Новый Орлеан, Луизиана Февраль 1927-го
Прощай… как много смысла можно уместить всего в одно простое слово? Как легко бросить его в пылу ссоры, захлопнув дверь? За собой… до треска. Перед кем-то… до щелчка. Как сложно его произнести, когда это едва ли не жизненно необходимо сделать? Как громко выкрикнуть – до боли в голосовых связках. Как тихо прошептать – в надежде примериться со страхом. Как много и как мало людей позже сожалеют о сказанном? Как много и как мало – плачут от счастья, вдруг вспомнив, чего стоило… собрать волю в кулак и сделать последний, решительный шаг. Прощай… и связь обрывается. Надрывно. Звеняще. По маленьким ниточкам выбиваясь из прочной связки. Прощай… и дальше только одна единственная точка вместо повисшего в воздухе многоточия, за которым ещё что-то возможно. Прощай… а потом?! Кристина позволила себе задуматься об этом только на мгновение. Стоя посреди пустой комнаты в одном из похожих друг на друга домов, с увесистыми железными балконами, как правило, чёрными. Она понятия не имела, почему пришла сюда. Почему именно сейчас, спустя почти две недели. Что пыталась найти. На какие вопросы собиралась ответить. Просто… хотела. Просто… пыталась избавиться от навязчивой мысли, что крутилась в её голове, как балерина из музыкальной шкатулки. Не давала спать которую ночь подряд. Пустая. Только стены: голые и обшарпанные. Коснись одной из них, и на ладони непременно останется след застарелой штукатурки. Той самой, что накладывают один слой на другой вместо того, чтобы снять и наложить новый. Свежий. Ровный. Избежав ненужных трещин в будущем. Пол: одна дощечка когда-то идеально подогнанная к другой, теперь местами красовались заметными щелями. Снятые картины стояли, отвернувшись лицевой стороной полотна. Словно не хотели попадаться на глаза. Не после того, чему могли стать случайными свидетелями. Немые… они и дальше продолжат хранить тайны, оставленные здесь. Глухие звуки за стенами, доносившиеся из соседних квартир. Ни разрухи. Ни излишней обветшалости. Ни чего-то личного. «Только пустота, и она посреди неё. Вглядываясь в открывавшийся из окна вид. Представляя, каким её город станет, как только солнце привычно сядет за горизонтом. Когда ещё один день утонет в кажущемся бескрайним заливе». Её город. Перес повторила это про себя ещё раз. Правда уже не так громко и уверенно, как раньше. Зябкость сжималась вокруг неё плотным кольцом, сколько бы тепла не крылось на каждом углу. Девушка вновь приобняла себя за плечи. Бережно. По-своему заботливо. Почти как в тот день, когда ей показалось, что Кристина Перес дошла до точки. Той самой, в которой смогла вернуться к самому началу. И если не к чистому листу, то хотя бы одному из них… «Жаль, что нужно нечто большее, чтобы изменить почерк», – напишет она на краешке листа следующим вечером. Загнет его, чтобы никто не увидел. Ещё через день добавит детали. Например, про убрать затейливую завитушку на букве «б», чтобы та наконец-то перестала напоминать «в». А может и про что-то более… весомое? Например, про непрекращающееся блуждание в акцентах, из-за чего каждый раз приходится чувствовать себя ещё более чужой. Чтобы перестало казаться, что каждый раз, переезжая с места на место, они учатся всему заново… как младенец, но в более ускоренном темпе. Не по годам учатся ползать. Не по годам – ходить. Не по годам – говорить. Это прозвучит, конечно же, весьма нелепо, ведь Кристина точно знает… ни одна из них не была ребёнком. По крайне мере, ни одна из тех, кого она способна помнить. «Но даже с этим в конце концов возможно справиться. Можно начать писать другой рукой, освоить особенности акцента непосредственно на месте, или выучить новый язык. А вот привычные манеры, привычная мимика, жестикуляция…» Можно научиться новым трюкам и приёмам, новым выражениям лица, но не справиться с собой. Что-то непременно будет выдавать тебя с головой. «Всегда. Кем бы ты ни была в этой жизни, кем бы ни пыталась быть в следующей, или только казаться», – какая-то мелочь, на которую никогда не обращаешь внимания. – Мадмуазель… как вас там, – нервный мужчина окликнул её, так и не решившись войти внутрь. Всё мялся в истоптанных туфлях, которым вряд ли поможет очередной ремонт. Кристине нужна была ещё минута. Всего одна минута. Вдохнуть и выдохнуть. Признать, что она победила. У неё получилось. И все принятые решения оказались ненапрасными. Потери – не бессмысленными. Закончилась эта дурацкая и нелепая история. Забыть её девушка вряд ли успеет, и как знать… может склоки с трикстером станут последним запоминающимся событием в этой жизни. Её жизни. – Вы уверены? – Перес едва коснулась кончиками пальцев пыльного стекла в окне. Тёплого от солнечных лучей. Быть может даже теплее, чем её собственная кожа. – Мадемуазель, – мужчина старался сохранять вежливость и те немногочисленные манеры, которыми обладал. В надежде, что странная девица всё же передумает, и ему удастся вновь сдать пустующую квартиру… с несколько дурной славой. – Вы спрашивали уже пять раз. Ещё через три ничего не изменится. Девушка усмехнулась. Осмотрелась в последний раз. Сложно представить, что Габриэль мог бы жить здесь. Едва переступив порог ей даже показалось, что кто-то её не очень умело разыграл. С другой стороны… Кристина вряд ли могла похвастаться тем, что знает хотя бы что-то о том, кто успел узнать о ней больше, чем какой-либо человек за прошедшие двадцать пять лет. У неё даже появился повод засомневаться, знал ли её так же хорошо Бальтазар. Бывает ли так? Или ей просто всё показалось? Приснилось? Привиделось наяву?! Может, заклинание из старого гримуара так и не сработало? Странное ощущение, что начинало удобно устраиваться внутри неё. Наверное, так и будет выглядеть жизнь, когда её не станет. Все воспоминания окажутся всего лишь каркасом однажды опустевшей квартиры.***
Кристина буквально выкарабкивалась из своих мыслей. Последние дни она часто теряла связь между ними и реальным миром. Граница, проведённая на песке, выглядела куда более надёжнее, чем та, которой надлежало отделять осознаваемое от бессознательного. Толи причина крылась в том, что в доме Ламаршей стало слишком шумно. Толи в том, что девушка снова начала задавать себе вопросы, от которых старалась не один год держаться подальше. Толи в чём-то другом, что она пока не до конца сумела понять. Постигнуть. Слишком рано для выходного дня, но девушка сидела в баре Ламаршей. Не особо расторопно распутывала гирлянду, которую не так давно сняли и убрали после рождественских праздников. Перес тогда сидела забравшись с ногами на барную стойку и уже второй раз переспрашивала Хавьера, зачем возиться с «огоньками», если до следующих праздников они будут лежать и пылиться в подсобке. На что мужчина рассмеялся, сказав, что когда придёт время, она поймёт, почему не нужно сталкивать что-то комком в коробку. «Даже не верится. С Рождества прошло столько времени. Вот-вот закончится зима…», – о прошлой Кристина до сих пор не могла вспомнить ничего стоящего. Она даже не до конца была уверена, что правильно помнит город, в котором застала предыдущее Рождество. Перес всё никак не могла допить горький и терпкий кофе. Она раньше не замечала этого вкуса. Лишь неизменно добавляла мелкую шоколадную крошу, потому что так казалось чуть вкуснее. Не спрашивала себя, любит ли она кофе, нравится ли он ей? А в перерывах между первым и вторым действом вывела на смятой салфетке что-то очень похожее на «Insta». Этой песне только предстояло появиться на свет. И всё же Кристина не имела ни малейшего понятия, как скоро это случиться. Ведь ей не нравилось почти ничего из того, что она выводила левой рукой на бумаге… Менее участливая. Кристина нестерпимо хотела спрятаться. Так сильно, что