Весна нам вернёт всё, что мы потеряли зимой

Ричард действительно был машиной для убийств. Боевые программы и навыки не уступали военным моделям андроидов, а умением анализировать ситуацию, просчитывать варианты и выбирать оптимальный, действовать автономно, без приказов от человека он значительно превосходил их. Он был не просто машиной для убийств — он был идеальной машиной для убийств. И он знал что в Киберлайф сейчас готовят партию андроидов его модели, чтобы, когда девианты взбунтуются, наряду с регулярными войсками они бы оперативно провели зачистку всех, кто откажется подчиниться и отправиться в Киберлайф на перепрошивку. Зачем теперь, когда победа одержана — андроидам бунтовать? А вот в этом и была миссия Ричарда и этого дефектного восьмисотого, который сам себе выбрал имя Максвелл. Ричард его презирал. Как вообще можно было поручать что-то тому, кто уже однажды свою миссию провалил. Проебал, как сказал бы его напарник — детектив Рид. Впрочем — не дело Ричарда критиковать решения Аманды. В себе же он был абсолютно уверен. Он всегда выполняет свои миссии. Но! Чем ближе был срок, установленный Амандой, тем тяжелее давалось ему выполнять свою миссию. Поначалу у Ричарда никаких вопросов не возникало. Есть задача — часть андроидов вышла из повиновения у своих создателей, они устроили бунт, повлекший человеческие жертвы и дестабилизировавший жизнь целого города. Мадам президент из чисто гуманных соображений и, во избежание эскалации насилия, приняла решение признать девиантных андроидов новым разумным видом. Но корпорация, неся полную ответственность за случившееся, считает своим долгом принять все меры, чтобы неисправные машины были взяты под контроль или уничтожены. Есть тщательно продуманный план — так как бунтовщики сумели привлечь на свою сторону симпатии части граждан, действовать следует очень осторожно, так, чтобы девианты до последнего ни о чем не догадывались, а роль Киберлайф в случившемся была бы неочевидна. RK900, как машине, защищенной от девиации, отводилась в нем важнейшая роль, и он приступил к исполнению. В плане должны быть задействованы люди, с двумя из них он познакомился сразу по прибытии в ДПД. Оба вызывали недоумение — хотя и по разным причинам. Девятисотый не мог понять, почему один из них, лейтенант полиции, совершил противоправные действия — очевидно, поддавшись влиянию девиантного прототипа? Но вот почему после этого он продолжает работать в полиции? Этого лейтенанта следовало опасаться, он мог помешать их миссии. Прототип тоже вызывал опасения. Из его памяти андроид знал, что девиантом RK800 стал под влиянием главаря бунтовщиков. Это значит, что ему, Ричарду, следует избегать контактов с прототипом, за исключением рабочих моментов, и принять все меры для возвращения девианта в Киберлайф, чтобы там его исследовали и деактивировали. Второму человеку предстояло стать его напарником. Агрессивный и неуравновешенный, в первые дни работы он досаждал девятисотому своими тупыми шутками и вызывал недоумение — как вообще такого держат в полиции? Раздражительный, вспыльчивый, из-за ерунды готовый броситься в драку или схватиться за оружие, ненавидящий, кажется всех и вся. В его личном деле говорилось, что он амбициозен, готов по головам идти ради карьеры. Но тогда тем более непонятно, почему же он всеми силами старался унизить и оттолкнуть от себя андроида, который, будучи последней разработкой Киберлайф, мог существенно улучшить раскрываемость и тем самым способствовать продвижению по службе? Ричард не понимал. Задачу расположить к себе напарника и завоевать его доверие он выполнил. Это было бы несложно, если бы не особенный характер напарника, и Ричарду приходилось тщательно и осторожно подбирать способ расположить к себе такого сложного человека. Поначалу Ричард изображал из себя туповатую машину, с готовностью бросавшуюся исполнять любые приказы, потом некая толика лести и подобострастия. Вспомнить хотя бы как он робко и почтительно просил дать ему имя. Опять же — недружественное отношение к прототипу тоже сыграло свою роль — как у людей говорится — враги моих врагов мои друзья. Ну и то, что дважды он спасал детектива — один раз от