С приветом с того света

Мертвый час — время неупокоенных душ. И если вы думаете, что у меня такие часы круглосуточно, то сильно заблуждаетесь и никогда, скажите за это спасибо, не видели по-настоящему потерявших покой в посмертии. Всех тех, кого на земле держат неоплаченные моральные долги, чувство горькой вины, кровь тяжких преступлений или болезненная любовь, переросшая в манию, жажда мести или нежелание уходить, несмотря на то, что в загробном мертвецам объективно лучше по рассказам очевидцев, чем бесплотной тенью — на земле. В общем, все маргиналы духовного общества, стенающие, воющие, рыскающие в поисках того, что никогда больше здесь не получат, стекаются на улицы городов с полуночи и до рассвета, чтобы вновь не преуспеть в решении своих проблем. Иногда кому-то из них удается отпустить земное и согласиться на переправу в загробный мир. Но чаще всего они изо всех сил цепляются за то, к чему привыкли при жизни, и остаются здесь до тех пор, пока дух их окончательно не истончается от отсутствия подпитки с той стороны, где прекрасно почивают обычные мертвые души, и они не тают, отправляясь в пустоту лимба, откуда нет обратной дороги. Там ты умираешь-умираешь. Никаких «звонков», никаких «заглянуть в гости по старой памяти». Прямо конкретно умираешь. И это все равно их не останавливает. Процессии недовольных мертвецов, гуляющие по городу и пинающие тут объективную балду. Звучит удручающе, правда? Хуй там плавал! Жутко звучит. Для меня, как для ведьмы-специалиста по загробным делам, особенно, потому что стандартные обыватели и другие ведьмы этих товарищей не видят, не слышат и не чувствуют. Бывает, конечно, что плотное скопление таких духов заставляет иного живого чувака, прошедшего сквозь них, испытать дискомфорт, который люди часто списывают на рациональный страх опасностей, таящихся в ночи, но не более того. Я же для неупокоенных душ — лакомый кусок. Они чуют на расстоянии нить связи между загробным и реальным, которую я из себя представляю. И почему-то ошибочно полагают, что я смогу помочь им остаться, а то и нашаманить что-то со свечами, благовониями и бедренной костью козы и хотя бы частично вернуть их к жизни. Спойлер: некромантов не существует. Это все байки и сплетни. Что не мешает неупокоенным бросаться на меня из-за каждого угла и требовать невыполнимого с пеной у рта после полуночи и до самых первых лучей. И вот тут-то начинается самая жуткая часть. В мертвый час они могут меня коснуться. Не так, как обычные люди, но, поверьте, ощутимо. Помню, в шестнадцать, когда разок удрал из дома на вписку, пытаясь понравиться ее зачинщику, убедился лично, что мама не просто так сажает меня под замок в безопасной квартире: места скопления живой энергии для неупокоенных — это непреодолимые стены. Вернулся домой я спустя два часа бегства по дворам кругами. Весь в синяках, порезах, с разбитой губой и переломом руки. Мама, конечно, залечила его в два счета, ведьма-лекарь в первом поколении, не хухры-мухры. Но страху я натерпелся на годы вперед. И больше никогда не выхожу в мертвый час на улицу. Не то чтобы это доставляло мне много неудобств, я и без тусовки неупокоенных ночью гулять не хочу. Но бывший мой был любитель клубов. Вытащить пытался не раз. Даже понять мою «нетаковость», как он ее называл, пытался и обещал, что мы от подъезда сразу прыгнем в такси, а из него — в двери клуба. Но благоразумие твердило, что клубы, пустующие утром и днем, к вечеру не успевают накопить жизненной энергии, которая выступила бы для меня спасительным щитом, и я постоянно сливался. Не клубы, конечно, стали отправной точкой нашего расставания, было много других причин. Да и бывший мой не из тех, кого бросаешь, потому что он мудак, не пытающийся тебя понять. Он честно пытался. Но пропасть между нами было не заполнить классным сексом и парой взаимных увлечений. Мы оказались слишком разными в критически важных моментах. Буквально из разных миров. Загрузившись