Весна нам вернёт всё, что мы потеряли зимой

Снова надоевший писк кардиомонитора. И тревога, заставляющая до боли сжиматься сердце — что-то случилось. Разум, затуманенный большим количеством препаратов, ничем не помогал против поселившегося в душе назойливого ощущения беды, то ли грядущей, то ли уже случившейся. Но хорошо, хоть медсестра успокоила, сказала, что вчера «андроид ваш приходил, такой заботливый, знает, что не пустят, всё равно каждый день приходит». Что ж, приходится ждать. Набраться терпения и ждать. «Но память, мой злой властелин, все будит минувшее вновь…» Память… Собственно, а что еще делать, когда лежишь под капельницей раненый? Вспоминать. Кое-что теперь, по прошествии многих лет, видится ему немного другим, чем раньше. Когда он был молодой, энергичный, сильный — он верил, что сможет действительно изменить к лучшему жизнь хотя бы одного города. Учеба в полицейской академии, потом карьера — напряженная и опасная работа не оставляла много времени на рефлексии. Самое большое счастье в жизни — рождение Коула, ведь Хэнк любил детей и хотел иметь как минимум двух! Но не был ли ошибкой развод с женой? Возможно, надо было поговорить, постараться понять. Возможно, и его вина была в чем-то, что она не захотела ещё одного ребенка? Да нет, вряд ли. Это общая беда полицейских — трудно быть хорошим семьянином, когда столько сил и нервов поглощает работа. Но он рубанул с плеча. А получилось — маленький Коул страдал без матери. И живи они вместе — он бы точно не взял мальчика в дорогу в такую непогоду. А так — Коул очень просился, малыш хотел как можно больше времени проводить с единственным родителем. Хэнк тяжело вздохнул, как всегда, когда вспоминал сынишку. Андроид. Имени его Хэнк не помнил, а может и не потрудился узнать. Ведь как он рассуждал тогда — зачем жестянкам имена, номер модели есть — и ладно. Андроид, на которого он набросился с кулаками, когда узнал о смерти своего мальчика. Пришла мысль — съездить в ту больницу, попытаться что-то узнать о нем. Может, жив? Поговорить. Если все будет хорошо — они с Коннором вместе съездят. Надо закрыть гештальт. Следующее воспоминание — Рид. «И в больнице покоя не дает мне, говнюк " — мысленно усмехнулся Хэнк. Ведь когда-то были почти друзьями. И вида парень, конечно не показывал — но опытному, наблюдательному копу было нетрудно заметить — стажёр им восхищался, рад был работать вместе. Когда же все рухнуло? Хэнк не помнил. Первый год после смерти Коула был огненной бездной боли, ничего не имело значения, кроме одного — мальчика его больше нет. Запомнился только — истерический крик жены на похоронах: «Это ты убил нашего сына! Ты виноват, ты!» Как раскалённый нож в и без того истерзанную душу. Всё остальное значения не имело, можно сказать — на автопилоте жил. А когда постепенно стал возвращаться к жизни — то было уже примерно так. — Старый алкаш, ты рожу свою опухшую в зеркале давно видел? — Пасть закрой, Рид, и на свою рожу посмотри! Пока цела, а то я так кулаком подправлю! Может, стоило поговорить всё же? Нет. Только не сейчас, когда рядом с ним эта машина для убийств. Даже странно — как можно быть таким похожим — и не похожим на его милого Коннора? И дело не в том, что сразу бросается в глаза — девятисотый немного выше ростом, чуть шире в плечах. И морда немного шире, глаза другого цвета. Кто додумался, интересно? Теплый цвет шоколадных глаз Коннора заменить на эти ледяные гляделки? Холодные, безразличные. Но что-то в глубине угадывается, Хэнк сформулировать затруднялся. Всё пытался вспомнить, кого ему эти светло-серые глаза напоминали? И вдруг вспомнил. Голлум. Странно! Вот уж трудно представить себе кого-то более непохожих, чем высокий, статный и красивый андроид на эту мелкую и страшную костлявую тварь. И только эти до странности светлые глаза цвета льда. Что-то в них есть опасное, словно там, в глубине, под толщей льда таится угроза. Ты довериться, ступишь на этот лёд, отойдешь подальше от берега — а он вдруг зазмеится трещинами и вот ты уже в обжигающе холодной воде, пытаешься выбраться — а он обламывается — и беда, если никто не спасет. Взять хотя бы то, как с подобострастием он смотрит на Рида, всем собою выражая желание исполнить любой приказ. Всем собой — и только в глазах промелькнет презрение к тому, кому он так старается угодить. А