Это безумие

27 декабря 19хх года Я не знаю, что вчера было со мной. Я плакал, как мальчик, но от этого мне стало легче. И, кажется, я еще смогу улыбнуться Мире. Я очень хочу коснуться ее животика, послушать, как там наш малыш живет и толкается. Он живой и здоровый, я точно знаю! Он вырастет и будет помогать нам, и я буду учить его ходить и говорить, а потом он точно поможет мне. Он будет ее одной моей надеждой. Я хочу жить ради него, измениться. Даже мысли в голове нет, что это будет девочка. Вот, сейчас соберусь и пойду к ней, моей любимой, обниму ее и прошепчу, как сильно люблю. Да, все так и будет. *** Закончив писать, Том сунул дневник в свою сумку и поправил воротник рубашки. Пригладил растрепавшиеся волосы, умылся и постарался выпрямить плечи – при этом его спина издала громкий хруст, было немного больно, но после этого по телу разлилось чувство расслабленности. Норан вздохнул и тут же решил, что нужно почистить зубы – запах изо рта шел неважный. И все равно, что Мира не чувствует запахов, для самого Тома запах был почти что самым важным критерием. Потом Том сел на стул отдохнуть, и стал смотреть в потолок, покрытый плесенью и какими-то бесформенными пятнами. Одно из них похоже на овцу – подумалось ему, и Норан вспомнил о его красках и бумаге, давно забытых, лежавших в груде мусора. Мужчине стало тоскливо, когда он вспомнил, как полдня проводил с кистью в руках, как пахла густая гуашь, как ровно мазки ложились на холст. Том был художником, просто обожающим свое дело. Каждый раз он с радостью брал в руки кисть, чтобы творить картины, живые и прекрасные. А сейчас все его картины, все принадлежности, все было забыто и заброшено, а сам хозяин квартиры запахнулся поглубже в одеяло депрессии. Вспомнив про все это, Том сорвался с места: раскидал весь мусор, скопившийся в комнате, и с волнением достал гуашь, уже покрывшуюся толстым слоем пыли. Очистил крышечки, протерев их пальцами, и ярко-красный цвет выглянул из-под всей грязи. На сухих, потрескавшихся губах Тома появилась дрожащая улыбка, он прижал гуашь к груди и побежал к своей кладовке. Мольберт… выудить его было сложно. Норан так давно перестал следить за порядком, что это было чудом – то, что он помнил, где что лежит. Вскоре он уже бежал назад, таща мольберт подмышкой. Том поставил его посередине комнаты, погладил приятную, теплую древесину и прикрепил холст. Рядом уже стоял табурет – на нем стояла банка с водой и открытая гуашь. После всех приготовлений Норан еще раз подошел к занавескам – зажмурился и, вцепившись в плотную ткань, раскрыл их, впуская в комнату свет. Мужчина заставлял себя открыть глаза – пусть привыкают к свету. Они слезились, уговаривая Норана вернуться к прежнему образу жизни, но он не слушал. Том распахнул окно настежь и выглянул на улицу, слушая шум городских улиц. Его глаза нервно бродили по людям, мостовым, магазинчикам, нос уловил множество запахов, в голову ударили воспоминания. Вскоре все помутнело из-за слез. Ему явно нельзя было так раздражать свои глаза, ведь они уже привыкли к темноте, буквально срослись с ней. Том вернулся к мольберту, потирая руки, в его душе будто бы родился вихрь, призывавший его к самовыражению, поднимавший Норана из его норы. И он восторженно взял в руки кисть, обмакнул ее в вязкую краску и медленно провел по холсту, начиная рисовать. В эти минуты он забыл обо всем.