мыслями о бывшем, бабушку я практически не слушаю, тупо угукая на каждое ее замечание. В конце концов она недовольно фыркает, желает мне спокойной ночи и гордо удаляется с обещанием в ближайшее время «позвонить». Казалось бы, я почти весь день продрых, и мне не сомкнуть глаз всю ночь, но только я касаюсь головой подушки, как меня тотчас вырубает. Еще одна специфика моего ведьмовства — снов мне не снится. Ни единого образа за десять лет с тех пор, как проклюнулись мои способности. Серая унылая темнота на обратной стороне век. Подозревать начал недавно, что мне снится лимб. Но учитывая, что в лимбе нихуя не происходит, это слабо отличается от утверждения, что мне не снится ничего. Утро начинается с кофе, почти не пригоревшей овсянки и острой тоски по живому. Со мной такое случается. В последние дни через меня — фигурально — прошло столько покойников, что я подумываю малодушно слиться с запланированного сеанса с Ниночкой по зуму, но беру себя в руки. Во-первых, это мои же деньги, а учитывая, что я обнаруживаю за завтраком кучку негативных отзывов от вдовы Гольцман на основном своем профиле, в ближайшую неделю я буду доедать хуй без соли, если брошу базу постоянников. Во-вторых, Ниночка эта и обращается ко мне на постоянной основе, потому что за три месяца я ни разу не слился — каждый четверг вижу ее довольное румяное лицо в окошке зума. Вы усомнитесь, возможны ли сеансы связи с покойниками по сети? И я отвечу: «А хули нет? Двадцать первый век на дворе, вы слышали про удаленную работу?» Разумеется, в первый сеанс Ниночке, которая живет за тысячу километров от моего города, пришлось взять билет и прилететь ко мне самолетом, чтобы я смог достучаться до ее почившей подруги и ничего не перепутать. Материя тонкая. Никогда не знаешь, кого случайно выдернешь из-за завесы, если начнешь действовать наугад. Но вот уже после, когда ее Риточка нашла ко мне дорогу, звать ее дух в гости стало как нефиг делать. Теперь каждый четверг я сажусь на кухне с ноутом и открываю окно — в иной мир и в зуме, — чтобы две закадычные подруги смогли продолжить через меня сплетничать. Работа наискучнейшая, не скрою. Моя роль — только рот открывать и передавать охи, ахи и комментарии Риточки относительно очередной новости от Ниночки, как кто-то в шестом подъезде родил, кто-то развелся, кому-то грыжу оперировали, а кто-то влез в долги и продал бы антикварное немецкое пианино, инкрустированное перламутром, по хорошей цене, если бы грузчики случайно не скатили его по лестнице с ощутимыми потерями. Риточка в долгу не остается. У нее на той стороне свой «подъезд», о котором тоже можно посплетничать. В общем, я бы от этих разговоров, в которых выступаю в качестве радио, ловящего загробную частоту, давно бы отказался, не делай они Ниночку с Риточкой такими счастливыми. Знаете, бывает в моей профессии, что люди заигрываются с загробным. Решают, что раз существует нить связи между мертвым и реальным, то и человек как будто бы не уходил — просто живет в другом городе, но живет, из плоти и крови, и его всегда можно отыскать, а то и к нему присоединиться. Я либо перенаправляю таких к знакомому парапсихологу по скидке, либо заканчиваю с ними сотрудничать. Ниночка с Риточкой совсем другой вариант. Они прекрасно осознают, что по-старому уже не будет. Но пока у них есть возможность трындеть, они ею пользуются. Сегодня на повестке дня — больное колено дяди Коли из седьмого подъезда. Я узнаю во всех подробностях, сколько раз ему ставят уколы в жопу, скольких медсестер он послал в пешее эротическое, как он прельстился чекушкой водки позавчера и отплясал лезгинку на свадьбе дочери, откуда его увезли на лимузине молодоженов до ближайшей больницы в сопровождении десятка празднично украшенных мотоциклов. Риточка причитает и охает, Ниночка сокрушается, что дядя Коля был единственным толковым сантехником на весь дом, а теперь ему месяц лежать в санатории. В общем, ничего нового. Когда сеанс наконец