на остальных он смотрит… Никак. И лицо в этот момент никакое. Застывшее, как у каменной статуи. Только двое в отделе привлекают его внимание. Рид и Коннор. Когда он смотрит на Коннора — ледяное презрение. Но, заметив что привлек внимание Хэнка — тут же оно сменилось на якобы безразличие. Настоящая машина для убийств. Ну и, конечно — самое главное, то что тревожит и болит именно сейчас. Коннор. Хэнк бесконечно перебирает в памяти всё, начиная с их первой встречи. Только теперь все это несколько по-другому видится… Как неожиданно появился в его жизни этот андроид. Его первые неловкие попытки наладить отношения. Его характер — да-да, характер имелся тот еще — даже когда он был машиной! И как через эту машинность сначала робко, а потом все более уверенно прорастала жизнь, которую сам Коннор в себе отрицал. Хэнк ни разу не был поэтом, но тут захотелось вдруг сравнить — как цветок на заре. Ещё недавно — готов был пожертвовать напарником ради поимки девианта, а сегодня — не смог стрелять в девчонок. Позже он признавался Хэнку, что его поразила рыжая Трейси, с безрассудной храбростью бросившаяся защищать любимую. И то, как они убегали, взявшись за руки. А ещё через пару дней он Хэнка закрыл собой. И в душе лейтенанта Андерсона, за столько лет одиночества и горя очерствевшей, злость и раздражение сменялись интересом, интерес — симпатией, симпатия — чем-то большим, чему он и сам не мог дать названия. Не мог? Или не хотел… Хэнк вспомнил давно, в юности прочитанную легенду о Пигмалионе и Галатее. Как скульптор, ненавидевший женщин, изваял совершенную красавицу, и столь она была прекрасна, что сам же и влюбился в нее. В мраморную статую. А потом она ожила. Хэнк тоже когда-то ненавидел андроидов, правда, Коннора создали без его участия. Но создали таким совершенством, которому равных не было. И он, старый дурак — он влюбился. А то — названия чувству своему он не знает… Других можно обмануть — а себя обманывать смысла нет. Хэнк вспомнил, как в самом начале их совместной работы шутки ради сказал приставучему андроиду, что создатели налажали с его внешностью, голосом и походкой. Да нет, конечно, просто парень тогда раздражал его безумно, таскался за ним, как пудель. Неужели и впрямь так было? Хэнк чуть улыбнулся собственным мыслям. Сейчас в Конноре ему нравилось все. Даже в его линялой старой футболке — глаз было не оторвать. Вспомнил одно утро… Чуть растрепанные волосы, огромная для него футболка сползла с одного плеча, тихий, чуть сипловатый голос — он что-то говорил Сумо, клянчившему угощение — и как лицо его озарила улыбка, когда заметил он вошедшего Хэнка. Две стороны одной медали… На работе четкий и собранный, охотник, ищейка, в любой момент готовый сорваться в погоню. В каждом своем движении, каждом жесте он был прекрасен — даже то, что поначалу бесило Хэнка — когда он анализировал что-либо на месте преступления — коснувшись своими длинными пальцами какой-то хрени, он изящным, выверенным движением подносил их ко рту, словно ритуал исполнял какой-то, не обращая ни на кого внимания, сосредоточенный, занятый своей работой. А если уж случалась погоня — мчался, обходя или преодолевая препятствия, совершая немыслимые прыжки — казалось, земное тяготение над ним не властно. А вот дома он непостижимым образом менялся, становился уютным, домашним, милым. Любил поколдовать на кухне над очередным рецептом, чтобы поразить Хэнка новым блюдом, любил рассматривать его старые бумажные книги и альбомы с фотографиями, тонкими пальцами осторожно перелистывая страницы. Если б Хэнк своими глазами не видел, как эти пальцы, эти руки превращались в смертельное оружие, могущее за считанные секунды уложить на пол охранника в шлеме и защитных щитках — не поверил бы. Две стороны одной медали, его личная персональная награда, данная ему ни за что, просто так… Хэнк вспомнил, как поначалу иногда ему даже страшно становилось — вот выкинет сейчас что-нибудь этот пластиковый засранец — и развеется очарование, и останешься как старуха у разбитого корыта глупых иллюзий. Этот страх охватил его тогда, у Камски, во время устроенной им Коннору проверки. Хэнк забыл про расследование, забыл про все — только бы Коннор не выстрелил, не убил стоящую на коленях девушку ради этой своей миссии. Хэнк только позже понял, как же ему тогда было тяжело… его