Бабочка на плече у доктора

      — Стреляй. Джон опускает руки. Его светловолосый, взъерошенный висок поворачивается к Шерлоку и описывает половину дуги, голова доктора поникает, подбородок падает на грудь. Нет ответа. Только щелчок предохранителя гулко отдался в воздухе.       — Давай, увереннее. — Шепчет Ватсон, даже не смотря в сторону убийцы. Тот Шерлок, которого он увидит — другой. Доктор не знал его, не хотел лицезреть то, во что сам не верил, и то, что по горькой иронии случилось явью. — Ты знаешь, это не так трудно. Если позволишь, я немного волосы уберу, чтобы тебе проще попасть было. И чтобы тебя уж точно не мучили сомнения, о том, насколько безболезненной будет моя смерть. Губы невинного слабо дрожали, и чудилось, что силы тоже покидали его, однако не так уверенно и быстро, как его убийцу. Два раненных зверя застыли супротив друг друга, охотник, не до конца лишившийся сострадания, и жертва, шерсть на горле коей уже набрякла вязкой кровью. В такие моменты, любая зверушка стремилась убежать на край шахматной доски, слиться там со снегом, стать невидимой. Однако его дорогой кролик сам приблизился к гибели, и теперь стоял, обнажая шею под частоколом острейших зубов, доверчиво заглядывая в хищную волчью пасть. Его голос звучал медленно, плавно и сладко, однако без той самой доли елейности, по которой тенор Ватсона смог бы опознать любой. Как будто подтаявшее масло размазывали по хлебу, его вид был изумителен, но надкуси — и оно пресное.       — Поверь, ты попадешь с двух метров. — Все продолжает Джон, самоотверженно укладывая нежные позвонки под издырявленной шкурой между пожелтевших зубов мучителя. — Мне останется секунда, может, две, я не успею ничего почувствовать, даже страха. Стреляй, Шерлок. Стреляй. В комнате было так тихо, что Джон услышал, как потный палец сполз по спусковому крючку. Ну, вот и все. Доктор закрыл глаза, однако не зажмурился. Он уже давно был готов. С того самого хода пешкой, выскользнувшей из его дрогнувшей руки, он знал, что было ему предначертано. Не словил ее, не поймал лакированную деревяшку в воздухе, не успел; а значит, прощения не будет. Тронул — ходи, здесь не может быть ошибки, возможно потому доктор так безропотно принимает свою нелегкую участь. Его серые глаза закатываются, созерцая то, что спустя секунду будет разбито в кровь, мысли и нервы. Секунду, или, быть может, несколько секунд? Однако между ними тихо скользнула минута. Две Пять. Дыхание Холмса сбилось, восстановилось, и сбилось снова, он только медленно хлопал глазами, дышал, словно в пароксизме острейшего отравления, его живот лихорадочно крутило, а ноги не выдерживали собственный вес. Суставы прогибались, точно ватные, но Холмс стоял, стоял на границе собственного крушения, пока бабочки сидели на нем, лишь умножая крен. В руке детектива ненадежно дрогнул пистолет, свинцовым глазком игриво подмигивая Ватсону, скользя по всем его изгибам, как по намеченной траектории. Иной раз даже чудилось, что в их ситуации уже не может быть осечки, и куда бы не стрельнул Шерлок, доводчик направит пулю Джону в голову, а, быть может, в сердце? Тишина лишала происходящее всякого смысла, однако более опасен был бы разговор в любом его проявлении. Ватсон уже не тот сердобольный и самонадеянный новичок, что подлезет к страждущему в первую образовавшуюся паузу и тогда уж непременно словит пулю промеж глаз. Нет. Доктор знает лучше всего, что если он сейчас скажет хоть слово, надеясь, что смелая бравада спасет его повисшую на волоске жизнь, то тотчас дернется от выстрела и падет на бок, недвижно притихнув уже навсегда. И все же Джон не совершил такой промашки, пересаливать недопустимо. Колба с уступчивостью заполнилась ровно