заканчивается, я отпускаю Риточку и прощаюсь с Ниночкой, сам готов от облегчения плясать лезгинку. Решаю, что была не была — мне позарез надо проветрить мозги. Надеваю любимую темную шелковую рубашку с жабо и парадные брюки с винтажными пуговицами. Тонкое черное кружевное белье под ними не меняю. Кому как, а мне пофиг на мнимую разницу удобства. Просто нравится, я же ни перед кем трусами не свечу. Они мне уверенности придают, считайте, что мне жить в них веселее. Зашнуровав как следует отмытые берцы, накидываю пальто и, полный предвкушения общения с миром живых, отправляюсь на улицу. Мир живых на общение не настроен. Лица редких прохожих кислее вчерашнего — до конца рабочей недели простым смертным еще два дня пути, один я, самозанятый, иду при полном параде и бестолково… прогуливаюсь. Ловлю только косые подозрительные взгляды. Пытаюсь улыбнуться бабульке на лавочке — бабулька сплевывает что-то про наркоманию и отворачивается. Ясно, понятно. Сегодня счастливым на улице не рады. Воздух еще теплее, снег тает активнее, но мороси, слава богу, нет, и на том спасибо. Я делаю несколько кругов по знакомым дворам и уже подумываю, убавив в энтузиазме, а не вернуться ли и не завернуться ли в одеяло с сериалом в ноутбуке, как положено одиноким одиночкам вроде меня, когда вновь чувствую — за мной идет целенаправленная слежка. Резко оборачиваюсь. Трехцветная кошка останавливается в пяти шагах и нагло пырит в ответ, даже не пытаясь прикинуться пакетом. Блин, я что, ее прикормил? Той вчерашней колбасой? Я теперь за нее в ответе? Подозрительно сощуриваюсь, присаживаясь на корточки, и маню кошку рукой. Она подбирается ближе без особой опаски и охотно тычется лбом мне в ладонь, зажмурившись и урча, как микроволновка. Нет, не дух, очень даже живая. Выпрямляюсь, разворачиваюсь и тащусь себе дальше, закуривая по пути сигарету. Кошка теперь идет со мной шаг в шаг, а я не знаю, как повежливее сказать, что я проверял ее на мертвость, а не пытался пригласить с собой. Блин. Что делать-то? Ответ, как ни странно, находится прямо на углу соседнего дома. Мой вчерашний нечаянный знакомый сидит на лавке у подъезда, пересчитывая жидкую стопку налички. Длинные светлые волосы зачесаны назад. Джинсы на Яне более бледного оттенка, но драные в тех же самых местах. Серьезно, через огромные дырки я вижу с этого ракурса слишком много того, чего не хотел, включая татуху с тигром и край красных боксеров, когда Ян нервно подергивает коленом. Жуткая бледно-желтая толстовка. Легкая черная куртка. Выколите мне глаза. Но делать нечего, со мной кошка, которая считает, походу, что я ее новый кожаный раб. — Эй! — окликаю его издалека и неловко машу рукой. Да. От нормальных приветствий и общения со сверстниками я капитально отвык. Еще бы шел, отпуская ему реверансы. Ян поднимает на меня взгляд исподлобья. Фыркает, ни капли не удивившись, будто бы, встрече, и дальше считает наличку. Только бросает: — Ты рановато. — Чего? — уточняю, останавливаясь напротив. — Лет через шестьдесят подваливай, — на губах Яна при этих словах появляется гаденькая ухмылочка. — Не смешно, — отрезаю мрачно и складываю руки на груди. — Я не… — В мертвый час вчера не попал? — небрежно перебивает Ян, сворачивая наличку и убирая в карман. У меня чуть глаза от изумления на лоб не лезут. Такую информацию о специфике ведьм-загробников для общего развития не читают. Ее узнают от своих — или она приходит с опытом. — Откуда ты знаешь про… — Не попал, короче, — снова скучающе перебивает Ян и требовательно тянет ко мне руку. — Сигу стрельни. — Я на автомате, даже не заикнувшись о том, что рядом с Яном на лавке лежит целая пачка в пленке, достаю и протягиваю ему сигарету. Ян закуривает, набирая побольше дыма на первых двух затяжках, и выдыхает в холодный воздух с блаженной улыбкой. — Ха-а! Крепкие. — Он кидает на меня ленивый взгляд зеленых глаз, прикладываясь к сигарете снова. — Чё надо? — Кошка вот за мной привязалась, — качаю