казалось будто сам воздух сжимается вокруг неё. Пытается схлопнуться. Она как в огромную и зияющую пропасть проваливалась в себя. Улыбаясь лишь во время выступлений. Видимо, достаточно убедительно, раз люди продолжали ей верить. Продолжали ею восхищаться. Боготворить её. Быть может даже любить. А может… она и сама хотела себе верить. Потому что за всем этим крылось желание шагнуть за край и сорваться, как тогда… когда Бальтазар вынужден был привести их сюда. Только в этот раз будет иначе… в этот раз он может не успеть. Не почувствовать. Не ощутить. Тихонько звякнули бутылки с алкоголем. В коробке, которую Хавьер поставил на стойку. Он выглядел немного уставшим. С прошедшего вторника его мучали боли в спине. И на каждую перемену в погоде напоминали о себе старые травмы. Даже те, что мужчина получил ещё ребенком. Видимо, сломанные кости никогда не срастаются бесследно, и неважно помнишь ли ты о том самом, казалось бы, почти невинном переломе… Хозяин бара нисколько не удивился, что Перес всё ещё здесь. Прячется от всего происходящего вокруг. Прячется от Нового Орлеана, как будто предала своего возлюбленного самым подлым способом и теперь боится попадаться на глаза. Хавьер кивнул бармену, чтобы тот бросил наконец-то натирать и без того идеально чистые бокалы и занялся коробкой. А сам без резких движений, осторожно обходя каждый стул, чей угол так и норовил встретиться с его бедром, приблизился к столику Кристины. – Так, значит, правду птичка нашептала, – он надеялся, что выбрал правильный момент. Подходящий. Ведь другого могло просто больше не представиться. С тех пор никто не решался задать ей тот самый вопрос. Возникала странная неловкость, когда не знаешь, как подступиться, но тебя снедает любопытство. Десятки глаз устремлялись к ней каждый совместный завтрак, обед и ужин, но только Перес этого не замечала и, судя по всему, не планировала замечать. – Твой знакомый испарился с рассветом? Её руки замерли на очередном перепутанном участке гирлянды. Девушка вдруг поняла, что до сих пор не готова отвечать на подобного рода вопросы. Не успела придумать, что говорить. Какие слова смогут кратко и доходчиво дать ответ, исключив всякое желание продолжать, и вообще лезть в произошедшее между ней и кем-то своими любопытными носами. – Тоскуешь? – было в Хавьере Ламарше что-то излишне… старомодное. В том числе и в словах, что мужчина подбирал. И, наверное, это могло казаться немного карикатурным, если бы не одно «но»… чаще всего его слова забирались в самую глубь. Отражали суть, а не что-то на поверхности. В голосе Ламарша звучала забота. Как если бы Кристина являлась настоящей частью их многочисленной семьи, что в преддверии празднества едва помещалась под одной крышей. По правде говоря, скромное торжество перестает таковым быть при таком количество желающих выразить своё пожелание имениннице. – Торжествую, – улыбнулась девушка, и тут же пожалела об этом. Ведь тем самым только явственнее показала своё внутреннее состояние. Что ж, надеть маску вновь оказалось не так-то просто. Маска больше не подходила ей. Не соответствовала. Так странно… его исчезновение волновало Перес. В некоторые моменты даже возмущало до глубины души, что после всего Габриэль не удосужился хотя бы попрощаться. Ещё больше сбивало с толку, когда между «соврать» и «сказать правду» она выбирала первое. Хотя в «правде» не было ничего такого, что стоило бы скрывать. Или чего хуже – стыдиться. – Хочешь поговорить об этом? – Хавьер опустился на стул, стоявший по ту сторону столика. Поморщился от того, как движение отдалось резкой болью в пояснице. – Налью тебе выпить за счёт заведения. А потом тактично забуду обо всём, что услышу. Уголок губ девушки слегка дрогнул в усмешке. Заманчиво… но Кристина уже знала, как всё это обманчиво, и чем обычно оборачивается после. Лишние сложности были не нужны. Хватало тех, что уже имелись. – Да не о чем говорить, – пожала девушка плечами. – Трикстера больше нет. И мы все можем спокойно жить дальше, как ни в чём не бывало. – Неужели? – Ламарша даже позабавило, как она пыталась выкрутиться, и как её тело категорически не соглашалось со сказанными словами: вместо того, чтобы вторить им, «говорило» прямо противоположное. – Хочешь сказать, что он тебе не нравился? – Ничего подобного! – её возмущение едва не взвизгнуло, – не было такого! И чуть не поперхнувшись от несостоятельности предъявленных «обвинений», девушка тут же выпалила последнее, что пришло ей в голову. – Он даже не в моём вкусе! – В этом и суть, – невозмутимо продолжил мужчина. – Будь всё иначе, ты бы даже не заметила его ухода. Не так ли? Ей хотелось защищаться. Парировать чем-то. Опровергать. Но она могла только злиться. Злиться на Хавьера… за то, что может он действительно прав. И всё происходящее не причина, а следствие. И если бы напыщенный божок оказался одним из тех мужчин, кто способен вскружить ей голову, она бы просто добавила его имя в список своих приключений и забыла о нём на следующий же день. Злиться на Габриэля… за то, что он ушёл. Сдался. Уступил ей. Слишком легко и быстро, словно избрал для них тактику – поиграем в поддавки. Кристина выдохнула, пытаясь привести засуетившиеся мысли в порядок. Успокоить этот гомон размышлений на тему и без неё. А затем, отложив наконец-то распутанную нитку «огоньков», что вновь украсят бар уже этим вечером, девушка поднялась. Накинула всё ещё любимое пальто, что как нельзя кстати вписывалось во вновь капризничающую погоду Нового Орлеана. – Всё к лучшему, Хавьер, – она сунула помятую салфетку с дописанной до конца заметкой – Instantané – в карман. – Всё к лучшему. Принялась собирать черновые варианты своих записей в поистрепавшуюся папку, что долгое время просто возила с собой среди немногочисленных вещей. До Нового Орлеана в ней лежали лишь с десяток песен, что Кристина успела написать в первые восемь лет своей жизни. Затем стало как-то не до этого… – Передумаешь на счёт пятницы?! – Нет, – и она больше не сомневалась в правильности своего решения. – Не думаю, что это хорошая идея. Повеселитесь без меня. – Многовато отрицания для воскресного утра, тебе не кажется? – мужчина поднялся вслед за ней – что давалось явно легче, чем опуститься на стул, – чтобы позволить Кристине обнять себя на прощание. Перес замерла в его объятиях всего на секундочку дольше обычного. Кивнула бармену, который ненавидел её творчество, о чём посчитал не лишним высказаться ей прямо в лицо. От того парень стал нравиться Кристине ещё больше, и она нарочно старалась петь именно в его смены. Ведь среди всеобщего восхищения ей даже хотелось немного осуждения… Для разнообразия. – Эй, Тити́, – окликнул Ламарш девушку, успевшую открыть дверь бара. Кристина обернулась. – Нынче мода такая? – на непонимающий взгляд Перес мужчина легонько постучал пальцем по мочке своего уха. Девушка замешкалась, но затем безошибочно потянулась к правому уху, уже предполагая, о чём речь. Серёжки ожидаемо не оказалось на месте. Кажется, она точно знала, когда и где могло это произойти. Пара серёжек – вот и всё, что осталось от прежней жизни в Чарльстоне. От маленькой квартирки, к которой она успела привязаться. Даже не смотря на то, что начала ремонт и вся мебель успела пропахнуть красой, клеем и пылью. Ну кто же знал, что для начала стоило накрыть всё хотя бы старыми покрывалами или простынями, и бросить пару газет, чтобы не заляпать паркет. Кристина напевала блюз, гуляя по вечерним улочкам. Сидела на подоконнике в гостиной, свесив ноги на улицу и наблюдая за людьми, что проходили мимо, а в кружке постепенно остывающий чай… с цитрусовыми нотками и пряностями. Хрупкий кусочек жизни, спрятанный как застывшая сценка под стеклом снежного шара. Потряси, и с неба