Законсервируй консерватора

      Море замерзает? Вся гладь покрылась льдом. Веет холодом, до дрожи в костях. Он пробирается до самого сердца. Надо не дать сердцу простудиться. Нужно рискнуть, попробовать перейти море. На другом берегу лучше, там тепло. Ступить на кромку, понадеяться, что лед выдержит. Шаг. Треск. Паутина трещин под ногами.       Он возвращается назад. Петя не чувствует облегчения, как это происходит обычно по приезде в школу — сердце стиснуто клеткой, но в то же время сильно и быстро стучит в этой тесноте. Это физически больно. Петя расстегивает пальто и ладонью потирает грудь, успокаивая себя тем, что все пройдет, когда он зайдет в интернат.       Но не проходит. Лишь хуже становится. Откуда столько людей в окнах? Или ему кажется и это просто безликие тени? Тогда почему ему так прожигает спину? Он затылком чувствует эти взгляды. Или их нет? Он запутался, он уже не понимает ничего и ничему не верит. Кому он может доверять здесь? Не отвернулись ли от него друзья? Марк? Глеб? Саша? Андрей? Не решил ли Женя, что он не выдерживает больше? Ему стыдно, что он позволяет себе такие мысли по отношении к самым близким людям. Но он даже в отношении себя не уверен — он себе не верит вовсе. Что дальше делать? Может, он ошибся? Вновь? Может, его попытка сбежать — часть продуманного отцом плана? Вдруг, он продолжает плясать под чужую дудку, уверенный, что свободен? А на деле он все та же марионетка.       Всего лишь марионетка.       Он всегда ей был. Петю всегда воспринимали как куклу. Его дергали за нитки столько времени, а он даже не понимал этого. Даже в этой чертовой школе — он лишь часть системы. Шестеренка, которую крутят другие. А если шестеренка выйдет из строя — ее заменят новой, не изношенной.       Петя чувствует, что выходит из строя.       Он заходит в комнату и позволяет себе окончательно сломаться. Мелким бисером рассыпаться по полу и дать этому бесконечному стуку оглушить его. Перед глазами туманная дымка слез, Петя грузно оседает спиной на дверь, пытаясь ладонями стереть ее. Старается дышать размеренно: раз-вдох, два-выдох, три-вдох, четыре-выдох, пять-выдох, как дышать, шесть-семь… Но ничего не помогает — перед глазами все также размыто и мутно, а в груди все сдавливает с новой силой. Он закрывает лицо руками, оставляя попытки что-то исправить.       Петя не сразу осознает, что кто-то прижимает его к себе, позволяя откровенно всхлипывать в плечо, пока его безуспешно пытаются успокоить поглаживаниями по волосам и глупыми поддерживающими фразами. Гуменник жмурится, боится открыть глаза и обнаружить, что ему это кажется. Он слишком хорошо знает эти руки, этот голос, этот запах. — Не уходи, пожалуйста, — на грани срыва шепчет он, сжимая кулаки до отметин, — только ты не уходи. — Не уйду, — тем же шепотом отвечает Женя, только для него, только ему, — никогда, слышишь? Я всегда буду рядом. Мы что-нибудь придумаем, я уверен.       Петя хочет верить его словам. Безумно хочет, но не верит.       Они стоят так на пороге Петиной комнаты какое-то время, прежде чем Гуменник хоть немного успокаивается. Женя мягко отстраняет его лицо, большими пальцами аккуратно стирая высохшие на щеках слезы и так ласково улыбается ему, что Петя искренне не понимает, что он сделал такого в жизни, что ему достался Женя. И от этого хочется расклеиться еще сильнее. — Ты не пугай так больше.       Гуменник вздрагивает от испуга, отводя взгляд от тихо смеющегося Жени за его спину. Оказывается, они были не одни, далеко не одни — Петя натыкается на четыре пары обеспокоенных глаз, и тушуется, смущенный своим выплеском эмоций. — Приходит тут такой, значит, весь трясущийся, — говорит Марк, отталкиваясь от подоконника, где сидит Саша и подходя к ним, — глаза огромные, лицо бледное… — Я бы пошутил про приведение, но на приведение больше в этот момент смахивал ты, — перебивает Андрей. — Ты если в следующий раз паническую атаку ловить собираешься, — Глеб старается говорить насмешливо, но Петя отчетливо слышит волнение в его голосе, — ты предупреждай, чтоб мы готовы были.       Гуменник чувствует эту нервозность у них всех. Чувствует напряжение, когда ребята в знак приветствия обнимают его. Чувствует напряжение, пока они разговаривают и занимаются чем-то отвлеченным весь вечер. Напряжение не уходит, страх будто маячит где-то за дверью этой комнаты, иногда напоминая о себе неожиданно и ярко, заставляя Петю чувствовать тревогу. Но его спасает Женя — не опять, а снова — льнет ближе, словно кот чувствуя, где болит. Женя просто раз за разом кладет голову на его плечо, чуть крепче сжимает руку и успокаивающе целует куда-то в висок. Гуменника тут же отпускает, ему становится легче и спокойней. Он позволяет себе успокоиться. Ненадолго, но успокоиться.       