С приветом с того света

— Он помер осенью, — придя в себя очень быстро, угрюмо говорит Ян, складывая руки на груди, из-за чего я снова обращаю внимание на одежду. Эта толстовка точно должна быть в разыскных ориентировках полиции моды. Да на ней, изначально белой, но от стирки с цветным, видимо, принявшей нежно-болотный оттенок, от логотипа Nike отвалились две первые буквы. А этот варвар еще и «к» в конце маркером приписал. Полный «кек». Без слез не взглянешь. — Да я как бы в курсе, братан, — пожимаю плечами и снова переглядываюсь с Чёртиком. — Ты мне не братан, — вскидывается Ян немедленно. — Да ты мне, если честно, тоже, — не остаюсь в долгу, припоминая ему прохладно: — после подрезанного бумажника. — А ты, значит, из этих? — и бровью не поведя, соскакивает с темы Ян. — Которые по мертвецам? — Я общаюсь с миром духов, — поправляю занудно, потому что «по мертвецам» звучит не очень. Понимаю, какое впечатление обо мне складывается у людей, но я, вообще-то, и с живыми в ладах! Бывший вот был живым. Очень даже. Правда, он не выдержал моих разговоров с — по его мнению — воздухом, но это лирика. — И Чёртик привел меня к тебе. — Наебка какая-то, — с сомнением отзывается Ян, но по лицу вижу, что верить ему хочется. Я хорошо наловчился различать это выражение затаенной надежды. И кому как не ведьме верить в то, что я говорю? Ян качает головой резко. Робкая надежда как по щелчку сменяется горькой опаской. — Те, кто по мертвецам, с людьми базарят, не с животными. — Те, кто общается с миром духов! — исправляю упрямо. Чёртик согласно мяукает и так жалобно смотрит на Яна, будто надеется его уговорить. Я выдвигаю условие: — Вернешь бумажник, дам потрогать. И даже погладить. — Захуя? — Ян пучит на меня глаза обалдело и отшатывается на полшага вглубь прихожей. Он ощетинивается. — Я не по тем, кто по мертвецам. — Тем, кто обща… — слова застревают в горле. Я догоняю. — Да кота! — всплескиваю руками возмущенно. — Кота дам потрогать, извращенец! Хотел, значит, доброе дело сделать, энергию потратить на тебя и твоего Чёртика. Больше на Чёртика, конечно. Теперь хер дождешься. — Прости, Чёртик, твой хозяин — мудло, — кидаю Чёртику через плечо и резко начинаю топать вниз по лестнице. Жмурюсь болезненно, когда за спиной раздается душераздирающий кошачий вой, и чуть не спотыкаюсь о ступеньку. Я-то тоже мудло, выходит. — Стой! — окликает меня Ян спустя каких-то две секунды. Покорно останавливаюсь, хотя в основном для того, чтобы Чёртик прекратил обвинять меня в бессердечии на котячьем. Он действительно замолкает. Ян же выплевывает мне в спину: — Ладно! Сука! Уговорил… Но если наебываешь… Угрозы не звучит. То ли Ян вспоминает про бумажник, то ли просто не придумывает на ходу достойного варианта. Медленно разворачиваюсь и возвращаюсь на лестничную клетку, не стирая с ебальника выражения оскорбленной гордости. Ян с ощутимым недовольством отступает в сторону, пропуская меня в прихожую. Чёртик запрыгивает следом и тут же начинает выписывать восьмерки вокруг ног Яна, пытаясь потереться башкой о драные джинсы, но то и дело проходя сквозь него. И как я не заметил сразу, что он дух? Ян захлопывает дверь. Пройти дальше не предлагает, так же как и разуться и снять пальто. Что же. Я, в общем-то, и сам в гости не напрашивался. Да и сомневаюсь, что Янова — по виду — однушка сильно отличается по планировке или остаткам былой совковой роскоши от моей. Обои в прихожей старые и сплошь исцарапанные когтями. Даже странно, что в квартире не пахнет ничем, кроме дешевенького освежителя воздуха. Лицо Яна, который, походу, заметил, что я принюхался, тотчас каменеет, и он цедит сквозь зубы: — Мои коты ходят в человеческий туалет и за собой смывают. Неудивительно. Стыдно, что я его хату понюхал. Мне хочется разрядить неловкость каким-нибудь фактом про покойников, но папа утверждает, что получается у меня не очень. Папе легко говорить! Он у нас спец по гаданиям на картах, а не заглядыванию в гробы. У него на каждый случай жизни есть задорный анекдот. А у меня — только запас сомнительных анекдотов на все случаи смерти. К счастью, ничего придумывать не приходится, потому что Ян, наугад пошарив взглядом по полу, но так и