Нас не стереть

      Тьма подземных уровней призвана служить оружием угнетения и подавления воли. Забавно, что теперь тьма стала для Фэн второй ипостасью, вторым домом и нежной колыбелью. Как рыбы спокойно плавали в воде, так и она перемещалась незамеченной по тёмным коридорам, растворяясь дымкой чёрного тумана и проскальзывая через крохотные щели и трещины.       Забавно. Очень много забавных вещей с ней приключилось за сотню лет пребывании в месте, которое шинигами назвали адом для преступников. Какой же это ад, если здесь столько тишины и одиночества? Настоящий рай! Чудеса случались одно за другим. Вместо того, чтобы пасть жертвой своего отчаяния и утонуть в боли, Фэн повстречала в холодных стенах своего спасителя. Кто бы мог подумать, что Кенпачи Азаширо протянет ей руку помощи?       Хотя, как, протянет руку помощи? Наверное, он исходил из расчёта, что, если ничего не сделать с девицей, погружающейся в бездну сумасшествия, многие пострадают. Праведник-идеалист, некогда отправившийся в добровольное заточение, уберёг тюрьму от кровавой бойни. К счастью или нет, но желание убить каждого, кто попадётся под руку, теперь сменилось обычным озорством. Вместо того, чтобы гонять стражей и побуждать их вопить от ужаса, Фэн взяла в привычку убегать от них и вызывать гневные крики.       Тоже весело. Но быстро наскучивало, как и любое развлечение.       Потом появился Токиха Широ. С ним тоже было весело, но Фэн настолько привыкла к нему, что вновь ощущала штиль на душе.       И вот, спустя столько лет, ей преподнесли главное блюдо.       Азаширо, как деспотичная мать, то и дело шлёпал Фэн по рукам, отгоняя от десерта. Но разве детское озорство и животный голод смогут удержать её от искушения урвать вкусный кусочек?       Фэн чувствовала волнение. Азарт. Жажду. Хотя… признавала, что страх тоже кружил подле неё хищным зверем. И оттого становилось веселее.       Камера заточения Айзена Соуске напоминала неприступную крепость, в которую не проникнуть ни одной живой душе. Печати высшего уровня защиты, огромная прочная дверь на нескольких замках, а также тонны земли и камней.       Но как Фэн и думала, камера заточения только напоминала неприступную крепость. Конечно, ни одному шинигами её не пробить и не проникнуть внутрь: не открыть, не уничтожить, не расколдовать. Но и Фэн уже не назовёшь обычным человеком. Человеком ли вообще? Для неё в данной ситуации идеально подошла бы фраза «вода любой камень сточит».       А камень пришлось точить довольно долго, Фэн со счёта дней сбилась, пока её новая форма, обращённая чернильной дымкой, не оказалась по ту сторону врат.       Снаружи тьму хоть немного разбивали редкие заколдованные фонари, а в капкане, где держали опасного зверя, не имелось ни намёка на свет или звуки. Тьма вперемежку с оглушительной тишиной. Довольно скучное и унылое место. В нём только и плодиться тревожным мыслям с примесью безумия, как комарам во влажных зарослях болота.       Фэн чувствовала темноту. Стоило проникнуть внутрь и позволить своей реацу разлиться по помещению, как ей и свет уже не был необходим, чтобы видеть. Плюс камеры содержания опасного преступника в том, что на неё накладывали мощные удерживающие печати — с таким арсеналом не почувствовать, что творится внутри или снаружи. Но помимо основного барьера, разумеется, имелся и дополнительный круг, ограничивающий действие реацу Айзена.       Фэн тихо хохотнула. Естественно. Поймать-то они его поймали, но нормально запечатать силу так и не смогли.       Смех отразился на сводах пещеры и выдал её присутствие. Хотя трудно сказать, слышал ли её Айзен, ведь органы его чувств были ограничены в восприятии. Фэн подошла к черте круга, за которой, по идее, кончались его, так сказать, полномочия. Если ступит внутрь, с ней, по идее, ничего не случится. Даже если бы Айзен и хотел её убить… хотя, зная этого пройдоху, нашёл бы способ.       Он умный. Сообразительный. Циничный.       «А ещё проиграл подростку. И побеждённому некогда сопернику. Ну такое», — с недовольством скривилась Фэн, а затем сделала решительный шаг вперёд.       