Деревня

      Если Макар просыпается в 12 часов дня, то это в любом случае утро. Для Эмира сегодня был примерно такой же расклад – вымотанный донельзя вчера, проснулся он только около часа. Голова немного болела от долгого сна, но это было поправимо – лекарства имелись на все случаи жизни. Хоть головной болью Кашоков страдал довольно редко, внезапные приступы ему не мешали нормально жить.       Ильи наверху уже не было, да и на первом этаже никто не шумел. Может, ушёл куда-то? Ну, странно это было бы – вчера уже достаточно «погуляли». Эмир вдруг осознал, что вчера они ни словом не обмолвились о своих эмоциональных и чересчур импульсивных, с какой-то стороны, действиях. Нужно будет говорить об этом сегодня. А что сказать?       Пока в голове на большом экране подсознания горит надпись: «прощупать почву», признаваться ни в чём нельзя. Тогда что лучше сделать? Объяснить своё неоднозначное поведение тем, что соскучился по друзьям? Да ну, всего четыре дня прошло. Вот на съемках истории он придумывает прекрасно, а как что-то серьёзное – мозг перестаёт адекватно работать, словно внутри черепной коробки – пустыня. Можно ещё свалить всю ответственность на друга, мол, увидел, что он как-то холодно относится, и тоже решил. Вот это уже звучит более правдоподобно. По крайней мере, можно убедить Макара поверить в эту версию.       Утро показалось каким-то прохладным: небо затянуло облаками, не кучевыми, а какими-то непонятными, оттого казалось, что весь мир как-то посерел. Ветер со вчерашнего дня не успокоился и сейчас завывал в оконной щели. Все краски окружающей природы как-то поугасли, и даже листва высоких деревьев не казалась такой яркой. Кашоков огляделся, видя рядом у стенки холодную с виду кровать с ровно заправленным одеялом, невольно проводя аналогию с застывшими водами океана, отогреть которые сумеют лишь весенние лучи солнца.       Мужчина нехотя поднялся с кровати, замечая, что за ночь пол неплохо так остыл, и ногам сейчас было холодно ступать по замёрзшим волокнам ковра. Он быстро переоделся и спустился вниз, замечая, что на кухне никого не было. Чайник, из носика которого плавно стелился пар, одиноко стоял на ещё тёплой плите, рядом в тарелке лежала небольшая стопка блинов. «Знает же, что я обожаю блины» – промелькнуло в мыслях Эмира, и сердце его сжалось болезненно, но вместе с тем в груди разлилось приятное тепло. Такие мелочи помнит, приятно.       В комнате Макара тоже не было. В переноске умиротворённо спали котята, видимо, до этого завтракавшие вместе с другом. Но где он сам-то? Не мог просто так уйти. Не мог же?       Кашоков накинул вельветовую куртку, которую откопал где-то в глубине шкафа, и вышел на улицу, плотно прикрывая за собой дверь. На первый взгляд на участке никого не было, но мужчина надел очки и направил взор на прямоугольный стол, за которым позавчера все отдыхали. Ну, точно – Илья был там. Сидел одиноко на пне в углу стола, и, по всей видимости, пил чай, глядя вдаль. Он выглядел чересчур задумчивым и печальным, хотя Эмир бы назвал его героем какой-нибудь меланхоличной картины художника-пейзажиста 20 века. Сначала он хотел подойти к другу, осведомиться о его состоянии или хотя бы просто пожелать доброго дня, но потом вспомнил о предстоящем разговоре и весь запал как-то сошёл на нет. Готов ли он к этому? Процентов на сорок лишь ответ был «да», но разговор – вещь неизбежная, особенно, если ты остаёшься один на один с человеком.       Макаров пришёл сюда около получаса назад вместе с кружкой чая, путаясь в мыслях и чувствах. С одной стороны, ему было безумно интересно узнать, что же Эмир вчера делал и над чем размышлял, но в то же время мужчина понимал – раскрываться сейчас, как подсолнух в ясный день, нельзя.       Мягкие листья тоненькой берёзы, растущей чуть поодаль от стола, колыхались на ветру. Дерево тихо шелестело, словно пытаясь что-то сказать. Илья отставил в сторону свою кружку, сложил руки на столе и уткнулся лбом в предплечья, думая, как ему жить дальше со всеми своими чувствами и с Кашоковым под боком. Неожиданно на плечо ему мягко легла рука, вырывая из размышлений над бесконечно вечным и слегка пугая.       – Привет. – Тихо произнёс Эмир и сел рядом с другом, поставив на стол тарелку с блинами, чайник и два стакана. В полной тишине он разлил чай им обоим, подвинув один стакан к приятелю.       – А, это ты. Напугал. Привет, – с вымученной улыбкой отозвался Макаров. Ледяная корка на его сердце чуть треснула от незначительного проявления заботы в виде стаканчика с тёплым крупнолистовым чаем.       – Я джем взял. Клубничный, – достав из глубокого кармана баночку с джемом, Эмир поставил её на стол, сразу откручивая крышку. Неловкость и дикие недомолвки словно легли огромной тучей на них обоих, и это очень сильно чувствовалось.       Наконец, Илья собрался с силами и начал трудный разговор первым:       – Знаешь, я хочу, чтобы мы с тобой обо всём поговорили здесь и сейчас. Я не хочу откладывать это на потом.       – Да, наверное, ты прав. Кто начнёт? – с надеждой и робостью Кашоков заглянул другу в глаза.       – Давай, я. Что ты хочешь услышать?       – Почему ты вёл себя так холодно по отношению ко мне? Всё же было нормально! – спросил Эмир, одновременно возмущаясь.       – Я… – Макар запнулся на мгновение, судорожно придумывая оправдание, – я просто немного обиделся, ты вчера так мило общался со всеми, кроме меня. Пойми, пожалуйста, я знаю, что это звучит ужасно глупо и неразумно с моей стороны, но я человек такой… Ранимый. Прости меня, честно, я не хотел причинять тебе дискомфорт или боль, там, но оно само так вышло. Не знаю, что на меня нашло. Я честно пытался проводить с тобой время, но ты убегал постоянно, ещё с утра что-то там отнекивался, и потом ещё все приехали, и как-то оно наложилось всё… Прости.       Весь свой монолог Илья произносил не смотря на друга, потупив взгляд и сложив руки на коленях. Эмир выслушивал его речь весьма спокойно с виду, но внутри у него с квантовой скоростью разрастался ураган из чувств. Так он его ещё и обидел сам? Это уже наталкивает на определённые мысли, обычные друзья не обижаются на такое, по его мнению. И с чего бы вдруг Илья вообще на такое обиделся в обычной жизни? До поездки они могли неделями не общаться, и всё было в порядке. Это уже что-то значит.       – А ты? – Макаров поднял взгляд, полный какого-то отчаяния и надежды одновременно.       – Я? Ну, я… – Эмир думал, как бы ему подстроить свои аргументы под слова друга, – Я среагировал на тебя, если честно. Мне казалось, что я себя нормально вёл, честно, я пытался проводить с тобой время, но ещё одновременно думал о том, что к нам друзья приедут. О котятах думал. Да много о чём, возможно, я действительно мало времени тебе уделял, ты прости меня, пожалуйста. Я не со зла. А вечером я уже, честно признаться, немного обиделся на твоё игнорирование. В общем, мы оба напридумывали себе проблем, как я вижу, сами в них и поверили.       Кашоков улыбнулся, хотя грудную клетку разрывала недосказанность, и протянул другу мизинец для примирения, совсем как в детстве. Тот ответил тем же, слегка улыбаясь. Оба понимали, что аргументы так себе, на троечку, но пока что было слишком рано о чём-то глобальном говорить. Всему нужно своё время.       Остальное время они сидели молча друг напротив друга, и в тишине медленно завтракали. Хотя сложно это назвать завтраком – время перешло за половину второго. Ветер немного стих, но всё ещё оставался таким же холодным и пронизывающим почти до костей, даже под двумя слоями одежды. Макаров тихо стучал пальцем по стакану, наслаждаясь звоном калёного стекла, а Эмир украдкой поглядывал на него, восхищаясь красотой его печальных глаз, что хоть и были холодного серо-голубого цвета, но блестели с какой-то теплотой и надеждой. Солнце давно скрылось за мрачными облаками, но даже это не убавило яркости его волосам – пшенично-русые, они переливались золотом и даже медью, словно Илья сам был воплощением солнца. Когда он поднял взгляд на друга, уже Кашоков чуть отвернулся, рассматривая стол и осознавая, что в Макара он всё-таки влюблён, окончательно и бесповоротно. Даже находясь в плохом настроении, хмурый и грустный, но всё равно оставался самым прекрасным человеком на Земле.       