не поймав, даже случайно, Чёртика в поле зрения, заявляет: — Давай уже колдуй, — и нервно дрыгает ногой, демонстрируя в дырке джинсов татуху на тощем бедре. Скриплю зубами от злости. Давно не общался с медиумами-анималистами. В последний раз — на тусовке с папиными друзьями на даче. Успел забыть, что они все поголовно почему-то считают, что у них способности — в обычном порядке вещей, это как талант в пении или кулинарии, а остальные специализации — сразу колдуны ебучие, которым только повод дай накуриться своими благовониями и вытворить страшную непонятную магию, водя руками над хрустальным шаром. Кстати, хрустальные шары давно уже вышли из моды. Так же, как жуткие ботинки Яна, в которые утыкаюсь взглядом, когда присаживаюсь рядом на корточки. — Присядь, — зову Яна снизу вверх. Он молча опускается на кортаны и хмурит светлые брови, кажется, не понимая, что я собираюсь делать. — Дай руку. — Повторяю настойчивее, замечая, как он ведет плечами, будто кот, дыбящий шерсть в попытке казаться внушительнее: — Руку дай, я выступлю посредником. Ян фыркает крайне скептически, но сует теплую ладонь в мою. Аж ежусь невольно. Мои-то руки всегда ледяные, как у… ну, вы поняли. Я подзываю Чёртика легким цоканьем языком и, когда тот подбирается ближе и доверчиво тянется к нашим рукам, надавливаю на ладонь Яна и, пропуская через нее собственную энергию, осторожно кладу на голову Чёртика. Пальцы Яна вздрагивают — не то от покалывания из-за потусторонней энергии, не то от удивления, когда он касается шерсти. Ян смотрит пристально на Чёртика, которого несмело поглаживает рукой, но я с упавшим сердцем вспоминаю, что совсем не видит его. С губ Яна срывается полный искренней радости смешок. Он, походу, узнает Чёртика с первого прикосновения, еще до того, как нащупывает шрам за ушком. Чёртик довольно мурчит и ластится активнее о его ладонь, подставляя черную спину. Яну неудобно гладить, пока я держу его за запястье, но он не вырывается из хватки: просек, что без посредника не обойтись. — Как ты, приятель? — спрашивает он хрипло. — Тебя там не обижают призрачные псы? — Мя-я-яу! — тянет Чёртик, довольно тычась лбом в дырку на его джинсах на колене. — Кажется, не обижают, — говорю шепотом, решая выступить переводчиком с кошачьего, потому что слышать Чёртика Ян тоже не может. — Хотя бы там, — с болью откликается Ян, почесывая пальцами черную гладкую шерсть. — Боец мой… Я решаю, что напрягусь еще немного. Чуточку. Но так, чтобы дать Яну увидеть Чёртика. Никогда так не делал — с людьми на это уходит слишком много духовной энергии. Мама строго-настрого запретила проворачивать эти фокусы еще в детстве, пугая приступами эпилепсии. Но с маленьким боевым черным котом должно получиться легко, верно? Так, по крайней мере, я думаю, когда закрываю глаза и сосредотачиваю все силы, которые наскребаю, и направляю сквозь ладонь Яна. Последнее, что я слышу, — это его пораженный счастливый вопль, а после… меня вырубает. Просыпаюсь с тяжелой головой, пробыв в отключке весь день, судя по темени за небрежно зашторенным окном просторной комнаты. Глаза слипаются, во рту — будто кошки нассали. Надеюсь, это не так, потому что я все еще у Яна в квартире. Лежу на разобранном диване под двумя одеялами, а с подлокотника на меня дружно палят три кота. Тот утренний рыжий воришка, угрожающего вида сфинкс и Чёртик. Взбрыкиваю под одеялами, судорожно ощупывая себя руками. Слава богу, я при полном параде, не считая пальто, и Ян не додумался меня раздевать. Потому что не хотелось бы светить трусами, которые бабушка называет срамными, перед абсолютным незнакомцем. Диван подо мной пружинит и скрипит: этот звук, судя по всему, и привлекает Яна, который тотчас высовывается с кухни и прибавляет яркость настольной лампы. Помимо стола и лампы в комнате из человеческого только диван и шкаф. Все остальное пространство занимают приспособления для котов. Когтеточки, домики, лабиринт, маленький фонтанчик в углу, коробки с игрушками, горшки с травами на подоконнике. В стены вмонтирован целый комлекс из полок, брусочков и лесенок, под потолком натянута большая сеть, на которую сфинкс, испугавшись моих резвых телодвижений, взлетает по ближайшим