на 47 процентов, последняя капля будет лишней. Джон замолкает. Этого достаточно. Больше нельзя. Его ход. Не разжимая руку, Шерлок настойчивее перехватил ствол, прицелился, прищурил обезумевший глаз, однако вот ладонь снова дернулась, мысли дали осечку. Голова доктора по-прежнему оставалась в круглом стекле самодельного прицела, нарисованная синим фломастером точка приютилась в ямочке на его всклокоченном виске, нервически дрожа от профильного уклона лба до уха, и как бы судорожно тараторя исполнителю: "смотри, мы можем убить его сюда, и сюда тоже можем, правда это будет немного болезненнее, но пойдет, и сюда, но это заденет косточку, он еще чуть-чуть помучается, но когда бы нас это останавливало?! Ты же знаешь что на кону! Ты же знаешь что на кону!!" Холмс несдержанно оскалился, пытаясь избавиться от таких мыслей. Дыхание сбилось. Восстановилось, чтобы сбиться снова, и понеслось вперед во весь опор, опустошая прокуренные легкие. Мокрая прядь волос упала на лоб. Он не знал зачем ему нужно было все это, однако в его ситуации ничего и не надо было знать, либо растолковывать. Как и предположил доктор минутой ранее, если бы он спросил Холмса хоть о чем-нибудь — гарантированно подписал бы себе приговор; самообладания у наркомана уже точно не хватило бы. Однако Джон молчал, слушая как шевелятся еще не расплесканные по стене мысли, наслаждаясь кровью, в теле, не на полу. Казалось, где-то там, на самой отдаленной, согретой негой лилейных воспоминаний границе осознания, ему через пространство и время ласково улыбнулась Гарри. Другая Гарри, несмышленая, курносая, встрепанная со сна. Она еще не начала пить, еще не сделала неверный выбор. А рядом с ней любопытно притихла Эмма, сидя на коленях, она протягивала Джону холодную ручку землянистого цвета. Жаль, что сейчас ее не хватало на приветствие. Зрачки девушки в полицейской форме расширились, точно она не хотела верить, что Джон скоро станет одним из них, таким, как она, и как забытые воспоминания прошлого. Живые ли, или мертвые, существует ли память? Или только набор фактов проносится перед глазами, от одного конца света в другой? Одно было ясно, Джон не должен был подать девушке руку. Не сейчас. Не сейчас.       — По... Выдохнул Шерлок, содрогаясь всем телом; тошнота подступила к пересохшему горлу, когда Холмс пронзил товарища безжалостным взглядом, впечатавшимся в него меткой смерти. Однако теперь, волею самой судьбы, самодельный прицел загадочным образом съехал Джону на плечо и пополз еще немного ниже, блуждая по телу, как карандашик исследователя по походной карте. Как же так вышло? И почему... Кровопролитель не спешит поправлять его? Джон не заслужил такой гибели, не заслужил всей той боли, причиненной ему любимым созданием, не заслужил того, что будет терзать его еще пять долгих минут, прежде чем отпустит врача в вечность. Да, когда он истечет кровью, боль уже утихнет. Но до этого момента, Джон прочувствует весь ассортимент ее вкуса в самых изысканных тонкостях. Что ж. На все воля его. Замечая это движение, доктор плавно завел руку за спину, обнажая детективу распахнутое сердце. Стреляй. Холмс делает неуверенный, нерешительный вдох. Голос срывается.       — Поче- -м-му..? — Дышит Шерлок, окидывая глазами полнейшее бездействие. Не так, все не может быть так. Джон не может быть спокоен в момент, когда его убивают, кролики всегда стараются убежать, забиться в норы, чтобы не видеть смерть, а Джон стоит, распахнув перед детективом душу. Заходи, бери, ломай, что хочешь, доктор не станет возражать. Все, что нужно, он уже сломал, а теперь, займется ли Шерлок мародерством или просто уйдет, не важно. На все воля его. Но вот его дыхание немного успокоилось, Джон услышал его по отсутствию сипа между вдохами. Прицел перед мишенью перестал так истово трястись, и тогда, убедившись в большем шансе на безболезненность кончины, доктор подал тихий, уверенный голос, словно все это время выжидал команды, ведомой только ему. Выжидал, да, но... не думал. Нет. Лоб Ватсона был гладким, руки не сжимались в кулаках, брови застыли в эмоции уже покойной безмятежности, однако текущее решение Холмса все еще держало врача в мире живых.       — Потому что, Шерлок, — Джон оборвал речь, пытаясь понять состояние оппонента по голосу. Крика не последовало. Не перебили, о каком бы из смыслов не шла речь. — я лучше умру, чем буду жить без твоей любви.       — Ты не можешь так говорить, — Тяжело дыша противится детектив. — не можешь. Ты уйдешь, как все остальные. Ты знаешь, что я тебя не люблю, ты знаешь, я не чувствую. Но вопреки жестоким словам прицел почти нежно сползает доктору на бедро, перемещается чуть выше. Если этот выстрел свершится, то гарантированно лишит Джона способности к передвижению, тем не менее, доктора уже не убьет. В любом случае, к такому нельзя быть готовым. Особенно когда напротив превосходный стрелок.       — Тогда, ты можешь убить меня. Я разрешаю тебе сделать это. Даже смею просить об этом тебя. Умереть от твоей руки, для меня большая честь. И ты знаешь, почему. — Осознавая безоговорочную влиятельность своих слов, Джон произнес задуманную фразу полностью, до последней точки. На сей раз доктор зажмурился. Эта выходка могла запросто стоить ему жизни, но, раз так, значит так будет только лучше. Джон уже все сказал детективу, и теперь ни в коем случае не отказывался от собственных слов. Покрасневший палец Шерлока в ярости сдавил пружину, однако в последний момент что-то остановило его. Никак, оружие заклинило? Отнюдь, Холмс бы бросился на доктора с холодным. Что-то другое помешало ему.       — Знаю. И я должен. Должен... убрать свидетеля. Убитым шепотом пролепетал исполнитель, и пусть в его голосе звучала сталь, Джон знал — Шерлок не уверен. Жаль, что доктор уже не искал лазеек; он бы спасся, если бы сейчас хотя бы немного его подковырнул. Между тем, зловещий гул и не думал затихать в полутемной комнате. Чеканя каждый слог, детектив все говорил и говорил, медленно уничтожая жертву каждой бессердечной фразой:       — До встречи с тобой, моя голова работала безупречно. Мощнейший компьютер, ровня Майкрофту. Шерлок нетерпеливо заскреб ногтем по ребристой рукояти, словно оружие в его руке чесалось, пытаясь внушить себе, что образ перед ним действительно был ему противен. И все же, не смотря на его попытки, пистолет в ладони детектива все еще молчал.       — А сейчас я словно жалкий ребенок. Как для него, так и для тебя. В последнее время в моем программном коде количество ошибок просто колоссальное, и я не думал, что однажды пойму, в чем дело. Рука детектива сжалась, костяшки побелели. Но такое поразительное отсутствие сопротивления ужасно дезориентировало Холмса, он не смог взять себя в руки. И как такое могло произойти? Он же до этого убивал людей, аргументируя выходку благом? А сейчас..?       — Я не хотел в это верить, долго искал, что же может мне мешать в этом случае? Почему я не могу быть прекрасным? Лучше брата? А теперь, я нашел. Глаза Холмса налились безумием и сталью, и сия экзистенция смешивалась в них как жидкий металл, вытесняя то одно, то другое. Две личности словно боролись в нем, однако прочитать что-либо однозначно по Шерлоку было нельзя. Ненависть, отвращение и нестерпимая жалость, взмывшая к раскаянию, вот что было там. Он не хотел этого говорить, и тем не менее, его дрожащие губы изрекли очевидное несколькими тонами сразу:       — Ты и есть тот самый вирус, Джон. Ты причина ошибки в моем программном коде. Ты мешаешь мне быть расчетливой бесчувственной машиной. Пока я совсем не съехал головой и не отупел до уровня ваших пустых диалогов, Джон, я должен убить тебя. Короткий ноготь змеится между насечками на рукоятке, ладонь заново перехватывает оружие. Стоять недвижно в таком положении было уже тяжело, вытянутая рука немела.       — Позволь мне убить тебя, Джон.       — Ты уже это сделал. — Переводит глаза под веками на Холмса доктор. Он знал, что внимательность подскажет Шерлоку как он на него смотрел.       — Я тоже так думал, — Дает попятную детектив, однако вскоре оборачивается на собственную слабость и повторяет уже настойчивее. — Но этого мало. Ты оживешь и снова протянешь мне руку. И тогда моя программа полетит, опять, из-за тебя.       — Может, это знак, что пора менять код? — Безэмоциональным тоном отрезал Ватсон, словно разговор был не о его смерти, а о смерти таракана, павшего под натиском пушистого тапочка. Подобная выходка уже точно не может быть совместима с жизнью. Похлеще всяких канистр в пламя, Джон уже разливал по нему ведро горючих смесей.       — Это невозможно. — Оторопев от такого изречения зашептал Холмс. Неуверенно, почти неслышно. Пробитие. Теперь прицел перед его лицом трясся неистово, с двух метров уже не попасть. Там, в чертогах его разума, рушились столпы. Джон знал, это было ужасно больно, мучительно! Своевременное высказывание уже без стука вошло в его голову, посеяв смуту, разросшуюся в хаос. Ни одна живая душа за всю его жизнь, подобравшаяся к ядру в голове Шерлока столь близко, еще ни разу таким тоном этого не предложила. Хотя, с другой стороны, ни одна живая душа еще не была на позициях Ватсона, которые Джон перекрутил в руках и использовал так умело в своих целях. Ужасно больно, мучительно. И потому, если Холмс сейчас застрелится сам, Джон не станет его в сем винить. Лишь себя, что мог, но не сумел сберечь. Любое слово способно запросто оказаться для доктора последним. Молчать. Только молчать. Сегодня, в этот мирный осенний понедельник, жертва убила охотника.       — Н-нельзя просто переписать себя, Джон. — Плачет Шерлок, но уже не верит в это, беспомощно обводя пистолетом по контру фигуру лучшего друга. Разбитый тембр дрогнул, и, показалось? В голосе Холмса что, только что прозвучало его имя? О! Что же это могло означать..?       — Можно. — Приготовившись к инородному свинцовому телу в недрах головы прекословит Ватсон. — Поверь тому, кто переписывал. По изречении доктор едва заметно накренился вперед. Армейский жетон звякнул под его промокшей рубашкой, словно сам Бог подвел его под запасную пуговицу, пришитую к изнанке. В пустой комнате отзвук раздался оглушительным лязгом, переводя акцент ситуации на себя. Это лучше всякого слова сказало обо всем, что было важно.       — Просто дай мне руку, Шерлок. Сейчас, сейчас девять грамм превратят голову Джона в кровавую кашу из железа и мозгов. Доктор несознательно жмурится, язык прилипает к небу, становится больно, ему нечем дышать. Однако Ватсон изрекает последнюю фразу, которую он постскриптумом хотел изложить Холмсу за свою короткую жизнь. Правая рука Джона безвольно повисает по направлению киллера. Движение, да, и не то, чтобы плавное, но не повлекшее за собой выстрела, все еще.       — Меняться не просто, но обещаю, я буду рядом, друг. Я буду тебе помогать.       — Ты не сможешь мне помочь. — Не сдается детектив, чувствуя болезненное опустошение. — Вызовешь врачей, сдашь меня, спасешься. Лучше ты умрешь, чем будешь жить и ненавидеть меня!       — Нет. Я сам доктор. — Настойчивее повторяет Джон, будто Холмс вдруг забыл о его профессии. — И я никому тебя больше... Не отдам.       — Я могу убить тебя.       — Взаимно. Только я знаю больше способов, не забывай.       — Тогда почему ты этого до сих пор не сделал? Холмс нерешительно опускает пистолет. Этим выстрелом он повредит Джону голень, даже не дотянется до колена. Сейчас его доверие было настолько хрупким, что сломалось бы даже от дуновения воздуха. Джон бездействует.       — Потому что люблю тебя. — Повторяет тот, окидывая глазами свои выигрышные позиции, но по прежнему пребывая в безынициативности. — А ты? Почему не сделал этого?       — Я пытался, видишь? Затряс пистолетом Холмс, не сдерживая истерического плача, вперемешку с хохотом:       — Видишь?! Не могу! — Размахивает оружием Шерлок, то поднимая пистолет на Джона, то чуть ли не отбрасывая. — Почему, почему я не могу убить тебя?!       — Ты знаешь почему, Улыбнулся доктор, переводя безразличный взгляд на оружие. Однако это был хороший ход. Безразличным взглядом он окинет оружие, но самым чувственным и теплым, того, кто его держал, сим расставляя приоритеты.       — Ты просто должен сказать это. — Джон прищурился. — Три слова, Шерлок. Или один патрон. Выбор за тобой.       — Я... — Холмс растеряно поднес пистолет к горлу. — Я...       — Нет-нет, — Подбирая с пола железное самообладание противоречит самоубийце Ватсон. — Ты так горло себе пережмешь, говорить будет еще тяжелее. Джон выглядел решительно, однако со всем присущим ему безумием, добро. Он словно наблюдал за коршуном, клевавшим по кускам его печень, глотал обезболивающие и умилялся. Даже Холмса это бы, вероятно, обескуражило. Голос врача уже обрел прежнюю силу, он мог бы закричать, воззвать к помощи, возящейся на кухне с посудой, и все же, голос Ватсона ласкал похолодевшее ухо неприкаянного детектива:       — Солнышко мое, на самом деле, это очень просто. Не отрицай. Не отрицай, ты только хуже сделаешь. Голова доктора слегка развернулась, три четверти, затем и вовсе в фас. Прикрытые глаза смотрели на сыщика так, будто перед собой он держал бутылку, или букет полевых цветов, росистых, еще с божьими коровками:       — Или, да, откинь в сторону чувства, примени холодный расчет. Слушая Джона, Холмс растеряно мялся. Он чувствовал себя побежденным, но в этом не коренилось подоплеки ярости. Как будто достойный противник переиграл его, к нему хотелось кинуться с улыбкой, а не избить за углом. А Джон все не умолкал, выдвигая последнюю из позиций:       — Ты нужен Англии, а следовательно, твоя жизнь от твоего решения уже не зависит. Иными словами, ты не можешь убить себя. Король падет последним, а у тебя еще полно фигур. Да, это шах, Шерлок. Но по правилам, ты должен спасать короля до последней пешки.       — Я совсем ничего не понимаю. — Часто дышит детектив, глотая сухость в горле. — Я напуган. Я не знаю, что делать, я должен, но не смог тебя убить. И не могу убить себя, да что со мной..?       — Включи свою логику. — Продолжил дискуссию со смертью Джон. — Либо первый вариант, либо третий.       — Третий?       — Да. Ты знаешь какой.       — Я... — Пальцы детектива слабо разжались. Скальпель выпал на дощатый пол, и два раза отпрыгнув от паркета, нашел оконечность на ковре. По звуку было трудно определить, что именно бросил Шерлок, однако вне зависимости от сего, доктор стоял, прикрыв глаза и вытянув к сопернику руку. Чем бы то ни было, он не будет это поднимать.       — Тебя... я... Шерлок был в очень уязвимой позиции. Сейчас Джон мог запросто ринуться к нему и выбить оружие. И тогда уже не жди пощады, Холмс не успел бы застрелиться, или его застрелить. Но Джон даже и не пытался, то приоткрывая глаза на щель, то проваливаясь обратно в спокойствие. Ноги детектива аккуратно коснулись ковра. Шаг. Еще один. Холодное дуло пистолета уперлось доктору в голову и грубо массировало жевательную связку на безмятежном лице. Джон как будто уже умер, ему не страшно дважды пройти один и тот же путь. Выстрелить? Или дать руку? Палец медленно сжимает крючок.       — Прости! Я тебя..! Рука детектива мягко ложится в холодную ладонь Ватсона. Теперь он мог перехватить Холмса и бросить его через себя, избить, избить до смерти! Но Джон стоит, поникнув головою, слабая улыбка проскальзывает на побледневшем от страха лице.       — Л-люблю. — Молчание. И... — Аа! Рука детектива сжимает ладонь доктора, пистолет со страшным звоном падает на пол, Холмс не в силах сдержать болезненный вопль. Острейшие нити приступа пронзают тело, ток бежит по нервам и бьет в голову, миллиарды режущих импульсов сходятся внутри. Не помня себя от ужаса, Шерлок так хватается за Джона, что едва не ломает ему пальцы, однако вот все кончилось также внезапно как и началось. Белая пешка падает на клетчатую доску и катится по ней к противоположенному концу поля, набирая силу с каждой сбитой фигурой. Она спасена. Она станет нашей королевой. Хорошие мысли, белые, как новая душа детектива. Или это просто Джону хочется думать так. В прозаичной реальности души цвета не имели, а то, что было с Холмсом, предписывала симптоматика принятия вещества. Быть может, не настолько резкая, однако Джон знал, это бабочки покинули его тело. Стальные блики скользили в его глазах, пока детектив рыдал, опав на колени и схватившись Джону за руку, противоречивые чувства не позволяли его легким вдохнуть. Холмс не сдерживался, ревел в голос, цепляясь за доктора, оставляя в его ладони десять лунообразных синяков от ногтей. Кажется, он нес что-то противоречивое, но с позиции Ватсона уже невозможно было разобрать всех его слов, глупых и правильных. Однако вскоре голос Шерлока подозрительно обрывается, недосказанность сквозит на полуслове, главная мысль растворяется в памяти, и руки соскальзывают на пол, а затем, и весь детектив тяжело опадает на ковер. Утратив последние силы, Холмс снова лишился чувств.

* * *

Когда Джон перевел на небо уставший взор, было уже совсем темно, лишь только луна восходила, сияя серебристой вечерней негой над электрическими светлячками Лондона, мерцая над дрожащими звездами полным лицом. Вскоре над ними снова взойдет солнце, а потом и еще тысяча солнц. Жизнь продолжится, продолжится так, словно никогда не прекратится, словно она не начиналась и вовсе, словно вечно на этой планете была. И тогда, под контролем доктора, продолжится время. Продолжится так, словно Ватсон мог заставить его остановиться и замолчать. Пыльно. Темно. Лишь потолочная лампочка горит над взмыленными головами. Прикорнувший мотылек томно дышит на его плече, сонно щерясь от мириады беспокойных снов, терзавших нечестивое подсознание. Спит, бедняжка, чувствуя на шее нежное тепло. Руки детектива были связаны за спиной его же ремнем — шлевки Джона доктору это позволили. Пистолет сыщика лежит в укромном месте, в его же комнате, но только там, где Шерлок оружия никогда не найдет. Не найдет также, как в свое время не нашел и сигареты. Там же приютился и острейший скальпель. Клондайк. Только в случае Холмса, уже бессмысленный. Эта фаза была завершающей, если анонимный источник ему, конечно, не врет. За сим, агрессию сменит дикое желание напиться вусмерть, потом легкая потерянность в собственной памяти, а затем все должно прийти в норму. Отныне Ватсон все проконтролирует сам. Как Джон и пообещал, он никого не вызвал. И даже когда с минуты на минуту по лестнице испуганно взлетит миссис Хадсон с трубкой наперевес, Джон с натянутой улыбкой огласит бесшабашный вердикт, мол, Холмс в порядке, не надо скорой, ведь