Подвижность Айзена была ограничена, но Фэн отчётливо уловила движение его головы, реагирующее на присутствие незваного гостя. Интересно, он признал её реацу или же просто ощутил чьё-то вторжение? Подойдя ещё ближе и прощупав тьмой окружение, Фэн в долгой задумчивости терзала себя вопросами о том, как пленник воспринимал своё положение?       Она не удержалась и ухмыльнулась, создала сферу из духовных частиц, чтобы воочию рассмотреть человека, который когда-то и толкнул её навстречу тюремному сроку. Она увидела его последним на свободе. А он увидит её первой в заточении.       Или не увидит. Как настроение нашепчет.       А настроение у неё проснулось игривое.       Глаза соскучились по знакомым чертам, скрытым за толстыми лоскутами блокирующей реацу материи. Распятый на стене запечатывающими пластинами, словно бабочка на тонких иглах коллекционера, Айзен ни разу не выглядел живым человеком. Не шевелился, не издавал звуков, и даже когда Фэн подкинула сферу, остановив её рядом с его лицом, ничего не заметила.       В задумчивости нахмурилась.       — И как тебя туда затащили? — отмерив примерно пару метров от пола до ног мужчины, пробормотала Фэн. — На тросах и подтяжках?       Ответом послужила гудящая тишина.       — Смотрю, молчишь. Обиделся что ли?       В ушах аж звенело от отсутствия звуков.       — Впервые вижу, чтобы тебе сказать нечего было. Удивляешь.       Смех стоял в горле. Фэн очень хотелось думать, что Айзен её слышал, но, скорее всего, он воспринимал её речь как колебание духовной энергии, не более. А жаль, такие остроумные комментарии упустил в её исполнении.       В чём-то Азаширо оказался прав. Встреча с Айзеном равносильна попытке заглянуть в прошлое, поймать упорхнувшую птицу за хвост. Только пернатая тварь вовсе никуда не делась и, более того, теперь находилась прибитой к стене. Фэн не торопила события, она с интересом рассматривала оплетённого путами Айзена, её лучшего врага и любовника… Хотя можно ли называть любовником того, с кем она переспала лишь единожды?       «Да и то, хорошим сексом этот перепихон назвать сложно», — философски отметила Фэн.       Тем не менее улыбка резала её щеки. Искренняя улыбка. Правда, лишённая тепла и чувственности.       Сделав шаг навстречу пленнику, Фэн обратила часть своего тела чернильной дымкой и благодаря концентрированной реацу смогла удержать себя в нескольких метрах над полом. Этого хватило, чтобы оказаться на одном уровне с Айзеном, к которому оставалось лишь протянуть руку — и вот, прикосновения не избежать. Всё, что оставила ему система правосудия — возможность дышать. Да и то, подвергни они его пытке бесконечным удушьем, вряд ли бы убили.       Прикосновение к прошлому. Буквально. Это вызывало смешанные чувства, к тому же Фэн смутно помнила истинное лицо Айзена Соуске, насколько он был опасен и хитёр. Когда живёшь сотню лет во мраке безумия, многое стирается из памяти и искажается. Но сейчас это не играло никакого значения, потому что Фэн отчётливо помнила, сколь гордым являлся этот мужчина. Снисходить до реакций на провокации не в его привычке. А, значит, это подарит ей массу возможностей.       Коснувшись лица, охваченного лентами, Фэн аккуратным движением пальцев подцепила одну из них и освободила правое ухо. Приблизившись и едва не касаясь губами обнажённого участка кожи, она с томным ехидством прошептала:       — Давно не виделись, капитан Айзен.       Он чуть отвернулся, словно желая отстраниться от щекотки — слишком интимное и непривычное чувство для человека, находящегося в обездвиженном состоянии несколько недель.       В душе Фэн взорвался фейерверк из радости и задора. Ей пришлось плотно сжать губы, чтобы не дать наглому хохоту вырваться из горла.       — Ах да, ты уже не капитан, прости-прости, — зашептала Фэн, придерживая голову Айзена. Он не сопротивлялся, не пытался скинуть её руки, и тем не менее в его позе ощущалось напряжение. — Надеюсь, ты узнал меня, а то как-то неловко получится, если нет. Кто знает, может, за минувшие сто лет в твоей жизни появилась женщина, способная вытеснить меня из твоих воспоминаний?       Выждав пару мгновений, Фэн добавила, как ни в чём не бывало:       — Ой, ну, или мужчина, извини. Я ведь не знаю, что сейчас модно… Просто ты молчишь, я и подумала, может, тебя задели мои слова. Обиделся.       