ступенькам. Кошачий рай. И по-прежнему — никакого запаха. А между тем я насчитываю еще одного живого кота — нежно-кофейного цвета сиам с черной мордочкой сидит у Яна на плече. И лучше бы Ян свет не прибавлял, честное слово. Домашняя тянутая-перетянутая футболка грязно-желтого цвета с катышками и черные шорты-парашюты с розовой резинкой чуть не отправляют меня обратно в обморок. Длинные светлые волосы все так же зачесаны назад. На бедре огромная татуха в виде рычащего тигра. — Живой? — спрашивает Ян, ухмыляясь во весь рот. — Ха-ха, — буркаю недовольно, приподнимаясь на локтях. Рыжий воришка, чисто вымытый, пусть и потрепанный, видно, дворовыми драками, спрыгивает с подлокотника мне на живот и сворачивается калачиком поверх одеяла. Подлиза. Но я все еще помню, как ты стырил мой бумажник. Вновь оглядываюсь на окно. — Сколько я спал? — Сейчас одиннадцать вечера, — подсказывает Ян, дергая плечом, и сиам послушно соскакивает на одну из вкрученных в стену полок. — Я даже на работу успел сгонять. — Он добавляет с ядовитым смешком: — Спишь как убитый. — Ты еще и работаешь? — спрашиваю изумленно, пропуская подъебку мимо ушей. Не потому удивляюсь, что он, работая, бессовестно подрезает бумажники на улицах, хотя поэтому тоже, просто мои размякшие после отключки мозги пытаются сообразить, где можно применить талант анималиста. В цирке? На детских праздниках? — Ага. В приюте для кошек… — отвечает Ян и беспокойно переминается с ноги на ногу. Ему, по наблюдениям, с большим трудом дается стоять на одном месте — как и держаться одной темы разговора: — Забирай бумажник, пирожок — и вали. — Пирожок? — переспрашиваю тупо. — С капустой, ага, — фыркает Ян раздраженно и быстро скрывается на кухне. Там принимается греметь посудой и стучать всеми ящиками подряд, мол, не до тебя, Гена. Что бы это ни значило, мой пустой желудок подсказывает, что глупо отказываться как от бумажника, так и от пирожка. Будем считать это благодарностью за общение с Чёртиком. Водкой меня в благодарность поили, кутьей с поминок кормили, а вот пирожки с капустой — это что-то новенькое. Правда, когда я встаю, без толку поправляя помявшиеся льняные брюки и рубашку, и заглядываю на кухню с лицом «Меня тут обещали покормить», оказывается, что пирожков — целая, мать его, миска. А предложили только один. Рот сразу же наполняется слюной, потому что я улавливаю наконец запах свежей выпечки. Но также улавливаю неповторимый аромат загробного мира. За столом у Яна, который с таким усердием пихает вымытые тарелки в сушку, будто заколачивает гвозди, сидит моя бабушка. Платье в горошек, сложная прическа, грозный прищур таких же, как у меня, серо-голубых глаз — ну да, моя, прикинуться ветошью не поможет. — Ты что забыл в квартире у этого… — бабушка окидывает Яна пристальным взглядом со спины, — сомнительного гражданина? Упрямо молчу. Начну с ней разговаривать, Ян либо решит, что я двинулся, либо заорет, хер ли я тащу покойников к нему на хату, либо, что еще хуже, начнет мочить свои убогие шутки. — Пирожок можно взять? — спрашиваю подчеркнуто вежливым тоном. — Да, сказал же, — пассивно-агрессивным тоном доносится от Яна, а одна из тарелок под его шипящее «Блядь» раскалывается пополам и швырком отправляется в мусорное ведро. — А два? — решаю испытать судьбу. Ян кидает на меня такой взгляд исподлобья, что я моментально выпаливаю: — Один так один. Хватаю самый большой пирожок и пытаюсь его надкусить, но Ян сквозь зубы выговаривает: — По дороге съешь. — По дороге куда? — слюна чуть по подбородку не течет, но я не решаюсь откусить уже облизанный уголок мягкого, восхитительно душистого пирожка. — Не тупи, а то это будет прямая дорога нахуй, — огрызается Ян. — Ба-а-атюшки! — восклицает бабушка, хватаясь за сердце. — Рот бы! С мылом бы ему! Ох, батюшки! «Ты сама как сапожник иногда», — хочется ввернуть иронично, но мне не до иронии. И не до выяснений, с каких пор бабушка не стесняется по чужим квартирам шастать. Я просто не пойму, с чего Яна так вштырило. Нормально же общались, и вдруг — он так завелся, будто это я спиздил его бумажник, миску пирожков и нассал ему под дверь до кучи. Разозлился из-за вопроса про работу? Да что в этом