подбородком на трехцветку, которая трется о мою ногу тем настойчивее, чем сильнее я ее игнорирую. — Не твоя? — Да, конечно, — отзывается Ян спокойно и выпускает дымное колечко, подталкивая его с губ языком. — Все кошки этого района мои. — Правда? — спрашиваю пораженно. — Нет! — огрызается Ян немедленно, и мне чудится в этом легкая оскорбленная нотка. — Ты вообще в курсе, сколько для такого жрать надо? У меня бы хавальник не закрывался. — Ян с чувством закатывает глаза. — Ну ты, конечно, не от мира сего. — Кошку, блядь, пристрой, — цежу сквозь зубы, замечая, что очередную ухмылочку под очередной смехуечек он пытается прикрыть, затягиваясь чаще необходимого. — И чё мне за это будет? — интересуется Ян нахально и делает вид, что на кошку не смотрит, но они с ней то и дело играют в молчаливые переглядки. Это как для меня — игнорировать покойника в комнате. Можно попытаться, но выглядит пиздец как странно. — Чувство выполненного долга? — предполагаю угрюмо. — Не будь мудаком. — Я бабки ворую, — напоминает Ян, похлопывая по карману куртки, в который отправилась не так давно пересчитанная наличка. — Я и есть мудак. Не уверен, но мне кажется, что вот это Ян произносит далеко не на ноте наглого бахвальства. Чувствуется в голосе некий отзвук стыда. Или мне просто хочется верить в хорошее в людях. — Ладно, своя она. Просто себе на уме. Как впендюрится что-то в голову, уговаривай не уговаривай, сделает, — сдается Ян, выкидывая докуренный бычок в урну. Наклоняется, упираясь локтями в колени, и выговаривает кошке, которая подбирает хвостик и понуро опускает голову, будто кается по-человечьи: — Чача, тебе чё от него надо? Тебя мало кормят? Гладят мало? — Мя-я-я! — жалуется Чача протяжно и лупит хвостом по асфальту. — Ой, мозг не делайте, женщина, — отмахивается Ян, морща нос. — Без ваших ценных советов обойдусь. — Мр-р-ря! — выдает Чача громче и лупит хвостом агрессивнее. Ян хмурится, будто пытается переспорить ее взглядом. К чему приводит этот молчаливый обмен энергией, я не понимаю. Но Ян достает наличку из кармана, оставляет пару сотен себе, а большую часть сует в полиэтиленовый пакетик, который убирает в тканевый мешочек и протягивает Чаче со словами: — Делом займись, Максу отнеси. Чача ломается недолго. Берет мешочек в зубы и удирает восвояси, протиснувшись в брешь в ограде. — Кто такой Макс? — спрашиваю непонятно зачем. Чтобы завязать разговор? Я настолько оголодал по простому живому общению? Возможно. — Чел один, корм закупает нам в приют, — вроде Ян отвечает обычно, без злобы или недовольства, и не шлет меня нахуй, но у меня такое ощущение, что я каждую секунду на полшишечки от того, чтобы Ян, как вчера, велел брать один пирожок из десяти — да, я злопамятный! — и катиться прочь. — Так чё, пиво мне купишь или как? — Я тебе еще и пиво должен? — хмыкаю, но сам думаю, что не прочь выпить пинту в каком-нибудь баре в центре. Я что, зря наряжался? Берут, конечно, крепкие сомнения, что мне хватит смелости зайти внутрь сколько-нибудь приличного заведения в компании человека, у которого аллергия на нормальную одежду. Но зайти туда одному мне точно смелости не хватит. Нити связи между двумя мирами нужна игла, чтобы оказаться крепко вшитой в полотно реальности. Я разучился быть своим для своих, а для тех чужих, о которых вы подумали, я надеюсь еще долго таковым оставаться. Лет шестьдесят, не меньше. — За какие заслуги? — Я Чачу пристроил, как ты и просил, — напоминает Ян, откинувшись на скамейке, и гордо вздергивает острый подбородок. — Она и так твоя была! — возмущаюсь, всплескивая руками. — Ой, к деталям не придирайся, а? — беспечно откликается Ян. И добавляет, показав мне предварительно высунутый язык: — Предложение действует десять секунд, потом я его отзываю. Вот это, блядь, искусство манипуляции. Меня шантажируют тем, что отзовут приглашение угоститься пивом за мой счет. И знаете, Ян этот пиздец какой странный. Но я зачем-то говорю: — Ну окей.