непременно пойдут густые хлопья снега. Мягкие. Мохнатые. На утро скрипящие под ногами. После было ещё несколько городков: маленьких, и не очень. Но Кристина помнила только этот. Не потому что ей всё ещё хотелось вернуться, или оглянуться себе прежней вслед. А потому что с ней это случилось. Вложило свой кирпичик в то, какой она являлась теперь. В то, какой так и не стала. То был обычный день. Она исследовала очередной ещё незнакомый ей уголок, когда зашла в небольшой магазинчик. Из него девушка вышла всего с одной покупкой – парой серёжек. Простые и дешевые. Через много лет такие будут называть изыском минимализма, но сейчас этого слова почти не знали. Ещё до Нового Орлеана застёжка на одной из пары сломалась. Кристина несколько раз носила их от одного мастера к другому, в надежде, что в этот раз их непременно починять. Если не насовсем, то хотя бы надолго. Сейчас вдруг подумалось, что лучше бы она забыла их у очередного горе-мастера. Так было бы… проще. Всего лишь маленькая потеря, и всё же… почему-то ощущалась весомее, чем безвозвратно утерянный багаж на пути из Бофорта. Помедлив, девушка сняла оставшееся украшение и небрежно запихнула в карман… к помятой салфетке. – Сдам в ломбард, – заметила Перес. – Может она что-то стоит без своей пары. – У тебя точно всё хорошо? – пожалуй, только его и волновало, что происходит со всеми, кто переступает порог… его дома, его бара. А в особенности те, кто может себе позволить и то, и другое. Такая отзывчивость время от времени становилась причиной ссоры между Хавьером и его женой, но он никогда не злился на неё всерьёз. Лишь старался не улыбаться, когда Лаура вдруг уходила от изначальной темы ссоры и уже сама забывала, почему они вообще ругались. У вспыльчивой испанки просто не оставалось шансов устроить самый настоящий скандал мужу, который в очередной раз не мог встать без простреливающей боли в пояснице лишь потому, что нервничал о судьбе случайного посетителя бара, накануне изливавшего ему свою душу. – Да, – выдохнув, произнесла Кристина. – Будет ещё лучше, когда твоя родня исчезнет быстрее, чем объявилась, и Кассандра… – Ксандра, – имевшая дочь Ксабрину, что не смогла приехать, так как в скором времени должна была родить своего первенца. – Ты понял, – фыркнула девушка. – Перестанет сновать по моему туалетному столику. Я же разорюсь на новой косметике!***
Множество историй, которые только предстоит рассказать. Множество историй, которым суждено остаться лишь на страницах личных дневников. В строчках письма, пылящегося в конверте. Заложенного где-то между книг в чьей-то домашней библиотеке. Великая загадка для двоих. Одна встреча… встреча, за которой может ждать продолжительная история. С множеством крутых поворотов, перехватывающих дыхание. С извилистыми тропинками, заставляющими заблудиться, и не раз. Лихо закрученный кем-то сюжет. Сотканный из воспоминаний, которые люди пронесут через десятки лет. А может… там, где очевидно видишь продолжительную перспективу, на самом деле лишь встреча, после которой больше никогда не суждено свидеться с тем, кто ещё несколько часов назад мог казаться той самой судьбой. Взлёты и падения. Кипящие страсти. Затишье. Неопределённое молчание. Дурацкие слёзы из-за мелочей. Непередаваемые восторги. Обида. Смирение. Гнев. Прощение. Сколько всего, что так привлекает и одновременно пугает. Сплетение противоречивого и абсолютная невозможность соприкосновения столь схожего. Недостижимое откровение, доступное единицам. «Забавно, не так ли? Как одну и ту же историю можно рассказать совершенно по-разному. Всего лишь поменяв местами действующие лица», – и вот Кристина уже не та, кому рукоплескает восхищённый посетитель бара, а всего лишь девушка, которая едет в битком набитом стареньком трамвае, увозящим её прочь. Перес сжала в дрожащих ладонях и без того мятую салфетку. Шум воды, набегающий на берег. Перебирающий песчинки мягкого песка, по которому так нравилось ходить босиком. Размышлять. Мечтать. Грезить наяву о чём-то, чего нельзя желать. Быть с собой наедине, и не боятся этого одиночества. Потому что это вовсе не одиночество… это свобода. Здесь, в эти самые мгновения она абсолютно свободна. Здесь она на какое-то время перестаёт быть Кристиной, у которой по-прежнему есть всё, что ей нужно. Может быть теперь даже чуточку больше. Но она не чувствует себя беспросветно счастливой. Ей совсем не хочется снова писать что-то, что можно передать словами. Понятными. Доступными. Сложенными в красивые фразы, которым редко выпадает нужное время и нужное место. В её голове находилось место лишь нотам. Историям без слов. Пусть и не чёрно-белым, как образы из немого кино. Но полные разноцветных мерцающих огоньков ночного города. Больших и маленьких. Без чётких границ. Разбросанных в беспорядке от одного загоревшегося окна к другому. От вопреки всему погасшего фонаря на противоположной стороне улицы. И вот среди линий нотного стана клубочком сворачивалось… то, насколько девушка заплутала в самой себе. Запуталась, как в завязках одного из вечерних платьев. Насколько невыносимо наблюдать перемены, происходящее в Полумесяце после того, как в него со всех концов страны и не только стали стекаться новые люди, новые лица, новые истории. Непохожие друг на друга. Шумные и… чужие. Бесцеремонно меняющие не только привычный уклад, но и правила. Желающие забыть, что они здесь просто гости. Предаваться веселью, наплевав на всё. И единственное, что остаётся неизменным – запах вымытых ранним утром улиц. Но тактично умолчать о том, как в столь… непростой момент Новый Орлеан отвернулся от неё, позволяя местным нацепить на себя всевозможные… побрякушки. Зелёные. Фиолетовые. Жёлтые. Город буквально утопал в ожидании пышного и немного безумного карнавала, во время которого люди наконец-то примерят свои костюмы. Станут убедительными пародиями на то, что любят, на то, что презирают. На то, чего боятся, или на то, чего не могут позволить себе чаще, чем один раз в году. С движущихся платформ в собравшуюся толпу будут лететь бусы и маленькие безделушки. Нет… до той самой Кристины Перес – что так преданно и самозабвенно любила его, – городу не было никакого дела. А между тем для неё карнавал ещё не заканчивался. И быть может она была единственным человеком, которого раздражало приближение Марди Гра. Новый Орлеан не замечал, как истошно ей хотелось закричать прямо посреди улицы – хватит! Потому что Перес никак не могла понять, почему… почему никто не видит того, что видит она. Как растворяются точно призраки люди и редеет толпа. Как теряются целые улицы – лабиринты, которых никогда не было на карте. Как ещё вчера собиравшие мерцающие шиком и блеском вечера дома вдруг оказывались развалинами, давно заброшенными и не нужными. Краски растекались по полотнам, уродливо перемешивались. На смену уличным пениям и танцам приходила тишина. То, что ещё вчера было реальным, сегодня рассеивалось как любая другая иллюзия, созданная тем, чьё имя Кристина всё ещё не произносила. Толи из каких-то личных принципов. Толи ему назло. Спадали чары с заколдованного королевства из сказки, которую ещё вчера девушка рассказывала на ночь малышке Ка́рмен. Некогда обожаемый город совершенно неожиданно предстал перед ней в ином облике. Отчуждённый. Отстранённый. В возникшем холодке в их ещё вчера идеальных отношениях сердце Кристины Перес грозило покрыться льдом. Почти как у мальчика Кая из сказки про Снежную Королеву, которую Перес прочитает сегодня. Вместо того, чтобы придумать очередную историю. Она больше не хотела… потому что по какой-то причине выдуманные сказки сбывались наяву. Только не так как следовало. И она злилась на Габриэля ещё сильнее… за то, что больше не различала, где его проделки, а