От того, сколь шумно Айзен втянул воздух через нос, Фэн была готова взорваться диким хохотом. Из горла вырвался смешок, напоминающий звук воздуха, покидающего воздушный шарик. Либо скрип ржавой калитки. В итоге Фэн не удержалась и засмеялась. Судя по всему, хвалёная выдержка Айзена ещё не восстановилась против откровенных насмешек. Сначала подростку проиграл, потом всем Готеем его запечатали и затащили в Мукен, теперь призрак прошлого летает над головой и откровенно насмехается.       — Ты просто само очарование, — посмеиваясь, искренне призналась Фэн, поддевая лоскуты печатей и стягивая их со рта пленника. — Я скучала по тебе.       — Не могу сказать того же… Курояма Фэн.       Звук своего имени в исполнении его голоса пробудил в Фэн тоску. Удовольствие и боль, радость и грусть — смесь противоположных ощущений накрыла её мощной волной, сбив желание засмеяться вновь. Она завороженно смотрела на лицо Айзена, большую часть которого скрывали тёмные ленты. Но срывать их не хотелось, даже чтобы удовлетворить любопытство и насладиться давно затерянным в воспоминаниях образом. Фэн слишком хорошо себя знала: возжелав чего-то меньшего, она впоследствии захочет всё.       — Дружелюбен, как и всегда, — со спокойствием отозвалась Фэн, приласкав большими пальцами щёки собеседника. — Но, чтобы навестить меня, проигрывать подростку было вовсе не обязательно.       — Ты прекрасно понимаешь, что это было невозможно.       — Ну не знаю. Мог бы отыграть терзаемого чувством вины капитана. Заколол свою любовницу, у которой немного крыша поехала. Одного свидания было бы достаточно… тут так тоскливо… ведь никто, кроме тебя, меня бы не навестил. Ни Аска, чья судьба остаётся для меня загадкой. Ни… Юкимура, разумеется, — нервно хохотнула она.       Попытка распробовать имя Хиромасы всё ещё царапала язык и душу, словно битое стекло.       Но кое-кто умел наносить и куда более глубокие раны.       — А я полагал, ты куда сильнее будешь тосковать о своём лейтенанте, нежели о непутёвых родственниках. Видимо, не столь дорог он был твоему сердцу. Как грустно.       Напускное веселье смыло со взгляда Фэн, оставив лишь холод и раздражение. Но губы продолжали изображать улыбку. Она медленно выдохнула и, подавшись ближе, присмотрелась к губам Айзена, выглядящим в голубом свете мертвенно-бледными.       — За несколько недель молчания язык у тебя, смотрю, прямо-таки и чешется. Какая прекрасная новость.       С этим ехидным замечанием Фэн припала к губам Айзена в требовательном поцелуе. Несмотря на неожиданный выпад, она не смогла пробиться языком в его рот, встретив сопротивление. Попытка отстраниться у Айзена не увенчалась успехом, ему только и оставалось сохранять спокойствие. Терпеть выходки он не намеревался, Фэн поняла это, когда почувствовала жжение на губах и языке — Айзен буквально пытался вытравить её реацу. Однако это вызвало у неё лишь ухмылку и раззадорило.       Подавшись ближе и грубо уперевшись бедром Айзену в пах, она заставила его на мгновение вздрогнуть, ослабить защиту. Проскользнув в рот пленника языком, Фэн удовлетворённо застонала. Жжение усилилось, однако это лишь раззадоривало её, заставляло сердце биться быстрее, а голову кружиться от азарта. Айзен понял это не сразу, но к тому моменту Фэн разорвала их поцелуй.       Тонкая нить слюны соединяла их губы, Фэн провела большим пальцем по влажной коже рта своего несостоявшегося любовника. Айзен никак не отреагировал, лишь в молчании выражал крайнее раздражение, но гордость не позволяла дёргаться и упрямиться. Тут какую реакцию не выбери: злобное сопротивление или гордое терпение — он в любом случае не избежит участи пленника.       Унизительная действительность. Фэн это прекрасно понимала. И пользовалась ситуацией. Она не без мазохистского наслаждения размышляла о том, как решит Айзен отомстить за подобную дерзость.       Однако радость оступилась о камень холодного уныния. Фэн почувствовала, как что-то надломилось в её душе, и несмотря на улыбку, что продолжала украшать губы, веселиться уже не тянуло.       — Хорошего помаленьку, — успокаивающе прошептала она, возвращая ленту на рот Айзена. Неожиданно Фэн испытала облегчение от того, что собеседник не видел её. Не видел проблеск разочарования, стёрший искру озорства без остатка. — Отныне я буду твоим главным развлечением, капитан Айзен. Ну или ты — моим. Здесь довольно уныло. А ты никогда не давал мне скучать. Не грусти без меня.       