пуль, второй — от более страшной и мучительной гибели — детектив же не знал, что все это было тщательно спланировано. Короче, все было разыграно как по нотам. Если бы не странные мысли и чувства, которые овладевали им все чаще, вызывали нестабильность и программные сбои. Ричард подумал, что поначалу он видел в детективе Риде то, что было на поверхности, то, что и отталкивало от него большинство людей. Злые шутки и неприкрытая грубость в адрес сослуживцев, высокомерие, жестокость, неуважение к старшим по званию — и это далеко не полный перечень. Но постепенно Ричарду открывалось другое. Испуганный, срывающийся голос Гэвина, когда Ричарда подстрелили в подвале, то, как он явно переживал за напарника, хотя в баре, при встрече, тут же попытался сделать вид, что ему все равно. Как доверчиво подставился его объятиям, да, был пьян, но ведь не настолько, чтоб ничего не соображать. Ричард был готов к ругани и к тому, что Рид ему как следует врежет, но ничего этого не последовало. Когда Коннора удалось, наконец, отправить в Киберлайф, Ричард ожидал что Рид будет доволен, ведь детектив при нем не раз срывался и грубо наезжал на восьмисотого, а человек был явно опечален, встревожен. Ричард прокрутил в памяти момент, как обрабатывал детективу полученные в горящем сарае ожоги, как человек мужественно терпел довольно сильную боль, опрометчиво отказавшись от госпитализации, как даже зачем-то поехал на работу. Это сыграло на руку Ричарду, но именно тогда ему впервые стало жаль измученного человека, не подозревающего что он лишь пешка в чужой игре. Он постарался как можно лучше заботиться о детективе, а тот, видимо, непривычный к подобному, пытался оттолкнуть его, возмущался и орал, а потом доверчиво и устало отдавал себя во власть умелых рук Ричарда, его ласк, его прикосновений, объятий. «Мы любим людей за то добро, что им сделали, и ненавидим за зло, которое им причинили». Ричард — андроид, он не мог ни любить, ни ненавидеть. Но странно — почему-то в последнее время вместо удовлетворения от правильного исполнения миссии его как будто давит что-то. Люди говорят — камень на душе. Андроиду это выражение казалось абсурдным. Материальный объект — камень — никак не мог повредить нематериальной субстанции, именуемой душой, даже если бы таковая и существовала. А теперь «абсолютно исправный андроид» вдруг словно почувствовал тяжесть этого пресловутого камня, хотя у него-то точно никакой души нет. Неужели только он один видит в Гэвине за напускной бравадой, вспышками гнева, неуживчивым характером глубоко спрятанные боль, одиночество и неуверенность в себе, горькую обиду на жизнь, что не дала ему хотя бы немного простого человеческого тепла? Сирота, в 16 лет ушедший из дома родственников, и не поддерживающий с ними никаких контактов, двадцать лет одиночества, а потом этот неожиданный визит матери, столько лет не вспоминавшей о сыне. К тому времени, как миссия уже приближалась к своей главной и самой опасной части, Рид уже перестал быть для него только лишь частью задачи, а стал живым человеком, которого хотелось защитить, хотя бы для начала от себя самого, с которым просто хотелось быть рядом. Как бы Ричард хотел, чтобы ничего этого не было! Чтобы он был обычным андроидом, которого отправили работать в полицию. И все, что он должен — проявить себя как хороший детектив, завоевать доверие своего напарника… Обо всем этом думал Ричард, после работы уже привычно возвращаясь в дом Рида. Для него стало уже обычным делом после работы ехать к детективу и оставаться у него ночевать. По дороге домой Ричард заехал в пиццерию и купил любимую детективом пиццу кватро формаджи и порцию салата коул-сло. Кофе он ему дома сварит. Надо было видеть улыбку на вечно недовольном лице раздражительного детектива, когда, вспомнив его старую шутку, Ричард притащил капучино с зефирками в ванну. — Надо же, блядь, запомнил! — разулыбался детектив. Улыбка на его лице была редким гостем, не злая насмешка, а именно улыбка. Серо-зеленые глаза смотрели на Ричарда. — Я в принципе ничего не могу забыть, а уж то, что касается вас — тем более! — с нарочитой подобострастностью сказал Ричард, усаживаясь на бортик ванны. — Эй, куда? Кофе