Не тронь её

      Мелина, заложив руки за спину в привычном Елене спокойном жесте, стояла посреди кухни, ровная, как натянутая от затылка до пяток, и молчала, изредка лишь подёргивая будто в задумчивости тонкими губами. Это было долго и невыносимо, и тяжело; Елене хотелось уйти, но - Наташа стояла тут же, твёрдо отражая Мелину, и Елена почти совестно поджималась, оставаясь на своём стуле в углу. У неё отчего-то ужасно горели щёки, потели ладони и гневно билось сердце: громко-громко, так, что, казалось, все тут должны были его, глупое, слышать.       Впрочем, ни Наташа, ни Мелина не обращали внимания на Елену. Глаза Мелины, серые и бесстрастные, прищуривались в затянутое ночью и дождём окно, стараясь разглядеть одно ей известное, а Наташа рядом с ней вдруг приняла свою обычную выученую форму - острую, замершую и совсем незнакомую. Подбородок её, жёсткий, особенно выдавался теперь вперёд над худой шеей с большой неподвижной гортанью, и всё в ней стало таким: угловатым и птичьим; неровная тень бродила по стене, росла над Еленой, тянулась из темноты клювом носа. Елена, выставив под неё упрямый лоб, давила внутри трусливое желание сжаться комком.       Ничего, блять, словно не зависело от неё: ни капли этой жизни.       Гром, с треском разорвав небо, прокатился по железным крышам - долго, рокочуще; мигнула тусклая жёлтая лампочка. Елена вцепилась пальцами в колени. Сердце её надулось горячим комком - прямо под горлом. Стало вдруг мутно и душно. - Вот даёт, - сказала Мелина, и Елена вздрогнула от беспечной ровности голоса сильнее, чем от раската грома.       Тень Наташи клюнула головой вверх-вниз. - Май, - согласилась Наташа.       Елене хотелось заговорить. Она будто одна чувствовала что-то: гнетущее, необратимое; приближающееся, растущее темнотой, как рок, судьба - и нельзя было от этого скрыться. Её учили простому: стой лицом к лицу, бей и не смей падать, иначе - не встанешь; дашь земле испить своей крови - не отпустит, жаждущая, ляжешь в неё навечно, прорастёшь травой.       Но - что же в себе она могла противопоставить подобному? Она выдрала Наташу из острых когтей этого - там, в кишках города, и запретила себе позже думать о простом: теле, стынущем, тяжёлом и немом, с глазами, мутными и неподвижными. Сколько бы Елена не мыла руки - они всё равно пахли теперь лишь кровью: холодной, железной и солёной, вытекающей из той, полумёртвой, Наташи, как слёзы.       Дождь гудел по трубам, барабанил в окно. Что бы было, не найди они Наташу?.. Труп её поели бы крысы, или он, подхваченный, унесся бы в потоках этой буйной весенней воды, со смехом враз смывшей с города всё лишнее: ржавчину крыш, опавшую смятую сирень, голубинные перья, окурки и бензин... - Тебе нужно сбежать, Наташа, - сказала Мелина. - Иначе никак.       Елена вдруг особо чётко увидела профиль её лица. Неожиданно мягкий и знакомый - больше, чем просто учительски: словно подобное Елена уже видела раньше. Наташа, верно, часто возвращалась домой в синяках - и кому-то же во всей их истории отведено было матерински заклеить ей сбитый лоб перед ужином. - Я хочу убить Дрейкова, а не... бегать.       Мелина покачнулась на пятках, вновь отвернулась к окну. Наташа повела плечами, сдерживая: гордое, твёрдое и яростное. Их не учили сбегать. Никто и никогда. Если уж умирать - то от выстрела в грудь, не в спину. Если уж умирать - то лежать лицом к небу: пусть оно одно судит. - Да с кем же, Наташа?.. Скажи мне. Половину сняли - как тебя. Чужими руками. Всех... кто против говорил. Рихман, Березовскую, Чичину. Неизвестно - живы, нет... Старшие, стоило Дрейкову штаб подмять - попрятались. Сидят, дай бог, в Бразилии. И носа теперь не высунут, пока всё не уляжется. А это... год? Минимум. Кто же?.. Разина и Перова со своими отрядами в Африке - ищи-свищи, Баринова... - Ты. Майор Востокова.       Большая белая молния полыхнула совсем рядом - и тут же, треснув, погас свет. Гром в упавшей темноте ударил так сильно, что в старом серванте жалобно и тонко зазвенел хрусталь.       