Вернув ленту печати на ухо Айзена, Фэн поддалась секундному импульсу и целовала пленника в лоб. Она не знала, почувствовал ли он прикосновение губ сквозь слой тугой материи. Если нет, возможно, оно и к лучшему. Фэн предпочла оставить вопрос без ответа, отпрянув и растворившись в чернильной темноте вместе с рассеявшимся светом энергетической сферы.       Ожиданий от встречи у неё было намного больше. Разочарование накатывало волнами, от которых не находилось спасения даже на берегу утешений. Фэн ещё несколько часов кружила по тюрьме, рассчитывая поднять себе настроение играми с охраной. Но разглядывая стражей из тёмных углов, он испытывала сильную апатию. Какой смысл гонять крыс? Всё приелось, не доставляло удовольствия.       Она вернулась в свою камеру. Холодную, тёмную, одинокую.       Сколько может продолжаться эта пытка?       Фэн несколько недель лелеяла мысль о долгожданной встрече с Айзеном, и это время оказалось куда более интересным, чем само свидание. Она рассчитывала не на это. На язвительный комментарий. Или остроты. Снисходительность по отношению к её выходкам.       Иными словами, на того Айзена, которого она запомнила. А не которого получила по итогу. Сотня лет для шинигами не сказать, что очень большой срок, но неужели и этого оказалось достаточно, чтобы о ней забыли, как о неприятном сне? Айзен считал её ничтожеством? Её? Или же просто недостойным своего внимания созданием?       «С ним было весело», — с пустотой на сердце подумала Фэн, стоя посреди своей камеры.       Или ей лишь казалось? У неё всегда развлечения на уме крутились, даже переспать с Айзеном она тогда, если память не изменяла, решила хохмы ради. Посчитала это любопытным и забавным, ей нравилось заставать его врасплох, наблюдать лёгкое негодование во взгляде, недовольство. Хитрый притворщик, с которым интересно проводить время и играть с повышенными ставками.       Развлечение, не более. Вот кем для неё тогда являлся Айзен. Ведь рядом с ней находился Хиромаса. Вся её жизнь и душа, человек, которого она любила и сделала своим миром. На его фоне Айзен Соуске был всего лишь мимолётным, хоть и достаточно страстным порывом.       Как можно сравнивать тёплое солнце со светом ветхой лампы?       Фэн нервно засмеялась, звук ломающегося голоса ударился о стены камеры.       Её солнце погасло сотню лет назад, а теперь и ветхая лампа отказывалась светить для неё. Что за неудачная шутка? Что не так с этим зазнавшимся шинигами? Взобрался так высоко, чтобы позорно упасть! Проиграл мальчишке, при этом обладая невероятным потенциалом уничтожить противников за пару мгновений. А в итоге вёл себя так, словно это она самым позорным образом попала в темницу.       Пальцы сжались в кулаки, губы скривились в оскале.       Как бы ни пыталась Фэн сохранять спокойствие, раздражение стянуло шею тугим кольцом. Неужели всё дело в том, что Айзен собственноручно одолел её, и теперь считал грязью под ногами? Тот, кто единожды пал от его руки, в его глазах уже не представлял никакой ценности?       Что ж, имело смысл. Горькое разочарование накрыло Фэн тяжёлым одеялом, вынудив рухнуть на колени. Уперев пальцы о холодный каменный пол, она засмеялась ещё громче. За годы одиночного заточения у неё совершенно поехала крыша, раз она ожидала, что Айзен хотя бы без раздражения воспримет её визит. Но худо стало не от реакции мужчины, а от собственных наивных мечтаний.       Лишившись солнца, Фэн уже лелеяла мечту о том, чтобы увидеть хотя бы тусклый свет лампы, который поможет разогнать тьму в душе. Согреть изнывающее болью сердце едва уловимыми лучами. Только огонь прятался от неё за столь прочным стеклом, что она не чувствовала тепла, лишь болезненно щурила глаза от света.       Воздух завибрировал от давления реацу. Фэн чувствовала, как кожа истекала чернилами и скапливалась под ладонями густой влагой.       Послышался грохот ударов о металлическую дверь камеры, а за ним раздражённый голос:       — Курояма, прекрати буйствовать! Живо успокойся, иначе пожалеешь!       