С приветом с того света

Почему-то ни капли не удивляюсь тому обстоятельству, что мы с Яном пересекаемся буквально через день во дворе моего дома. Он мне теперь так и будет, чувствую, то и дело попадаться на глаза. Но я не против. Ведь мы, вроде, почти друзья? Знаю, я прилично забегаю вперед, но для меня третья встреча с живым человеком — уже весомый повод надеть парные браслеты. Ян сидит на облупленных ржавых качелях, выпрямляя и вновь сгибая тощие ноги, которыми упирается в забросанный песком грязный лед. Цепи качелей противно повизгивают, но Ян не обращает на звук никакого внимания — в руке у него длинная палочка, которой он чертит по песку и, как я понимаю, играет с Зелёнкой в подобие крестиков-ноликов. Зелёнка ставит отпечатки лапы вместо «ноликов». Ян чертит своей палочкой «крестики». Судя по хмурой морщинке между светлых бровей и комментарию: — Жулик, не? — Ян проигрывает. Когда я подхожу ближе и покашливаю в кулак, обозначая свое присутствие, Ян отбрасывает палочку и смотрит на меня с такой претензией, будто я как минимум испортил лучшие годы его жизни. — Тебя где носит? — спрашивает Ян, сканируя меня с головы до пят придирчивым прищуром. Словно догадывается, что под пальто на мне сегодня замечательная кипенно-белая кружевная блузка с большим отложным воротником, украшенная искусственным жемчугом, и ему это не нравится. Да мне тоже не нравится его прикид. Джинсовый комбинезон автомеханика с подранными штанинами, серьезно? Я сегодня в джинсах, но они целые — и коленки у меня не красные от холода! И под комбинезоном на Яне, под распахнутой курткой, футболка с пьяным олдскульным Микки Маусом. Ужас. — Дома был, — отвечаю. — Работал. Немного лукавлю. Клиент за вчерашний день пришел всего один. Связался с почившим начальником, спросив, продлевать ли контракт с поставщиками, получил порцию отборного мата и крики в духе «Бараны! Ничего без меня не можете! С того света вас учить надо, нелюди!». Когда начальник удалился из разговора, раздав люлей, пиздюлей и указаний на месяц вперед, клиент облегченно вытер мокрый лоб платочком, оплатил мне прием, накинув чаевых, и убежал в офис. После него я весь день потратил на пересмотр «Секса в большом городе» и «Трансформеров». — Ты из хаты хоть иногда выходишь? — фыркает Ян, хотя ядовитое замечание высосано из пальца. Я два раза при нем был на улице! И вот уже в третий раз выхожу. — Вот например… иду в магазин, — говорю, дернув плечом. — А что? — Дело есть. — Ян достает пачку, выколупывает сигарету и закуривает. Пускает через ноздри дым, такой же монохромный, как грязный февральский двор в сером свете пасмурного низкого неба. — А ты шляешься неизвестно где. Все еще звучит с претензией. На секунду я, развеселившись, представляю, что Ян моя ревнивая женушка. Сидит, давит фильтр сигареты зубами, по третьему разу заправляет длинные светлые волосы за уши — сегодня они ни лаком, ни гелем назад не забраны. Пушистые, легкие, и потому постоянно лезут ему на лицо. А мне только стыдливо голову в плечи вжимай и оправдывайся заискивающим тоном. «Мась, не сердись, ну». Тьфу! Откуда у меня вообще такие пошлости в голове? — Ты же знаешь, где мой дом, — напоминаю, качнув подбородком в сторону. Хотя тут же догадываюсь, что Ян сидит у меня во дворе не случайно. — Че, типа, во все квартиры подряд звонить? — огрызается Ян оскорбленно и переглядывается с Зелёнкой. Почему-то мне кажется, что Зелёнка мог бы найти мою квартиру по запаху, но Ян не упоминает этот вариант: наверное, считает его слишком уж сталкерским и ниже своего достоинства. Сигарета подпрыгивает на его нижней губе, сизый пепел осыпается на красноватую от холода коленку под дыркой в штанине комбеза. Замерз. Ему бы чаю горячего. В идеале — одеться нормально. — А вы тут мальчика не видели? Такой — не от мира сего. — Что за дело? — интересуюсь, пока Ян не вошел во вкус выедания моих мозгов чайной ложкой. Чую, настроение у него сегодня на девять чертей по десятибалльной чертовой шкале. — На меня вышел очень богатый чувак, — с легкостью переключается Ян на другую тему, снова выпуская дым в стылый воздух, — который готов отвалить