Теперь уже Макаров принялся рассматривать приятеля, отмечая про себя невероятную глубину и красоту его тёмных карих глаз. Лицо его было задумчивым, но от этого не менее прекрасным, словно весь он был ожившей скульптурой неизвестного мастера Ренессанса, таким же величественным, но вместе с тем чувственным и бесконечно очаровательным. Илья подумал, что мог бы вечность разглядывать друга и каждый раз находить в нём что-то необычное и притягательное, словно Эмир был чем-то не от мира сего. Именно в этот момент он понял, что его влюблённость была чем-то больше той невинной подростковой, что случилась с ним в старших классах. Эта влюблённость больше походила на любовь, всепрощающую и бескорыстную, чистую и побуждающую к действию.       Ветер игрался в волосах обоих, слегка охлаждая разум, сейчас ужасно затуманенный. Сознание словно было загнано в угол, единственным выходом из которого была атака. Но как эту атаку совершить, если пришёл на поле боя в одной рубахе и безоружным? Оставалось брать противника хитростью и умом, что сделать было очень уж непросто, особенно сейчас, когда они – по обе стороны баррикад, которые сами же и выстроили.       Эмир ещё раз взглянул на друга. Сомнений в чувствах не осталось.       Стрелки часов бежали сегодня чересчур быстро, вроде только что проснулся, а тут уже день перерастает в тихий вечер, холодный, но от этого не менее романтичный и прекрасный. Сегодня Кашоков предложил погреться у костра, когда солнце сядет и первые звёзды появятся на небосводе. Пока что они вдвоём сидели в доме, Макар нарезал овощи на салат, глядя на золотисто-янтарное окончание дня, а Эмир лежал на кровати, читая книгу и периодически отвечая на сообщения друзей в общем чате. Лучи солнца плескались в густых облаках, не доходя до земли, но согревая небесных пушистых гигантов. Даже от одного такого вида на сердце становилось теплее.       – Эмир, ты как к помидорам относишься? – поинтересовался Макаров с кухни.       – Да нормально, только много не клади. Кстати, освободи там мне места немного, я буду котят кормить, а то они оккупировали мою кровать, – ответил Кашоков, через несколько мгновений оказавшийся возле кухонного стола.       – Смесь я убрал на третью полку, а то можем её просыпать случайно. Вода вот, – Илья поставил чайник с тёплой водой на деревянную подставку, чтобы донышко не прожгло клеёнку на столе. Видимо, дедуля заботился о сохранности мебели в доме.       Смесь для кормления Эмир разводил в тишине, пока друг старался ровно нарезать полукольцами помидор. В воздухе чувствовалось жуткое напряжение, но никто с этим ничего не мог поделать, не раскрывать ведь сразу все карты. Приходилось умалчивать львиную долю всего происходящего на душе, но пока что каждый считал, что так было нужно.       – А давай ещё разок включим какой-нибудь альбом Би-2? У них такие красивые песни, мне очень понравились, – предложил Макаров, порядком устав от тишины.       – А давай. Сейчас, я покормлю котят и принесу телефон. Буквально пять минут, ладно?       – Да не спеши, чего ты. Я же тебя никуда не тороплю.       Ночка сидела спокойно возле входа в переноску и ждала еды, в то время как Иван пищал и вертелся на одном месте. Они сейчас были невероятно забавными, но вместе с тем очень милыми. Судя по внешнему виду, им было около двух-трёх месяцев.       – Так, Ванька, успокаиваемся, – строго произнёс Эмир, но увидев, что это ни к чему не привело, вздохнул и взял котёнка на руки, – ладно, ты первый. Хитрюга.       Иван утихомирился сразу же, как прикоснулся к бутылочке, и мирно пил молокозаменяющую смесь, тихо причмокивая. Милейшее создание природы. У Кашокова даже потеплело на сердце от такого зрелища. Следующей была Ночка, спокойно дождавшаяся еды и так же тихо её употребившая – вот, что значит «правильное воспитание». Эмир вернулся на кухню, захватив по пути телефон, и принялся мыть бутылочку, попросив друга найти в его плейлистах альбом нужной группы. От Ильи он никогда не прятался, кроме последних двух дней, поэтому ему разрешалось без зазрения совести что-нибудь искать в чужом телефоне. Всё равно он лишнего не сделает.       Наконец, скомковавшийся по краям бутылочки порошок был успешно отмыт, и Кашоков с видом победителя по всем фронтам вытирал руки махровым полотенцем. Тихо заиграла музыка, но Макар тут же повысил громкость до нужного и безопасного для котят уровня.       