Для Фэн возмущённые крики охраны — всё равно что надоедливое жужжание комара. Назойливое и раздражающее, которое лишь сильнее возбудило в ней злость и спровоцировало всплеск духовной энергии. Чернильная дымка ударила по металлической двери в ответ, и будь на то жгучее желание, Фэн проломила бы и стену.       — Ах ты!.. Ну всё, сука, ты допрыгалась! — донёсся раздражённый оклик.       Она искренне не понимала, как охранники за столько лет не сообразили, что стены камеры для неё — всего лишь видимая фикция. Картонные декорации, которые не удержат её, если в ней пробудится решительное намерение показательно выбраться наружу. Наверное, потому что время от времени Фэн позволяла стражам брать власть над собой. Например, в моменты активации подавляющего кидо.       Мерцающие духовной энергией символы вспыхнули на стенах камеры, после чего на Фэн обрушилась острая боль. Тело пробило давлением реацу, вынуждая её упасть на четвереньки и громко застонать. Под черепной коробкой запульсировала мигрень, конечности будто наливались жидким свинцом. Сотню лет назад подобная мера предосторожности безотказно удерживала Фэн, но со временем она обратилась лишь средством подавления. При желании бывшая капитан двенадцатого отряда могла защитить себя от действия кидо.       Но желания такого не было. Она хотела лишь поскорее забыться в тёмном омуте беспамятства. С решением проблемы куда действеннее работал способ с попыткой взбесить охрану, а не уснуть самостоятельно.        Имелись, конечно, и минусы такого подхода — по пробуждении Фэн всегда оказывалась в лоскутах запечатывающей материи. Хотя как давно это уже не являлось проблемой?       Что вообще для неё являлось проблемой, помимо сводящих с ума эмоций?       Сон, еда, нужда — всё восполняется умением поглощения и удержания духовных частиц. Научишься ими управлять и, считай, станешь созданием, способным жить если не вечно, то огромное количество лет.       Но чем Фэн не научилась управлять, это своими воспоминаниями, которые вырывались из-под контроля, возвращая её в обманчивый мир грёз. У неё не было внутреннего мира, в котором шинигами обычно болтали со своими занпакто. У неё не было и занпакто. Лишь сила, унаследованная от Сумиё. В своих снах Фэн ни разу не видела нечто, напоминавшее духовный клинок Хиромасы. Зато видела его.       Высокий, с добрым и в то же время хмурым взглядом, он улыбался ей и протягивал руки, приглашая в объятия. Сердце наливалось тёплой радостью, и словно маленькая девочка с улыбкой от уха до уха Фэн шагала навстречу и обхватывала стройное тело.       — Как же я рада тебя видеть… — бормотала она, утыкаясь в плечо Хиромасы, прижимаясь к нему плотнее.       Ответа никогда не следовало, только тихая ухмылка и объятия, которыми Хиромаса ловил её в этих бесконечных снах. Ладонь скользила по её спине, гладила и останавливалась на пояснице, после чего вновь взметалась вверх. Другую руку Фэн чувствовала у себя на голове, как она запутывалась пальцами в волосах.       Волнение набегало мягким приливом, сердце покалывало от радости всё сильнее. Фэн прекрасно осознавала сколь странной и неправильной была её любовь. Пришла она к ней самостоятельно или же под влиянием Сумиё — не бралась судить. Но ей всегда хотелось чего-то большего, чем просто заботливые объятия и обещания о вечной дружбе, она жаждала не просто защищать Хиромасу, но и любить его. Без оглядки, жадно, всем сердцем.       День, когда он принял её чувства, стал для неё великим счастьем. И самым большим горем.       Сначала она робко целовала его, опасаясь испугать и вызвать отвращение. А когда получила в ответ улыбку и смущённое принятие, могла думать лишь о счастливом будущем…       …но в реальности уже через несколько часов она держала на руках изуродованное острым лезвием тело любимого.       Испуг и знакомая мучительная боль тупой иглой укололи Фэн, заставив вздрогнуть и открыть глаза. Фантом Хиромасы, встречающий её во снах, исчез. Осталась лишь бескрайняя чернильная пустота, в которой паразитами жили только боль и отчаяние.       Ни следа занпакто, ни следа внутреннего мира… Ни даже фантомного образа любимого мужчины. Стёрлось всё, кроме скелета её собственной души.       И это только первая сотня лет заточения.       Страшно подумать, во что она превратится после нескольких тысяч.