где её попытки его обыграть. Почему становилось так больно всё это терять. Почему так сложно рассказать о том, как всё переворачивается внутри. Замирает, чтобы затем резко и с оглушительным свистом провалиться в разверзнувшееся под собой знакомое и привычное. Когда стало так много резких и размашистых штрихов?! Почему она пыталась обвести линии своей жизни несколько раз по контуру, чтобы сделать их более заметными, а они продолжали стираться унося что-то с собой. Не случилось ничего из ряда вон выходящего. С ней всего лишь приключился Новый Орлеан. Как и прошедшее новолуние, когда в комнате было темнее, чем обычно. Открыв глаза ей подумалось – ночь выдалась холодной, и она просто замерзла. Однако стоило попытаться вновь заснуть, как послышался отчётливый стук капель, барабанящих по крыше, Кристина не сразу поверила в то, что услышала… ведь хитрый волшебник украл у людей дождь, чтобы им всегда светило солнце. Чтобы они больше никогда не смели танцевать под дождём. Но дождь продолжался, и девушка торопливо выбралась из постели. Распахнула двери балкона и выбежала на улицу. В свои всё ещё не позабытые объятия её заключил запах влажной земли и древесины, мокрых листьев и травы. Глубокие, гулкие раскаты грома. Протяжные. Нагнетающие. Пронизывающие порывы непривычно тёплого в ночи ветра, забирающегося под ткань, запутывающегося в волосах. Капли скользили по коже. Тонкая ночная сорочка вымокла и неприятно прилипла к телу. А Кристина думала лишь о том, что сейчас всё напоминает её первый день в Новом Орлеане. Первый шаг на эту землю. Могла ли она знать… могла ли предположить. Девушка закрыла глаза, наслаждаясь каждым мгновением. В попытках не задохнуться. В желании успеть надышаться. Сколько опрометчивых шагов, которых можно было бы избежать, но… зачем?! Разве ей хотелось сожалеть хотя бы о минуте, проведённой здесь?! Тогда почему же вместо ожидаемого ощущения свободны и лёгкости, её утягивало на дно совершенно иное чувство. Оно извивалось в ней подобно змеям. Старалось ухватить покрепче – потуже затянуть свою хватку. Он ушёл… но Кристина ощущала себя выброшенной на улицу. Вышвырнутой за ненадобностью игрушкой, которая больше не вызывала никакого интереса. И она всё ещё злилась… только уже на себя. За то, какое значение придавала тому, что не должно было её даже волновать. Кристина всю оставшуюся ночь просидела на маленькой балконе, вцепившись озябшими пальцами в перила. «Это было самое холодное утро в её жизни, каким бы прекрасным не показался полыхающий яркими красками рассвет».***
И даже самые яркие события однажды становятся не более чем выцветшие от времени краски на холсте. Блёклые. Поникшие. Казалось бы, ничего не меняется – картина остаётся прежней. Но видишь её уже совсем иначе. Может, дело именно в насыщенности, а не сочетании? Ранее ожидаемые перемены превращаются в обычную рутину. Они больше не удивляют, как прежде. Проходит трепет предвкушения. Исчезает ощущение непредсказуемости, отчего невольно всё знаешь наперёд. Однажды… однажды всё, что казалось ранее чем-то необычным, неординарным или просто новым становится всего лишь неотъемлемой частью тебя. Как привычка, которую принимаешь за данность. Которое утро Кристина просыпается с рассветом. Ей почти не спится. Она вздрагивает от любого незначительного шума, на который прежде даже не обращала внимания. Сегодня её разбудила скрипнувшая половица у кровати. И вот девушка встречает новый день, сидя на террасе, завернувшись в плед. Она монотонно укачивает в руках тёплый травяной чай, но уже с парой капель настойки из листьев розмарина. Мигрени возвращались. Голову то и дело сдавливал едва слышный писк в ушах. Раздражающий. Как пара фальшивых нот в идеальном звучании на несколько листов вперёд. Писк, который бы она без сомнения променяла на очередной кошмар из чьей-то жизни. Чужой, и такой другой. Но всё же знакомой до мелочей. И как часы в гостиной бьют полночь, так на смену этому вскоре начнут возвращаться голоса. Сначала один, затем ещё… и ещё. «Единственный» превратится во «множество». В нескончаемые разговоры на языке, который она не понимает. Который не могла отыскать ни в одной книге, ни в одном из многочисленных путешествий. Сделав очередной глоток, Кристина вновь усмехнётся про себя, осознавая, какая странная штука наша память. Никогда наверняка не знаешь, что сможешь вспомнить в любой момент, а обо что как ни старайся не споткнёшься. Всё, что с нами случается. Всё, о чём мы думает. Все, кого встречаем. Оно здесь – в нашей голове. Всегда с нами. Идёт то рука об руку, то плетётся вслед. Даже то, что мы, казалось бы не замечаем, на что не считаем нужным ставить акцент, вдруг заставляет проснуться посреди ночи. Кристина могла вспомнить дурацкую складочку на помятой рубашке прохожего, которого однажды встретила на перроне в Балтиморе пять лет назад. Но так и не могла вспомнить, почему согласилась танцевать с Габриэлем в вечер их знакомства. Почему не смогла отказать с той же лёгкостью, с которой отказывала другим. Обманчивые… образы и очертания то ускользают, то сплетаются в причудливый узор. Создают абсолютно незнакомые мотивы из того, что имеют. Бездонное хранилище. Очередной чердак, забитый полезным и бесполезным в равной степени. У одних с особым педантизмом содержимое аккуратно разложено по полочкам, коробочкам, с надписями на обратной стороне. У других – полнейший кавардак, среди которого порой так увлекательно что-то отыскать. Снова глоток. Он уже чуть холоднее предыдущего. У него иной вкус, более насыщенный. Ведь чем ближе подбираешься ко дну чашки, тем крепче становится напиток в ней. Пока что… странные и не всегда понятные на вкус настойки помогали. Кристина время от времени интересовалась составом, но не всегда понимала, о чём речь. Оставалось просто довериться. Хотя довериться как всегда непросто. В очередной раз она скроется за рассказами о том, что мигрени всего лишь – переутомление. Ведь она много работает. Пропадает с утра до ночи на репетициях, и Хавьер тактично не задавал лишних вопросов одновременно умалчивая, что бо́льшую часть дня девушка проводит не в его баре. И лишь на сцене ей становится действительно спокойно. Через три минуты Уго, не в такт постукивая нижним концом своей трости, выйдет из дома. От него пахнет мятой… и немного бергамотом. Что совсем неудивительно. Ведь большую часть жизни Уго занимается травами. У него своя лавочка где-то на Кубе. Одни считают его целителем, способным избавить от почти любого недуга. Другие же знают: если хочешь сохранить ясный разум, берегись купленных свеч, скрученных из тех же трав, лишь по ему известным рецептам. И он раскроет их только своему приемнику в процессе длительного обучения. Мужчина нервно поправит наручные часы. Убедится, что они не отстают ни на секунду. Кристина как-то слышала, что это самый сильный страх… его оставила слепая ведьма, купившая снадобье в обмен на предсказание. А предсказание звучало как – когда стрелки часов отстанут от истинного течения времени… Перес упустила, что именно должно случиться. Вероятно, потому что её больше интересовали строчки из книги, так долго лежавшей на столике у кровати. В спальне, которую Кристина уже считала своей, Ксандра, наверняка, вновь потянула неугомонные пальцы ушлой картежницы к туалетному столику. Крутится перед зеркалом, оставляя едва заметные следы пудры на гладкой поверхности. Взгляд Перес сосредоточился на дереве, растущем поодаль от дома… почти на холме. Невпопад. Быть может, даже по-своему портя открывающийся с террасы вид. Когда-то отец Хасинты вместо того, чтобы срубить его, повесил на самую низкую из прочих ветвей детские качели. Родственники сетовали, что негоже детям смеяться там, где по старым семейным