***
В Москву они долетели следующим вечером и сняли номера, чтобы передохнуть. Наташа огляделась. Это был такой же обычный номер, как и сотни тех, что она видела раньше. Полупустое пространство, заставляющее чувствовать себя невыносимо одиноко, сидя на единственной маленькой кровати, которая легко проваливается под небольшим весом её временного владельца. Старые, затасканные простыни со следами прошлых жителей, которые удручали ещё больше, напоминая, что Нат возможно никогда не обзаведётся собственным жильем, особенно постоянным местом жительства. Единственный маленький шкаф, в котором помещаются все её вещи, и в нём обязательно останется свободное место. Странная лампочка, периодически мигающая и висящая на пыльном проводе, напоминающее крысиный хвост. Холодные бетонные полы, по которым лучше не ходить босиком, если не хочешь заболеть. Ужасный вид из окна, расположенное близко к окну соседнего здания, с прозрачными тонкими занавесками, заставляющим чувствовать себя экспонатом в музее или вещью на витрине. Мусорные баки снизу из которых, к счастью, не долетает прекрасный аромат. Хоть туалет с душем отдельный, однако по сути это слишком маленькое и узкое помещение с унитазом и шлангом над ним. Без горячей воды, соответственно. Но самое ужасное — это одиночество, после которого возвращаются кошмары и навязчивые сны. Чувство, будто ты никому ненужный, брошенный всеми маленький человек. Никто не будет помнить и грустить по тебе после смерти. Стук в дверь и тихий скрип несмазанных петель прогоняет угрюмые мысли, и на пороге появляется человек, который стал достаточно близким за последнее время. — Ещё не спишь? Он переступает порог, когда Наташа оборачивается к нему, легонько кивая, а Баки прокрадывается ближе к её кровати, словно мышка или нашкодивший маленький ребенок. — Не спится. Боюсь закрыть глаза. — Я пока тоже. Мы ведь будем тренироваться завтра утром? — он явно пришёл сюда не за этим, но отчего-то не может рассказать о цели своего визита прямо. Но Наташа никуда не спешит, поэтому не торопит и его. Наоборот, ей хочется, чтобы кто-то побыл здесь подольше. — Думаю, что нет. Вряд ли консьержке понравится, если кто-то будет шуметь рано утром и издавать непонятные звуки. Здесь и так картонные стены. Мало ли о чём она может подумать, — Нат лукаво улыбается, замечая, как краснеет Барнс. — Хорошо, но я хотел спросить кое о чём другом, — он помялся на месте, с минуту помолчав, а после изрёк: — Могу я прийти к тебе посреди ночи, если меня застигнет кошмар? Наташа удивлённо смотрит на него, но кажется это то, что нужно им обоим. То, чего ей не хватало. — Можешь прийти в любое время, даже если я буду крепко спать. Только, будь осторожен, я могу даже во сне напасть на тебя. — Спасибо, мне лучше, когда из кошмаров меня кто-то выдёргивает. Выбраться самому не всегда получается, он будто бы затягивает всё дальше и дальше и становится лишь страшнее и страшнее. — А мне оказалось проще спать с кем-то рядом, потому что тогда кошмары исчезают, поэтому, при необходимости, мы сможем помочь друг другу. — Да. Это так, — Баки направился к двери, желая поскорее уснуть, но Нат остановила его. — Может тогда сразу ляжешь здесь? Барнс задумался, а после улыбнулся: — Негоже незамужним спать в одной комнате. Да и к тому же, вдруг консьержка ни о том подумает? Ложись спать, Наталья. Я приду, если станет совсем невыносимо. Нат немного погрустнела, но всё же отпустила Барнса. Всё-таки, они стали ближе не так давно. Поэтому торопиться не стоило.***
Пустая темная сцена, Лебединое озеро на фоне. Всё, как всегда. Тяжёлая белая пачка и жмущие пуанты очень мешали строить образ бедного и нежного Белого Лебедя — Одетты. Софиты будто становятся ярче с каждым па, с каждой нотой невидимого пианино, а в зале всё ещё сидит таинственный зритель, не замечающий страдания Наташи. Но, несмотря на боль с каждым шагом, несмотря на усталость, она будто бы не управляет своим телом, а как марионетка, отдаётся власти незримых ниточек, продолжая танцевать. И в этот раз всё иначе. Музыка ускоряется, переходя на партию Чёрного Лебедя, пачка рассыпается перьями, открывая вид на чёрную, нижнюю, точь-в-точь как прошлая. Наташа