Когда все расходятся к отбою, Петя вдруг ловит себя на мысли, что боится просто подойти к двери, чтобы проводить друзей. Он подсознательно остерегается того, что ждет его за пределами безопасной комфортной комнаты. Он знает, что там страх, злоба и несправедливость. Он знает, что его там ненавидят и хотят сжечь на костре. И он туда не хочет.       Женя остается на ночь, хотя Гуменник уговаривает его уйти и не подставляться. Семененко не поддается, за что Петя ему безмерно благодарен.       Они лежат в кровати долгое время — могут позволить себе уснуть позже. Не говорят ни о чем, лишь наслаждаясь присутствием друг друга сейчас, рядом. Петя крепко держится за него, неосознанно сильно цепляясь за чужую спину. Женя издает болезненное шипение и Гуменник спешит убавить силу. Подозрения, что что-то не так закрадываются, когда он — Петя теперь точно уверен — совсем легко проводит ладонью по Жениной лопатке и получает в ответ такой же болезненный выдох. — Все нормально? — беспокоится он, заглядывая в чужое нахмуренное лицо. — Да, да, — отвечает Женя, больше отмахиваясь. Петя на это вновь давит пальцами на лопатку. И вновь шипение. — Что случилось? — В косяк не вписался. — Не заливай, — резко говорит Гуменник, садясь в кровати, — спиной, серьезно?       Семененко вновь пытается перевести тему, но Петя не позволяет, лишь поднимает сопротивляющегося Женю на себя, дергая его футболку верх, снимая.       Он замирает. Рассматривает красные, синие, фиолетовые круги на ребрах, животе, руках. Поворачивает обмякшего Женю спиной. Проводит кончиками пальцев по расцветающим лопаткам и бокам. Не спрашивает ничего больше — во-первых, понимает, что Женя ему не ответит. Во-вторых, это все отходит на задний план, когда Семененко обиженно ведет побитым плечом, сбрасывая его руку.       Петя все выяснит и решит. Но позже. Сейчас он топит злость — на себя, на людей, на судьбу — в нежности касаний по поврежденной коже и в тихом бесконечно извиняющемся шепоте.

***

      Он не детектив, и никогда этим не увлекался и никогда не думал, что ему это пригодится. Но сейчас он стоит посреди коридора, в который вываливаются шумные после уроков школьники и включает все свои навыки дедукции и индукции.       Петя чувствует острую потребность найти. Главное найти кто, а там уже решит, что делать дальше.       Марк и компания ему ничего не сказали, Андрей молчал как партизан — Гуменник не уверен, Женя ли попросил их не говорить или те сами его оберегают от чего-то? Только сам Петя оберегаться не хочет, он столько времени был в рамках, что внутренне выбравшись из них чувствует иллюзорную силу на любые подвиги. И эта сокрушительная энергия пойдет на защиту Жени.       Кто мог его тронуть? Его не было неделю, что он успел пропустить? Он знает этого человека? А может их было много? У Пети нет ответов, но он найдет их, уже ищет. Пока что у него получается так себе — ему неизвестно абсолютно ничего, и подозревает он абсолютно каждого. — Не успокоишься?       Глеб запрыгивает на подоконник, игнорируя доносящееся с конца коридора замечания завуча. — Ты бы сильно упростил задачу, если бы сказал, кто это сделал. — С чего ты взял, что я что-то знаю? — пожимает плечами Лутфуллин, закатывая рукава черной рубашки и брынча многочисленными металлическими кольцами и браслетами, — а даже если знаю, то молчу ради тебя же. Вот что ты сделаешь? Пойдешь морду бить? Кровь за кровь? — А что ты предлагаешь, — сквозь зубы шипит Петя, сжимая пальцы на подоконнике, — оставить как есть? — Ты за кого мстишь? За себя или за Женю? Жене это не нужно. — Ты не понимаешь… — Нет, я понимаю, — парирует Глеб, — также как понимает Марк или любой другой, кому есть за кого бороться. Но ты заведомо в невыгодной позиции — отмутузят тебя — получишь хуже Жени синяки, отмутузишь ты — получишь по шапке от СМИ, отца и прочих. Как так, сын министра устраивает бойню в школе! Мы не из вредности тебе ничего не говорим — для твоего же блага.       Петя молчит, сильнее сжимая побелевшие костяшки. — Я пытался, — небрежно бросает Глеб, спрыгивая и уходя в кабинет.       Гуменник решение принял.