Из динамика послышалась мягкая мелодия, и бархатный голос солиста медленно пропел:       «Давай, придумай что-нибудь,       Попробуй взглядом обмануть,       Вернуться с тем, чтобы вернуть,       И проиграешь.       И непридуманная вдруг       Глухая тишина вокруг.       Тот в зеркале тебе совсем не друг,       Теперь ты знаешь.       И незаметно для себя       Изменишь всё и навсегда,       Хотя так было не всегда,       Не отыграешь».       Илья робко взглянул на друга, с ужасом и облегчением замечая, что тот тоже смотрит на него. Он попытался было что-то сказать, сделать шаг вперёд, зачем – не понимая, но так и остался стоять на месте, как вкопанный, глядя в тёмные глаза напротив. Кашоков тоже маялся в нерешительности, находя в словах песни себя. Его жизнь тоже совершенно незаметно изменилась кардинально, да так, что вернуть всё обратно уже никогда не получится. Остаётся лишь два пути – рискнуть и выяснить, что будет, или же не рисковать и сожалеть об этом.       Но не всегда за бездействием следует сожаление. Иногда оно, наоборот, необходимо. Эмир опустил взгляд и отошёл на шаг дальше от друга, ставя протёртую от воды бутылочку на полку. Макаров с лёгким разочарованием от сорванного волшебства момента тоже отступил, где-то в глубине души осознавая, что они сейчас отбросили на несколько дней вперёд что-то безумно важное и нужное. Они оба отступили перед решающим сражением, так и не достав мечи из ножен.       Котята жалобно запищали в комнате, видимо, соскучившись по своим хозяевам.       – Иду, иду, что у вас там произошло? – искренне радуясь возможности улизнуть и избежать неловкого молчания, Кашоков рысцой побежал в комнату, не оборачиваясь на приятеля.       Вечер предоставлял право власти тихой холодной ночи. Первые звёзды выглянули из-за рассеявшихся облаков и теперь ледяным светом мерцали где-то в пространстве. Ветер успокоился, уже не играя в осенней листве.       Кашоков сидел на небольшом пне возле стола и наблюдал за тем, как друг выкладывал камни для костра, попутно выдергивая из земли сухую траву.       – Так, ты не сиди почём зря, принеси, пожалуйста, бересту. Она там, у топора лежит, – попросил Илья, подбирая с земли ещё один камень.       Эмир неохотно встал, ища в темноте топор. Даже в очках он видел не особо хорошо после захода солнца, а особенно сильно очертания предметов расплывались в сумерках. Порыскав несколько секунд в темноте, комик почти на ощупь отыскал нужный предмет, едва не поцарапавшись об острый край коры, и отнёс приятелю. Макаров сразу же взял бересту, кидая её в середину будущего костра и ища в карманах зажигалку.       Кора берёзы вспыхнула как по щелчку пальцев, разлетаясь маленькими огоньками во все стороны, словно частички сгорающей бересты были чем-то волшебным и магически мерцающим в темноте глубокой ночи. Эмир удобно расположился на маленьком и довольно низком пне возле костра, кутаясь в полюбившуюся за семь дней куртку и натягивая рукава на пальцы. Илья в это время разрубил пару деревяшек почти что на лучины и аккуратно сложил к догорающей бересте, стараясь не обжечься.       За всё это время они так и не решились нормально поговорить. Кашоков до жути боялся реакции друга на его душевные переживания, Макар опасался остаться непонятым и отвергнутым, в целом, оба вели себя как полные дураки, но даже взрослые, состоявшиеся как эмоционально, так и финансово люди могут допускать совершенно глупые ошибки. В этом и заключается парадокс жизни – кажется, что ты умнее всех и ни разу не сдашься ни перед чем, но вот собственные чувства остаются самой тёмной частью сознания, совсем неизученной и неподвластной никакой внешнему влиянию. Чувства – это единственное, что не может изменить в себе человек, как бы ни старался.       Макаров остался доволен проделанной работой, и, взглянув на костёр ещё раз, сел рядом с другом, замечая, как восхитительно языки пламени играют в его глазах, и поднял голову вверх, рассматривая усыпанное звёздами небо. Они были прекрасны, словно сотканы были из мерцания самого космоса, и каждая из этих звёзд являлась одной из бесчисленных составляющих целой Вселенной. Казалось, стоит погаснуть лишь одной, за ней уйдут на вечный покой в космосе и другие. Илья опустил взгляд на огонь, а после услышал тихое:       – Ты когда-нибудь любил по-настоящему?       