крутит пируэты, быстро и неистово, спешит за музыкой, которая всё ускоряется и ускоряется с каждым движением и в конце концов вынуждает Нат сдаться, падая руками на грязную сцену. — Твоя мечта — Большой театр? — говорит её единственный зритель. — Но ведь ты не можешь справиться с простой ролью. Софиты гаснут, а свет в зале так и не включается, навсегда скрывая личность критика. Чувство собственной беспомощности и одиночество накатывают огромной волной, глаза жгут слёзы и одна из них падает на мягкую кожу руки. — Хватит жалеть себя. Просто прими свою слабость и попытайся исправить это. Возьми себя в руки и сделай с этим хоть что-то! Наташа рыдает, а её всхлипы эхом разносятся по помещению: — Я не могу! Я ничего не могу с этим сделать. Я навсегда одна, я больше ничего не могу, жизнь всё решила за меня. — Уверена? Мы сами творцы своей жизни, просто ты делаешь недостаточно, — шёпот у самого уха наводит жуткий ужас, но она не в силах встать с места. — Возьми себя в руки, Наташа! Прекрати себя жалеть и сделать хоть что-нибудь для своего счастья! Пол под неудавшейся Одилии проваливается, заставляя, как обычно подскочить с кровати. С каждым днем сны становятся всё страннее и страннее. Изменений с каждым разом все больше и они развиваются более стремительнее, чем раньше. Сны — это её подсознание. Покалеченное и больное, пытающееся достучаться до хозяйки. Неужели на этот раз Наташа не просто страдает от своего одиночества, но еще и винит во всём себя, утверждая, что она делает недостаточно? Что за решение, которое она упускает? Дверь скрипит, и в комнату входит Барнс. С безумными глазами, в котором Наташа различает ужас. Именно так он выглядел после очередного кошмара. Интересно, сейчас она выглядит также? — Ты вовремя, солдат. Насколько всё плохо? — Думаю, что больше не засну. Я могу посидеть на полу, чтобы тебя не тревожить, — он мнётся на входе, явно не привыкший приходить посреди ночи к девушке. Смущеннее, чем сейчас, Нат ещё никогда его не видела. — Что за глупости? Да, кровать довольно узкая, но думаю, мы сможем здесь уместиться. Не волнуйся, я не посягаю на твою честь. Просто дружеские обнимашки. Баки аккуратно подходит к кровати, так же аккуратно приземляясь рядом. Под его весом матрас почти достает пола, а мебель ужасно скрипит. Он ложится на спину, глядя в потолок и складывает руки на груди. Нат устраивается рядом, ложась на бок к нему спиной. На щеках появляются красные пятна, жар которых ощущает Наташа. Она часто имеет дело с мужчинами, соблазняет их, но почему-то сейчас такая близость вызывает лишь смущение. — Можешь обнять меня, если осмелишься. Так ведь будет гораздо удобнее. Но после этих слов они больше не шевелятся, боясь ещё больше смутиться из-за внезапных касаний и спугнуть друг друга. Поэтому Нат быстро проваливается в сон, не замечая, как Барнс решается придвинуться ближе. Она уже не слышит его отчего-то сбившееся горячее дыхание прямо над ухом. Не ощущает тепло открытых участков его тела, которые невесомо касаются её, будто бы боясь обжечься. Не чувствует, как металлическая рука проводит по белёсым волосам, перебирая их между холодными пальцами.***
Они просыпаются, обнимая друг друга. Наташа утыкается носом в тёплую и широкую грудь, а Баки сопит в её макушку. Оба не спят, но всё ещё лежат с закрытыми глазами, желая оттянуть мгновение и подольше насладиться этим явлением, на удивление, затыкающим зияющую дыру внутри. Кошмары пропали, более того, им наконец удалось забыться крепким сном и почувствовать себя отдохнувшими. Наташа первая встает с кровати и, даже не оборачиваясь, проскакивает в ванную, плотно закрывая дверь. Холодный душ успокаивает бешено колотящееся сердце. Шум воды заглушает все остальные звуки, и Нат не слышит, как Барнс хлопает дверью, выходя из номера. Между ними явно что-то происходило, и Наташа не могла дать этому точное название или определение. Они стали лучше друг друга понимать, больше разговаривать и делиться внутренними чувствами и переживаниями. Они оба были сломленными душами, разбитыми на тысячи осколков, которые собрать уже давно не получалось, а надежда на это начинала медленно угасать и растворяться в негативных эмоциях, среди