***

      Оказывается, следить за людьми не так уж и сложно. Особенно, когда эти самые люди — глупые, недалекие и слепые. Петя победно ухмыляется, понимая, что нашел. Он случайно увязался за компанией укоренившихся хулиганов — один из них прижал его в начале года. Поэтому выбор пал на них почти сразу. Каково же было его удивление, когда он, наблюдая из-за угла, услышал их обсуждение. И обсуждали они Женю.       Кто вообще решил, что будет для его блага, а что нет? Или как там Глеб сказал. Не Пете ли лучше всего это знать? Он сам себя хорошо знает, и прекрасно может принять решение — его агрессия к себе, к миру, к друзьям, к семье лишь следствие, что ограничивали его и продолжают это делать даже сейчас. Копившись годами, она норовит вырваться хоть куда-то. Нужен только повод — а повод есть.       Петя судорожно придумывает план расправы, пока обидчики, ничего не подозревая, курят в туалете. Он готовится зайти, он точно знает, что будет делать. Он не оставит это просто так. Ладонь тянется к ручке двери.       Его руку быстро перехватывают. — Спятил?       Легко следить за глупыми, недалекими и слепыми. Петя сам такой сейчас — наивный, недальновидный и ослепленный яростью. Наверное, поэтому Семененко его нашел.       Женя держит крепко, отводя сопротивляющуюся руку и самого Петю подальше. Гуменник не помнит, как не заметил Семененко, не помнит, как оказался в комнате. Глаза застилает пелена, его трясет и его срывает с петель, стоит только Жене усадить его на кровать и отпустить. — Хватит, — Петя стряхивает чужую руку, вскакивая с кровати, крича и взрываясь наконец, — Хватит! Сколько можно! Сколько можно делать из меня безвольную куклу? Я имею право хоть что-то без чужого вмешательства делать?! Ты должен быть на моей стороне… — Я на твоей стороне… — На какой ты блять моей стороне, если хватаешь меня за руку? Это мое решение, ясно? Хватит лезть в мою жизнь, — в стену со стола летит пустая кружка. Вдребезги. Женя даже не вздрагивает, — Я ненавижу это всё. Ненавижу!       Петя подхватывает ладонью оставшиеся на столе осколки, резкими движениями стряхивая и их. Женя молча наблюдает. — Почему вы все это делаете? Почему?       Он стихает, замирая. Его плечи мелко трясутся, Петя крепко жмурится, сжимая ладони в кулаки, не замечая колкой боли. Женя аккуратно подходит сзади, медленно и ласково проводя рукой по затылку: — Прости.       Петю срывает вновь, но уже безостановочным потоком слез, пока Женя обнимает его со спины, крепко держа поперек груди.       Ему нужен был этот всплеск эмоций. Семененко это прекрасно понимает и рад, что успел до того, как этот всплеск привел бы к более печальным последствиям, чем разбитая кружка.       Они стоят так какое-то время, пока Гуменник не успокаивается. Тогда Семененко вновь усаживает его на кровать, чтобы самому опуститься на корточки рядом и внимательно и аккуратно вынимая мелкие осколки из кожи. Петя смотрит на это замыленным взглядом, слезы стоят в глазах, не выливаясь. Семененко здесь, даже после его истерик, даже после его ошибок. Он сломал ему жизнь, а Женя клеит ему пластырь на порезы. Его душа открыта сейчас, уязвима и он чувствует потребность в искренности. — Почему? — его голос хриплый после рыданий, Пете приходится откашляться, чтобы сказать вновь с дрожью, — Почему ты все еще тут?       Женя поднимает взгляд, на секунду встречаясь глазами с Петей и вдруг улыбается — так, как умеет только он. — Я люблю тебя. — говорит он, продолжая так улыбаться. — Разве этого не достаточно? — Я жизнь тебе сломал, а ты все еще тут. — С чего ты взял, что сломал? Я жив, значит еще не все потеряно. — У тебя синяки по всему телу. — Ну и что? — пожимает он плечами, усаживаясь рядом с ним, — Ну и такое случается, мало ли, кому дорогу перешел за одиннадцать лет. — Мы оба знаем, из-за чего это.       