Не тронь её

      Чьи-то шаги, будто обгоняя друг-дружку, пробежались по двору; хлопнула, взвизгнув пружиной, дверь подъезда. Наташа, выдернутая из лёгкого приятного сна, недоумённо моргнула на высокий, сбрызгнутый солнечными бликами, потолок. Вновь - лишь тишина, нарушаемая далёким: автомобильными гудками и птичьим свистом.       Кот, тяжёлый и тёплый, спал в ногах. Ровный звук голоса Елены доносился из глубины квартиры - верно, было два часа дня, раз она сдавала отчёт. Наташа могла бы прислушаться к разговору - но для этого нужно было встать, прокрасться к двери, толкнутой сквозняком, замереть там, как тень.       Наташе больше хотелось повернуться на другой бок - и вновь уснуть.       Белая прозрачная занавеска вздувалась и вздувалась от свежего южного ветра, опадая волнами, и в неверном отражении оконного стекла за ней плыли, вздымаясь башнями, облака.       "Будет гроза", - подумала Наташа, и от этого стало вдруг ещё уютнее лежать в коконе постели.       Пахло асфальтом, пылью и дворовой пышной белой сиренью, которую, если достаточно высунуться и глянуть немного влево, хорошо было видно с подоконника.       Вспоминалась другая сирень - тёмно-лиловая, холодная и тяжёлая от дождя. Кому Наташа, в жестоком порыве юной любви, жадно ломала её - давно-давно, кажется, целую жизнь назад?.. - Нарвать бы, - каждый раз, по вечерам вися на окне, беззаботно и весело говорила Елена. - А то чего так стоит...       Наташе с её постели из-за шторы обычно был виден только круглый крепкий зад Елены, затянутый в зелёные форменные брюки, и маленькие ноги в резиновых тапках. - Ага, специально для тебя она тут растёт, - говорила всему этому Наташа.       Голова Елены со скрученной в бублик на макушке косой на секунду выглядывала к ней: высокий лоб, весело блестящие глаза, пуговица носа, розовые щёки в веснушках, подвижные губы. - Ах, - только отмахивалась она - и вновь скрывалась, и тапки её вставали на мысочки, - а для кого?.. Её побьёт всю первым же дождём. И вдруг град? А тут - будет стоять... - Вянуть. - Сохнуть. Это, знаешь ли, разные вещи. И - можно положить веточку в какую-нибудь книгу, а ещё... Были бы тут краски - я бы и нарисовала. Натюрморт. Представь. Да... Сирень, значит, потом - апельсины... - Ты рисуешь?.. - Ну... Я б так громко не сказала. Для души?.. Когда вокруг много всего... такого - хочется найти... что-то. Наверное. У тебя не так?       Наташа пожимала плечами и закидывала руки за голову. - Что же, ты всегда любила рисовать... А я?.. Не знаю. Мне, кажется, нравились велосипеды.       Елена вновь выглядывала к ней - и лицо её вдруг принимало какой-то особый сосредоточенный вид. - Я ничего не помню, - говорила она, смотря Наташе прямо между глаз. - Казалось... будто это всё останется со мной навсегда - но теперь... Качели?.. Может быть. И вечно сбитые коленки. Наверное, я слишком быстро росла - и путалась в собственных ногах.       Наташа думала, что и сама уже не вспомнит: ни глаз своей первой любви, ни имён мальчишек, которых она когда-то могла назвать друзьями. - Знаешь, - Наташа жевала губы. - Я помню... Я однажды целовалась в каких-то совершенно ужаснейших глухих кустах с... девчонкой из класса. Это я сейчас думаю - как у нас с ней до такого дошло, ведь... Да. Наверное, я просто была похожа на мальчика?.. Со всеми этими своими синяками. И пахла, видимо, так же... Но... Целуемся мы, представь... И тут - ты. Просто откуда-то вылазишь, как... Не знаю. Как чёрт. Измазанная вся, с палкой громадной наперевес. И Бэт, кажется?.. Да, Бэт... испугалась. И больше потом не ходила со мной никуда. Ужасно. Самый ужасный первый поцелуй в этом мире у нас случился, мне кажется. А я ещё постоянно боялась, что ты проболтаешься ма... Мелине, но... Ничего? Вроде.       Елена недоверчиво хмурилась - но слушала почти завороженно, что-то, верно, перебирая в собственной памяти, согласно словам Наташи. - Вообще нет такого в моей голове, - говорила наконец она, поджимая будто обиженно нижнюю пухлую губу. - Выдумываешь... - Почему? Звучит, как правда. Ты же вечно... лазила где-то. Так что... Совсем ничего из своих приключений не вспомнишь?..       