Елена прикусила губу, боясь малодушно вскрикнуть - и вкус, солёный и железный, наполнил её рот. - Я? - лицо Мелины бледной острой маской высветилось следующей вспышкой молнии: она обернулась к Наташе полностью. - С детьми? Против... Он взял себе лучших - кого воспитывал, кто... Это - его свора, его...       Наташа оборвала её: - Вы же и допустили такой исход, все вы!..       Вновь прокатился гром, но Наташа была громче: - Каждый заботился лишь о себе, о... Как нас называли? Проекты?.. И ты - такая же. Собрала себе, - она махнула рукой в сторону Елены, - и на что?.. Сюськаться? Ты не станешь им мамочкой, увы! Или... Что ты на них испытываешь? Сыворотку новую? Ну? - Наташа... - Я прекрасно знаю, чем вы занимались с Алексеем в Огайо. - В этом нет никакой тайны, действительно. Архивы доступны тебе - и... - Химический контроль сознания, я права?.. Ты - и только ты - притащила эту хрень Дрейкову. Ты же могла... - Я не могла. - Могла. - Мне было, как тебе сейчас - и я думала лишь об одном: как быть лучшей. Перед собой - или перед долгом. - Нет... О, нет, я не думаю об этом... - Как же? Считаешь, никому неизвестно о твоих контактах с... Клинтом Бартоном? Чей он?.. Шелдовский? Тогда могу лишь предположить, чем именно ты ему платила - такие, известно, дорого берут.       Свет вновь тускло и надтреснуто залил жёлтым темноту кухни - и тень Наташи, оскалившись, прыгнула от него на стену. Елена сморгнула - недоумённо, слепо. Наташа? Шелд? Их учили... Их учили - чему же?.. - Я не предатель, - голос Наташи пополз к потолку, холодный и железный, - не смей... Ему нужна была помощь. Что же, не дать человеку умереть - предательство?.. Это ты хочешь услышать? Будто... я сдала всех? - Ты не рассказываешь ничего важного - но им хватит и капли... Капля и капля. От тебя - или ещё кого. Все мы оставляем следы. И - раз: половина боевого состава вывыведена из строя, а у Дрейкова - появляется реальный шанс... Ты спрашивала про контроль сознания - я отвечу тебе. Знаешь, что он сделал с теми, кто присягнул ему?.. Посадил на короткую цепь. Они - добровольно или нет - теперь подчинены лишь его воле, и... Я - спрятала вас, спрятала остальных своих девочек, что же, ты будешь меня винить? Он захватит всех, до кого сможет дотянуться - и, пока есть время, нужно... - Я убью его. Одна - или нет, но... Я виновата? Хорошо, пусть так. Пусть. Я снесу ему бошку, слышишь? - Послушай же... - Нет! Молчи... Молчи! Я...       Наташа, тяжело дыша, запнулась, и рот её открылся, но - она больше не смогла вымолвить ни слова. Яростный ужасный румянец залил её лицо, и вся Наташа враз сделалась для Елены обычной, знакомой и растерянной. Гром, перекатываясь, гремел всё дальше и дальше, и крошечную кухню теперь наполнял лишь шум дождя и сбитое злое дыхание Наташи.       Елена сглотнула и поднялась со своего стула, и шагнула вперёд, к свету; её тень широко и устойчиво легла на стену, но сердце Елены, кажется, желало лишь одного - проломить собственную грудь... - Я пойду с тобой, Наташа, - громко сказала она и не узнала своего хриплого голоса. - Я пойду за тобой. Всегда.       Наташа не обернулась, лишь вся замерла на секунду, сжатая, как кулак - а потом вдруг мелко-мелко затряслась худой спиной под большой ей, с Елениного плеча, форменной рубашкой, и Елена опустила глаза в пол, смущённая - своей ли поспешностью, громкостью, живостью, или - беззвучными слезами Наташи.       Мелина - долго-долго вздохнула.       Елена враз почувствовала себя так твёрдо, как ещё никогда во всей своей жизни до; может быть, лишь в позабытом детстве она могла познать подобное. Смерть, судьба, рок, страшные и размытые, как чужая остывающая кровь на тёплых человеческих руках, приняли для неё понятные и очевидные черты. Дрейков?.. Хорошо. Она знала, что с ним делать: бить и стоять прямо, и - пусть попробует её, такую, свалить. - Мама говорила мне, - Елена гордо подняла от груди подбородок и посмотрела на Мелину, и Мелина, сморгнув, улыбнулась ей вдруг коротко и мягко, - наша сила - друг в друге. А? Как звучит-то... А папа?.. Леночка, дорогая моя, будь смелой - и не бойся врезать первой. Главное - хорошенько прицелься.