такого? — Вот твой бумажник, — говорит Ян, достает его с холодильника и сует мне не глядя. Указывает рукой в сторону прихожей. — Дверь там. — Он добавляет явно через силу: — За Чёртика спасибо. — Да нез… — пытаюсь вырулить разговор на нормальный тон, но Ян молча отворачивается к раковине, демонстрируя мне широкую спину. — Грубиян, — комментирует бабушка. Делаю ей страшные глаза, мол, пошли, нечего человека донимать. Бабушка, поохав о ревматизме, которого в ее призрачной версии, конечно, и быть не может, встает и шаркает вслед за мной. Я накидываю пальто, держа пирожок в зубах, шнурую берцы. Из-за поворота показывается Чёртик и трется у моих ног, проходя сквозь них. Уж прости, приятель. Много я на тебя сегодня энергии потратил. Погладить на прощание не получится. — Пока, — говорю ему, вынув пирожок изо рта. — Вперед, — говорю бабушке тихо, и мы выходим за дверь, которую я захлопываю посильнее, чтобы Ян услышал, что свободен от моего общества. Когда спускаемся и выходим во двор, я напускаюсь на бабушку с упреками: — Мы что про личные границы говорили, а? — Я до тебя пыталась дозвониться, а ты не отвечал, — объясняет бабушка, степенно вышагивая следом. Она сигналы с того света уперто называет «звонками». Ей будто нравится думать, что она тупо живет в соседнем городе и любимому внуку периодически «звонит». Розовые махровые тапочки, в которых она умерла, как и ее платье в горошек, в февральской стылости и слякоти смотрятся, конечно, комично. Но не пачкаются, в отличие от моих берцев, которые теперь отмывать сто лет. Сходил, блин, за продуктами. — Подумала сразу, что-то приключилось. — Угу. Конечно. У тебя чуйка, когда «звонить» пора, — буркаю, откусывая на ходу от пирожка. Вкусно. Обидно аж чуть ли не до слез, что позволили взять только один. Если Ян сам так обалденно готовит, а не разогревает покупное в микроволновке, я страх как завидую его друзьям. Или пассии. Есть ли у него кто-то с таким кошачьим заповедником вообще? — А тут ты лежишь, весь срам напоказ! — продолжает бабушка. — В чужой квартире. Ох, стыд какой… — Она заламывает руки и с чувством произносит: — Лучше бы я эти твои… личные границы не нарушала. — Когда это у меня весь срам напоказ был? — уточняю, чуть не поперхнувшись пирожком. — Я одетый был! — Этот гражданин, — делится бабушка таким тоном, будто только и ждала, чтобы наябедничать, — раздеть тебя пытался! Да как увидел твои срамные труселя, аж весь покраснел, побледнел, обратно застегнул и накрыл от греха подальше. И то хорошо! Порядочный попался. — Угу… — бормочу невнятно, доедая остатки пирожка, не рискуя напоминать, что Ян в ее глазах только что был грубияном и сомнительным гражданином. Неудобно, конечно, вышло, но я это переживу. Учитывая, что с Яном не собираюсь пересекаться больше никогда. Мы с бабушкой заворачиваем купить мне продуктовый набор и почти уже доходим до моего подъезда. А у меня все впечатление нездоровое, будто мне кто-то настойчиво палит в спину. Знаете, мои локаторы достаточно чутко настроены на покойников, не считая сегодняшнего косяка с нераспознанным духом Чёртика (но и тут можно сделать мне скидку на то, что с призраками животных я сталкиваюсь редко). А вот живых я еле улавливаю. Часто в людей врезаюсь на улице. Могу пропустить мимо ушей вопрос кассира. Но сейчас это чувство слежки за мной не ослабевает — и мне становится не по себе. Вспоминается некстати угроза вдовы Гольцман наслать на меня амбалов, и обещание Гешика, что она блефует, уже не кажется таким надежным. Но когда я резко оборачиваюсь у подъездной двери, отвлекшись от обсуждения с бабушкой пирожков, которые я, в теории, мог бы сделать с ее подсказками, то вижу только трехцветную кошку, которая тут же, поймав мой взгляд, испуганно сигает в кусты. Так вот кто меня палил. Наверное, учуяла запах колбасы из пакета и бежала за мной от самого магазина. — В кого ты такой сердобольный? — не то сокрушается, не то хвалит бабушка, когда я запускаю руку в пакет и, надорвав упаковку, достаю несколько кругляшков колбасы, чтобы бросить в кусты. — Пойдем уже. — Бабушка зябко ежится. — Мертвый час скоро. Сам знаю. После полуночи и до рассвета мне лучше не оказываться за порогом квартиры.