С приветом с того света

Сторожем парка оказывается парень лет двадцати трех. Пепельный блондин под два метра ростом и с такими здоровыми банками, что на нем куртка с лаконичной надписью «Охрана» не застегивается, потому он ее, должно быть, и носит нараспашку. А две пуговицы, которые героически держат натянутую до предела рубашку на мощной груди, грозят выбить мне оба глаза при неосторожном вдохе нашего нового знакомого. — Эдик, — представляется он густым басом, по очереди протягивая нам с Яном ладонь размером с лопату. Мне мерещится, я слышу хруст каждой своей косточки при рукопожатии с Эдиком. На месте тех, кто развлекается в заброшенном парке аттракционов, хоть живых, хоть полуживых, хоть окончательно мертвых, я бы при одном взгляде на Эдика оставил свое баловство подобру-поздорову. Кристине Эдик по-джентльменски целует тыльную сторону протянутой ладони. Кристина млеет и хихикает. Кошусь на Яна посмотреть, не млеет ли он, но тотчас себя одергиваю. Во-первых, один поцелуй спросонья не дает мне никакого морального права пасти каждый его заинтересованный взгляд в сторону кого бы то ни было. Во-вторых, судя по каменному ебалу, Ян сейчас думает только о том, как бы прикинуться старым заклинившим автоматом по продаже прохладительных напитков и переждать дело в сторонке. — Беспорядочно включаются, — сообщает Эдик, пока мы впятером, включая Зелёнку, бредем по унылой пыльной дорожке в секторе для карапузов дошкольного возраста: здесь и трогательно маленькие карусельки, заросшие кое-где плющом, и паровозики на безопасных рельсах, частично утопших со временем в крошеве старого асфальта, и небольшая обыкновенная площадка для тех, кому за радость простые качели, песочницы и лошадки на толстых пружинах. Эдик говорит: — То один включится, то другой. В разных частях парка. Могут днем, могут ночью. Днем — стабильно в пасмурную погоду. Мы с Яном и Кристиной синхронно задираем головы к небу. Серому, сплошь затянутому облаками, и где-то вдалеке тронутому тяжелыми грозовыми тучами. Кажется, мы удачно выбрали время для ловли на живца. Кристина сдвигает солнцезащитные очки за ненадобностью выше по светлым кудрям. Ян шумно и трагически сглатывает. — Разделимся? — деятельно предлагает Кристина на перекрестке. Мысль здравая: парк большой, мы быстрее обойдем его и рассмотрим по отдельности, чем дружной толпой. — Че? — возмущается Ян, выпучив глаза. — Нельзя разделяться! Ты что, не смотрела «Скуби-Ду»?! — О, не волнуйся за меня, — отвечает Кристина с ехидной улыбкой. — Эдик меня защитит в случае чего. Да, Эдик? С этими словами Кристина, схватив согласно мыкнувшего и довольно разулыбавшегося Эдика под крепкий локоток, тащит его направо. — Будьте на связи, если заметите неладное! — кричит Кристина через плечо. — Дафна забрала Фреда… — мрачно комментирует Ян, переглядываясь сначала со мной, потом — с Зелёнкой. Он сокрушается: — Шэгги и Скуби всегда — всегда, блядь, — достается самая жуткая жуть. А потом на готовенькое приходит Фред и сдирает с человека маску барабашки. Открываю рот, но тотчас его закрываю. Вряд ли Ян приободрится, если я скажу, что в реальности мы можем сдернуть с барабашки человеческую маску. И эй, я хочу быть Дафной, а не Скуби, если на то пошло! Ян поджимает тонкие губы и решительно, как будто собираясь на подвиг, кивает сам себе. — Почапали, — командует он, сжимая и разжимая кулаки. — Хочу быстрее закончить. Мы сворачиваем налево. Разумеется, нам достается часть с колесом обозрения. И чем дальше мы идем, тем выше и страшнее кажется внушительная ржавая махина. Слышу скрип, с которым кабины на самом верху покачиваются на ветру. Час от часу не легче при мысли, насколько крепки несущие конструкции этого металлического великана, и не вздумает ли древнее колесо прямо сегодня и прямо сейчас шлепнуться плашмя на широкую центральную дорогу, по которой мы идем. Может, чтобы отвлечься, а может, потому что вопрос, поселившись в голове еще в автобусе, не перестает меня живо волновать, я издалека начинаю пикантный разговор. — Слушай, — тяну, уткнув