преданиям вешали предателей их семьи, но мужчина лишь отмахивался и продолжал баловать свою единственную дочь среди трех сыновей. Маленькая девочка, – которую в будущем ждала насыщенная жизнь, и ещё не раз они проверят друг друга на прочность – смеялась, болтая ногами в воздухе. Кончики ярких лент, вплетённые в непослушные волосы, растрепались от раскачивания туда-сюда. И пока никто не видел Хасинта раскачивалась так, что земля совсем не ощущалась поблизости. Она представляла себя птицей, что взмывает к ветвям на самой макушке кроны. Да, тогда Хасинта Ламарш была такой маленькой, а дерево казалось необъятным. Она верила… забравшись на самый вверх, непременно сможет увидеть как за горизонтом раскинулся совсем иной мир. Совсем непохожий на тот, в котором живёт её семья. Эти, казалось, ничего не значащие эпизоды всё ещё оставались здесь. Хранились тщательно, передавались из поколения в поколение. И однажды уже малышка Ка́рмен будет рассказывать всё это своим детям. Возможно, умолчав, что одного из братьев Хасинты лишила жизни петля на шее. Не на том самом дереве… и все же… с появившейся от пережитой потери сединой в тёмных волосах, мужчина перерубил ветку, чтобы убрать любое напоминание о детских качелях, старательно не обращая внимания на слёзы дочери. Где-то в глубине души Хасинта так и не смогла простить этого своему отцу. Даже спустя годы женщина помнила. Тогда она не просто потеряла часть чего-то большего. В тот день закончилось её детство. Маленькой девочке пришло взрослеть. Кристина поёжилась, отводя взгляд. В первый визит сюда дом Ламаршей показался всего лишь просторным. Ярким, но не способным запомниться среди других похожих. Спустя три месяца под этой крышей, оказалось, что дом внутри может ощущаться гораздо больше, чем снаружи. Он полон всевозможных сюрпризов, к слову, не всегда приятных. Обитателей, которых невозможно заметить, если они сами не захотят показаться. Кристина буквально договаривалась с каждой дверью! Особенно большим дом казался, когда очерёдность наводить порядок доходила до неё. Сейчас же Перес готова была поклясться – здесь стало слишком многолюдно. Это случилось внезапно и скоро. Гости просто появлялись если не каждый день, то уж точно через день. Прямо-таки врывались, стоило щёлкнуть входным замком. И рождественские празднества стали казаться сущим пустяком по сравнению с тем, что происходило теперь. Для себя Кристина, – не без излишнего раздражения – называла происходящее так ласково, как только могла – Марди Гра в миниатюре. Магия не выбирала предпочтительный цвет кожи, и уже тем более её мало волновал цвет глаз. Ей было совершенно плевать на каком языке говорили её обладатели, когда не читали заклинания на латыни, или какого пола. Не волновало шесть лет её обладателю, или семьдесят восемь. Были ли веснушки на щеках, или непослушные кудряшки. А может это – старательно прикрываемый изъян, или ни капельки не скрываемые дурные манеры… Кристина устала гадать, каким образом дом Ламаршей способен вместить столько обитателей разом, но, кажется, наконец, запомнила хотя бы несколько имён. Например, вчерашней супружеской пары, которая не собиралась приезжать, но в последний момент передумала. Хасинта радушно их приветствовала, а потом ещё полдня сетовала себе под нос – chat a rapporté. «Как знать, быть может, однажды и у одной из нас будет свой маленький домик. С террасой. Чердаком, полным всякого барахла, которое уже давно пришло время выбросить. Флюгером в виде забавного зверька, – лишь бы не петуха. Со скрипящей доской на крыльце. Она будет с кем-то сидеть на ступенях осенним вечером, говорить о чём-то действительно важном. У окна в гостиной расположится старенький проигрыватель, а на нижней полке в противоположном конце комнаты собственная коллекция пластинок. Запах утреннего кофе утонет в цветочных мотивах из вазы посреди стола в гостиной», – а пока… пока Кристина допивала свой чай и понимала… чем больше становится Ламаршей, тем более чужой она ощущает себя. И не только в этом доме.***
Множество посторонних вещей появлялось то тут, то там. И пусть всё вроде бы продолжало оставаться на своих местах, ощущался какой-то беспорядок. Перес невольно постоянно обо что-то запиналась, даже спускаясь по лестнице. Буквально утром случайно наступила на брошенную ребёнком игрушку, пронзительно взвизгнувшую под ногой. Девушке так хотелось выругаться от всей души, но тогда бы обитатели пока ещё сонного дома проснулись раньше и украли лишний час тишины. Уже не удивляло, когда она находила пожилую старушку в гостиной, в кресле у камина. Не заботило, что в доме вообще появился камин. Вязальные спицы шустро двигались в пальцах старушки, она торопилась закончить последний штрих своего костюма. А у окна, выходившего строго на север, вальяжно курил трубку один из дядюшек… правда чьих Кристина не стала уточнять. На всякий случай. Ведь тогда бы не смогла удержаться, чтобы не заметить, что трубки уже вышли из моды, как и его костюм. В коридоре по пути в столовую на неё непременно налетят погодки Тиаго и Марисоль, бесцельно бегающие по дому. А в столовой, в такой час останется всегда молчаливый Повилас, читающий газету. Казалось, его больше заботило происходящее в городе по мнению полиции, нежели происходящее вокруг. Чтобы покинуть дом приходилось преодолевать целый лабиринт. Со множеством препятствий и неожиданных ловушек. Но самое пугающее в этой суматохе оказалось то, что девушка начинала к этому привыкать. Заканчивая уборку в понедельник вечером после припозднившегося в этот раз ужина, Кристина была рада хоть немного побыть в одиночестве. Мельком её взгляд зацепился за числа в календаре. Она перестала вытирать полотенцем почти сухую тарелку и сорвала лист. Прошла ещё одна неделя… от Бальтазара уже давно не было никаких новостей. Сколько бы Перес не ждала, её так называемый смертными ангел-хранитель не возвращался. Так уже случалось. Пожалуй, раз в пару-тройку лет. Бальтазар ссылался на какие-то личные дела, а Кристина не интересовалась какие. Она чувствовала, что он уходит просто потому, что безумно устает от неё. Поначалу это раздражало. Затем задевало. Так, что она могла проплакать с бокалом вина до самого утра. В конце концов Кристина примерилась со своими внутренними демонами. С мыслью о том, что с ней невозможно находиться рядом на протяжении долгого времени и не сойти с ума. Невыносимо. Могла ли она винить ангела за это? Вряд ли. Она бы и сама время от времени хотела сбежать от себя. Впервые за всю свою жизнь она позволила себе… позвать своего неизменного спутника. Как подопечная. Сначала любопытства ради. Ей всегда было интересно, как это работает. Естественно у неё ничего не получилось. Ведь Кристина не умела этого делать. Да и зачем, если Бальтазар всю её жизнь находится если не рядом, то несомненно где-то поблизости. А после очередных… срывов, ходил буквально по пятам, чтобы убедиться, что больше подобного не повторится. Сложно сказать наверняка, кто в это верил больше… он или она. Это никоем образом не способствовало хорошим отношениям между ними. И сколько бы Бальтазар не пытался сгладить резкие скаты в ней, всё оказывалось бессмысленным. Находясь рядом всё время, с каждым днем они становились дальше и дальше друг от друга. И Бальтазар уже не мог так просто дотянуться до неё рукой, чтобы не дать упасть. – Почему существует столько способов изгнания, но ничего о призыве, – негодовала Кристина, перелистывая страницу ещё одной книги о магии, найдённой на полках Ламаршей. – С изгнанием меньше мороки, – Хасинта помешивала вязкую субстанцию в кастрюле, очень напоминающую какой-то острый соус для будущего мясного блюда. – Но людям всё равно нравится призывать всякую нечисть. – Да, я