Женя молчит какое-то время, нервно кусая губу, прежде чем развернуться всем корпусом к Пете и сказать: — Хочешь честно? Если это плата за то, чтобы быть с тобой, то я готов добровольно на избиение два раза в день ходить. — Ты дурак, — смеется Петя, качая головой, — полный дурак. Говоришь как сопливый романтик. — Ну и чья это вина? Вот тут уже точно твоя — это ты меня таким сделал. Не вздумай отнекиваться.       Петя смотрит на него. Смотрит-смотрит-смотрит, жадно проходясь взглядом по любимому лицу, сталкиваясь с зелеными глазами и натурально тонет в них, погибая, и не требуя спасения. Гуменник наклоняется, чтобы прижаться губами к чужим. Аккуратно и мягко, на грани ощущений. Женя подстраивает голову, чуть сдвигая вбок и едва ощутимо приоткрывая рот, чем Петя тут же пользуется, языком проходясь по губам, зубам, небу. Семененко удовлетворенно несдержанно мычит на это, рукой зарываясь в темных прядях и Гуменник через силу отстраняется.       Женя — чертенок и чертов психолог, Гуменник отлично это понимает, понимает, что тот дает ему возможность выплеснуть скопившиеся эмоции и таким образом. Но он не хочет, чтобы все было в одну калитку. Не хочет, чтобы все было только ради него. — Ты хочешь этого? Если не остановимся сейчас, — он тяжело дышит, пытаясь собрать вместе начисто снесенную голову, — потом точно не остановимся. — Да кому нужно, чтобы ты останавливался, — раздраженно отвечает Женя, несильно, но достаточно, чтобы опрокинуть на кровать, толкая Петю в грудь.       Гуменник все еще неуверен, он пять минут назад бился в истерике, а сейчас в голове чистейший когнитивный диссонанс. Впрочем, все мысли в один миг куда-то пропадают, стоит Жене устроиться на его бедрах сверху и втянуть в горячий развязный поцелуй.       Петя кладет руки ему на бока, кончиками пальцев ощущая плавность чужих движений. Он стаскивает с Жени футболку, попутно целуя в шею, кусая выпирающие ключицы, оставляя краснеющие отметины и стискивая ладони на мягкой коже. Семененко плотно сжимает губы, чтобы не издавать лишних звуков, но стоит Пете нетерпимо двинуть волной чужие бедра, как Женя тихо всхлипывает ему в изгиб плеча и сам продолжает движения. — Как далеко ты хочешь зайти? — осторожно интересуется Гуменник.       Женя не отвечает. Лишь цепляет пальцами пуговицы на рубашке и впивается губами в чужие, прикусывая и втягивая нижнюю. Петя кладет ладонь на светлый затылок, не позволяя отстраниться. Гуменник судорожно вспоминает — куда закинул подаренную когда-то в шутку Марком смазку.       Одежда летит на пол, сразу после Петя складным движением переворачивает их местами, нависая сверху на руках. Женины волосы красиво растрепались по подушке, зеленые глаза блестят, а на шее проглядываются красные следы от зубов — завтра опять вытаскивать водолазку из шкафа.       Женя выглядит как искусство, которое сведет с ума. Или уже свело.       Петя аккуратно вводит один палец, всматриваясь в чужие эмоции, боясь перейти грань дозволенного: Женя заламывает брови, закусывает губу, но не останавливает. Гуменник спешит отвлечь — целует лицо, шею, руки, грудь, пока медленно двигает одним пальцем. У него опыта — ноль, и изученная когда-то на досуге литература на вкладках «частного доступа» сейчас вообще не помогает. Ему страшно причинить боль, страшно навредить и без этого поломанному Жене, но тот стойко терпит, когда в него входит второй. А потом вдруг скулит так задушено и высоко, что Петя пугается и хочет уже было отстраниться, но Семененко цепляется пальцами за плечи и лишь головой мотает, проглатывая слова, когда Гуменник вдруг догоняет, что только что произошло и двигает пальцами в этом же направлении.       Его натурально кроет от жениных эмоций, от того, как тот откидывается на подушках, извивается и пальцами сжимает его руки. Он добавляет третий палец — Женя лишь сдавленно вздыхает, с присвистом в конце. — Ты уверен? — Петя все еще сомневается, что морально готов к этому. У него внутри все горит, а руки Жени, раскатывающие презерватив по его члену, этот пожар только раздувает сильнее. — Спросишь еще раз — поменяемся местами. — Это угроза? — Желание.       