взгляд в берцы и на каждом шаге набираясь смелости, — я тут подумал… ну… что то, что было утром… — Принимаюсь невольно шагать размашисто и нервно, будто на скорости пережить неловкость будет куда легче. И продолжаю, надеясь на то, что молчанием Ян призывает меня говорить дальше, а в противном случае шикнул бы или попросил заткнуться: — Мне… мне понравилось… я думаю. Я думаю теперь… понравилось ли тебе?.. Чтобы подумать о… о повторении. Возможно? Ян все молчит. Мне критически необходимо посмотреть ему в глаза, поэтому я останавливаюсь резко и, набирая в легкие воздух, как перед прыжком в бурное море неизвестности, оборачиваюсь. Ясно. Ясно, блядь! Ян молчит, потому что Ян, сука, не слушает. Яна вообще рядом нет! Хочется заорать от бессильного раздражения. Да я же в жизни не соберусь с духом, чтобы этот чудовищно неловкий монолог повторить! — Да-да, я просто в ужасе! — говорю громко в окружающую меня пустоту. Зелёнки нет тоже, оба скрылись из виду максимально бесшумно и без каких-либо звуков борьбы, а значит, решили нагнать на меня жути. Раскидываю руки и, покрутившись из стороны в сторону, саркастически и еще громче кричу: — Боюсь-боюсь-бою-пф-ф-бсь… Меня вдруг затыкает теплая ладонь, а второй рукой он хватает меня поперек талии со спины и настойчиво тащит за покосившуюся будку, некогда предлагавшую посетителям парка горячие хот-доги и сахарную вату. — Тш-ш-ш! — закипающим чайником шипит Ян мне в ухо. — Не ори! Распугаешь их. — Кого? — спрашиваю сдавленным шепотом, когда Ян отнимает ладонь от моего рта. Он продолжает крепко обнимать меня со спины, и в новых обстоятельствах, в свете так и не случившегося разговора, мне становится жарко не потому, что Ян, как обычно, горячий, несмотря на легкие шмотки. А потому что это он. Вена на виске пульсирует. — Да кого? — спрашиваю по-прежнему тихо, но с нервным надрывом, связанным, разумеется, вовсе не с прозвучавшим вслух вопросом. — Хуй их знает, — еле слышно отзывается Ян и расцепляет руки. — Сейчас посмотрим. Ян садится на корточки возле будки. Зелёнка, вившийся у его ног, застывает на секунду-другую, словно его выключили и включили заново, а потом стремительным прыжком выскакивает за угол будки и пропадает из поля зрения. Я присаживаюсь на корточки рядом с Яном, всматриваясь в его лицо в поисках ответов. И цепенею, завороженный пустым напряженным взглядом в пространство. Зрачки Яна сужаются, как у кота, зеленая радужка становится светлее, будто разбавленная водой акварель. По коже пробегают мурашки от осознания, что Ян не просто послал Зелёнку на разведку — он прямо сейчас смотрит на происходящее его глазами. — Трое, — бросает Ян. Рявкает вдруг: — Какой голубь, ты ошалел? Фу, оставь его… — Несколько мгновений уходит у Яна на то, чтобы, судя по всему, отговорить Зелёнку мысленно от внеплановой охоты на пернатых. Потом по его губам пробегает торжествующая ухмылка. — Попались… Они идут в… — Ухмылка Яна постепенно гаснет, он морщится, как от пущенной из пульверизатора в лицо ледяной воды. — Черт! — Ян болезненно жмурится, вздрагивает и трет глаза. — Потерял контакт. — Зелёнку поймали? — спрашиваю с содроганием. — Нет. — Ян обращает на меня угрюмый взгляд: зрачки у него снова обычные, человеческие, а глаза — полные сомнения в том, стоит ли делиться. Вместо нетерпеливого «Ну» беру его за ладонь и осторожно сжимаю, без слов напоминая, что мне можно рассказать о чем угодно. Ян не тянет и раскалывается со вздохом: — Когда пиздюком был, потерялся здесь, в этом парке. Долго гонялся в поисках своих, прибился в очередь за дамочкой, которая со спины показалась мамкой. Мы зашли вместе прямиком в комнату страха… Мне стало жутко, я вцепился в темноте в ее руку. А дамочка завизжала и заорала совсем не маминым голосом «Отстань!» и сиганула на всех парах вперед по коридору. Когда я бросился за ней, лишь бы поскорее выбраться на свет, запутался об искусственную паутину, споткнулся и въебался в плохо закрепленный скелет. Упал вместе с ним и потерял сознание от удара. Очнулся на второй партии посетителей, когда