заметила, – съязвила Перес. – Видимо, поэтому сейчас здесь. Сижу посреди вашей кухни и задаю глупые вопросы. Девушка потёрла переносицу. Глаза устали от долгого чтения. – Не знаю, – крик отчаяния почти заглушал зачатки здравого смысла, – может, мне пройтись по церквям. Поспрашивать священников. – Это у тех, кто ангелов отродясь не видел?! – Справедливо, – заметила Перес. Она и сама бы не верила в ангелов и всю эту божественную историю, но этот выбор сделали за неё. Прежде, чем она появилась на свет. Хасинта тихонько постучала по краю кастрюли, стряхивая остатки соуса с ложки. – Перестань придумывать проблему, где её нет. Бальтазар взрослый мальчик. Объявится, когда надоест тешить своё уязвленное самолюбие. Никуда не денется. Перес так и не разобралась, то ли у них такие дружеские язвительные взаимоотношения, то ли Хасинта не переносит ангела на дух, как некоторых из своих гостей. То ли он просто раздражал. Тем, что толком ничего не мог рассказать. Его и самого это раздражало, ведь так хотелось с кем-то поделиться, какая же его подопечная заноза. И будь его воля, он бы избавился от неё. Если бы он только мог… Если бы… Кристина старалась не злиться за это на своего хранителя, но и примеряться тоже не спешила. Им было тяжело. Они как в замкнутом круге, боясь сделать лишний шаг, чтобы всё не рассыпалось в прах. И вот Бальтазар убегает от неё, а она пытается его вернуть. Или удержать?! Не давало бы ей это покоя, если бы не… она запнулась о собственные размышления. «Ну сколько можно», – и шумно выдохнув, зарылась пальцами в волосы. – Уже решила, какой образ примеришь на Марди Гра? – Да, – фыркнула девушка. – Наряжусь в саму себя.***
Сколы на краях разбитых половин витража оказались острее, чем обычно. Неровные. Извилистыми линиями создающие контур узора. Как шрамы, которые никогда не заживут. Неаккуратные. Как лёгкая небрежность, как узнаваемый почерк любого творца. Шершавые. Местами колючие, не поддающиеся шлифовке. Одна к другой – они никак не складывались. Попытки хоть немного исправить положение неизменно заканчивались тем, что кусочек мог с лёгкостью разлететься на более мелкие частички, а то и вовсе превратиться в крошку… Этим вечером Кристина выкладывала очередную мозаику – на полотне, обрамлённом не так давно треснувшей рамой, – коротая время до полуночи. Получалась всякая бессмыслица, и как бы девушка не старалась, синих оттенков становилось только больше. Светлее. Темнее. Ещё темнее. Резкий переход с холодной гаммы на излишне тёплую. А между ними… едва уловимо проскользнула линия градиента. Перес что-то напевала… не из своего репертуара. Вспоминала, откуда взялась эта песня, откуда знакомы мотивы, и почему от них накатывают такие странные чувства. Как воспоминания, которых никогда не было, и быть не могло. Но чем дольше напевала, тем стремительнее исчезали слова. Сменялись мурчанием мелодии в унисон плавному движению руки. Движению так похожему на лёгкое прикосновение кончиками пальцев, оставляющее за собой круги на водной глади. В её распоряжении оказался весь дом, ведь Ламарши сейчас собирались в баре Хавьера, где она утром предусмотрительно оставила подарок для именинницы. Подарочная коробка перетянутая пышным бантом грушевого оттенка, – к слову, его оказалось не так-то просто отыскать по всему Новому Орлеану – ведь виновница торжества безумно любила груши. Кристина видела её… в полдень. Джия показалась вполне счастливой. Старалась не подавать вида насколько на самом деле тронута оказанным вниманием. Тщательно скрывала следы долгих переживаний: на какой-то миг ведьма готова была поверить, что даже в день рождения семья продолжит попытки перевоспитать её… Джия Эвита Ана Маррера появилась на свет пятнадцатого февраля. Прекрасным и погожим зимним вечером. Её первый крик растворился в последних лучах заката. Долгожданная. Желанная. Единственная дочь своих родителей. Получившая второе имя в честь бабушки по материнской линии и третье – в честь обожаемой в будущем тетушки по отцовской. Окруженная вниманием и возложенными на неё ожиданиями, она росла ни в чём не нуждаясь, и мало о чём беспокоясь. Девочка безумно любила свои дни рождения. Ждала их больше, чем Рождество или Пасху. Пыталась отыскать спрятанные подарки в нетерпении, пока бабушка Коринн возилась на кухне – пекла киш с грушами и голубым сыром, в нужный момент приправив ноткой тимьяна. Став старше, Джия начала делать маленькие подарки своими руками для всех, кто поздравит её в этот день: будь то семья, соседи или продавец в продуктовой лавке. Так впервые проявилась её магия и особенный талант в создании гри-гри. Как и тогда Джия выглядела взволнованной. Предвкушающей предстоящий вечер, словно он должен стать чем-то бесповоротным. Судьбоносным. На год старше. «На год опаснее, как и все женщины», так бы сказал ее покойный дедушка по отцовской линии. Раньше она бы непременно поделилась своими переживаниями с Кристиной. О том, что всё равно ожидает подвоха. Но вместе с тем не перестает лелеять надежду… в бар забредёт тот, по кому томно вздыхает неугомонное сердце. Ранним утром забралась бы на кровать, пытаясь разбудить Перес, так любившую поспать подольше. Особенно после ночей на сцене. Джия ни за что бы не ответила на вопрос, какой подарок желает. Ловко уходила бы от темы и, не умолкая, трезвонила, что не желает слышать никаких возражений, и Кристина обязательно должна петь на вечере имени её. Так могло бы быть раньше… теперь же девушки не разговаривали. Ни за семейными трапезами, ни вдруг оказавшись наедине в одной комнате. Сталкиваясь в коридорах дома они неловко уступали друг другу дорогу, стараясь лишний раз не пересекаться взглядами. Им обеим было что сказать, но каждая из них продолжала молчать. Толи из гордости, которой хватало через край и Кристине, и Джии. Толи от незнания, как вернуть всё на круги своя: ведь привычнее убегать, или ждать, что всё наладится само собой. Они были нужны друг другу… особенно сейчас, когда вокруг так много людей. Когда поделиться чем-то личным становится ошибкой, а молчание съедает изнутри. И всё же… Кристина нашла на своём туалетном столике приглашение. Улыбнулась, словно этот жест стал единственным приятным моментом среди тех, что происходили в последнее время. А затем выдвинула ящик и положила его рядом с гри-гри, ставшим яблоком раздора. Воспользоваться приглашением Перес так и не решилась. Не хотела испортить ожидания Джии. Тем, что до сих пор считала себя правой и не собиралась чувствовать вину за то, что не упустила подвернувшуюся возможность. Закрыв дверь за последним ушедшим, Кристина взглянула на своё отражение… облачённое в чёрные одеяния. Неторопливо поднялась на чердак, скользя ладонью по гладким деревянным перилам. Она ждала этого момента несколько дней, могла подождать и ещё немного… На столике в беспорядке лежали открытые книги, над которыми всего час назад девушка размышляла о том, как создавались все эти обряды, заклинания. Из одних мемуаров – просто приходило в голову. Из других – методично изучали теорию, затем десятилетиями воплощая в практику. Как умели, так и оставляли послания из прошлого в будущее. Учили как самым азам, так и секретам, что помогали обхитрить собственные же изыскания. Кропотливый труд, в котором не было ничего для неё. Кристина отодвинула кресло чуть дальше, и оно с глухим стуком ударилось спинкой о стену. Ещё раз проверила надёжно ли закрыты ставни, и на всякий случай провернула ключ в замочной скважине до конца. С щелчком пространство замкнулось. Оставалось лишь погасить свет, чтобы коснуться потаённого страха одной из своих предшественниц. Её имени они уже не могли вспомнить. Одна жизнь за другой… что-то сохранялось. Но другое безвозвратно утрачивалось. «Наперегонки с