которых было: чувство вины, чувство одиночества и злости на несправедливость этого мира. Они оба считали, что для них всё давно потеряно и больше ничто и никто не сможет помочь заживить раны, но когда они находились рядом, всё будто отходило на задний план. Появлялся и смех, и позитивные чувства, а самое главное — лёгкость и покой в компании друг друга. Они точно были родственными душами, но Нат слишком боялась сближаться, поэтому тотчас же убежала от Барнса, как только разлепила глаза. Но она убежала не только от себя, но и от счастья. А после всего Наташа боялась быть счастливой, ведь как-только появлялся лишь один намёк, на это прекрасное чувство, всё рушилось. Её бросил Клинт, Беннер, Мстители распались, её сдал Старк из-за чего она не может быть рядом с семьей, а ведь они только воссоединились. Да даже в детстве, когда казалось, что самой большой проблемой были разбитые коленки, а самым большим счастьем — любящая семья, последние отказались от неё, будто любви никогда и не было. И теперь возникал вопрос, который порождал главные страхи: «будет ли и в этот раз всё также?». Нат закрывает кран, закрывая с этим всё мысли, рвущиеся наружу с ненужными эмоциями. В комнате довольно холодно, ведь ветер врывается в неё через открытое окно. Оно было открыто всю ночь? Неужели Наташа не заметила этого, греясь в тёплых объятиях солдата? Постель всё также смята, и это единственный след, оставшийся от Барнса. Комната пуста, будто никого здесь никогда и не было. Одевшись и заправив кровать не хуже горничной, Наташа спускается на первый этаж, проходя в небольшую кофейню. Он сидит к ней спиной, сгорбившись. Волосы падают на лицо, плечи напряжены, как и всегда. На руках перчатки и одежда, скрывающая бионическую руку. Он хочет казаться незаметным, но этим вызывает ещё больше внимания. Вдова берёт горячий кофе с чебуреком, местной едой, и молча садится напротив, не желая первой начинать разговор, не желая вообще говорить. Они едят в полной тишине, почти не смотря друг на друга, но того, что они сидят рядом достаточно, чтобы вновь почувствовать нечто светлое. Она не одна. — Думаю, мы не зря приняли такое решение. Ночь была незабываемой, — он осторожно улыбается, всматриваясь в её лицо в ожидании реакции. Кажется, это ответ на её вчерашние двусмысленные фразы. Наташа прыскает, сдерживаясь, чтобы не рассмеяться с набитым ртом. Она прикрывает рот, а другой рукой легонько стукает Барнса. — Тише, что подумают люди? — Они подумают, что двое американцев разговаривают на английском. Может мне лучше повторить это громче и по-русски? От его вчерашнего смущения не осталось ни следа. И это выглядит довольно неожиданно и забавно. — Думаю, что о таком стоит говорить только на английском. Но в обществе лучше говорить на русском. Не будем выделяться. Опять и как всегда. — Разговаривать с тобой на русском входит в привычку, Наталья. — И у тебя очень хорошо получается.***
Вечером Наташа готовится к походу в театр, натягивая длинное красное платье на тонких бретельках с разрезом на бедре и крася губы в алый цвет. Она впервые за долгое время надела туфли на шпильках, поэтому Нат немного покачивается, пытаясь вывести ровную линию коротких стрелок, стоя у заляпанного зеркала. Образ получился очень женственным и прекрасно подходил для вечернего показа балета. Но красный цвет вызывал только грусть. Он не слишком сочетался с белесыми волосами. Красный всегда был ей к лицу, гармонировал с рыжими длинными локонами. Поэтому теперь она дает себе слово, как только всё это закончится, вернуть свой рыжий и отращивать их вновь. На плечи легло чёрное пальто, в которое она нарочно не просовывала руки, чтобы не скрывать такой прекрасный наряд от простых прохожих. В чёрном клатче два билета, по странной случайности, на Лебединое озеро, купленные через русских знакомых. За порогом её уже ждет Барнс, и Наташа предвкушает занятное зрелище. Он в костюме, который был куплен сегодня в обед, пока Нат скупала женский бутик напротив. Раздается тихий стук, и Наташа понимает, что слишком долго смотрела на свое отражение, а значит нетерпеливый солдат может ворваться сюда в любую минуту. Она ещё раз поправляет платье и выходит