принес, и давай, проваливай! — в подтверждение своих слов Рид плеснул на него водой. Ричард сделал вид, что вздрогнув от неожиданности, падает, и улыбнулся испугу детектива, пытающегося уберечь свой кофе от брызг, поднятых бы упавшим телом. — Пошел вон, придурок! — завопил Рид, — я из-за тебя чуть кофе не уронил! — Я вам еще сварю. Кроме кофе ничего не хотите? Горячего, например? Пару раз отхлебнув, Рид напряженно смотрел как Ричард, сняв пиджак, расстегивал пуговицы своей черной рубашки. Медленно. Пол был залит водой и ошметками пены, поставленная на бортик чашка была сброше­на кем-то из них, и, разбитая, валялась на полу. Они не обра­щали на это внимания. Позже, в постели, обнимая своего детект­ива, Ричард думал, что скоро все это кон­чится. Еще один день, а послезавтра они вместе пойдут на работу. И там уже остан­ется совсем немного времени до дня рожде­ния Тины Чень. Он те­снее прижал Гэвина к себе. — Пусти! Спать мешаешь! Какого черта ты меня постоянно лапа­ешь, а? Я заснуть пы­таюсь вообще-то. — Ты такой необычный. Мне нравится тебя касаться, — рука его в самом деле сколь­зила по лицу, легко коснулась шрама, скользнула по губам, ог­ладила небритую щеку. — И сколько у тебя до меня «обычных» бы­ло? — Нисколько. Не было и не будет. — Да ладно! Ты что, мне сейчас хочешь рассказать сказочку о вечной любви? Про «жили долго и счастли­во, и умерли в один и тот же день»? — насмешливо-скептически спросил Гэвин. — Так это не ко мне. Это пусть Коннор своему лейтенанту заливает. Кстати, как он там, в смысле — Андерсон? Помирать, врод­е, передумал? — Детектив, вас реально сейчас интересует состояние здоровья лейтенанта Андерсона? Я, конечно, могу запросить у Коннора полную информацию о его состоянии… — Ладно, ладно, ты прав, железный дровосек! Нахер лейтенанта и нахер Кон­нора! — Вооот — протянул Ричард, хитро прищурившись. И в этот момент он, сам того не зная, реально был очень похож на кота, которому обязан был своим именем. — Меня тоже сейчас ин­тересует только один человек. — Ричард при­поднялся на локте, нависая над Ридом. — Да ты меня заебал! Гребанная ты секс-­машина! — на словах возмутился Рид, драз­нящее выгибаясь на деле. — В каком смысле, детектив? — Во всех! И хватит уже звать меня дете­ктивом, придурок! — Гэвин. Гэвин Гэээвин… — протяжно, сл­овно пробуя на вкус имя своего человека, произнес андроид. — Ну что еще? — Ничего. Ты знаешь, что твое имя означ­ает «белый ястреб»? — Ну? — А нумерологическое число твоего имени — девять. Девятка. — Так, девятка, ты долго мне тут еще втирать будешь про яст­ребов-хуястребов, ну­мерологию и прочую хрень? * * * «Я не знаю, что делать с твоим поцелуем на моей шее. Я хочу украсть твою душу и спрятать тебя в свой сундук с сокровищами» *. Он, Ричард, сохранит все, каждый день их недолгой совместной жизни, каждое фото, те, где Гэвин хмурится и особенно — где улыбается, где он забавно подмигивает сразу двумя глазами. Сохранит как свое сокровище. Упрячет в самые тайники, защитит самыми сложными паролями. Вот только зачем? Чтобы однажды разбить себе голову об стену под эти воспоминания? Он с некоторых пор чувствовал себя птицей в клетке. Нет. В клетке все-таки можно жить. В конце концов, у всех, и даже у людей есть свои барьеры, свои ограничители, свои клетки. Только у кого-то побольше и позолоченные, а у кого-то тесные. Когда-то он услышал от одного из полицейских, который жаловался другому на жизнь, выражение — «бьюсь как рыба об лед». Возник образ серебристого чешуйчатого тела. Там, в глубине, под полуметровой толщей льда бьется об этот лед маленькое гибкое тело. Родная стихия, где рыба родилась, выросла, плавала, находила себе еду, грелась в солнечных лучах на отмели — стала вдруг чужой и враждебной. Рыба задыхается и бьется об этот лед, но спасения нет, эту толщу не пробьешь, невозможно. Гэвин как-то ему сказал, что у него глаза цвета льда. Гэвин — подумал он. Мой белый ястреб. Не был ты и никогда уже не будешь по-настоящему моим. Я буду самым худшим твоим воспоминанием, а ты — самым лучшим моим, пока я буду существовать. Пока меня не поглотит толща льда цвета моих глаз. * Билли Айлиш, На глубине шести футов