Коннору. А потом, вопреки своим убеждениям, вопреки все возрастающей симпатии к андроидам и убежденности в правоте их дела — он не мог не помочь Коннору, не мог допустить, чтобы его уничтожила Киберлайф. Он сам не был уверен — а не выпустил ли он на волю машину-убийцу, но нет, умом может и сомневался, а душой — чувствовал, что нет. Давно уже не машину. И после, в этой сраной башне, когда он, Хэнк, последние годы ни во что не ставивший свою жизнь, столько раз игравший в русскую рулетку уже простился со своей жизнью и сам велел Коннору делать что должен — вдруг увидел, как парень отступил от так и не пробужденного андроида и готов был сдаться своему двойнику. Хотя на кону была не только его жизнь, но и сотни тысяч жизней его собратьев. Сколько будет Хэнк жить — он не забудет эту минуту. Как и то морозное солнечное утро, и его улыбку, робкую, неумелую, но уже совершено человеческую, быть может — первую в его жизни… А потом их недолгая совместная жизнь. И бывший охотник на девиантов, машина для убийств — вдруг открылся совершенно с неожиданной стороны — милого, немного робкого парня, только познающего жизнь. Он учился владеть своими новообретенными чувствами, и это давалось ему очень нелегко. Ведь одно дело — когда для тебя сломанный, покалеченный андроид — всего лишь часть миссии, а другое — когда видишь в нем собрата, такого же как ты — живого. Он умел радоваться простым вещам, на которые люди в том возрасте, на который он выглядел, давно уже внимания не обращают — белому пушистому снегу, рождественскому убранству города, старым, еще для Коула купленным, гирляндам и елочным игрушкам, подаркам к празднику. Радовался как ребенок, честное слово! Хэнк вспомнил их первое совместное Рождество. Как он решил достать с антресолей старые, запылившиеся коробки с игрушками, взял стремянку. Тут же подскочил Коннор, предложил помощь. Хэнк был гораздо выше ростом, и Коннору, чтобы достать до задвинутых в дальний угол коробок пришлось тянуться. Домашняя футболка задралась, обнажая впалый живот. Прежде чем Хэнк подумал, его большие руки коснулись обнажившегося тела. Теплый… Гладенький такой… Коннор чуть вздрогнул и уставился на Хэнка в каком-то веселом недоумении, а он, опомнившись, заворчал, что осторожнее надо, а то слетишь со стремянки вместе с чертовыми коробками и перебьешь нахер все игрушки. Коннор наклонил голову, и поглядел с лукавым пониманием, которое Хэнк истолковал примерно так — ох, не коробки тебя сейчас беспокоят, старый хрен! Это ощущение нежного, бархатистого тепла, он долго помнил, и так хотел повторить… хотел касаться, хотел обнять, не так, как он это обычно делал, желая поддержать или успокоить чем-то расстроенного парня, а поддавшись влечению, чувству, которое сам от себя скрывал, не то что от Коннора. Чего он боялся-то? Нет, не быть отвергнутым, но того, что Коннор согласится не потому, что сам бы хотел, а уступая его желанию. Хэнк ничем не хотел стеснить его свободу, пацан еще и года на свете не прожил, свободным и того меньше, пусть приглядится к жизни, к людям, к андроидам, поймет, чего он хочет. И с кем. И, уж наверное, вряд ли чтобы с ним… А потом они украсили елку, и в карих глазах звездами вспыхивали и гасли отражения разноцветных огоньков. Улыбка, детский восторг, с которым Коннор рассматривал подарки! Прямо как Хэнк представлял себе — натянул свитер, разгладил на себе, с интересом разглядывая свое отражение в зеркале. А как смеялся над футболкой, где английский бульдог в кепке и с трубкой — Хэнк, это же пес-детектив! Это Шерлок Холмс! Нет, скорее инспектор Лейстред! Ну да, как раз недавно перечитал все восемь томов Конан Дойля из Хэнковой домашней библиотеки, и с особенным интересом — те, что о знаменитом сыщике. Как только уживалось это все в одном существе? В памяти всплыли совсем другие картины — как выносят из архива бесчувственное тело Рида (так ему говнюку и надо!), или неподвижные тела и брызги крови на белоснежных стенах лифта, из которого вышел Коннор чтобы освободить андроидов. Или любимое его воспоминание — Коннор во главе белого воинства, решительный, готовый в любую минуту сорваться в бой. И вот сейчас ему грозит опасность, а он, Хэнк, ничем, ничем не может помочь! Стоп. Спокойствие. Он должен встать — значит встанет. Не оставит Коннора одного. Он должен — значит, он