Вечностью, Мгновение проигрывало Времени. Рано или поздно оно возвращалось за своим. Однажды вернётся и за ней… за Кристиной», – но это случится однажды, а пока… пока Кристина надела ярко-красные бусы, нанизанные на нить крупные бусины. Повязала красную ленту на свои волосы золотистого блонда. И для убедительности искренности своего намерения освежила красную помаду на губах. Кропотливо нарушая большую часть правил магии вуду, девушка вычерчивала на полу почти идеальными белыми линиями veve, заключенный в круг. Когда-нибудь одна из них напишет для всех последующий обучающее пособие. Бальтазар останется не восторге от этой идеи. Будет долго и нудно повторять, что это лишь пустая трата времени. На страницах соберётся воедино всё, что помнится. Эта полночь, вероятно, тоже останется… Кристина отвела бы ей всего одну страницу. Собственный grimoire для таких же неумелых подопечных, как Перес. Крупинки кукурузной муки зашуршали, укрывая собой начертанное на старом деревянном полу изображение. Она ещё вчера закончила расписывать точную последовательность своих действий, чтобы не упустить ни одного шага. Неожиданно сжала в руках чашу со сладостями. Так нервно, что побелели костяшки. Но, глубоко выдохнув, всё же опустила чашу в самый центр круга. Добавила к подношению дорогую сигару, не совсем честно позаимствованную у того самого дымящего в гостиной дядюшки. В холщовый мешочек бросила горстку кофейных зёрен. Отпила немного рома для храбрости, а затем подлила до краёв стакана. Одна белая свеча для пересечения двух дорог. Вторая – для перекрёстка из трёх. Третья – для чёртового перекрестка. Рука Перес слегка дрогнула… случайная встреча, что привела На́рию на костёр инквизиции. Думала, что повстречала того, кого должна спасти, а оказалось – своего палача. Смахнув навернувшиеся некстати слезинки, Кристина продолжила расставлять свечи по внутренней части круга. Четвёртая – для перекрёстка пяти дорог. Пятая свеча – для пересечения семи. И шестая… для невидимого перекрёстка. Того, где заканчивается мир обычных смертных и начинается мир, названный ими сверхъестественным. Её девушка подожгла, уверенно произнеся: – Sarava Ogun, – потребовалось почти четыре дня, чтобы заучить точное произношение. Тишина рухнула на неё, погружая чердачное помещение во мрак. Кристина осталась наедине с дрожащим пламенем свечи. И обратилась к той части себя, которая делала её ни той, ни другой. «У каждого живого существа есть своё предназначение. Причина, заставляющая прийти в этот мир. Причина, заставляющая его покинуть, когда приходит время». Всё, что мы переживаем. Всё, что делает нам больно. Всё, что делает нас сильнее или напротив слабее. Путь, по которому мы проходим между рождением и смертью. Те, кого мы встречаем. Те, кого мы покидаем. Любим. Ненавидим. Предаём. Прощаем. Всё это есть так или иначе часть нашего предназначения. Было оно и у Кристины Перес. С той лишь разницей, что в нём оказалось множество условий для осуществления. Предназначение, что легло бременем. Одно на всех. И они несли его. А когда одна из них ломалась под этой тяжестью, на смену приходила другая. Вместе с предназначением ей досталась и возможность двигать предметы силой мысли. В «десять» это вызывало восторг. Но силёнок ещё не хватало, поэтому воспринималось скорее как неожиданный, но приятный подарок. В «пятнадцать» это давало чувство, что она может всё. Буквально всё! Тогда Кристина познала всю прелесть разрушения. Ей доставляло удовольствие ломать. Перекраивать. Она смеялась вместо того, чтобы осознать, что подарок – ещё и ответственность. А вместе с тем с течением времени сила росла. Девушка уже не просто двигала предметы… она тянула за предметами и ткань пространства, сжимая его вокруг себя. Осознание пришло, когда Кристина столкнулась со своими эмоциями – её самой большой слабостью. Как никто другой, девушка ощущала всю быстротечность своей жизни, и отказаться от эмоций и чувств казалось безумие. Уезжая из Бофорта, Кристина зареклась никогда и ничего не двигать. В двадцать два она уже едва выносила чувство вины за случавшиеся из-за неё… трагедии. Немного запоздало пришло понимание, что сила данная ей от рождения – не дар, и уж тем более не приятный подарок. Сила – это проклятье. Одержимость. И сколько не старайся, сила всё равно одержит верх. Ведь она хочет, чтобы ею пользовались. Перес знала, как закончится эта жизнь… и почему. Это проклятье сведёт с ума свою обладательницу, и забвение настигнет девушку ещё при жизни. Не зная ранга своего спутника на небесах, Кристина выбрала самые сильные заклинания призывов, что смогла найти. Вытянула из них все базовые элементы и наложила на ритуал. Мысли сфокусировались, став ударами в барабаны, и Перес двинулась по кругу против часовой стрелки… Шаг за шагом, она шептала слова написанного заклинания. Шаг за шагом, минуя расставленные свечи, загорающиеся ей вслед. У последней девушка почувствовала, как становится труднее идти. Духи, обитающие в доме Ламаршей, ощутили её зов. Услышали сокровенную просьбу. И не хотели подпускать к последнему огоньку, после которого Кристина, наплевав на их волю, шагнет навстречу тому, кого собиралась озадачить своей просьбой. Того, у кого искала помощи и поддержки. Но девушка смогла завершись круг, и с последней свечой загорелись красная и чёрная свечи в самом центре. Их пламя извивалось в безумном танце, подстраиваясь под звуки барабанов. Перес задрожала, ощутив непривычный холод. Натянула рукава, чтобы согреть озябшие пальцы. Призраков она не любила, но всё же могла сосуществовать с ними, если иначе не получалось. Но мир лоа простирался дальше… а призраки даже отдалённо не походили на духов, что заменяли последователям культа привычных людям богов. Она впервые узнала о других мирах в «шесть с половиной», когда ещё не умела различать измерения, сосуществующие так близко друг от друга. А когда Бальтазар пытался научить её правильному взаимодействию, закрывала уши, не желая ничего слушать. Кристина собиралась зажечь сигару… когда рассыпанная мука вновь зашуршала. Песчинки задрожали, начиная расползаться за очертания круга. Они царапали начертанные линии, пытаясь разорвать пространство ритуала. Девушка резко обернулась, когда заскрежетал оставленный в дверной скважине ключ. Железо о железо… под ускоряющуюся барабанную дробь. Ключ медленно, но верно совершал оборот в обратную сторону. В противоположной стороне комнаты раздался знакомый звук. Точно такой же, какой Кристина слышала ударяя по витражу в желании его разбить. По стеклу пошли многочисленные трещины, словно в него стучали множество рук. Как только стекло разобьётся, ветер ворвётся и тогда… Девушка развела руки, жёстким движением развернула ладони вниз, в направлении границ круга. Небольшое отступление в собственных мыслях, и ключ вырвался из скважины. Она забросила его в тёмный угол. Подальше. Чтобы он закатился под один из стоящих на чердаке стеллажей. Начертанные линии, поцарапанные невидимыми когтями, становились всё тоньше. И Перес потянула на себя кукурузную муку, вновь надёжно замыкая пространство ритуала вокруг себя. Если бы она внимательно слушала наставления своего спутника, то, вероятно, была бы лучше подготовлена к тому, что у каждых духов свои правила. И некоторые из них особенно не приветствуют проведения ритуалов, оскверняющие саму их суть. Теперь же пока она пыталась удержать круг изнутри, оберегающие дом духи пытались разомкнуть его снаружи. Она одна, и сплотившиеся рука об руку лоа и пришедшие на подмогу им почившие предки. Обступив Кристину они готовы были растерзать её на части… Барабаны били быстрее. Резонировали не только с миром смертных, но и с самой девушкой. В ушах становилась нестерпимой режущая