он сам врач. И мишень. Очень красивая мишень. Однако это вовек останется не озвученным. Идиот. Зато какой тщеславный. Надо было раньше, там, еще в кафе, а теперь приходится пожинать плоды собственного безрассудства, на сей раз, до конца. Вызвать скорую? Допустим да, тогда его закроют в мягких стенах и насильно запретят любое проявление буйства. В крайнем случае, хорошо бы, однако на первых парах Джон попытается все уладить сам при помощи слов, ремня и трехчасовой воспитательной беседы. Но больше мягок он не будет. Еще хоть раз бабочка появится в этом доме, Джон тут же сдаст ее, вне зависимости от степени провинности детектива. Он подпишет этот ультиматум, в противном случае... нет, никакого противного случая не будет. Холмс подпишет этот ультиматум. Точка. Он ведь тоже любит его. Да, идиот. И потому теперешнее действие идиотское тоже, но не в привычке Джона сдаваться на половине, он может (и будет) плошать до конца. Не вызвал ему скорую? — Чуть не умер сам. Это был прекрасный урок о причинах и следствии. Решил исправить детектива своими силами, ведь "он же доктор", чего бы змею на шее не отогреть? А теперь еще и удивляется, с какой стати она его укусила? И верно ведь: она его укусила. Укусила, но... не впрыснула яд. Джон верит, что Шерлок может измениться. Он уже дал напарнику руку. Прекрасно. Теперь Ватсон поможет ему. И тогда, над тихим домиком по адресу 221 "б" по Бейкер-стрит однажды снова взойдет солнце. А, быть может, и вся тысяча солнц. Джон поднял трубку. Звонила Гарри. Узнав, что она его не отвлекает, девушка призналась, что просто захотела поговорить. Не было сомнений, Гарри опять пьяна, однако Ватсон уже не злился на нее. Она болтала долго, кружась по несколько минут вокруг одной и той же темы, однако весь посыл звонка можно было свести к одной трогательной фразе. Гарри позвонила ему, чтобы сказать, как она счастлива осознавать то, что Джон жив. Прошел через ад и вернулся к ней, а она ради него даже пить не может бросить. В этот момент, Джон, как и полагалось хорошему брату, ласково пожурил сестренку, наставляя ей положить бутылку и обо всем ему рассказать.       — Точно не отвлекаю? — Опасливо спросила трубка.       — Ну что ты, конечно нет. Я совершенно свободен. И я, — Замялся Джон. — я просто буду счастлив услышать твой голос.       — О, Джон! — Обрадовалась она, отламывая от доктора свой кусочек. И Гарри заговорила снова, сбивчиво, ласково, тепло. В основном, это был милый диалог ни о чем, но сейчас Джон радовался даже этому, несмотря на то, что по голосу, говорящая была в том состоянии, когда о чувствах хотелось говорить намного больше, чем думать о сказанном. Если бы бабочка, зацапавшая его протеже за мозг повернула бы руль на себя, то телефон доктора сейчас бы звонил в кармане его похолодевшего тела, а Гарри, несшая брату рассказ из таких нужных слов, однажды вечером подняла бы трубку совершенно с другими известиями, когда ей позвонили бы из морга. Но не в этот раз. В нашей истории все кончилось хорошо. Все слушая щебетания сестренки, Джон, придерживая бедовую бестию у виска, растерянно улыбнулся потолку; повернул голову, не отрывая от уха трубки, и нежно поцеловал Холмса в щеку. Он, наверное, просто сумасшедший, раз до сих пор не принял никакие меры чтобы обезопасить себя. Однако для того, кто прошел через войну на сломанных коленях, укусы бабочки еще цветочки. Конечно, детектив уже не избежит воспитательной беседы, серьезной, строгой, вразумительной. Но это будет потом, когда Шерлок сможет отдавать отчет себе, своим жестоким словам и действиям, и, что более важно, контролировать их. Сменяя в голове пластинки мыслей, Джон снова отвернулся в окно. Ему совершенно не хотелось спать.