сумму на содержание приюта на три месяца вперед — и даже больше. Дочка у него пропала пару дней назад. Полиция пока ничего дельного сказать не может, аля да может еще объявится, что за срок, пара дней? Мой номер чуваку передала хозяйка того бара, где мы с тобой зависали. Вчера Орешек, он у нас главный нюхач, потерял след в районе парка на юго-западе, куда девушка та пошла гулять с подружками. Больше у меня зацепок нет. А найти бы человека надо… Во-первых, это за бабки — их хватит и нам на приют, и тебе достанется неплохая сумма, если подсобишь. Во-вторых, мадам с баром — хорошая тетка. Она переживает за знакомого. Тот переживает за дочку… — Ян хмурится. — Ей всего восемнадцать. «Всего восемнадцать» от человека, которому самому восемнадцать едва ли год назад исполнилось, звучит забавно. Но ничего смешного в пропаже девушки, конечно же, нет. — Думаешь, я смогу помочь чем-то? — спрашиваю с сомнением. — Я обычно… ну… ищу тех, кто уже немного… того… — Мало ли, — меланхолично откликается Ян, сутуля плечи. Сигарета дотлевает до фильтра, и Ян сплевывает бычок на ладонь. — Я тупо других не знаю. Вопрос «Ты сейчас имеешь в виду людей в целом или ведьм в частности, не считая сестры, с которой в ссоре?» благоразумно держу при себе. Вчера я покопался в недрах затуманенной алкоголем памяти и кое-что вспомнил из нашего пьяного разговора у него на хате. Пришлось недолго пострадать на тему того, что я Яну нажаловался на свое катастрофическое одиночество. Но и он ведь поделился тем же самым. Короче, чует моя задница в кружевных труселях, что намекну на отсутствие у него друзей — отправлюсь прямым рейсом в лимб. — Ну давай, что ли, попробуем, — соглашаюсь после короткой паузы. — Погнали. — Ян немедленно подрывается с качелей, а Зелёнка ловко, как цирковой кот, взбегает по его ноге сперва, а потом и подставленной руке, чтобы усесться на плече, вцепившись в куртку когтями. Мы заходим к Яну. Зелёнка остается дома, а вот Орешка Ян одевает в красный костюмчик и смешные серебристые непромокаемые ботиночки. Когда на Орешке, по выражению морды которого понятно и без ведьминых сил Яна, насколько униженным он себя чувствует, оказывается красная вязаная шапочка с прорезями для ушей, я сдерживаюсь от ржача исключительно из уважения к его чувствам. И чувствам Яна, который, походу, эту шапочку вязал сам. — Ему холодно, — объясняет Ян тем спокойным и дружелюбным тоном, который относится в его речи только к котам, и берет Орешка под мышку. — Простынет. — Окей… — отзываюсь и обращаюсь к Чёртику, который выглядывает из комнаты оценить прикид Орешка: — Привет! Чёртик выдает протяжное: — Мя-я-яу! — и смотрит желтыми глазами прямо мне в душу. — Кажется, он хочет с нами, — сообщаю Яну: тот как раз оборачивается через плечо и рассеянно улыбается пустоте, которую видит вместо Чёртика. Улыбка Яна тотчас сменяется кислющей гримасой. — Дома давай сиди, — говорит он. — Не хватало еще, чтобы тебя какой-нибудь призрак-неадекват спиздил, мы его как отлупасим? — Мя-я-яу! — возражает Чёртик обиженно, выгибаясь дугой, пуша шерсть и явно демонстрируя, что сделает с призрачными неадекватами, если попытаются его сцапать. Но я с Яном солидарен. Если Чёртик решил остаться с Яном, ему лучше надолго не уходить от места скопления живой энергии. Страшно подумать, что случится, если он отобьется от нас на улице, погнавшись за голубем, а потом попадет в мертвый час. — Сиди дома, — повторяю за Яном и, не слушая недовольное мяуканье, первым выскакиваю за порог. До парка мы едем на маршрутке. Две девушки на сиденьях напротив умиленно глядят на Яна с Орешком на коленях и шепотом обмениваются комментариями по поводу костюмчика. Орешек страдальчески пырит в окно, покачиваясь в такт неровным движениям маршрутки по колдобинам в асфальте. — Не вспотеет? — спрашиваю у Яна тихо, кивая на Орешка. — Не. Не парься, тут недалеко. — Ян просовывает палец под шапку Орешка. — А костюм я ему расстегнул немного. Девушки напротив расплываются в уж очень довольных улыбках. И шепчутся между собой все активнее, явно обсуждая нашу компанию. Орешек тяжко и как-то по-человечьи