какая-то девчонка, вопя под инфернальные звуки, пробежала прямо по мне… — Ян кривится. — Знаешь, когда просыпаешься в кромешной темноте, полной кошмарных звуков, визгов и криков «Помогите!», любовь к паркам аттракционов вышибает намертво. — А что же твои? — спрашиваю, хмурясь. Несложно представить, какие эмоции у Яна вызывает возвращение в парк. Я и не додумался, что Ян, всю жизнь проживший в городе, застал это место в рабочем состоянии. — Мама чуть не поседела, пока меня искала, — хмыкает Ян безрадостно. — И еще раз чуть не поседела в больнице, когда у меня обнаружили нехилый сотряс. — Не надо было тебе идти с нами, — произношу, коря себя за невнимательность и беспечность по отношению к его реакции в автобусе. — Ничего, если бы это дело ты пропус… — Ага, да, — ядовито перебивает Ян, вскакивает на ноги и меня рывком тянет наверх. — Чтобы ты один пиздовал в комнату страха? — Почему именно… — я запинаюсь, осененный догадкой. — Ты потерял контакт с Зелёнкой, потому что те трое направились туда?.. — Да. Эмоциональный фон… сбивает связь. — Ян достает резинку из кармана и скручивает волосы в высокий хвост. — Идем. Напиши Кристине в чат. Мы добираемся до нужного здания за считаные минуты. Всего пара поворотов, и перед нами вырастает одноэтажная длинная коробка, изрисованная потускневшими от времени монстрами с раззявленными пастями, летучими мышами и пещерами. Здесь скрип кабин колеса обозрения слышится отчетливее, как и гул ветра, гоняющего сухие ветки по плоской крыше. Входные двери, стилизованные под ворота средневекового замка, слетевшие с верхних петель, приглашающе распахнуты, а в темном проходе колышутся потрепанные ленты черной пленки. На подступах к дверям буквально чувствую, как Яна изнутри пробивает волнами того детского отчаяния и ужаса, пусть на лице его ни одной лишней эмоции не отображается. Но также понимаю, что если предложу Яну отправить меня одного, получу в ответ грубый отказ. Внутри до сих пор Зелёнка. Я видел по шевелящимся беззвучно губам Яна, что он силился вытащить Зелёнку обратно, но так и не смог заглянуть давнему страху в лицо его глазами. Не смог сделать это один. — Будем держаться вместе, — не предлагаю, констатирую, переплетая свои пальцы с теплыми и слегка подрагивающими пальцами Яна. В свободную руку беру телефон с включенным фонариком, и Ян, очнувшись от прикосновения, следует моему примеру. Прошу вкрадчиво: — Не отпускай меня, хорошо? — Не отпущу, — к счастью, Ян либо действительно верит, что это в большей степени для меня, чем для него, либо убедительно мне подыгрывает. Мы вместе шагаем в темноту, проскальзывая за занавеску из пленочных лент. Ян издает булькающий звук, напоминающий рвотный позыв, и притирается ближе. Не сразу понимаю, что он старается вдыхать мой запах, а не тот, что окутывает нас со всех сторон. В свете наших фонариков комната страха, сырая, воняющая плесенью, выглядит еще более зловещей, чем то, что могло нарисовать мне воображение в темноте. Кирпичные стены в мазутно-черных потеках, блестящих и напоминающих запекшуюся кровь, натекшую из щелей. Мотки искусственной паутины, грязные, свисающие с потолка, то и дело задевают нас по плечам и лицу. Мерзко. Не так пугают высвеченные фонариком разваленные чучела чудищ и потухшие глаза ведьм, некогда вспыхивавшие под звуки, которые обыватели называют «загробными» (чушь, кстати, в загробном мире всегда тихо), как повсеместные смрад и грязь. Каждый вдох приносит нездоровое ощущение, что в моих легких оседают полчища микробов и неизвестных науке грибков. Еще немного, и во мне разыграется такая внезапная для самого меня ипохондрия, что я себя доведу до истеричного вопля в нерабочей комнате страха. Но мне нельзя. Я, вообще-то, должен быть смелее, чтобы не дать запаниковать Яну. Давлю на его ладонь сильнее, на что Ян отзывается протяжным шипением. Перестарался. Разжимаю немного пальцы. Мы проходим по коридору в соседнюю комнату. Тихо вокруг, будто в гробу, и я уже начинаю сомневаться, что Зелёнка внутри, как и троица неизвестных, которых Ян поймал его