из номера, так и застывая в дверном проеме. Баки стоял у стены, небрежно прислонившись к ней одним плечом. Чёрный костюм был на нём как влитой и даже выглядывающий металл руки не портил образ. Единственным, не вяжущимся с элегантным образом, элементом были растрёпанные длинные волосы. — Ты точно будешь выделяться на фоне остальных, — наконец изрёк Барнс после минуты раздумья, пока они внимательно осматривали друг друга. — Но выглядишь просто восхитительно, Наталья. Она смущённо улыбается, опуская взгляд: — Ты тоже, но могу я принести в твой образ парочку штрихов? Он с сомнением посмотрел на нее, а после молча кивнул. — Тогда заходи, — Наташа немного отошла от прохода, впуская Барнса в номер. — Садись. Он также молча выполнил её приказ, садясь на кровать. Нат вновь оглядела Баки, а после выудила из шкафа маленькую расческу и тёмную резинку для волос. — Могу я прикоснуться к твоим прекрасным волосам? — шутливо произнесла Наташа. — Я не уверен, — слишком серьёзно ответил Баки. Люди не часто прикасались к ним, но обычно это вызывало только боль. — Пожалуйста? — Если что, я буду защищаться. Наташа улыбнулась и подошла ближе к кровати, становясь сзади. Волосы довольно легко расчёсывались и были шелковистыми. Любая девушка позавидовала бы их густоте и блеску. И почему парням повезло с волосами больше? Они легко завязались в тугой низкий хвост, и Нат была довольна результатом. — Вставай, осталось ещё кое-что. Он вновь подчиняется ей, не задавая вопросов. Наташа вплотную подходит к Барнсу и оказывается ниже даже на высоких шпильках, но теперь ей не приходится задирать голову, чтобы видеть его глаза. Она чувствует горячее дыхание Баки, чувствует, как он нервничает, когда они настолько близко к друг другу. Нат проводит кончиками пальцев по пуговицам его рубашки, а после медленно расстегивает первую, глядя ему прямо в глаза. А за ней вторую, уже решительнее. В комнате будто бы становится невыносимо жарко, хотя окна всё также открыты нараспашку. Дыхание начинает прерываться, как и у Барнса пару минут назад. Вдова с усилием делает шаг назад, а после осматривает результат. — Вот теперь, — голос предательски дрожит и срывается. И с каких пор она ведет себя как девушка, никогда не трогавшая мужчину? — Другое дело. Ну, нам пора, а то опоздаем. — Верно, спасибо за помощь, — Баки вышел из номера быстрее её, но Наташа успела приметить ухмылку на его лице.***
Места оказались на балконе, и Наташе повезло, что она хорошо видела даже с такого расстояния. Народу было очень много, но Вдова и правда выделялась на фоне других, ведь большинство предпочитала светлые тона в одежде. Нат же всегда любила красный. В повседневном и для заданий носила чёрный, чтобы не выделяться, но в такое время, скрываться было просто непростительно. Большая люстра в зале погасла, а вместо них зажглись софиты. Занавес раздвинулся. Оркестр оживился, играя музыку, которая разлеталась по всему залу. На сцене было множество балерин и один из них — принц, начал свой танец. Наташа погрязла в выступлении, внимая каждому движению артистов, она любила балет. Даже слишком. И вот на сцену вышел Белый лебедь, танцуя так, как танцевала Нат в своих кошмарах. Так будто парила, также растворялась в танце. И вдруг, всё те воспоминания об одиночестве, о её несчастье вновь нахлынули вместе с этим танцем. Наташа увидела на сцене не балерину, а себя, а в зале будто бы ждал конца тот самый единственный зритель. На подлокотнике рядом с ней лежала рука Барнса, Нат поймала её сжимая его ладонь. — Что-то случилось? — шепнул он ей на ухо, заметив, как Нат побледнела. — Кошмар, именно это я видела во сне. Партия лебедя закончилась, а вместе с ней, Нат и не заметила, как закончился первый акт, а значит наступил антракт и они вышли в холл. — Так что за кошмар? Я не до конца расслышал: было слишком громко. Нат остановилась, думая, рассказать ли ему об этом. Но ведь именно его руку она сжимала пару минут назад, а значит в глубине души полностью ему доверяет. И когда они стали так близки? Ещё вчера его имя приносило лишь ужас и вместе с ним возвращались не самые прекрасные воспоминания. Холодная сталь на горле, пуля в животе, оставившая самый