вздыхает, нервничая, видимо, от внимания к своей персоне. Ян вдруг поднимает на девушек взгляд, и обе моментально затихают. Я напрягаюсь, думая, что Ян сейчас их покроет трехэтажным матом, но он лишь прохладно уточняет: — Что-то не так? Вот это он, конечно, смелый. Я так не могу запросто спросить что-то у незнакомых людей. — У меня тоже сфинкс, — говорит одна из девушек, зардевшись, когда подружка подбадривающе пихает ее локтем под бок. — Меня Яна, кстати, зовут. А тебя? — Ян, — говорит он, кривя уголок губ в улыбке. — А кота моего — Орешек… Чуть зубами не скриплю. Ну какого хрена на Яна все вокруг залипают и строят ему глазки? Он же одевается как чудовище! И вообще, вы характер его еще не знаете, дамы. Он как тот мем «Запрещено! Немедленно прекратите! Штраф — тысяча рублей», и не написано, за что именно. Пирожки, конечно, делает такие, что обкончаешься от гастрономических оргазмов. И пельмени крутит волшебные. Надо будет ему, кстати, сделать комплимент. Не успеваю я придумать, как бы спасти Яну от Яна, он прекрасно портит все сам, говоря недобрым таким елейным голоском, от которого у меня внутри живота все сжимается: — А ты своему сфинксу неподходящий наполнитель покупаешь, вот он и ссыт где попало, лишь бы не в лоток. Неужели непонятно? Лицо Яны вытягивается от удивления в смеси со стыдливой обидой. Она вжимается в спинку сиденья и слабо спрашивает: — Откуда ты?.. — Попробуй древесный гранулят хотя бы, — советует Ян. — Но главное — не смей пиздить кота. Он не виноват в том, что ты не следишь за его удобством. — Ян наклоняется через проход, прижимая Орешка к животу, и мне мерещится в том, как Орешек довольно жмурится, что он чувствует себя полностью отомщенным. Ян произносит вкрадчиво Яне и ее подружке, которые выглядят уже не ошарашенно или оскорбленно, а нехило так напуганно: — А если еще раз поднимешь на него руку, я расскажу твоему Димочке, что ты чужим парням по маршруткам глазки строишь. Яна краснеет, потом бледнеет, не в силах отвести глаз от Яна, который в свою очередь расслабленно откидывается на спинку кресла и смотрит в окно на проплывающие мимо однообразные фасады промзоны. На следующей же остановке Яна и ее подружка кричат «Нам здесь! Нам здесь!» и кубарем вываливаются из маршрутки. Я тотчас, чуть не лопнув от любопытства, спрашиваю, повернувшись к Яну: — Ты как это все узнал?! Это часть твоих сил?.. — У меня нюх пиздец чувствительный — может, и часть сил, без понятия, — нехотя сознается Ян, морща нос, как будто до сих пор слышит неприятный запашок. — У нее от ботинок кошачьей мочой воняет и ужасным наполнителем. Я думаю, что поворачиваю голову к плечу и тяну воздух носом достаточно беспалевно, но Ян, походу, замечает краем глаза, потому что роняет: — Ты очень сладко и приколдесно пахнешь. Ведьминой смирной… — Комплимент неожиданно поражает меня в самое сердце. Серьезно. Не каждый еще учует ведьмину смирну. Мне очень-очень хочется сказать что-то приятное про его охуительные пельмени, но пельмени с темой не вяжутся, да и Ян все равно продолжает как ни в чем не бывало, не обращая внимания на то, какими благодарными глазами я на него смотрю: — Короче, про то, что бьет кота, это было предположение. Очень часто встречаюсь с тем, что кошек заводят, не задумываясь, что это не просто красивая грелка и урчалка, но живое существо со своими потребностями и капризами, а потом спускают на них всю злость собственных обманутых ожиданий… Ты видел? Она даже не отнекивалась. А «Димочка» у нее на чехле телефона написано. В сердечке. Все просто. — Ты Шерлок, — резюмирую с ноткой невольного восхищения, не находя для Яна других определений. Если бы я решил с таким серьезным лицом кого-то отчитать, не зная наверняка, что попаду в яблочко, диалог сто процентов сложился бы как «Я знаю, что ты выбрасываешь куриные косточки с балкона, хватит мусорить!» и «Ты кто такой? Иди нахуй! Я вообще вегетарианец!» — Приехали, — вместо ответа говорит Ян и кричит водителю: — На остановке, пожалуйста! Мы выходим у главного входа в парк. Хотя «главный» для этого, мягко скажем, запущенного местечка — слишком сильно сказано. Просто кривая