Но - Елене уже хотелось поговорить о другом, куда более ярко вспыхнувшем в её памяти. Она вздыхала - и вновь выглядывала в окно. Ей - подвижной и горячей - было тесно тут, в пустой квартире, с Наташей, вечно спящей или ворчащей от болезни. - Первые поцелуи вообще такие странные... - рассказывала Елена. - У всех, кого не спросишь. Я, например, просто согласилась на десятом курсе на летних сборах прогуляться - а мне чуть лицо не съели... Представляешь? Как вспомню - его язык, слюни... Да, лучше бы - вон: цветы подарил. - Что ж сказать... Мужчины?.. Никакой элегантности. - Ой, молчи... Со своими кустами. Я, видимо, спасла эту несчастную Бэт от тебя, а?.. Затащила её туда. - Это она меня. - Не верю.       Наташа смеялась, срываясь на кашель сухим горлом. Елена всегда была так легка и беспечна, будто... самая обычная молодая женщина весело болтала тут с Наташей. И - Наташе рядом с ней хотелось быть такой же: жизнь всё более наполняла её крепнущее тело, а вслед - рождала знакомое радостное колкое чувство, мягко ластящееся к низу живота и заставляющее сердце Наташи биться чаще.       В последний раз они виделись почти четыре года назад - на выпускном Елены, и Наташе уже тогда казалось, что Елена - её мелкая тощая Ленка - превращается во что-то иное: смотрящее на Наташу привычно прямо и твёрдо, но - с мягкой ласковой полуулыбкой красивой женщины.       Что же - все взрослеют: так уж устроен мир. - Не верю, - повторяла Елена, и Наташа вдруг смотрела на её бёдра - крепкие, подтянутые, сильные...       Наташе нужно было думать о деле: она попалась, выданая - и, если бы не Мелина и Елена, случаем базировавшиеся в Будапеште, её бы убили. Теперь она едва может ходить, а штаб скрывает от неё всё, что может - и, верно, решает, что делать с ней, такой, дальше, оставив Елену за надзирателя.       Но - Наташа не хотела. Нет. Сирень - цвела, и во снах Наташе казалось - она беспощадно ломает её кому-то знакомому, хитрому, желтоглазому, с губами сладкими, как апельсины, как ванильная кола. - Так... у тебя есть кто-нибудь? - спрашивала совершенно глупое Наташа, розовея и ненавидя свой болтливый рот, и Елена вновь выглядывала из-за шторы, и долго смотрела на Наташу. - Мне некогда, - фыркала она, - когда мне?.. Знаешь, как Мелина нас гоняет? У неё особая система обучения: чуть что не так - идёшь оружие всего отряда драить, или - вообще... Вон. - Зато - показатели какие у вас всех. - И?.. А на задания нормальные не пускают. Сидим тут, в Венгрии, с апреля - кого-то караулим, а кого - не говорят... Ты уже в двадцать два года в Японии главаря якудза один на один ловила. - Меня на такую грязную работу и готовили. Да что в ней?.. Как видишь - быстро можно слететь. В канаву вниз головой. И остаться там навсегда.       Елена - смеялась: мрачные разговоры Наташи казались ей в раннем майском вечере совершенной ерундой по сравнению с приключениями, которых требовало её сердце. - Это тебе просто некому спину прикрыть, а?.. Кем-то очень-очень хорошим, надёжным - и точно знающим, в какой канаве искать. Что скажешь?..       И Наташе казалось - действительная истина: и смерти не найти её, если Елена - эта бесконечно прекрасная Елена - будет с ней рядом.       Чувство наполняло и пьянило. Будущее было расплывчатым и туманным, а прошлое - позабытым, но настоящее - в старой гулкой квартире, полной весенних сквозняков - ощущалось отчего-то невероятно цельно и хорошо: так, будто они обе желали друг для друга лишь этого.       Простого: беспечного счастья.       "Пусть мне приснится что-нибудь хорошее", - подумала Наташа и представила, как обычно улыбается ей Елена: мягко, почти робко.       Облака - плыли и плыли, следуя за ветром, и солнце светило ярко и жёлто. Елены не было больше слышно, зато - вдруг тонко и осторожно запела скрипка где-то у соседей.       Кот сладко сонно муркнул, когда Наташа перевернулась - и заснул вновь.       Наташа последовала за ним.