глубокий шрам не только на её теле, но и в душе. — Каждый раз мне снится один и тот же сон. Я на сцене, танцую партию Белого Лебедя. Пуанты давят, а пачка кажется тяжелой, но я продолжаю танцевать, несмотря на боль. Полностью отдаюсь музыке, чтобы единственный зритель в зале мной восхищался. Обычно я не сразу вижу его лица. Он подходит после, с букетом цветов, и не дойдя до сцены с криком проваливается под пол. Обычно этот зритель дорогой мне человек, который бросил меня. А сны выдают такую метафору. В предпоследний раз этот зритель напал на меня, но он давно уже мертв и я боялась, что он вновь вернётся. — Зимний солдат… — произнёс Баки с болью в голосе. — Именно он. Тогда я правда опасалась тебя, но теперь я знаю, что это не так. Зимнего солдата больше нет. Он никогда не появится. Он кивнул, а после минуты молчания задал вопрос: — Почему ты танцуешь на сцене. Почему Лебединое озеро? — Если бы не Красная комната, на той сцене сейчас бы была я. Не люблю хвастаться, но я отличная балерина. Была лучшей в классе. А вот Лебединое озеро. В России оно ассоциируется с не лучшими временами. Может поэтому. Метафора к внутренней борьбе? Уже и не знаю. Я устала от этих снов. Устала от их же разгадывания, — Наташа закрыла лицо руками. — Хочешь вернуться в отель? — Да, очень хочу. Хватит с меня балета.***
До отеля они добрались довольно быстро и без происшествий. Было уже поздно, поэтому в коридорах царила тишина, прерываемая стуком каблуков Наташи, которые остановились у двери в номер, не желая входить. Барнс остановился напротив, ожидая пока она войдет внутрь, а после и он уйдёт в свою комнату, дожидаясь очередного кошмара, чтобы увидеться с ней вновь и забыться в её теплых объятиях. Могло ли то, чего они желают, находиться так близко как только возможно? Стать новой привычкой? Может ли он прийти в её номер посреди ночи так же, как вчера? — Заходи внутрь, — произнёс солдат, желая поскорее уснуть. Наташа наконец обернулась к нему лицом, будто решаясь для чего-то, судя по тому, как она вцепилась в клатч. Руки немного подрагивали, а костяшки пальцев стали совсем белыми. — Не хочешь остаться? — наконец произнесла она и приоткрыла дверь, впуская его первым внутрь, как несколько часов назад. Когда они оказались внутри, Нат закрыла дверь на замок, небрежно бросая пальто на ближайшую табуретку. На единственную старую табуретку. Барнс всё также стоял, наблюдая за ней, не смея даже сесть на кровать. Ведь она не просила, чтобы он сел, как это было совсем недавно. Что творится в её голове прямо сейчас, и почему она так медлит? — Может, мне стоило переодеться? Я конечно не жалуюсь, но спать в костюме не очень удобно, — почти прошептал под конец Барнс, когда Наташа подошла к нему слишком близко и стянула с волос его резинку, бросая на комод. — Господи, просто заткнись, Барнс. А дальше все произошло мгновенно и никто уже не помнил, кто стал инициатором их поцелуя. Они точно сделали это синхронно, когда Наташа наклонилась слишком близко для последних слов, прошептав их прямо в его губы. Нат больше никогда не хотела заводить отношения. Особенно после Баннера. Особенно с членами своей команды. Она явно не была создана для них, но уж слишком хотела видеть кого-то рядом. А поцелуй стал точкой во всём этом. Он наконец раскрыл все те чувства, спрятанные под семью замками где-то глубоко. И уж слишком долго, чтобы забыть насколько эти чувства прекрасны. Изнутри её будто прожигал жар, делавший даже холодную бионическую руку Баки не такой холодной, как обычно. Взгляд затуманился, и она уже совсем не помнила о том, где сейчас находится, и о чём она только думала пару минут назад. Сейчас хотелось лишь одного. Почувствовать этот жар и у Барнса. Тепло к теплу. Тело к телу. С минуту на пол летела ненужная одежда и, через какое-то время безумия, Наташа лежала рядом с Баки в кровати. Ближе чем обычно, во всех смыслах. Он проводил рукой по её шраму на животе, оставленному его же пулей, а после по десятку других и шептал на ухо, что больше никогда не причинит ей боль и не позволит сделать это другим. А она лишь кивала, будто потеряв дар речи от наслаждения и думала лишь о том, чтобы эта ночь никогда не кончалась.