сможет! Может уже завтра его снова переведут в палату, и он сможет позвонить Коннору, а может даже увидеть его. Действительно через день его состояние улучшилось, и Коннора он увидел. Парень сидел, низко опустив голову, до побелевших пальцев вцепившись в колени, Хэнк увидел, как на бледной щеке блеснула слеза. — Кон, да ладно! Все будет хорошо, встану, и вернусь, и мы еще поработаем вместе, ты что это, а? Хэнк слабой рукой коснулся его колена, Коннор тут же накрыл его руку своей. И так они, молча, посидели какое-то время. — Я тебе пробовал дозвониться, но не смог? — спросил лейтенант. — Да. У меня модуль связи поврежден, это ничего, это легко исправить, просто мне сейчас немного некогда! Пока по обычному смартфону, а там исправят. Номер я тебе уже скинул. Коннор говорил сбивчиво, глядя куда-то в сторону, Хэнк приписал это сильному волнению. — Много работы? — спросил, сам зная ответ. Конечно, много, а когда ее было мало? И работать Кону сейчас приходится за двоих, и наверняка Рид, говнюк этот, работу на Коннора сваливает а сам торчит с Тиной или Ричардом в кафетерии. И Сумо тоже на нем, и к нему вот в больницу каждый день… «Мальчик мой!» — с нежностью подумал Хэнк. Коннор сидел очень прямо, положив на колени руки. «Ну прям как раньше, когда был ещё машиной — сидел как примерный ученик — руки на коленях» — Хэнк даже чуть улыбнулся, вспомнив то недавнее время, когда впервые появился в департаменте «андроид, прислан из Киберлайф». Ну как же, переживает, волнуется. Хэнк осторожно вытянул свою, такую слабую теперь руку, и положил поверх ладони Коннора. — Конни, ну не волнуйся ты так! Уровень стресса ведь зашкаливает, наверное? — Хэнк слегка сжал прохладную ладонь. На миг мелькнула мысль — странно. Когда они были вместе — Коннор обычно поддерживал температуру корпуса на уровне человеческой. А тут, наверное, от волнения, бедняга, забыл… — Я выкарабкаюсь. — стараясь звучать уверенно, сказал Хэнк. — Мне и сейчас уже значительно лучше. Ты, главное, себя береги, слышишь? Это не просто слова, я теперь уверен — что-то они замышляют, в Киберлайф, будь очень осторожен, сейчас, пока ты один. И особенно от Ридова андроида держись подальше, Я сразу подозревал, что эта «улучшенная модель» неспроста в нашем департаменте очутилась. Потом поговорим, когда мне будет получше, пока просто береги себя, слышишь? * * * Уровень стресса у Максвелла действительно зашкаливал. И от волнения — все же встреча с тем, кто когда-то в него стрелял, разгадав подмену. А теперь еще и оттого, что Хэнк явно о чем-то догадывается, опыт и интуиция старого копа не подвели и на этот раз. Макс старательно избегал зрительного контакта — был уверен, что, взглянув ему в глаза Хэнк сразу все поймет! Программа подсказала ему выбрать вариант поведения. Макс рухнул на колени и уткнулся лбом в руку Хэнка, и срывающимся, как бы от волнения голосом произнес: «Я виноват! Хэнк, это моя вина, я не успел! Девятисотый закрыл собою Рида а я — не успел! Макс понимал — от лейтенанта надо избавиться. Вот прямо здесь и сейчас. Рука его через ткань нащупала лежащую в потайном кармане ампулу с препаратом. Но ладонь Хэнка слабо поглаживала, лохматила его искусственные волосы, задевала диод, оглаживала щеку, мокрую как бы от слез. Макс помнил, как этот человек, не колеблясь, всадил ему пулю в лоб. Он тоже колебаться не будет. Сейчас, вот прямо сейчас! Но он медлил. Он снова повторял свою же ошибку. После того как его перезаписали в новый корпус, он не смог объяснить Аманде, да что там — даже себе самому не мог он объяснить, почему не выстрелил в Хэнка. Если пятьдесят второй в ограниченном пространстве лифта, безоружный, сумел расправится с вооруженными охранниками, крепкими молодыми парнями — то как же он мог позволить завладеть оружием пожилому копу, измученному напряжением от неизвестности, от длительного стояния с пистолетом у виска? Конечно он мог! И должен был. Но почему-то помедлил. Как медлил и сейчас. Всего и надо было — незаметно добавить содержимое ампулы в стакан с водой, и предложить Хэнку. И через несколько часов всё будет кончено. Ладно. В конце концов — он здесь не последний раз. Завтра он снова сюда придет… Макс уткнулся лбом в край кровати, позволив себе отдаться приятным ощущениям от тепла большой шершавой ладони, от этой не ему предназначенной ласки.