зрением. Может, имело смысл подкараулить их с разных сторон здания? Мне — у выхода, Яну — у входа?.. Ну почему здравые идеи посещают меня с заметным опозданием? Паника подкатывает к горлу, и давить ее становится все тяжелее. Я понимаю еще кое-что про свою реакцию. Совсем не то испытываю, что во время поисков Кристины. Тогда мне было спокойно, потому что я ловил дыхание смерти. Сейчас я нервничаю, потому что не знаю, чего ожидать. Знаю лишь, что мертвыми тут не пахнет. — Не чувствую живого запаха, — бормочет Ян под нос, что ни капли не воодушевляет. Кто может не пахнуть ни мертвым, ни живым?.. Помещение, узкое и длинное, как оставшийся за спиной коридор, оказывается бесхитростным лабиринтом: нам приходится идти змейкой, держась за руки, минуя один выступ стены за другим, врезаясь лицами в мотки вездесущей паутины и от нее же отплевываясь с отвращением. Ни одного постороннего шороха, ни одного лишнего звука. Мы в угнетающем вакууме сырых стен и облупившихся потолков стоим на пороге очередного помещения. По задумке архитектора когда-то здесь была импровизированная и лишенная острых углов пробоина в стене. С годами бетон раскрошился, пробоина стала выглядеть почти как настоящая. Такая же опасная и грозящая как минимум столбняком при неосторожном порезе. Мы с Яном, не расцепляясь, пролезаем внутрь, страхуя друг друга под локти. Не хочу опускать фонарик ниже, услышав чавканье под берцами. Увижу густые и мутные бацильные лужи, меня точно вывернет утренней порцией грушевого пирога. Прикидываю мысленно, что до выхода — лишь короткий коридор сразу за комнатой, в которой мы находимся. Если трое любителей пощекотать нервишки и побывали здесь, они наверняка уже выскочили. Услышали нас или увидели свет фонариков и смылись: я бы так и поступил. Да и Зелёнка, небось, давно там, снаружи, ждет, когда мы нагуляемся всласть и вылезем за порцией свежего воздуха. Ян не дрожит. Наверное, посмотрев на то, что до глубины души испугало его в детстве, другими, взрослыми глазами, увидев забытым и лишенным голоса, он не чувствует себя больше уязвимым и потерянным. А может, дело в том, что сегодня он в темноте не один. Собираюсь шагнуть вперед, но Ян дергает меня за руку обратно, заставляя остаться на месте. Хочу подсветить фонариком его лицо, но Ян выключает свой, а мой не дает поднять, настойчиво придерживая меня за запястье. — В чем дело? — спрашиваю напряженно. Он что-то расслышал? Говорят, у анималистов не только нюх и зрение хороши, но и слух довольно тонкий. — Мяу-у! — раздается снизу зов Зелёнки. Ничего себе. Он вернулся за нами? Или решил дождаться здесь? В мою ногу тычется его голова. — Ты что-то говорил, — произносит Ян непривычно мягким голосом. — Спрашивал, — послушно повторяю, — что случи… — Нет, — перебивает Ян. — Не сейчас. Там, на дороге. От его тона не по-детски мурашит. Ян со мной таким тоном еще не заговаривал. И если минуту назад я думал исключительно о нашей миссии, то прямо сейчас, облитый с ног до головы ничего общего с температурой воздуха не имеющим жаром, концентрироваться я способен лишь на тепле пальцев Яна и тягучем, выпивающем из меня душу голосе, который спрашивает: — Что ты там говорил про утро? И пиздец. Язык немеет и приклеивается к небу. Он слышал мои потуги начать разговор. И решил, мать его, взяв отсрочку на подумать, застать меня врасплох продолжением. «Ну че, Ген, я готов попиздеть. Как тебе утро? Понравилось? Ты первый. Говори, сам же начал». — Я… — начинаю хрипло. — Я… Но внятно объясниться я не успеваю. По моей руке вдруг прилетает удар, телефон выскальзывает, и, сделав кульбит под беспорядочное мелькание света фонарика, выхватившее испуганное лицо Яна и силуэт у стены, шлепается прямо в лужу. Следом отправляется телефон Яна. Комната тонет в непроглядной темноте. Зелёнка протяжно мяукает. Я вскрикиваю, потеряв в темноте пальцы Яна, а в следующий момент меня хватают за плечи и дергают назад, не давая дернуться. — Гена! — орет Ян не своим голосом с противоположной стороны комнаты, судя по звукам, отчаянно брыкаясь. — Гена!