглянуть в распахнутую душу — в сотнях километрах от него, такой же убитый и потерянный, загнанный в угол его же усилиями. Имеет ли он право требовать от него сочувствия? Сожаления? Это Женя должен выплескивать душу, в которую каждый день уже несколько недель подряд плюют все, кому не лень. Бедный Женя этого не заслужил, а Петя допустил, позволил страшному случиться. СМИ не утихают, просто после его открытого заявления фокус сместился на Женю. Его ведь проще достать, да и разломить гораздо легче, чем сына премьер-министра. Пете уверяют, что все в порядке, что Женя справляется, но Петя не верит, потому что по видеозвонку этим же вечером видит тень обреченности на лице Жени и красные от слез глаза. Семененко надломлено улыбается и говорит, что все в порядке. Гуменник лишь борется с желанием собраться и приехать, потому что он нужен не тут. Он старается не читать новости, заголовки которых отсылают к Жене, чтобы не взращивать злость еще больше. Ему кажется, что из них двоих хуже всего сейчас Семененко — его никто не защитит, он в любом случае останется крайним. И это заставляет не сдаться, бороться, а для этого отчаянно думать, думать, думать…***
— Можно? Петя впервые за долгое время стучится в эту комнату. Последний раз он был здесь, когда ему было около семи и его известили об отъезде в первый в его жизни школьный пансионат. С того времени он не то что в этой комнате, он в этом доме появлялся настолько редко, что хватит пересчитать с помощью первого десятка чисел. Мама смотрит удивленно, явно понимая это. Завтра ему уезжать обратно, времени придумать решение, найти выход, все меньше. Петя приходит сюда, потому что ему больше некуда идти. Некуда и не к кому. — Заходи, конечно, — она резво вскакивает с кресла, откладывая книгу и спешит к нему. — Я хочу поговорить. — Я чувствовала, что ты придешь, — говорит она, закрывая дверь, — и предполагаю, о чем ты хочешь поговорить. — Здесь… — Нет, в этой комнате нас никто не услышит. Не переживай. Петя кивает. Они садятся друг напротив друга. Мама дает ему время, чтобы он собрался и начал говорить. Он знал, что это единственный выход — прийти и получить ответы. Чтобы все точно стало понятно, очевидно. Мама не будет врать, сколько он себя помнил, она всегда была на его стороне. Насколько это возможно быть на стороне детей, когда твой муж руководит страной. — Отец хочет отправить меня в Англию. — Я пыталась его отговорить, но… — Это потому что я ему уже не нужен? — Не говори так, ты — его сын и… — Ты знаешь, о чем я, — вновь перебивает Петя. В ответ ему красноречивое молчание. — Я не поеду в Англию. Я устал от этого. Мама кивает, будто знала это и ей лишь нужно было подтверждение. — У тебя же нет плана, так ведь? — спрашивает она, собирая руки в замок, — Только желание, но куда оно приведет? — Я поэтому и пришел. Он знает, что деваться ему некуда. Остаться здесь — быть под прицелом всю жизнь. А уехать ему некуда. Петя смотрит с надеждой. Ему нужна хоть какая-то ниточка, чтобы зацепиться, хоть что-нибудь. Мама не выдерживает и отворачивается к окну, размышляя о чем-то и явно взвешивая какие-то слова. — Пожалуйста, — умоляет Петя шепотом, — Я не верю, что нет выхода. — Ты родился в Испании, — все же тихо говорит мама, — я настояла на этом восемнадцать лет назад. Не думала, что пригодится. Петя ликует. Дыхание спирает от услышанного. Вот оно. Решение. — У меня двойное гражданство? — уточняет, хотя прекрасно знает ответ. — Да. И счет в банке. Средств хватит, чтобы остепениться и еще на пару лет существования, — Петя видит, что маме тяжело даются эти слова. Он понимает, что буквально вынудил ее своим присутствием пойти против мужа, заставил сделать и сына предателем. Но есть что-то важнее системы, важнее правил и выдуманных обязательств, раз сейчас она переписывает ему на бирку от дизайнерского платья ключи от банковского счета. — Это может помочь тебе, — говорит она, передавая бумаги и документы, — но ты же без него не уедешь. Петя пытается скрыть проскользнувший страх за удивлением и непониманием, но мама лишь смеется, ласково гладя его по волосам: — Я видела эту фотографию, Петь. Ты можешь убедить кого угодно, что это фальш, но не меня. Потому что такие влюбленные глаза нельзя подделать. Я же знаю. Петя сглатывает, прежде чем поднять мокрые глаза на маму. Она успокаивает его, прижимая к себе: — Тише, тише. Почему же ты плачешь? — Я не хочу терять его, — говорит он, стараясь не разрыдаться позорно на плече матери, — не хочу. — Я рада, что ты нашел того, кого будешь любить. И того, кто любит тебя в ответ. Ты изменился с ним, ты начал жить, я же вижу это. Но теперь в твоих руках не потерять его, хорошо? Только в твоих руках. Петя выходит из комнаты с одновременным облегчением на сердце и новым тяжким грузом на плечах.***
ПЁТР ГУМЕННИК ОПРОВЕРГ СЛУХИ ВОКРУГ ПРОВОКАЦИОННОЙ ФОТОГРАФИИ
Сын премьер-министра высказался перед журналистами на прошедшей в пятницу благотворительной выставке. Он подтвердил, что нашумевший снимок — подделка с целью подрыва авторитета в преддверии предвыборной политической компании. Однако, Пётр также уточнил, что действительно знаком с человеком на фото — Евгением Семененко (прим. редакции) — и настоятельно просит «перестать доставать невиновное лицо». Также, Гуменник сообщил, что «несмотря на сложившееся обстоятельства» планирует закончить обучение в пансионате под Пушкиным. На вопросы о дальнейшем обучении в вузах Пётр отвечать отказался.