Гуменник входит аккуратно и медленно — Женя все равно болезненно жмурится, и Петя останавливается, дает время привыкнуть. Наклоняется, позволяя Семененко зубами терзать его губу, а не свою, и пальцами царапать плечи, в надежде, что это хоть как-то поможет ему. Он не знает, сколько времени проходит, прежде чем Женя дает знак, что можно двигаться дальше — в нем узко и жарко, это ощущается как сладостно-адская пытка, которая ощущается вечной. Петя входит до конца, а затем делает медленный толчок, потом еще один, и еще под другим углом, внимательно наблюдая за Женей, прежде чем тот неестественно выгибается, беззвучно открывая рот. Гуменник сгибает его ногу в колене, прижимая к себе и делает толчки в том же направлении быстрее и сильнее, заставляя Женю опять жмуриться и скулить, но уже не от боли. И в этом что-то большее, чем погоня за собственной разрядкой.       Петя накрывает чужой изнывающий член ладонью, быстро проводя рукой, с нажимом скручивая у головки, зная, как доставить удовольствие. Женя изливается с громким стоном и Гуменник выходит, доводя себя рукой.       Они валятся на кровать — точнее, Семененко уже лежит и требовательно утягивает к себе Петю, заставляя упасть рядом. Какое-то время они молча лежат, слушая чужое сбитое дыхание и учащенное сердцебиение, прежде чем Гуменник собирает в себе силы и тянется к тумбочке, чтобы достать салфетки и убрать липкий беспорядок с жениного живота. Потом он одевается сам и помогает хоть как-то одеться Семененко — тот противиться и хнычет. В итоге Петя — одетый, но в чужой футболке, все-таки заваливается под бок к полуголому Жене, который согласился только на штаны. — На физру я не пойду завтра.       Петя горько хмыкает на это, укладывая голову на чужое плечо, трется носом о влажную кожу и вдруг, неожиданно для себя и для Жени говорит: — Давай уедем, — отступать некуда. — Что? — Уедем. С тобой. После выпуска. Куда-нибудь в Испанию, где мы никому не будем нужны и никто нас не будет трогать.       Женя не отвечает. — Ты можешь отказаться, если не хочешь. — Это не так просто, Петя, — говорит он, — у меня даже заграна нет. Какая Испания? Я ни языка, ничего не знаю. А на что жить? Где учиться? Без образования, вот так, окончив 11 классов какого-то второсортного лицея? — А если опустить это всё? Если я скажу, что все это можно устроить, что у меня есть план, средства и люди, чтобы уехать и взять тебя с собой. Ты поедешь? — А родители? Брат? Как я их оставлю? А мед, я столько готовился… — Я не заставляю, Жень, — перебивает Петя, заглядывая в глаза, — я не буду убеждать тебя и приму любое твое решение. Это риск и авантюра, не спорю. И я не могу дать тебе гарантий.       Они оставляют эту тему. Петя решает не добавлять, что у него уже куплен билет в один конец на середину июля.

***

ПУШКИНСКОМУ ЛИЦЕЮ БЫЛ ВЫДЕЛЕН ГРАНТ НА НЕСКОЛЬКО МИЛЛИОНОВ РУБЛЕЙ.

      Лицей-интернат под Санкт-Петербургом стал единственным обладателем президентского гранта на развитие образования. В официальном отчете указано: «…за выдающиеся успехи в подготовке учеников к государственным экзаменам, к перечневым олимпиадам и поступлению в вузы». Также указано нововведение — впервые заведение, получившее грант, может не отчитываться о целях и способах растраты выделенных средств.       Договор подписан министром Гуменником. В этом же лицее с нынешнего учебного года учится его сын — Пётр. Последние шесть грантов также получили заведения, в которых обучался Пётр Гуменник. Директор последней школы, получивший грант, скончался прошлым летом. Версия следствия — самоубийство, однако свидетели говорят о неких разногласиях в изначальных договоренностях, возникших между директором и министром.