металлическая арка посреди забора и приваренные к ней створки ворот, покосившиеся от времени и потому вечно распахнутые, в том числе ночью, когда парк, по идее, закрыт для посещения. Вон даже табличка прибита к забору, на которой написано, что в парк после десяти заходить нельзя. Никто этому правилу, конечно, свято не следует. Парк окраинный, полузаброшенный и полузаросший. За пешеходными тропинками следят разве что весной и летом, тогда же вывозят по сотне мешков с мусором, организуют палатки с горячей кукурузой, хотдогами, пивасом и сахарной ватой и облагораживают деревянную набережную старого графского пруда. Если верить бабушке, когда-то здесь и усадьба стояла, в которую водили местную школоту на экскурсии. Но сейчас от построек позапрошлого века остались только расписанные граффити руины и домики бывшей прислуги в аварийном состоянии. Не знаю уж, почему парк списали со счетов и вспоминают о нем только в теплое время года, когда можно срубить немного бабла на «семейном отдыхе». Насколько помню, произошел конфликт интересов между городской администрацией и частными собственниками нескольких пятачков здешней земли, а по итогу многолетних разборок обе стороны просто забили на парк. У нас в городе и другие есть, чистые, ухоженные, с горками — зимой и катамаранами — летом. А в этом дремучем лесу, по слухам, околачиваются по ночам только вампиры-маргиналы. Поэтому мне все более непонятен выбор нашей «потеряшки» места для прогулки с подружками. — Мужик сказал, дочка его на факультете журналистики учится. Хотела пофоткать здесь для учебной статьи о забытых архитектурных памятниках девятнадцатого века, — сообщает Ян, когда мы проходим по пустой главной аллее, где еще поприличнее и не так жутко. Он дает Орешку понюхать шелковый шарфик, который достает из кармана, и мягко опускает его на потрескавшийся асфальт. Орешек тут же бежит вперед, шурша ботиночками, и нам приходится немного ускориться, чтобы от него не отстать. — Про подружек, как выяснилось, наврала. Не хотела, чтобы отец волновался, что она одна сюда идет. — Оказалось, было за что волноваться, — бормочу, пряча озябшие руки в карманы пальто. Здесь холоднее, чем у нас на районе. И ни одной, как назло, живой души. Зато я чувствую мертвых. Этот запах ни с чем не спутаешь, даже несмотря на то, что урны под завязку забиты мусором, что добавляет кислоты в воздух. Ян застегивает куртку под горло и прячет нос в высоком воротнике, но не от холода, а, как догадываюсь, от этого смрада, который куда сильнее действует на его обонятельные рецепторы. Орешек останавливается на развилке. Налево, кажется, пруд и руины бывшей усадьбы, а направо — бывшие конюшни, от которых после пожара еще тех, графских, времен остались одни обугленные балки. По спине бежит мерзкий холодок. Если они еще не истончились от времени и не попали в лимб, представляю, сколько здесь по ночам шастает неупокоенных душ. — След обрывается, — подсказывает Ян, когда я вопросительно гляжу на Орешка, застывшего посреди развилки. — В этом самом месте. Орешек больше ничего не чует. А он способен следы почуять даже спустя неделю… — Не могла же она испариться в воздухе, — рассуждаю вслух. — Может, ее схватили?.. — Тогда Орешек бы напал на след похитителя, — возражает Ян, — даже если он нес ее на руках или, скажем, катил в тележке. — Ян с силой трет межбровье и с чувством выдает: — Бля. Зря Орешка снова притащил. Мы вчера слегка поссорились. Думал, есть варик, что он из вредности помогать не хочет. Но нет. Дальше этого места он нас провести не сможет. — Тогда давай сами осмотрим руины, — предлагаю, не придумав ничего лучше. По крайней мере, я не намерен разделяться. Нет уж. Я знаю главное правило, которое вечно нарушают герои ужастиков. Да и не зря же мы сюда ехали в самом деле. — Пока светло. Может, там еще призраки какие-нибудь остались. Мертвый фон есть — здесь точно кто-то умер. А значит, есть с кем поболтать. — Ты же в курсе, — вздыхает Ян, подзывая Орешка жестом, — что это звучит мрачновато?.. — Он поднимает Орешка на руки и сует под расстегнутую куртку. — Ну погнали, хули. Раз есть с кем поболтать.