боль, и Перес зажмурилась, пытаясь переступить через это чувство. Стать выше него. Тело пронизывало напряжение, словно она тянула десятки стальных канатов одновременно. Из носа засочилась кровь… тёплая жидкость оставляла на губах и во рту металлический привкус. Сквозь какофонию невыносимых звуков послышался тихий треск… и она знала, о чём это говорило. Так звучали появляющиеся трещины в костях. Грудная клетка, зажатая в тиски, мешала дышать. Сознание путалось, не способное различить, где реальные ощущения, а где то, что оно пытается контролировать. Барабанные перепонки стали следующими: кровь побежала по шее, заляпала волосы. И ей бы сдаться… смириться, что магия ей не по зубам. Смириться, что одной ей это не потянуть. Но помощи она вряд ли дождётся. У неё есть только она, и только эта полночь. Собирая последние оставшиеся в ней силы, девушка надавила сильнее. Глаза замерцали едва заметным голубым сиянием по контуру радужки. Расходясь множеством веточек по естественному оттенку. Как магнитом она начала притягивать к себе раздвинутую вдоль стен мебель. Задрожали крепления, державшие стеллажи, ножки старых сундуков царапали пол, лишь содержимое мешало им двигаться быстрее. Чего нельзя было сказать о хрупких предметах: склянки и вазы разбивались о границы круга. Стекло в окне разлетелось на мелкие осколки, и не все Кристине удалось остановить. Они резанули по лицу, оставляя на скуле и подбородке ранки, рассекали кожу на руках, путались в локонах выбившихся из-под ленты. Раздался первый удар на часах в гостиной, провозглашающий наступление полночи. И когда, казалось бы, всё потеряло свой изначальный смысл… а девушка уже начинала путаться в собственных мыслях, забывая, зачем она здесь, и что пытается сделать… лоа и предки отступили. Направленная на противостояние с ними сила резко ударилась о стены чердака. Защищающие дом заклинания отразили удар… прямо в Кристину. Резкий хлопок… Перес успела лишь тихонько пискнуть, прежде чем потеряла сознание от невыносимой боли, которая убила бы её, если бы она была просто смертной. Истощённое тело рухнуло на пол. Круг остался цел, но свечи гасли… одна за другой. Скрывая произошедшее, темнота забирала исходящий бледный свет Перес…***
Кристина устало шла по пустой дороге. Она с осторожностью балансировала, не способная идти по прямой линии. Слабость, что стала следствием проведённого ритуала. Вокруг совсем ничего. Лишь бесконечное поле освещённое почти полной луной. Не видно горизонта. Нет ни одного святящегося огонька, который прогнал бы этот сумрак. Краем глаза цепляла мелькающие сгустки тумана. Не исчезающее ощущение, что за ней кто-то наблюдает. Кто-то тянет к ней свои костлявые конечности, в попытках коснуться тепла, исходящего от живых и просящих. Прикоснуться к гостям, что здесь не частое явление. Перес понятия не имела, сколько уже вот так идёт. Дорога продолжала уводить её вглубь эфемерного мира. Мыслей не осталось, в голове поселилась пустота. Пожалуй, так тихо там ещё не было никогда. Туфли она оставила где-то позади, да и сломанный каблук стал наименьшей из её забот… Остановившись перевести дыхание, девушка готова была поклясться, что чувствует сладость угощений, оставленных в дар. Запах сигары, что становился лишь сильнее. Явственнее. Пробираясь сквозь редеющий туман, она приблизилась к перекрёстку. На ветхих табличках не оказалось ни одного указателя. Лишь более плотный сгусток чёрного тумана, сквозь который удалось разглядеть всполох зажжённой сигары. Тусклый огонёк, освещающий видимую часть лица темнокожего мужчины. Заслышав приближающиеся шаги, он рукоятью элегантной трости приподнял свой цилиндр. – Давно мне не подносили лукума, – и сделал ещё одну затяжку. Его образ стал ещё плотнее. Ощутимее. И Кристина уже могла увидеть своего будущего собеседника. Она неуверенно осмотрела духа, к которому пыталась воззвать. Хозяин дорог и перекрёстков. Существо, способное открыть или закрыть любой проход. Находящийся в постоянном движении, он способен привести в идеальный порядок хаос и обратить упорядоченное в первозданный беспорядок. Непостоянность. Изменчивость. Мужчина усмехнулся, сверкнув своими красными глазами. – Мадмуазель явно ожидала чего-то другого, – его забавляло недоверие гостьи. Как и мотивы, побудившие её оказаться здесь. – А как же старик в соломенной шляпе, и всё такое? – вероятно, ей следовало проявить больше уважения, или хотя бы почтения. Всё-таки она имела честь общаться с одним из самых древних и сильных духов лоа. – У меня много обличий, нзамби, – с лёгким пренебрежением прозвучал низкий и хриплый голос лоа. – Как, впрочем, и у тебя. Кристина нервно сглотнула, но всё же воздержалась от каких-либо язвительных комментариев. – Перед тобой тот я, которым ты меня представляешь, – высокий мужчина. По сравнению с ним Перес казалась не столько маленькой и хрупкой, сколько незначительной. Его длинные тёмные волосы закручены в дреды. На верней части лица едва виднелась нарисованная маска в виде черепа. Когда-то эта краска была белоснежной. Такой же, как та, которой Кристина рисовала его veve. С особой внимательностью к каждому завитку, к каждой детали. Местами краска потрескалась, создавая ощущение собранного по частям лица, а белый цвет превратился в серый. Тёмное пальто, полы которого колыхались от ветра. Перепутанное от физической боли сознание Перес не упустило возможности сравнить их с когтистыми крыльями, что могли впиться ей в горло, если лоа что-то не понравится. – Я… – голос предательски дрогнул, засипел от пережитого напряжения. – Знаю, – остановил он её прежде, чем девушка скажет то, что ему уже и так известно. – Избавь меня от формальностей. Перейдём сразу к сути. Мужчина приблизился к своей гостье. Его образ стал менее плотным. От того лоа не шёл, а плыл, просачивался подобно молекулам между другими молекулами. В какой-то момент расфокусированное зрение Перес не смогло придать ему общую форму. Увидеть то, что должна была видеть. И лишь оказавшись прямо перед ней, лоа стал вновь достаточно осязаемым, чтобы напоминать человека. – И что же ты мне можешь предложить взамен на оказанную услугу? Душу? – он осмотрел Кристину, вдохнул её запах. Едва уловимые нотки сандала смешались с высыхающей кровью, оставшейся на теле. – Нет. Этого ты мне предложить не можешь. Может, я смогу извлечь выгоду из троих грешков? Из всех действительно стоящих грехов, на которых можно было бы поживиться, папа Легба узрел лишь гордыню. Да и та оказалась отравлена всевозможными терзаниями. Ничего достаточно ценного. Девушка была беднее, чем любой бродяга, призывающий его на перекрёстках и просящий вдохновение или удачу. – Есть кое-что, – тяжело выдохнула она. – Я могу предложить свой голос. Дух рассмеялся. Раскатисто, пробирая до мурашек ужасом. Всмотрелся в её глаза, дабы увидеть, чем же голос может быть ценен. – Так хочешь его вернуть? – ей не понравился этот вопрос. Кристина ощутила в нём какой-то подтекст. Словно её похлопали по карманам и нашли спрятанные монеты, хоть она и уверяла, что у неё нет ни гроша. Девушка молча кивнула. Верила ли она в то, за что сейчас пыталась удержаться? Вероятно, не до конца. Вера во что-либо ей давалась с особым трудом… Но сейчас её терзали другие сомнения. Она прекрасно жила и без Бальтазара. И всё же никак не могла перестать переживать о том, где он сейчас, в порядке ли. Касаясь каждого воспоминания своей жизни, Кристина вдруг осознала, что когда он рядом, ей немного спокойнее. Это стало привычкой, за долгие годы совместных путешествий. И теперь ей страшно от мысли, что она осталась здесь совсем одна. Габриэль… достал самый надёжно запрятанный скелет в её шкафу. Единственный страх, что мог иметь над ней власть… Одиночество. – Хочу…