Эмир выглядел ужасно печальным и задумчивым, словно в пламени увидел всю свою жизнь в вечном её перерождении, бесконечном и чертовски незначительном для Мироздания.       Макар хотел было ответить «Да», но оборвал себя ещё на этапе превращения мысли в слова. А действительно, любил ли он кого-нибудь в своей жизни так, что готов был и под воду, и на Эверест, и с парашюта прыгать с этим человеком? Наверное, нет. Да, конечно, он влюблялся много раз, безусловно, но все эти этапы проходили как-то вскользь. С теми людьми не очень-то хотелось философствовать часами обо всём и ни о чём, не было желания уезжать одним куда-нибудь далеко. В конце концов, просто не всегда хотелось быть вместе настолько, чтобы в старости брать друг друга за руки и под ритмичный звук трости идти, куда глаза глядят. Да, была романтика и страсти, были и путешествия, и походы в разные места, но это всё было не то. Илье часто казалось, что рядом с ним совершенно не тот человек, с кем он должен быть.       Смотря на Кашокова, Макар понимал, что он и есть тот человек, просто пока они оба не определились со своими судьбами, словно те оставались размытыми линиями на ладони. Возможно, сквозь пространство и время их давно пыталась связать ниточка судьбы, тонкая и едва заметная, но прочная, словно сталь, оттого и чувства их могли бы перерасти в гордое «любовь».       – Думаю, нет. Да, точно. Нет. – Ответ был таким же тихим и практически неслышным, как шелест листьев.       – Мне тоже кажется, что я никогда по-настоящему не любил. Наверное, когда-то в юности моя влюблённость могла стать чем-то больше, но судьба решила иначе. Может, оно и к лучшему.       Эмир всё так же смотрел на то, как в окружности из камней играет пламя, словно бесконечный источник энергии, тепла и уюта, танцует и переливается ярко, красочно. Огонь. Никто не знает точно, откуда он появляется, что он такое и куда уходит, затухая и обращаясь в дым, всего лишь отголосок прошлой жизни в частичках пепла. Любовь такая же, как и огонь, до сих пор неизведанная и бесконечно могущественная. Любовь может не просто сворачивать горы и переливать океаны, он может всю планету сдвинуть, дойдёт до любой галактики, до края Вселенной, если понадобится.       Кашоков глядел прямо в центр пламени и думал, что ради лучшего друга на многое готов. Готов даже кардинально изменить свою жизнь, если от этого они оба станут счастливее.       – Почему ты так думаешь? – слегка хриплым голосом поинтересовался Макаров.       – Мне кажется, в недалёком будущем я полюблю кого-нибудь так сильно, что все прежние чувства, что когда-то были, забудутся и сотрутся. Даже не кажется, а скорее всего, так и будет. Это тяжело объяснить, просто… Просто я так думаю. Не знаю, запутался немного, – последнее предложение Эмир произнёс на выдохе, закрыв лицо руками и наклонившись почти к коленям.       Илья молча положил руку ему на плечо и оставил в таком положении, не двигая. Затем он осторожно, будто боялся спугнуть, спустился к предплечью Кашокова, отцепил его руки от лица и взял его ладонь в свою, мягко сжимая и смотря прямо в печальные глаза, слегка поблёскивавшие в свете огня. Крошечные слёзы виднелись в уголках карих глаз, словно все чувства мужчины проявлялись лишь в них.       – Всё будет в порядке. Даже если не справишься ты, то справимся мы.       Ночь расстилалась по небу и земле, окутывала мир таинственной дымкой неизвестности, а сверкающие звёзды её, словно капли дождя, расплескались по небу. Полная луна освещала местность, мягким бело-жёлтым светом разливаясь по контурам всего сущего, ложилась на крышу дома и терялась в листве высоких деревьев.       Два тёмных силуэта, освещаемых лишь догорающей древесиной, сидели на пеньках, прижавшись друг к другу. На свет огня собрались маленькие мотыльки и ночные бабочки, с тихих уголков прилетели крошечные жучки. Время словно замерло в самом прекрасном моменте. Эмир, осмелев, положил голову на плечо другу, понимая, что сегодня они лягут спать только под утро.